Текст книги "Тиберий (СИ)"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

– Любезный Цезарь, – продолжила она, повернувшись к Тиберию, – Маллония и особенно Цецилия… нет, Цецилия и особенно Маллония… в общем, обе они страстно желали познакомиться с величайшим человеком современности. Поэтому я на правах хозяйки позволила себе усадить их поближе к тебе, Цезарь, чтобы ты поведал им о себе. Но, если восторг этих дам превзойдет твое терпение, мы отправим их на нижнее ложе.

При последних словах блондинка обратила к Тиберию молящий взор и сложила трубкой пухленькие губки, как раз такие, какие недавно обсуждались знатоками половых пикантностей. А брюнетка, слегка прищурившись, обдала его насмешливым взглядом. Этот взгляд был подобен яркой вспышке молнии в ночном лесу, наполненном всевозможным зверьем: безобидным и хищным, полезным и ядовитым, изящным и отвратительным. Он высветил много противоречивых чувств, но ввиду краткости экспозиции их не удалось осознать. Главное, что вычленил Тиберий из этой вспышки эмоций, – скептически-властное отношение к мужчинам как к существам слабым и зависимым от женской красоты. Эта женщина привыкла владеть мужчинами, подчинять их своим чарам. "Кто бы ты ни был, от меня не уйдешь! – говорили ее глаза. – Я заворожу тебя своей походкой, околдую музыкой голоса, обожгу наготой, ужалю поцелуем, отравлю кокетством, порабощу ласками, а коли захочу, вознесу на трон и тут же свергну!" Нечто подобное он видел в глазах Юлии. Но у дочки Августа властность являлась отражением ее общественного статуса. Маллония же исходила из собственных женских способностей, поэтому ее притязания на господство были обоснованными и не вызывали такого протеста, как посягательства Юлии. Однако Тиберий забеспокоился. Женщина поразила его воображение, о чем он в тайне мечтал, истомленный рутиной неблагодарных трудов, но вызвала тревожное предчувствие трагического исхода надвигающейся страсти.

– А чем вы здесь занимались до нашего прихода, смотрели на голых женщин? – ревностно поинтересовалась Цецилия, глядя округленными глазами на Тиберия, но, говоря так, словно она обращалась ко всем присутствующим.

– Мы думали, будто смотрим на женщин, но при встрече с вами, поняли, что то были не женщины, – ответил Цезоний через голову разделявшего их Пизона.

– То были еще не голые женщины, – уточнил Пизон, но его замечание осталось незамеченным.

– Ну, конечно же, эти умудренные годами мужи здесь беседовали о политике, – со скептическим огоньком в глазах пояснила подруге Маллония. – Ведь так? – спросила она у Тиберия, погружая в него острый, как пилум, взгляд.

– Я наговорился в сенате, прекрасная Маллония, потому теперь предпочитаю молчать и слушать, – неуклюже ответил Тиберий, пытаясь укротить волнение.

– Весь ты в заботах, Цезарь, тебе даже жениться некогда, – заметила красавица, не вынимая режущего взгляда из своей жертвы.

– У меня возраст политика, а не жениха.

– В тебе больше любовного огня, чем во всех остальных здесь присутствующих вместе взятых, – вдруг делаясь серьезной, проникновенно произнесла чернокудрая красавица.

– Верь ей, Цезарь, она знает в этом толк, у нее большой опыт, – встряла блондинка, стараясь обратить на себя внимание принцепса.

– Только для твоего огня не было подходящей горючей пищи, – продолжала Маллония, игнорируя подружку.

