Текст книги "Олег Рязанский"

Автор книги: Юрий Лиманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Глава двадцать четвёртая

Мурза неотрывно глядел на Олега Ивановича припухлыми немигающими глазами, словно надеялся этим подавить пленного.

Олег Иванович выдерживал тяжёлый взгляд спокойно. Он и сам частенько пользовался этим нехитрым приёмом, принимая удельных князей или строптивых бояр.

Видимо, перехитрил сам себя великий князь. По договору о союзе с Дмитрием Ивановичем он должен был в случае нападения Арапши привести свои полки к месту встречи у реки Пьяна. Но в самый последний момент Олегу Ивановичу стала невыносима мысль, что он, такой же великий князь, как Дмитрий, но старше на целых десять лет, должен вставать под его руку, как какой-нибудь удельный князёк. Под благовидным предлогом он задержался с десятком дружинников в полудне пути до реки Пьяна, – будь неладно это весёлое, легкомысленное название! – отправив полки вперёд под началом воеводы Алексича.

Арапша в долгом кровопролитном бою разгромил объединённые силы Москвы, Рязани и Пронска.

Казалось бы, радоваться Олегу Ивановичу своей предусмотрительности, благодаря которой миновал его позор поражения. Однако он не бежал, чтобы привычно укрыться в мещёрских чащобах, совесть не позволила, а остался, надеясь, что сумеет оказать помощь отступающим воинам, и в итоге попал в плен к высланному Арапшей сторожевому отряду ордынцев.

Великий князь Дмитрий, Боброк, Даниил Пронский, Владимир Серпуховской, воевода Алексин, боярин Корней, Епифан и Васята – все они, отступая с боем, плена избежали и своих воинов от ордынцев увели...

А Олег сидит теперь на голой земле в походном ордынском шатре, и перед ним на толстой кошме развалился Арапша, прискакавший сюда ради такого высокого пленника.

Спасибо, хоть не связали.

Мурза первым не выдержал и прервал затеянную им игру в молчанку.

   – Ты улусник[40]40
  Улусник – правящий княжеством, или улусом, на основании ханского ярлыка.


[Закрыть] Великой Золотой Орды, – произнёс Араб-шах.

   – Да, я целовал ханскую печать на золотом ярлыке, данном мне Джанибеком, хранит небо его благородный дух.

   – Почему же ты поднял против меня свои жалкие полки?

   – Я плачу подать в те сроки и в том размере, кои определены ярлыком, мурза. Я не чувствовал за собой вины и потому принял твои передовые отряды за шайки вольных ордынцев, что непрерывно беспокоят пределы Рязанской земли. – Олег Иванович говорил многословно, постепенно извлекая из памяти язык степей, которым давно не доводилось пользоваться.

   – Ты лжёшь, собака! Ты отдал свои полки Дмитрию Московскому, нашему давнему врагу, когда я ещё не высылал свои передовые сотни! И ты ведь знал, что я родственник великого Мамая! – возмутился Арапша.

«Да, пришло время, когда родством с темником Мамаем гордятся в Орде больше, нежели родством с чингисидами», – вздохнул Олег Иванович, а вслух сказал:

   – Могущественный Мамай, да будет благословенным его имя, недавно прислал мне свой подарок, степного жеребца. Мог ли я думать, что безо всякой моей вины он так скоро сменит милость на гнев?

   – Опять врёшь, собака! Виляешь, как трусливый пёс! Ты по сговору послал свои полки Дмитрию Московскому!

«Повторяется мурза, – подумал Олег Иванович. – Видно, нету у него приказа, и он не знает, что со мной делать. Не предполагал Мамай, что меня в плен захватят. А я предполагал? Всегда успевал в Мещеру уйти, а тут... Хорошо хоть семью туда загодя отправил».

Мурза что-то кричал, распаляя себя. Князь перестал вслушиваться. Внезапно мурза хлопнул в ладоши, вбежали трое нукеров, мгновенно повалили Олега Ивановича и крепко стянули волосяными верёвками ему руки и ноги.

«Кажется, дело принимает худой оборот». Смерти Олег Иванович не боялся, больше страшился позора. Бывало, что по приказу хана или мурзы нукеры оплёвывали князя, били плётками, сапогами. Всё одинаково позорно, и не всякий князь после того осмеливался жить.

