Текст книги "Тиберий (СИ)"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Время сделалось тягучим и неприятным, как и все остальное в жизни Тиберия. Дни лениво приходили на смену друг другу, будто тоже тяготились нездоровой обстановкой при дворе правителя. И когда принцепсу казалось, что он уже сходит с ума от бесплодного ожидания, явился гонец от Антонии. Это был тот же Паллас.

Принцепс уединился с ним в таблине старой виллы, построенной еще Августом, где не могло быть ходов для подслушивания. Паллас привез ему малосодержательное письмо своей хозяйки, а основные сведения передал устно. С ним же Тиберий обсудил способы дальнейшего взаимодействия с Римом. Во избежание подозрений со стороны Сеяна, Тиберий должен был только принимать гонцов от своих сторонников, прибывающих по определенному графику, но никого не посылать от себя. А в случае необходимости экстренной связи ему надлежало воспользоваться системой дальних знаков, своего рода оптическим телеграфом.

Антония передала Тиберию информацию о расстановке полити-ческих сил в Риме, добытую через жен сенаторов, но еще больше поведала о самом Сеяне.

После беседы с Палласом у Тиберия было такое состояние, что его волосы на макушке встали бы дыбом, если бы они там еще оставались. Оказалось, что Сеян состоял в прелюбодейной связи с Ливиллой и, возможно, с ее дочерью Юлией, женою Нерона. Через них он строил козни против Нерона и Агриппины. Они были его шпионками, и они же провоцировали Нерона выступать против принцепса. Антония выражала сожаление, что просмотрела внука, заметила неладное, когда он уже оказался втянут в разврат подосланными Сеяном щеголями и извращенцами, когда его разум помутился от жажды власти, разожжен-ной в нем льстецами, действовавшими по наущению того же Сеяна. Свою невестку Агриппину Антония недолюбливала за надменность и слишком большое влияние на Германика, но, тем не менее, была потрясена трагедией ее падения. Постепенно, с большим отставанием от хода событий, Антония все-таки раскрыла эту интригу. Выяснилось, что префект, используя услужливость сенаторов и особенно богачей-вольноотпущенников, создал вокруг Агриппины особую среду, которая изолировала ее от остального общества и превратила в героиню специфического мифа о невинной жертве свирепого тирана. Ей постоянно внушалась мысль о преследовании со стороны принцепса. Развернувшиеся тогда судебные процессы, направленные против ее друзей и подруг, убедительно подтверждали эту легенду. Женщина взрывного темперамента, естественно, реагировала очень бурно и выступала с агрессивными выпадами против Тиберия, о которых его немедленно информировали, возбуждая ответную ненависть. В то же время Агриппину провоцировали бывшие подруги, перевербованные Ливиллой. Они же предупредили ее о якобы готовящемся покушении на нее в доме принцепса. Именно тогда, когда Сеян говорил Тиберию о том, что Агриппина морочит народ показным страхом быть отравленной, ей нашептывали, что на обеде у принцепса ее ждет смертельная доза яда. Вот почему она столь гневно, не таясь, отвергла яблоко Тиберия, поставив принцепса в крайне неприятное положение.

Тиберий словно попал за кулисы театра, где его взору предстали гигантские механизмы и декорации, призванные обмануть наивного зрителя, создать у него иллюзию реальной жизни, где он увидел истинные лица актеров, скрытые на сцене ролевыми масками. Волшебство искусства развеялось, уступив место зловонию грязной кухни. Тиберий краснел и покрывался потом, вспоминая прошлое. Сколь послушной марионеткой он был в руках расчетливого негодяя! Как презирал его, наверное, Сеян! "А какова Ливилла! – надрывно восклицал Тиберий. – После моего сына она ложилась под этого низкородного солдафона! А может быть, она изменяла Друзу, еще когда он был жив? Антония очень аккуратно упомянула о ее роли в этой грязной истории. Оно и понятно, Ливилла – ее дочь, но по логике событий легко установить, что именно она являлась главной помощницей Сеяна в деле развала нашей семьи. Хорош подлец: и мать, и дочку! Какие бесстыжие глаза надо иметь, чтобы после этого смотреть на мир! И какими глазами мне смотреть на него?"