Тиберий напрягся и обратил глаза к полу. Но взгляд его был направлен вовнутрь и всматривался в образы женщин, запечатленных жизнью в недрах его памяти. За исключением Випсании Агриппины все они были жестоко эгоистичны. Например, Юлия оценивала мужа только в плане соответствия его отдельных качеств ее запросам. Он не воспринимался ею как цельная личность и уж тем более как субъект, способный иметь собственные интересы, чувства и желания. Это лишало ее женственности даже в те моменты, когда ее природа на все голоса звала к себе мужчину. Остальные были не лучше. В ту среду, где он обитал, пробивались только клыкастые хищники. И вдруг теперь рядом с ним оказалась неродовитая, но породистая, с аристократическим нравом женщина, которая сразу же заглянула к нему в душу и, обнаружив там залежи нерастраченных чувств, предприняла попытку извлечь их на белый свет. Как ей это удалось и зачем понадобилось бередить его раны?

– Меня всегда привлекали мужчины, так сказать, с двойным дном, – принялась она отвечать на мысль Тиберия, словно он высказал ее вслух. – В большинстве своем женщины не стремятся к любви, к жизни, они лишь хотят продать себя подороже, чтобы укрыться от мира за спиною мужа и почить там скучным сном. Но это противоречит нашей природе. Ведь женщина приходит в жизнь, чтобы рожать и не только детей. Наша любовь способна создавать из, казалось бы, заурядных мужчин героев.

– Ведь так? – проникновенно спросила она, заглядывая в его глаза.

Тиберий испытывал все большее удивление, и ему не хотелось отделываться от этой женщины кокетливыми шутками, как то было принято в подобной обстановке. Поэтому после натужного молчания он сказал:

– О том надо спросить у героев. Только мне не довелось их встретить: они ушли в прошлое вместе с героической эпохой.

– Я почти согласна с тобою, Цезарь, – без запинки ответила Маллония, – мне тоже долго не везло, а, думаю, моя страсть могла бы возвеличить человека. Признаюсь, я мечтала помочь рождению идеального правителя на благо всему нашему народу.

– Но он уже есть! – воскликнула Цецилия. – Это наш великий Цезарь.

Маллония гневно резанула ее острым взглядом.

– Боюсь, что в интересующих тебя местах я недостаточно велик, – брезгливо ответил блондинке Тиберий, не довольный и лестью, и вмешательством в интригующий диалог с Маллонией.

– Ты меня недооцениваешь, Цезарь, – делаясь серьезной, заметила блондинка. – Я стараюсь быть веселой, легкой в общении, потому что о делах мужчины могут поговорить и без меня. А я даю вам отдых, несу чистую радость, свет, я дарю праздник. Я сама – праздник, посмотри на меня!

– Очаровательная Цецилия, действительно, не только мила, но и умна, – вновь захватывая инициативу, подтвердила Маллония. – Она точно угадала мою мысль. Вспомни, Цезарь, я сказала, что почти согласна с тобою, имея в виду как раз тебя самого в качестве исключения. То, что у нас есть ты, с лихвой искупает общую скудость героизма нынешней эпохи.

– Наша жгучая красавица Маллония тоже весьма умна, – вновь напомнила о себе Цецилия, – она умеет и польстить мужчине, и выглядеть победительницей в неудаче.

– Мои слова могут показаться лестью той, которая не знает твоих истинных достоинств, Цезарь, – с мстительным блеском в глазах отпарировала Маллония, – но я-то вижу всю глубину твоей сокровищницы, потому мои слова искренни.

– Я приветствую искренность умопомрачительной Маллонии всем сердцем, – с язвительной улыбочкой известила Тиберия кудрявая блондинка, – ведь мы с нею подруги.

При последних словах ее губы слегка скривились на бок, и эта гримаска по-особому подчеркивала миловидность ее пригожего лица.

Тиберий, привлеченный остроумными высказываниями Цецилии, посмотрел на нее по-новому и невольно залюбовался ее оптимистичной красотой. Девушка тотчас уловила интерес принцепса и, просияв, поцеловала его взглядом. У нее были теплые светло-карие глаза, которые умели ласкать жарче рук.

– Глядя на тебя в этой тонкой тунике, дорогая Цецилия, можно подумать, что ты приветствуешь не столько сердцем, сколько грудью, – заметила Маллония.