   – Вот так же, спутанного арканом приведут ко мне Дмитрия Московского, и будете вы вдвоём ждать суда прославленного воина степей мурзы Мамая! – сказал тихо Араб-шах, словно не он только что кричал, надрывая глотку.

Мурза встал с кошмы, с презрением поглядел на связанного князя, бросил что-то на своём языке нукерам и вышел из шатра.

Один из нукеров последовал за мурзой, двое остались, сели на пятки и уставились узкими щёлочками глаз на пленника.

Лежать со связанными руками и ногами на боку было очень неудобно. Олег Иванович попытался повернуться. Один из нукеров, не вставая с пяток, бросил:

   – Лези, лези! – и ловко выхватил из-за спины заткнутую за пояс плеть.

Князь замер. Нукер остался сидеть в прежней позе.

Олег Иванович знал, что так вот, в страшно нелепой и неудобной для русского человека позе, на пятках, нукеры могли сидеть часами. А сможет ли он всё это время лежать связанным, не двигаясь, из опасения быть позорно избитым?

Второй нукер что-то монотонно запел, чуть покачиваясь. Первый подхватил, поглядывая на пленника, не меняя при этом выражения лица, словно не он сам пел, а что-то внутри его издавало эти нудные, гнусавые звуки.

В одной из плошек, освещавших шатёр, прогорел фитиль и упал в масло. Огонёк заморгал и погас. Теперь горела одна-единственная плошка.

Как только в шатре сгустился полумрак, вошёл ещё один нукер. В отличие от сидевших на пятках часовых, он был с саблей, левая рука его лежала на сверкнувшем самоцветами эфесе. Охранники князя не пошевелились. Внезапно вошедший выхватил саблю, и в одно мгновение две головы покатились по кошме, пятная её кровью.

Нукер метнулся к князю.

   – Васята!

Васята разрубил верёвку, помог Олегу Ивановичу встать. Великий князь первым делом выхватил из-за пояса одного из убитых длинный кинжал. Появился ещё один нукер, держа в руках окровавленную саблю. Олег Иванович узнал сотника Степана.

   – Я здесь, великий князь, со своей сотней! Иди за мной!

Все трое выскочили из шатра. Вокруг кипел бой. Отборные нукеры личной охраны Араб-шаха дрались с воинами Степана.

На бегу князь успел увидеть, как Степан рубится с тремя нукерами, а рядом с ним его верный оруженосец. В тот же миг в плечо ударила стрела, Олег Иванович упал, и последнее, что он услышал, был громкий голос Степана:

   – Юшка, увози князя! Головой отвечаешь!

...Он лежал поперёк седла. Конь мчался галопом, оруженосец Юшка придерживал князя.

Олег Иванович не чувствовал боли, плечо онемело.

   – Васята с нами? – прошептал он, не надеясь, что Юшка услышит его.

Однако тот услышал:

   – Нет Васяты, достали из луков нехристи.

Олег глухо застонал. Ведь он чуял, что не следует вступать в союз с Москвой, поднимать полки против ордынцев. Чуял, но не хватило твёрдости противостоять всеобщему желанию подняться против татар.

Сзади скакали человек тридцать воинов из сторожевой сотни. То один, то другой придерживали коня и, поворотившись, принимали неравный бой, чтобы ценой своей жизни задержать преследовавших ордынцев.

Олег Иванович закрыл глаза. «Хоть бы сознание потерять», – взмолился он, но сознание, как назло, было ясным, даже, напротив, обострённым, и он удивительно отчётливо видел всё вокруг в свете полной луны.

Наказание за ошибки?

Глава двадцать пятая

В том бою Степан был ранен и попал в плен. Он был продан в рабство, испытал всё: унижение, позор, тоску по родине, близким, голод, болезни, мучения... Но выжил! Только через полтора года отыскал его далеко от столицы Орды верный Юшка. Он уцелел тогда в страшной битве с татарами, спас князя, чудом сумел узнать, куда повезли беспамятного Степана, вернулся в Рязань, получил у благодарного Олега Ивановича деньги на выкуп. К княжеским деньгам прибавил свои боярин Корней.