Страшные прозрения и догадки непрерывно бомбардировали его разум. И каждая такая мысль могла взорвать мозг, заставить его излиться кровью в смертоносном приступе. Но их было слишком много, они, словно соревнуясь, опережали и перебивали друг друга. Его спасало только то, что неприятностей сразу оказалось необъятное множество, и ему просто не хватало рассудка, чтобы осознать всю эту громаду подлости.

"Сенаторы хуже рабов, а их жены злее ведьм! – продолжал истязать себя Тиберий длинными ночами. – Сколько восторгов в адрес Агриппины они пускали на ветер, но с какой готовностью взялись очернить ее в угоду Сеяну! И самое обидное, что они не просто оклеветали и спровоцировали Агриппину и ее сыновей, а в действительности превратили их во врагов государства, моего государства!"

Он отчаянно стискивал голову и поворачивался на другой бок в тщетной попытке спрятаться от реальности в паутине сна.

"А ведь это Сеян спровадил меня из Рима и все организовал таким образом, чтобы я был связан со столицей только через него, – осенило Тиберия. – Но зачем он рисковал, спасая меня в пещере? Наверное, понимал, что тогда ему еще не под силу было захватить власть. О, он все понимал! Он крался к трону, скрываясь в моей тени. Я был нужен ему для расправы с семьей Германика. И, кстати, – вдруг встрепенулся Тиберий и даже встал с ложа, – тогда в пещере кто-то оттолкнул меня от выхода… Не сам ли этот негодяй подстроил обвал? Как раз в то время я начал подозревать его в недобрых намерениях. Этот пес унюхал опасность и придумал, как уверить меня в своей благонадежности.

Сколько же мне еще падать в пропасть его черной души! Сколько еще низости я должен изведать, чтобы проклятая моя жизнь отпустила меня к избавительнице смерти! Но я должен все выдержать, чтобы победить! Знали бы наши славные предки, в каких сражениях нам теперь приходиться биться! Но, ведают боги, эти битвы ничуть не легче "Канн" и "Замы"! Только вместо славы нас всех: и победителей и проигравших – ждет позор!"

Через день принцепс получил сведения о положении в государстве от Луция Пизона, Корнелия Косса и некоторых других сенаторов. Женское видение обстановки глазами Антонии дополнилось аналитическим взглядом профессиональных политиков. После этого Тиберий уже мог действовать. Он инициировал судебные процессы над несколькими ставленниками Сеяна, но, конечно же, не по политическому обвинению, а за лихоимства – универсальный повод, поскольку в ту гнилую эпоху все представители власти в той или иной мере были взяточниками и вымогателями. Таким же путем удалось нейтрализовать некоторых подозрительных легатов. При этом принцепс действовал предельно осторожно, не форсируя событий. Процессы готовились заранее и велись как беспроигрышные.

Последними явились неторопливые греки. Но Тиберий претензий к ним не имел. Они исполнили свое назначение, передав его письма нужным людям. Между прочим, и сами ученые мужи рассказали кое-что интересное из того, чего сами римляне в силу привычки уже не замечали. Оказалось, что в Риме всенародно празднуется день рождения Сеяна, а плебс поклоняется статуям и портретам префекта, о Тиберии почти никто не вспоминает, если же и говорят о нем, то в весьма уничижительных тонах. "Так что, великий Цезарь, смело можешь выдвигать своего друга в консулы. Народ его любит и чтит сверх всякой меры", – оптимистично закончили речь ученые мыслители.

Узнав, какова обстановка в столице, Тиберий перепугался даже больше, чем в тот день, когда прочитал первое сообщение Антонии о предательстве Сеяна. В таких условиях префект мог решиться на переворот, и не дожидаясь консулата. Поэтому принцепс придумал еще один ход, направленный на сдерживание врага.