Тиберий невольно воззрился на белые шары блондинки с призывно торчащими сосками, осененные розовой дымкой прозрачной ткани. Хозяйка вожделенных украшений вновь одарила его своею несимметричной улыбкой. Тиберий посмотрел в ее теплые глаза, и его руки потянулись к изящному девичьему стану, но тут он заметил, что Маллония, закончив фразу, изменила позу, усаживаясь удобнее, и при этом расставила ноги, продемонстрировав ему такое зрелище, что он забыл о белокурой соблазнительнице и всех ее шарах. При этом Маллония жадно следила за взглядом Тиберия, будто не он подловил ее в пикантном ракурсе, а она уличила его. В конце концов ее магнетические глаза притянули его душу к себе, и он поднял взор. Бесстыдство позы контрастировало с ее глубоким взглядом, и Тиберий растерялся, не в силах оценить ситуацию. Но тут он услышал причмокивания и похрюкивания соседей, которые, отвлекшись от своих флейтисток, тоже разглядывали его красавицу в некоторых местах и кусали губы, стараясь спрятать сальные ухмылки. Обнаружив, возмущение принцепса этим коллективным созерцанием, Маллония снисходительно улыбнулась и снова сменила позу. Однако, добавив скромности внизу, она почти легла на Тиберия выскользнувшей из-под туники грудью. Поводом для такого маневра ей послужило розовое пирожное, которым она угостила собеседника. Правда, вместе с пирожным Маллония вложила ему в рот и свои пальчики, которые он, конечно же, облизал. После этого она слегка взвизгнула и, распрямившись, чинно воссела рядом. Цецилия загрустила и сникла, а вскоре вовсе пересела на ложе Цестия, расположившись рядом с хозяйкой дома, поэтому победительница могла снизить активность, убрать нагую грудь в "ножны" и от штурма снова перейти к осаде.

Тиберий понимал, что его дурачат, как подростка, но вино и эротические пляски рабынь мешали его разуму в борьбе за власть над телом. Однако главным фактором все же была особая притягательность девицы. Гордая осанка, претенциозность в речах контрастировали с чувственностью ее красоты, доступностью тела, сияющего матовым светом сквозь лиловую занавесь. Возникало безудержное желание овладеть этим средоточием явных и скрытых соблазнов, через тело проникнуть в душу и, подчинив чувства, восторжествовать над сознанием. Пристальный взор ее глубоких глаз, казалось, открывал ворота в цитадель души и манил мужчину в лабиринт чувств, где каждый поворот сулил россыпи сокровищ, но в тот же миг властная улыбка отстраняла скептицизмом. Она играла им, как мячиком, то отталкивая его, то привлекая.

– Я всю жизнь пыталась полюбить неординарного мужчину. Велика ли заслуга любить красивого и знатного, – развивала свою философию Маллония.

А Тиберий, глядя, как двигаются ее ярко накрашенные фигурные губы, думал о другом применении этого рта. Замирая под пристальным взглядом красавицы, он в разгоряченном воображении видел ее в той роли, о которой смачно рассказывал Цезоний. Ему страстно хотелось узнать, какими глазами она при этом будет смотреть на него, во что трансформируется надменность ее взгляда, чем обернется скептицизм уверенной в своей неотразимости красавицы. Он жаждал поставить ее на колени в прямом и переносном смысле, унизить физически и нравственно. Отчего возникало такое желание? Была ли фальшь в гордой позе этой женщины, которую хотелось разоблачить, или изъян образовался в душе самого Тиберия? А может быть, всему виною общая атмосфера пиршества, распаляющая естественные потребности до степени абсурда?

– Глядя на тебя, Тиберий, я испытываю чувство, будто только сейчас начинаю жить, – говорила красавица, и в ее расширившихся глазах блестками плясали лукавые купидончики, в упор расстреливающие свою добычу. А язвительная улыбка вопрошала: "Способен ли ты дерзнуть, чтобы обрести счастье, какого никогда не ведал, или же так и завершишь дни свои на холодном троне в пустоте одиночества?"