Степан напоминал живые мощи, когда Юшка отыскал его. Истощённого и потому бесполезного раба почти не кормили, давали пустую похлёбку и заставляли работать, нещадно избивая. Неизвестно, сколько бы ещё он протянул.

Когда появился Юшка и, не торгуясь, отдал запрошенный татарином выкуп, Степан расплакался. Но как ни рвался он домой, пришлось подчиниться осмотрительному Юшке и ждать, пока, по словам меченоши, – наградил-таки Олег Иванович Юшку, поднял его по дружинной лестнице, сделал меченошей, – нарастёт мясо на костях и заживут рубцы на исхлёстанных плетью плечах. И ещё следовало дождаться, когда соберётся подходящий караван купцов, возвращавшихся на Русь с ордынскими и хиновскими[41]41
  Хиновский – китайский.


[Закрыть] товарами.

Наконец, к исходу лета, дождались большого богатого каравана, где старшим был московский купец Архип. Караван нанялись сопровождать десять татар-охранников из бывалых немолодых воинов. Отслужив молебен, все двинулись в путь.

К этому времени Юшка рассказал Степану обо всём, что вместилось в три года, прошедшие после вызволения великого князя из плена.

Юшка привёз Олега Ивановича к Лександре Уковичу полумёртвым, потерявшим много крови, не раз впадавшим с забытье от невыносимой боли во время бешеной скачки.

Великая княгиня, выбежав, запричитала, заголосила. Юшка грубо оборвал её – не покойник, чай, живой! Позаботилась бы лучше о знахарях, которые у мещеряков славятся своим ведовством.

Ефросинья поглядела на Юшку непонимающими глазами. Тогда он встряхнул её, как куклу, не обращая внимания на сбежавшихся бояр и дружинников, повторил всё, что до того сказал, и только после этого она, опамятовавшись, начала распоряжаться.

Князя унесли.

За Юшкой пришёл старик тысяцкий, повёл к себе и, усадив за стол, стал расспрашивать.

Юшка знал немного. Дмитрий Иванович отступил к Москве, как слышал Юшка, московские воеводы надеялись отсидеться за каменными стенами нового кремля. Василий Михайлович своей властью воеводы сторожевого полка взял сотню Степана, почти не понёсшую потерь в бою на реке Пьяна, и, никого не спросив, помчался туда, где, по его расчётам, мог перехватить ордынцев, благо, все Степановы вои давно уже пересели на меже на татарских коней, выносливых и быстрых.

Кореев же и воевода Алексин с остатками рязанских и пронских полков ушли к Москве.

   – Много наших полегло? – спросил озабоченный тысяцкий.

   – Ничего не могу сказать, боярин. – Юшка торопливо жевал варёное мясо, запивая густым киселём.

   – Неужто молодой Кореев ничего Василию Михайловичу не наказывал?

   – Не знаю, боярин. Я видел только, что сотник Степан с боярином Кореевым и московским воеводой Вельяминовым разговаривал перед тем, как мы поскакали.

В это время за дверью избы, приютившей старого тысяцкого, раздались крики. Потом стукнула дверь, и в избу ворвалась незнакомая женщина, судя по одежде, боярыня. Юшка никогда её раньше не видел. Её пытался удержать один из воев, но она, оттолкнув его, бросилась к Юшке, угадав человека, который привёз великого князя, и, умоляюще сжав у груди руки, спросила:

   – Мой-то жив?

   – Кто твой? – спросил, торопливо проглатывая кусок, Юшка.

   – Васята... Василий Михайлович, воевода сторожевого полка!

Огромные тёмные глаза смотрели с мольбой, страхом, надеждой – всё вместил в себя долгий страдальческий взгляд.

   – Прости, боярыня... Убит Василий Михайлович.

Женщина замотала головой.

   – Нет, нет... может, ранен?

   – Рад бы сказать – ранен. Но сам видел... Татарская стрела прямо в горло вошла.

   – В горло... – Боярыня застывшими глазами смотрела на Юшку, словно пытаясь что-то понять. – В шею? Но ведь он мог и выжить, если...

   – Боярыня, вторая стрела попала ему в голову... Больше я ничего не видел, нас засыпали ордынцы стрелами.

   – Значит, бросил его великий князь? Вася его спас, а он бросил?