Дух борьбы придал Тиберию силы, и он вызвал к себе Сеяна. Префект хозяйски вошел в кабинет и без приглашения воссел на привычное место напротив принцепса.

"Он наглеет не по дням, а по часам", – подумал Тиберий и невольно измерил взглядом расстояние до своего меча, висящего на стене. Тут же он отметил его удачное расположение с левой, удобной стороны.

– Дорогой друг, заботит меня твое незавидное положение, – легко начал разговор Тиберий.

Острая фраза больно уколола Сеяна, но он даже не пошевелился, уверенно глядя на оппонента.

– Когда я нахожусь рядом с тобою, Цезарь, мне завидуют все граждане Рима, а иноземцы – еще сильнее, – отпарировал он.

– Я бы посчитал тебя льстецом, друг Луций, если бы за многие годы не удостоверился бы в твоей прозрачной, как родник искренности.

– И все-таки твое положение незавидное, – повторил принцепс после паузы. – Не торопись, сейчас я объясню.

– А я и не тороплюсь, – с легким презрением сказал префект.

– Знаешь, на какую мысль натолкнуло меня представление с твоими гладиаторшами?

– Ах, извини, Цезарь, я не вовремя это затеял. У тебя был деловой настрой, а я испортил его легкомысленным зрелищем, – холодно повинился Сеян.

– Мне уже перевалило за семьдесят, и потому простительно иметь "деловой настрой" при виде девичьих прелестей. А вот ты, друг Луций, сейчас пребываешь в самой силе.

– Я могу еще прибавить, мой император, – вызывающе заметил префект.

– Вот я и хочу предоставить тебе возможность прибавить, – с неприятной улыбкой сказал Тиберий.

Сеян ничего не понял, но сохранил значительный вид.

– Ты уже давно в разводе. Кстати, я так и не знаю, почему ты выгнал жену Апикату?

– Она мне изменяла.

– Нет, она тебе не изменяла. Я интересуюсь жизнью своих друзей, а уж о твоей осведомлен вдвойне.

– Она изменяла мне душой, – легко вышел из опасного положения префект, – она не понимала моей преданности тебе, Цезарь, не верила в мою службу и в нашу дружбу.

– Поэтому ты просил у меня руки Ливиллы? Эта душою с тобой?

– Мы с нею во многом схожи. Она сильная женщина.

– Это не лучшее свойство женщины. В тот раз я тебе отказал, но пообещал, что устрою твою судьбу. И вот теперь я предлагаю тебе в жены молодую и нежную женщину, мою внучку Юлию.

Сеян от неожиданности встал и вытянулся перед принцепсом.

– В следующем году истечет срок ее траура по Нерону, и она станет твоею. Все складывается удачно, мой друг, ведь тогда ты уже будешь консулом, – подытожил Тиберий и показал рукою, что разговор закончен.

Такую приманку этот хищник должен был заглотать. Став консулом и одновременно породнившись с Цезарями, Сеян уже с полным правом мог притязать на титул принцепса, конечно, в случае гибели Тиберия в результате какого-нибудь несчастливого стечения обстоятельств. Но за последним дело не встанет: Сеян умеет подстегивать судьбу, чтобы гнать ее во весь опор. Занимаемое теперь положение префекта не шло ни в какое сравнение с перспективой, которую ему сулил Тиберий, а это означало гарантированную отсрочку переворота.

С того дня оба противника почувствовали себя гораздо увереннее и принялись с еще большей изощренностью готовить заговор друг против друга.

Тиберий через своих агентов в Риме установил слежку за выявленными соратниками Сеяна с целью сбора улик для обвинения на грядущем суде. Особое внимание было уделено Ливилле и Юлии.

И тут женский нрав сыграл на руку принцепсу. Мать и дочь смертельно повздорили из-за любовника. Ливилла пришла в бешенство, узнав, что правитель хочет женить Сеяна на Юлии, и обрушилась на нее с всевозможными обвинениями, а бойкая дочурка не осталась в долгу. Ложь и правда причудливо смешались в потоке женской брани, и среди упреков, метаемых в противницу Юлией, прозвучала фраза о том, что Сеян сошелся с Ливиллой, влекомый не любовью к ней, а ненавистью к отцу, то есть к ее мужу Друзу.