Тиберий боролся с ее проникающим взором, и у него не оставалось сил на поддержание беседы. Он обратил внимание на то, что женщина фамильярно назвала его по имени, однако не нашел лучшего ответа, чем промолчать.

– В твоих глазах я вижу океан страсти, – пел ее чувственный голос, – и хочу теплом своей души растопить ледяную плотину, чтобы дать волю могучим волнам твоих эмоций. Я желаю погрузиться в эти волны всем телом, вот этим телом, которое ты видишь почти нагим, мечтаю, чтобы меня с головой накрыл шквал страсти. Я вся трепещу, смотри, как вздымается моя грудь. Нет, ты не океан, океан – вода, ты вулкан, готовый к изверженью. Я ощущаю подземные толчки и жажду оказаться в самом жерле, чтобы расплавиться в лаве твоего эротического влечения! Одно мгновенье такого счастья дороже многих лет скучного прозябанья без любви.

Усилием воли Тиберий сбросил наваждение, вызванное пением чернокудрой сирены, и, очнувшись, заметил, что он уже обнимает красавицу на радость любопытным взорам окружающих. Подняв голову, чтобы обозреть зал, он встретился взглядом с Цестием Галлом, протрезвевшим ввиду присутствия жены.

Хозяин встал с ложа и объявил, что хотел бы показать гостям некоторые достопримечательности своего дома. При этом он выразительно посмотрел на Тиберия, и тот тоже поднялся, готовый следовать за ним. Вперед вышла голая служанка с масляным светильником на длинной рукоятке, оформленном в виде факела, и, игриво виляя задом, повела процессию в глубь дворца. Тиберий дернул за руку Маллонию, и та послушно присоединилась к нему. Вслед им выстроилось еще несколько парочек.

Проходя по темным ночным коридорам, процессия таяла на глазах, пара за парой терялись в боковых ответвлениях и в дальнейшем напоминали о себе только звуками тесного общения. Наконец Цестий ввел в отдельную комнату Тиберия и Маллонию. Служанка, красиво округляя свои формы перед знатными мужами, прошлась вдоль стен и зажгла светильники. Затем в комнате остались только он и она. Впрочем, Тиберию казалось, будто рядом незримо присутствует еще кто-то. Он объяснил себе это тревожное чувство наличием искусных скульптурных изображений бесстыжих сатиров и силенов, опрокидывающих своих бронзовых подруг и грозящих им огромными фаллосами. Окончание вздыбленного рабочего инструмента одного такого служителя Эроса сияло свежим блеском, будто его специально только что тщательно начистили.

Маллония лукаво посмотрела на Тиберия и, присев на огромное ложе, застланное толстыми перинами, у изголовья которого располагался сатир с блестящим достоинством, прижалась к бронзе и лизнула розовым язычком самую выступающую деталь этой выразительной фигуры. Внезапно сатир запел. Тиберию показалось, что он сходит с ума от страсти и нереальности происходящего. Он даже испытал взрыв ревности к бронзовому сопернику.

Оказалось, что где-то за стеною этих комнат для постельных удовольствий располагался еще один оркестр, исполняющий чувственную музыку, как бы аккомпанируя любовникам.

Маллония, изгибаясь в такт виражам мелодии, роскошно возлегла на ложе и распахнула одежды, раскрыв свою сокровищницу навстречу алчному мужскому взору. Нахальный сатир даже теперь касался ее лица своим вызывающим жезлом, а гримаса его уродливой физиономии словно предлагала Тиберию разделить девушку с ним на двоих.