   – Великого князя я раненого увёз, мне мой сотник приказал. Я выполнил. – Юшка встал, отвернулся от боярыни, поклонился тысяцкому.

   – Благодарствуешь! Прикажи дать мне свежего коня, хочу вернуться, узнать, куда мой сотник делся. Жив, мёртв... Я видел, что и его стрелой вражеской ударило.

   – Иди, воин. Я сейчас распоряжусь. – Старый тысяцкий тоже встал из-за стола.

   – Окажи милость, вели и мне хорошего коня выделить, – тихо сказала боярыня.

   – Зачем он тебе, Дарья Ильинична?

   – Поскачу с ним, – твёрдо ответила она, указав на Юшку.

   – Ты бы спросила, возьмёт ли он тебя с собой? – попытался урезонить её тысяцкий.

   – Возьмёт! – уверенно сказала боярыня.

Юшка внимательно глянул на неё.

Моложавая, статная, привлекательная, она излучала решимость и волю.

   – Куда ты, Дарья Ильинична? У тебя малый сын, дочь... Не приведи Бог, сгинешь, с кем останутся? – вздохнул тысяцкий.

   – Великий князь Олег Иванович позаботится. Он Васю бросил, может, детей его не бросит. Ты так и передай, когда в себя придёт: не вернётся Дарья – дети её и Василия на нём! – Повернувшись к Юшке, она требовательно спросила: – Тебя как звать?

   – Юшка.

   – Идём, Юшка. Боярин коней нам достанет. Покажешь, где тот бой... – Она не смогла закончить, зажав рот руками, но сдавленные рыдания прорвались.

Юшка тяжело вздохнул и пошёл к двери, оглянувшись на тысяцкого. Тот лишь горестно покачал головой...

О боярыне, вдове Василия Михайловича, Юшка рассказывал с необычной для него восторженностью.

Она вынесла всё: и долгую скачку по лесным тропам к месту последнего боя Степана и Васяты, и поиски мужа среди трупов воинов сторожевой сотни, и то, что не сразу обнаружила его, ибо оказался он в стороне раздетым до исподнего, – видно, позарились татары на дорогую броню и кожаную подбронную одежду.

Степана среди убитых Юшка не нашёл и сделал единственный возможный вывод: попал в плен. Можно было предположить, что продадут его ордынцы в Сарае, как только залечат раны...

– Никто не лечил, – сказал со злостью Степан в этом месте рассказа.

Верный меченоша помолчал, собираясь с духом, и поведал Степану ещё об одной напасти, которая произошла в доме Корнея за два года плена. Как впервые появились сваты князя Милославского, переломившего таки себя и повинившегося перед Олегом, как суетился Корней, принимая сватов, как бросилась в отчаянии Алёна к матери. Юшка рассказывал всё это в подробностях, которые узнал от Пригоды. Мать без колебаний приняла сторону дочери. Две женщины выработали нехитрый, от века проверенный способ оттянуть свадьбу: боярыня объявила мужу о женских болестях Алёны. Для отца это было как гром среди ясного неба, но делать нечего, под напором жены и дочери сговор отложили.

Караван неторопливо шёл вперёд, следуя левым берегом извилистого Дона. Дальше, после впадения в могучую реку Северского Донца купцы собирались разделиться и отпустить татарское охранение. Одни направлялись в Нижний Новгород, другие в Рязань и Москву.

Все бесконечные дни пути Степан, сопровождаемый Юшкой, скакал за караваном, постепенно обретая утраченную в плену силу и сноровку. К котлу он садился голодный как волк, поедал и баранину, и мучную похлёбку, и лепёшки в неимоверном количестве.

Над этим шутили, и он с радостью отвечал на шутки. Чем дальше уходил караван, тем светлее становилось у него на душе. Он даже пел иногда. Юшка вырезал дудочку и подыгрывал, как когда-то в Москве, под стенами кремля. Порой приходили татары, слушали, покачивая головами и цокая языком от удовольствия.

Первые признаки тревоги появились на пятый день. Что-то неуловимо изменилось в степи: меньше стервятников кружилось в небе, куда-то исчезли стаи ворон. Татары забеспокоились, Степан видел, как крутили они головами, оглядывая степь. Потом пришёл со своими мыслями к Степану Архип. Он не первый десяток лет ездил этим путём, знал все приметы дороги.