"Ну что же, родные мои, вы сами выкопали себе могилу, – сказал Тиберий, когда до него дошли эти сведения. – Если вы такие дряни, то Сеян просто обязан был сделаться злодеем. Как в навозе выводятся черви, так в этом обществе вырастают сеяны. Успел ты умереть, великий Август, чтобы не видеть, до какого ничтожества дошел народ римский!"

Подумав некоторое время, принцепс приказал разыскать и допросить Апикату.

Отвергнутая жена префекта пребывала в забвении и нищете, поэтому выразила готовность количеством свидетельских показаний даже превысить число фактов, хотя преступления Сеяна и не нуждались в приукрашивании. Она охотно подтвердила, что ее муж заинтересовался Ливиллой только в стремлении погубить Друза. Но, поскольку такая версия льстила ее женскому самолюбию, этим не удовольствовались и потребовали от нее конкретных доказательств. Тогда она сказала, что обо всем хорошо осведомлен бывший врач Ливиллы Эвдем.

Разыскали и Эвдема. Под пыткой грек сознался, что помогал Сеяну и Ливилле следить за Друзом, но, когда зашла речь о покушении на его жизнь, он отказался участвовать в преступлении и при первой возможности бежал. Как на возможного отравителя, он указал на слугу Ливиллы – евнуха Лигда.

Лигд все еще являлся рабом Ливиллы, поэтому напрямую допрашивать его не рискнули, чтобы не вспугнуть врага. Евнуха оставили в качестве тайного оружия для суда.

У Тиберия уже почти не осталось сомнений в том, что его сына убила жена по наущению того, кого сам он, Тиберий, считал лучшим другом. Теперь все прежние разоблачения показались ему детской игрой. "О бедный мой Друз! – вновь и вновь восклицал он. – А ведь ты все знал или догадывался!" Тиберию вспомнились жалобы сына на наглость и властолюбие Сеяна. Правда, он высказывал свои обиды не отцу, а другим людям, но принцепсу об этом сообщали.

"Ведь он даже подрался с Сеяном и, говорят, хорошо ему вмазал! О боги, как я был слеп! Если бы вернуть то время! – стонал Тиберий. – А этот подлец возлагал вину на моего мальчика! Он подкинул мне мысль, будто Друза сгубила невоздержанность, и я поверил… Где были мои глаза, рассудок, сердце? Я бы сейчас же вспорол себе брюхо острейшим кинжалом, если бы только не ненавидел Сеяна еще больше, чем самого себя!"

Он в который раз чувствовал, как на него надвигается безумие, и слов-но спасительную молитву твердил: "Я должен выжить, чтобы победить!"

"Но, когда я добьюсь победы, муравья в живых не оставлю на этой проклятой земле! Тибр станет солонее моря от крови!" – рычал Тиберий, снова впадая в бешенство. Выкричав избыток злобы, которая уже не вмещалась в нем, он опять предавался мучительному анализу происшедшего в последние годы за его спиною.

"Выходит, этот зверь всегда скалил на меня клыки, он никогда не был моим другом, – рассуждал Тиберий. – О притворство! А женщины еще подлее. Ливилла и Юлия спорят за любовь убийцы мужа одной из них и отца другой! "О времена! О нравы!" – мудрый Цицерон, ты напрасно гневался на свой век. Чтобы ты сказал сейчас, столкнувшись лицом к лицу с Сеяном, как сталкиваюсь с ним я! Смог бы ты, как я, улыбаться ему? Сумели бы твои красноречивейшие уста произнести хвалу этому негодяю? А я превозношу его до небес. И разве не лопнули бы твои глаза от боли, если бы они схлестнулись взглядом с его волчьими глазами? А я смотрю в них каждый день, и каждый день пожимаю руку, подмешавшую яд в чашу моего единственного сына".