Тиберий вдруг заспешил, будто сатир или еще кто-то невидимый, крадущийся во тьме, может опередить его. Он рухнул на распростертую красавицу и впился в нее жадными губами. Она охотно подставила уста, и ее язычок змейкой завертелся во рту, отвечая на его проникающий поцелуй. Музыка за стеною, грохнула победным маршем, словно оркестранты тоже вкусили жаркую сладость ее поцелуя. Поддержка оркестра добавила сил Тиберию, и он принялся терзать свою добычу многообразными ласками. Но тут снова вмешался бронзовый соперник. Когда увлекшийся Тиберий неосторожно вскинулся в очередном выпаде, сатир сердито ткнул его блестящим наконечником прямо в лицо. Оскорбленный принцепс в бешенстве ударил статую и разбил руку в кровь. Маллония прыснула веселым смехом, но тут же потупилась и замолчала. Тиберий готов был обратить свой гнев на нее, но в тот момент она была слишком красивая и слишком голая, чтобы мужчина мог испытывать к ней иные чувства, кроме нестерпимого влечения. Тиберий схватил женщину за талию и перекинул поперек ложа, подальше от гипертрофированного бронзового фаллоса. Теперь вездесущий сатир заглядывал любовникам между ног. Тиберий невольно озирался на бронзовое чудовище, и ему мерещилось, будто его рогатая образина осклабилась в циничной ухмылке. Понимая абсурдность такой мысли, он все же никак не мог отделаться от впечатления, что мимика статуи изменилась. А Маллония потешалась над болезненными фантазиями партнера и прятала насмешливую улыбку. Ловя следы этой улыбки на ее лице, Тиберий терял уверенность в себе. Ему снова казалось, будто ею владеет кто-то незримый, а ему достаются только остывшие отпечатки ее ласк.

Охваченный подозрительностью Тиберий заметил, что Маллония методично распределяет его поцелуи, подставляя им то губы, то шею, то грудь, то руки. Она рационально готовила тело к основному акту, тогда как он безумствовал в истинной страсти. Ощущение, что любимая отнюдь его не любит, усиливалось с каждым мгновением. Тиберий забыл о своих смелых желаниях в отношении этой особы и заботился только о том, чтобы ласками пробудить в ней искренние чувства. Он был по-прежнему порывист и горяч, но теперь стал еще и нежен и покрывал прекрасное тело поцелуями с головы до ног и с ног до головы. Однако отчуждение росло. С ним происходило то же, что и всегда. Чем лучше он относился к людям, тем жестче был отпор. Все доброе не воспринималось, вызывало недоверие и угрюмое отторжение. И даже женские инстинкты оказались под властью социальной болезни скептицизма.

Маллония была в недоумении, обнаружив, что страшный принцепс в любви предстал ей вдохновенным поэтом. Она прекратила отвечать на его ласки. Тонкая настройка его души сбилась, что привело к рассогласованию процессов в теле. В результате Тиберий не выполнил основной задачи, ради которой женщина ложилась в постель. Но он не смирился с неудачей и продолжал изнурительный штурм. Однако вскоре груз съеденного, выпитого и пережитого за вечер намертво придавил его к ложу, и он уснул, все еще сжимая женщину в объятиях.

Когда Тиберий очнулся, Маллонии уже не было. Едва он поднялся, в комнату вошла служанка с тазиком воды для омовения рук. Почти сразу за нею явился и хозяин дома. Цестий отвел гостя в бассейн. Приведя себя в порядок, Тиберий возвратился в свой дворец.

2

На следующий день в сенат поступил донос на знатную матрону Эмилию Лепиду. Ей вменялось в вину посягательство на наследство бывшего мужа Квириния путем якобы обманного утверждения, что ее сын рожден от него. В ответ на столь лестное для его мужского достоинства заявление Лепиды богач Квириний, в свое время даже пробившийся к консульству, обвинял ее в прелюбодеянии, отравительстве и происках против принцепса.