– Что-то тревожно мне, Степан, – сказал он озабоченно, – бродников не видать, исчезли...

Степан никогда не встречался с бродниками, но слышал о них много. Эти загадочные степные жители обосновались в среднем и нижнем течении Дона с незапамятных времён. Кто утверждал, что они происходят от людей, некогда бежавших из половецкого плена, другие считали, что появились они здесь ещё раньше, при хазарах. Говорили бродники на русском, но знали и кыпчакский и даже черкасский языки, было в их речи много заимствованных слов. В их облике причудливо смешались черты славянские с восточными. То полыхнут вдруг небесной синевы глаза из-под чёрных прямых волос, упавших на лоб, то светлые, выгоревшие до цвета головы кудри сочетаются со жгуче-тёмными миндалевидными глазами. Женщин бродников мало кто видел, их прятали от взоров посторонних. Но ходила молва, что они красивы, горды, независимы и не уступают мужчинам на охоте, рыбалке и в бою.

Обычно караванщики встречали бродников, добравшись до среднего течения Дона. Они появлялись из зарослей прибрежного тальника всегда неожиданно. Загорелые до черноты, обросшие, во всём домотканом, хорошо вооружённые, бродники предлагали в обмен на разные товары рыбу – копчёную, вяленую, свежую. Но нынче их не было.

   – Третий день как должны объявиться, – сказал Архип Степану. – Однако ни их, ни следов становищ... Сколько лет хожу с караванами, завсегда они тут поджидали. Куда подевались?

Утром следующего дня Степану показалось, что татар, охраняющих караван, стало больше. Правда, всадники всё время крутились вокруг своего старшего, о чём-то возбуждённо говорили, иногда вскрикивая, поэтому пересчитать всех доподлинно Степан не смог. Он позвал Юшку, попросил незаметно сосчитать татар, а сам поспешил к переднему возу, к Архипу, поделиться наблюдением.

Вскоре подъехал начальник охраны и потребовал отдать условленную плату.

   – Как же так? Договаривались о сопровождении до Оскола, а вы... – стал было возражать Архип.

Татарин перебил:

   – Мы уезжаем. Если не хочешь, чтобы я взял силой то, что ты должен отдать мне добром, плати. Будем брать силой – возьмём больше.

Пришлось заплатить, и татары немедленно ускакали. Подъехал Юшка. Он насчитал одиннадцать человек. Выходит, прискакал незамеченный гонец. А это значит, что там, в Орде, что-то произошло. Что?

Всех охватила тревога.

Многие годы набегов позволяли предположить лишь одно: Орда собралась в поход на Русь.

Степан оглядел взволнованные лица спутников, хотел было поговорить с Архипом, но передумал и отвёл в сторону Юшку.

   – Что будем делать?

   – Если ты выдержишь долгую скачку... – начал Юшка.

   – Выдержу, – перебил его Степан.

   – Тогда нам прямой путь на север, к нашим засекам и заставам, в межевой городище, а оттуда – в Рязань.

   – Я так же разумею.

Их отъезд огорчил купцов: два бывалых воина покидали караван.

...К концу дня показалась первая застава на пути – несколько землянок и сколоченная из нетёсаных жердин сторожевая вышка.

   – Вроде на верху никого, – удивлённо заметил Юшка, вглядываясь из-под руки.

Они пришпорили лошадей.

На заставе никто не встретил, она на самом деле оказалась пустой. Б землянке, куда вошли, угли в очаге уже остыли, но в глубине зола ещё хранила тепло. Видно, покинули воины заставу не далее как день назад.

Брошенной оказалась и вторая застава. Кругом расстилалась пустынная притихшая степь. Обеспокоенные, Степан и Юшка поскакали к городищу во весь опор и достигли его поздно вечером. Стражник долго не хотел их впускать, поднимать тяжёлые ворота для конных. Только разглядев при свете факела в оконце Юшку, ворча и кряхтя, поднял ворота, а увидев Степана, обрадовался:

   – Тебя сам Бог послал!

Расспрашивать его не стали, а поскакали прямо к молодечной избе.

Там никто не спал.