Вдруг Тиберий замер от нового ошеломляющего прозрения. Он протяжно застонал, но тут же замолк и испуганно посмотрел на стены, которые могли скрывать ходы для подслушивания. Ему было известно, как префект умеет организовать слежку. Увы, даже в тиши своего кабинета Тиберий не мог позволить себе расслабиться и дать выход тоске.

"Именно тогда, когда, как теперь выяснилось, Ливилла блудила с солдафоном из Вольсиний, и родились мои внуки-близнецы, – шептал он, вытаращив сумасшедшие глаза. – Значит, они вовсе не мои внуки, а отродье Сеяна! Счастлив тот из них, кто умер вскоре после рождения, а вот второй… О боги, Тиберий Гемелл, который был мне последней отрадой в этом гнусном мире, есть отброс, плевок чресл проклятого Сеяна!"

На какое-то время мозг Тиберия окутался непроницаемым мраком. Но это еще не было визитом смерти, и вскоре он вернулся к размышлениям.

"Значит, преемником власти должен стать сын Германика, – сделал вывод принцепс, – так подстроила его сестричка своим нечестивым поведением. Скорее всего, это будет Гай. Но ведь Гай теперь в Риме, и Сеян, конечно, уже раскинул против него сети заговора. Со дня на день шустрого Калигулу тоже обвинят в разврате и покушении на трон".

Тиберий безотлагательно заготовил письмо к Антонии с предупреждением о грозящей Гаю опасности. Предложив некоторые меры по ограждению юноши от интриг врагов, он написал, чтобы в начале следующего года, когда Сеян отбудет в столицу для исполнения консулата, Антония прислала Гая на Капреи. "Я сам стану защищать и воспитывать Гая, нашу последнюю надежду на продолжение династии" – закончил он.

Другим доверенным лицам принцепс дал указание организовать слежку за Друзом и Агриппиной. Он намеревался примириться с ними и хотел знать, каковы они сейчас, способны ли сотрудничать с ним. Приставленные к заключенным надзиратели должны были фиксировать все их поступки и записывать все слова, произнесенные наяву или во сне, в здравом рассудке или в гневе.

К тому времени план Тиберия в основном сложился. Но почти каждый последующий день поступала новая информация о заговоре, которая требовала внесения каких-то изменений в разработанную ранее стратегию. Почти каждый день он узнавал что-то плохое о людях, и его представление о порочности окружающего мира ширилось, превосходя масштаб мышления. Тиберий чувствовал, что, познав такое, он уже не способен оставаться человеком. "Сеяну не нужно было готовить покушение и покупать войска, – думал Тиберий, – он мог просто рассказать о себе, и этого вполне хватило бы, чтобы убить меня. Но ведь Ливилла еще гаже! А какая пакость – внучка Юлия! А льстивые сенаторы, всегда держащие камень за пазухой! Но еще омерзительнее толстобрюхие вольноотпущенники, предающие все и всех в исступленном служении своему единственному господину – богатству! Однако они с их золотом важнее всех в этой жизни. Наши предки построили государство на доблести и преуспели, а мы в его основание подложили деньги, и теперь наблюдаем, как рушится Отечество и мы гибнем вместе с ним. Золото убило нас изнутри. Так пусть же взорвется Везувий, пусть разверзнутся болота под Римом, и стихия поглотит порок вместе с его носителями! Я сам чувствую, как я гадок, но остальные еще хуже. Нам нет спасения!"

Чуть ли не каждую ночь Тиберия мучили подобные мысли, и он терял волю к борьбе. Но днем его оскорбленному взору представал Сеян, здоровый, энергичный, самоуверенный, исподволь бросающий на него торжествующие взгляды, и это пробуждало победный римский дух принцепса. В такие моменты ему казалось, будто все герои минувших эпох явились к нему, чтобы встать под его знамена и незримой силой чистых душ обрушиться на врага, замыслившего погубить Отечество.