На площади перед молодечной и Сотниковой избами при свете нескольких факелов собрались все воины сторожевой сотни. На крыльце стоял незнакомый десятник и что-то кричал, надсаживаясь, но слов было не разобрать. Юшка спешился, подошёл к ближайшему воину, спросил:

   – Что стряслось?

   – Аль не знаешь? – Воин не узнал Юшку в неверном свете далёких факелов. – Бегич идёт. Вчера гонец прискакал.

Степан, ожидавший чего-то подобного, не удивился и даже не почувствовал особой тревоги.

   – А почему шум-то? – вновь спросил Юшка.

   – Сотника третьего дня в схватке ранило, кончается. Вот и шумят вой без вожака-то... Одни говорят, надо в Рязань подаваться, другие – вслед за бабами и скотиной в леса уходить, в ельники, засеки делать, третьи – здесь оставаться, бой принимать.

Степан не дослушал и стал проталкиваться к Сотниковой избе.

Уже у крыльца кто-то из старых воинов узнал Юшку, принялся расспрашивать, но тот отмахнулся и вошёл в избу вслед за Степаном.

Жена сотника, ещё молодая, худенькая женщина, меняла мужу, разметавшемуся на ложе, тряпицу на лбу. Сотник как раз открыл глаза и, заметив Юшку, не удивился, а спросил, приподнимаясь:

   – Выкупил?

Жена, не поняв сотника, что-то зашептала ему, успокаивая, но тот продолжал:

   – Привёз?

   – Выкупил и привёз.

   – Где он?

   – Тут я, – вышел из-за Юшкиной спины Степан.

   – А-аа... вот, видишь... довелось встретиться... Бегич идёт, знаешь?

   – Знаю.

   – Принимай людей... – Обессилев от долгой речи, сотник откинулся и закрыл глаза.

   – Куда ранило-то?

Стоявший рядом десятник молча показал на низ живота. Юшка горестно покачал головой.

   – Третий день мучается, сил нет смотреть...

Юшка опять кивнул: сотник не жилец – с такой раной и три дня чудо.

Тот опять приоткрыл глаза.

   – Мыслю, сотню надо уводить в Переяславль, – прошептал он. – А меня оставьте, мне уж недолго... Иди, Степан, скажи, я приказал тебе сотню принять... Старики тебя помнят... – От напряжения в уголках рта появилась кровь, сотник захрипел, глаза закатились. Он тяжело и прерывисто задышал и стал обирать руками овчину, брошенную на него.

   – Кончается, – вздохнул десятник.

Жена сотника негромко завыла. Степан склонился к нему, сказал тихо, в самое ухо:

   – Всё сделаю, не волнуйся, – и поцеловал мокрый от выступившего пота лоб. Потом выпрямился, постоял молча, вспоминая: сотник при нём был десятником, потом полусотским. Чудом спасся в тот налёт, когда Степан попал в плен, межу знал насквозь, но, видимо, порядок держал плохо, иначе чем объяснить это сборище всех воинов, обязанных быть на засеках и заставах?

Степан мысленно попрощался с умирающим и вышел из избы. Его ждали. Что скажет?

   – Други! – Степан поднял руку. – Я был вашим сотником до плена. Волею Божьей вернулся в трудный час и клянусь сделать всё, что в моих силах. Верите мне?

   – Верим! Верим! Ты наш сотник! – раздались голоса.

   – Вот мой приказ: немедля баб, детей, стариков, скотину гнать в дальние леса, в ельники, пусть делают засеки, обживаются. Сотне утром выходить в Переяславль.

...Имя Бегича на Руси хорошо знали. Он не раз возглавлял малые и большие налёты, считался опытным и удачливым полководцем. Звезда его взошла в годы, когда началась в Золотой Орде смута после смерти хана Бердибека. К этому времени другой военачальник, темник Мамай, выбившийся из простых нукеров благодаря уму, хитрости, жестокости, воинской удаче, занял главенствующее место у ханского трона. Бегич отдал ему свой меч и поднимался вместе с ним к вершинам власти. Он видел, как постепенно забрал Мамай в свои руки всю полноту власти, как стал по своей воле сажать на шаткий золотоордынский трон потомков Чингисхана, изнеженных, неспособных править разноплеменной Ордой, как властно управлял от их имени и из-за их спин войском и государством. За эти годы Мамай предусмотрительно укрепил и свой улус, Крым, подчинил ногайские орды, превратив их в ударную силу, разящую саблю своего тщеславия и властолюбия. И когда наконец Мамай решил, что пора начинать борьбу за самый престол Чингиса, отбросив царевичей, как надоевших кукол, Бегич стоял с ним рядом. Мамай понимал, что власть в пределах дворца – это одно, а власть великого хана, избранного на великом хурултае[42]42
  Хурултай – съезд представителей правящего класса.