В довершение общей картины под конец года принцепс получил отчеты о поведении Агриппины и Друза. И мать, и сын люто ненавидели Тиберия, за глаза осыпали его проклятьями и молили богов жестоко покарать палача их семьи. При этом Друз еще поносил покойного брата и честил мать, полагая, что из-за них лишился надежд на трон. Не зная о слежке со стороны стражников, он вслух сожалел, что не погубил Нерона раньше, так как, по его мнению, тот своим недостойным поведением дал повод врагам для травли всей семьи.

"Эти люди потеряны для меня, – сделал вывод Тиберий, ознакомившись с представленными материалами, и утер пот, который прошиб его от страха пред силой ненависти опальных родственников. – И все-таки пусть Макрон держит Друза наготове. Если я не сумею сразу справиться с префектом и восстанут войска, то отправлю его к легионам. Уж лучше мне принять справедливую кару от этого змееныша Агриппины, чем своею смертью принести торжество проклятому Сеяну!"

7

Наступил новый, семнадцатыйгод принципата Тиберия. Сославшись на проблемы со здоровьем, принцепс обратился к сенаторам с просьбой позволить ему принять консульский империй заочно, и получил их соизволение. А полный честолюбивых планов Сеян отбыл в столицу, чтобы взять фасцы на форуме.

Наконец-то Тиберий мог вздохнуть свободно. Он избавился от врага и одновременно соглядатая. Озирая свой остров с высоты любимого утеса, он будто въявь ощущал чистоту воздуха и оздоровление природы. Теперь эти скалы принадлежали только ему, и сам он отныне принадлежал себе. Но просветленный взор ожившего Тиберия омрачался при виде берегов Италии. Там простирался огромный мир, который практически уже был в распоряжении Сеяна. Сколь ничтожен крохотный островок в сравнении с территорией всего Римского государства! Но все-таки он был отвоеван у врага, и это стало первой победой Тиберия.

Сейчас принцепс мог гораздо свободнее вести подготовку своего контрнаступления. Однако он осторожничал, понимая, что глаза и уши многих придворных и рабов его окружения продолжают служить Сеяну.

Вскоре прибыл Гай, младший сын Германика. Отныне принцепс получил возможность в критической ситуации противопоставить узурпатору молодого, еще не запятнанного пороком наследника рода Цезарей. Тиберий понимал, что при попытке захватить власть Сеян в оправдание своих действий раскроет многие секреты его политики.

Власть – это всегда насилие над кем-то, но насилие во имя чего-то и ради кого-то. Если же отбросить или извратить цель и сосредоточить внимание только на насилии, то любого правителя можно представить черным злодеем.

Если Сеян успеет рассказать гражданам о темных сторонах политики Тиберия, то никакие ответные разоблачения уже не спасут престарелого принцепса от гнева народа. И тогда безродного Сеяна плебс и войска могут провозгласить новым принцепсом в благодарность за низвержение тирана. Вот в этом случае Тиберий и представит согражданам отпрыска их любимца Германика. При одних обстоятельствах им станет Друз, а при других – Гай. Тогда легионы и плебс примут сторону молодого Цезаря, сенат реальной силой не обладает, вольноотпущенники не будут спешить с вложением денег в сомнительную личность при наличии прямого наследника власти, и в распоряжении Сеяна останутся только преторианцы. Опираясь на них, он сможет захватить Италию, но ненадолго. Как советник он тоже не удержится при дворе Друза или Гая, поскольку запачкал себя интригами против их семьи. Таким образом, получалось, что, сохранив Друза или Гая и вовремя доставив их к легионам в Германии или Испании, Тиберий почти гарантированно одолел бы врага. Правда, не подлежало сомнению, что Друз, устранив опасность со стороны Сеяна, немедленно расправиться с Тиберием. Пожалуй, Агриппина сама выцарапает ему глаза! Но вот победа Гая давала шанс Тиберию на какое-то время сохранить жизнь и высокое положение при дворе. Во-первых, Гай был юн и нуждался в мудром наставнике, а во-вторых, лично перед ним Тиберий не был виновен, более того, именно он устранил с пути Гая старших братьев. Поэтому Тиберий с двойной любовью встретил Гая и окружил его заботой.

Юноша в свою очередь демонстрировал благоговейное почтение к патриарху и с величайшим вниманием выслушивал все его наставления. Это был очень способный человек. В учебе он превосходил прочих, на лету схватывая знания, главенствовал в детских, а потом и в юношеских состязаниях. Теперь он все свои таланты направил на то, чтобы стать тенью принцепса. Приемный внук подстраивался под настроение угрюмого деда, легко поддерживал беседу на интересующие старика темы и, самое главное, всегда показывал себя зависимой, вторичной личностью. Гай занял собою сразу две вакансии, образовавшиеся в душе Тиберия: примерного сына, достойного получить величайшее в мире наследство, и любознательного ученика, жаждущего познать все тайны жизни, черпая опыт заслуженного мудреца. И в этих ролях он продержался почти семь лет, а потом внезапно сбросил маску и показал физиономию, свирепости которой позавидовал бы сам Сеян. "Желая властвовать, он вел себя как раб!", "Не было лучшего раба и худшего господина!" – так впоследствии охарактеризовали Калигулу историки. Однако ему удалось обмануть Тиберия, по крайней мере, в первое время, может быть, потому, что после провала "дружбы" с Сеяном тот нуждался в иллюзии и хотел быть обманутым.

Впрочем, в ту пору Тиберий использовал Гая в своих целях ничуть не меньше, чем он его. Прикрываясь популярным наследником, старец представлял народу династию и создавал видимость благополучности и надежности власти. Быть рядом и изображать из себя верного последователя политики Тиберия – вот все, что в тот момент требовалось от Гая. Легко решив с ним эту задачу, принцепс обратил свое внимание на более сложные проблемы и не слишком вникал в психологию юноши.

Под предлогом посещения провинций Тиберий призвал к острову эскадру и теперь имел возможность к бегству в случае неудачного поворота событий в Риме. Он тщательно продумал линию поведения в различных ситуациях и был готов к любому сценарию развития мятежа.

Когда уже приближался день передачи консульских полномочий суффектам, а в ту эпоху в течение года сменялись несколько пар консулов, Тиберий отправил письмо Сеяну с подтверждением обещания выдать за него Юлию, как только он освободится от магистратского империя. Все это казалось логичным и не вызывало подозрений Сеяна. Действительно, не прерывать же священный для римлян консулат ради свадьбы! Но все же Тиберий решил подстраховаться и дополнительно пообещал врагу бессрочный трибунат. Таким образом он давал понять Сеяну, что готовит его на роль принцепса. Тому оставалось только дождаться, когда он официально станет вторым лицом в государстве, и после этого низложить Тиберия, обвинив его в гонениях на аристократию, которые сам же и инициировал, а еще в порочном времяпрепровождении на Капреях.

Консулами суффектами стали Меммий Регул и Фульциний Трион. Тиберий выведал их настроения, изучил связи и сделал ставку на Регула. Ему накануне решающего дня преданный вольноотпущенник принцепса Эвод передал послание правителя для сената. Тиберий хотел, чтобы его акция выглядела законной, поэтому не стал затрагивать Сеяна во время исполнения должности, и дождался, когда его персона лишилась магистратского иммунитета.

На тот момент Тиберий сделал все, что мог. Оставалось ждать развития событий в Риме и затем действовать по ситуации. Несколько месяцев он готовил этот упреждающий удар коварному врагу, просчитал десятки вариантов, продумал сотни деталей операции. Теперь у него были все основания верить в успех, но именно сейчас его охватил страх, страх безудержный и всеобъемлющий. Прежде необходимость борьбы и жажда победы не позволяли ему предаваться панике, его полностью поглощали дела, но вот наступила пауза, и в образовавшейся пустоте четко обрисовались контуры чудовищной угрозы. Его власть, жизнь, доброе имя, судьба близких и участь самого государства оказались под вопросом. А мысль о холодном предательстве того, кого он считал лучшим другом, отравляла сознание ядом презрения к людям. Тиберий чувствовал себя заложником судьбы. Ужас такого состояния заключался в подчиненности чужой воле, прихоти случая. Каково было ему, правителю величайшего государства, ощущать себя рабом обстоятельств!