[Закрыть], как был избран Чингисхан, – совсем другое. Он мечтал о такой власти. Путь был один – победы. Первой победой должен был стать разгром окрепшей Руси, возвращение старых Батыевых даней. Это обогатит всех знатных монголов и станет первым шагом к трону. Но Мамай не был бы Мамаем, хитрым степным лисом, если бы сам очертя голову пошёл в поход против Руси. Нанести первый, разведывательный удар должен был, по его замыслу, Бегич. За ним пойдёт и сам Мамай.

Столица встретила сторожевую сотню Степана открытыми воротами и тишиной. Издалека доносилось пение слабых стариковских голосов. Поскакали в ту сторону. Оказалось, в церкви молились немногие, что не ушли из города. Остальные при первом известии о Бегиче покинули, по словам старенького попика, Рязань со скарбом, скотиной и припасом. Князь, бояре, дружина, полки – все ушли привычным путём на север, в Мещеру, в леса и болота.

   – Устрашился, выходит, князь? – раздражённо спросил Степан.

   – Умудрился прошлыми разорами, – укоризненно поправил Степана попик и, полагая, что не понял его воин, пояснил: – Не восстановил ещё силы наш князь после недавнего налёта басурман проклятых, нет у него ни полков, ни удальцов. Да и нужно ли дружину класть, коли не можешь остановить Бегича? – торопливо заговорил поп. Степан мучительно размышлял, что ему делать теперь.

   – А Москва что? – спросил он наконец, перебив попика.

   – Москва ополчается. Многие наши рязанцы туда подались. И Пронские с Москвой.

   – Значит, Москва ополчается, Пронские тоже, а наш князь в болота?!

Попик закрестился, попятился, не находя слов, и скрылся за церковной оградой. Степану не было нужды в его ответе – опять, второй раз за несколько дней ему предстояло принять решение и за себя, и за сотню с лишним доверившихся ему людей. Несомненно, у Олега Ивановича были свои соображения, когда он без боя оставил столицу и ушёл на север. Но мысль о том, что другие собираются дать татарам бой в то время, как рязанцы уходят, заполняла душу гневом. Сердце, совесть требовали без рассуждений вести сотню туда, на север, за Оку, навстречу московским полкам. Хоть и не велика сила – сотня – а всё же опытные воины, возмужавшие в стороже на меже, никогда не бывают лишними в трудном бою. Но как сделать это без повеления Олега Ивановича? Степан глянул – вот она, сотня, стоит недалеко. Пожилые воины спешились, заботясь о конях, молодые сидят в сёдлах. И те и другие спокойно смотрят на него – они вверили ему и судьбу, и честь свою и теперь не сомневаются, что он примет правильное решение. А он? Господи, как бы хотелось самому кому-то ввериться, спросить совета. Степан посмотрел на Юшку:

   – А ты что скажешь?

   – Не может быть такого, чтобы никто из рязанцев не пошёл к Москве. Чай, не в первый раз.

   – То простые рязанцы, ополчение, они вольны в своих поступках. А мы сторожевая сотня, – вспылил Степан. – Не понимаешь будто!

   – А чего тут понимать-то? Дело ясное. Только перед Ордой всё едино – сторожевик ты или нет.

   – Ну так что?

   – А ничего. Тебе, сотник, решать.

Но решения не было.

Из-за ограды осторожно выглянул давешний попик.

   – Эй, воевода, а молебен не закажешь?

   – Молебен? – не понял Степан.

   – О ниспослании победы. Я так понимаю, что ты с Москвой надумал соединяться?

   – А ведь ты прав, поп! Служи молебен! – Степан, спешившись, пошёл в церковь.

Юшка достал кису, извлёк резанку, кинул попу и тоже пошёл в храм.

К ограде стала подтягиваться сотня...