Он разработал грандиозную интригу, создал тончайшую сеть для безболезненного в масштабах страны, стерильного подавления заговора, включил в свою схему сотни людей, а косвенно задействовал миллионы. Но достаточно было лопнуть одной нити, распасться одному звену в цепи спланированных событий, чтобы над миром грянула война, сметающая все на своем пути. Стоит только кому-то из доверенных лиц принцепса проявить неосторожность или совершить измену, и результаты всех трудов окажутся перечеркнутыми, над Римом восторжествует предательство!

Какая отвратительная и унизительная смерть тогда постигнет Тиберия, каким позором завершится его правление, какие проклятья потомки обрушат на его имя!

Конечно, план Тиберия был гибок и предусматривал возможность отдельных осечек, но паутина его замысла имела и ключевые узлы, определяющие исход всего дела. Эти узловые роли он поручил самым верным людям, но разве можно было на кого-то полагаться после измены того, кто более десяти лет казался образцом верности? Именно сейчас у Тиберия возникли мучительные сомнения в надежности некоторых лиц, получивших ответственные задания. Как просто им было сломать всю игру! Еще вчера разработанный план казался Тиберию вершиной мастерства политической интриги, а сегодня он обнаружил в нем чудовищные бреши. И уже ничего нельзя изменить, время бесстрастно отсчитывает мгновенья до вынесения приговора!

Он вскакивал с места, торопливо ковылял старческой походкой на самую высокую скалу и до боли в глазах всматривался в утес на италийском берегу в надежде первым заметить сигнал оптического телеграфа, который должен был предсказать его судьбу и заодно судьбу всего мира. Там Тиберий проводил много часов в лихорадочной суете, терзаемый сознанием невозможности что-либо предпринять. А слуги и придворные вельможи потешались над стариком, в его возрасте способным еще чего-то бояться. Кто-то из них был осведомлен о происходящем, кто-то догадывался, но абсолютно никто не знал, чего именно боялся Тиберий.

А в это время Рим охватила паника, возникшая сразу после сенатского заседания, на котором было прочитано письмо принцепса. Особенно страдали сенаторы и богачи-вольноотпущенники. Сегодня их более всего ужасало то, что еще совсем недавно являлось самым желанным, и они метались по городу, рылись в своих закромах, уничтожая свидетельства благорасположения к ним Сеяна. А ведь эти свидетельства достались им немалой ценой. Кто-то заплатил половиной состояния, другие – предательством друзей и близких, а третьи продали префекту самих себя. Они так старались угодить Сеяну, так стремились услужить ему, а он вдруг оказался негодяем, хуже того, неудачником! Теперь эти обманутые чистые души возмущались его злодейством и истерично уверяли друг дружку в неколебимой верности принцепсу.

Едва только в Курии консул Регул начал читать послание далекого правителя, Сеян заподозрил неладное. Он встал с сенаторской скамьи, уверенно прошел мимо удивленных коллег к выходу, но, выглянув наружу, встретился взглядом с Макроном, окружившим здание храма Аполлона, где проходило собрание, когортами городской стражи. Тогда Сеян все понял и, сохраняя внешнее спокойствие, вернулся на прежнее место.

Накануне к нему подошел Макрон и сказал, что принцепс прислал рекомендацию сенату о предоставлении ему, Сеяну, трибунской власти. При этом он вел себя подобострастно, как бы смирившись с превосходством соперника. Сеян поверил скорее его поведению, чем словам, поскольку такие люди в дурном выглядят убедительнее, нежели в добром. Отложив все дела, он явился в храм Аполлона, но подчеркнутая суровость Ругула и тон письма принцепса насторожили его. Изучив Тиберия, он знал, что, выступая с хорошими вестями, он по-другому строит даже самые первые фразы. Только теперь ему показалось подозрительным, что со знаменательной вестью к нему был подослан именно Макрон. Под влиянием обещаний принцепса Сеян предался эйфории и утратил бдительность.