Аморализм римской знати той эпохи выпирал из всех щелей законодательства. Какие бы преграды порокам ни пытались возвести Август, а затем Тиберий в виде указов и постановлений, в конечном итоге их же и использовали для прикрытия распущенности и алчности. Мероприятия, направленные на укрепление семьи, послужили поводом для преследования супругами друг друга посредством обвинения в неверности. Законы, призванные повысить рождаемость, стали основанием для вымогательства имущества бездетных семей. Защита государственных интересов от мятежных настроений обернулась очернительством видных людей.

Услышав о "происках" Лепиды против принцепса, Тиберий сразу заподозрил сфабрикованность всего обвинения в отношении этой знатной женщины, являвшейся правнучкой Луция Суллы и Гнея Помпея. Однако в ходе разбирательства дела выяснилось, что Лепида прибегала к помощи колдунов, и принцепс насторожился. Он очень болезненно реагировал, когда его имя становилось объектом всяческих заклятий и наветов. Поэтому Тиберий не стал препятствовать процессу и, уйдя, как обычно, в тень, пристальным оком следил за развитием событий.

Но, слушая всевозможные разоблачения об эпизодах отнюдь не праведной жизни Эмили Лепиды, Тиберий часто отвлекался от темы заседания и думал о Маллонии. Очевидно, в жизни его красавицы было ничуть не меньше постыдного и порочного, чем в судьбе Лепиды. Он представлял ее в центре гнусных интриг и мучился ревностью. Воображение рисовало ему красавицу в объятиях всяческих проходимцев и заставляло его испытывать брезгливость, смешанную с вожделением. В этой женщине было нечто такое, что вызывало именно подобные фантазии. Ее красота парадоксальным образом казалась притягательной тогда, когда подвергалась поруганью. Но это была грязная притягательность, и Тиберий стыдился терзавших его страстей. Впрочем, по существу он ничего не знал о Маллонии, его фантазия питалась лишь интуитивными подозрениями. Цестий не рассказал ничего особенного о женщине, которую предложил ему в любовницы, а сам он не стал допытываться, чтобы слишком явно не обнаруживать свой интерес.

После долгих мучений в разладе с самим собою Тиберий решился поговорить об интересующем его предмете с Титом Цезонием. Вызвав его в качестве свидетеля по рядовому финансовому вопросу, принцепс, закончив официальную часть, завел разговор о прошедшем пиршестве. Цезоний охотно предался воспоминаниям. Первым делом он признался, что в ту ночь сумел сполна попользоваться очаровательной Лилией, а затем раскрыл ему многие секреты организации действа. От него Тиберий узнал, что в комнатах для свиданий есть окна для подсматривания, благодаря которым оркестранты могут подстраиваться под любовный танец парочек и аккомпанировать им. Теперь Тиберий понял, почему во время свидания с Маллонией его смущало ощущение чьего-то присутствия. Относительно сатира Цезоний не сказал ничего определенного. Он лишь предположил, что у такого рода статуй могут быть механизированы главные жанровые детали. Впрочем, ему доводилось видеть, как женщины используют подобных сатиров с преувеличенным достоинством для собственного удовольствия и без всякой механизации. После таких забав у бронзовых уродцев действительно начинали блестеть некоторые части. Все знал Цезоний, кроме одного: он ничего не мог поведать о Маллонии.

Озабоченность принцепса заметил Элий Сеян. Он сам навел разговор на проблему Тиберия, сказав, что по городу ползут слухи о его увлечении некой разбитной девицей.

– Да, на этот раз слух верен, – признался Тиберий с вызывающей прямотой, – моя угасающая плоть, чувствуя приближение старческой немощи, с отчаянья взбесилась.

– Следует удивляться, что прежде тебе, Цезарь, удавалось держать ее в узде, – снисходительно ответил Сеян.

– Что ты знаешь об этой женщине?

– Ничего, кроме того, что она необычайно красива и умна, если сумела заинтересовать Цезаря.

– Ее зовут Маллонией.

– Маллонией?

– Неужели тебе это неведомо?

– Я знаю лишь то, что поручает мне мой император. Если ты велишь, я изучу сей объект и доставлю его тебе.

Глаза Тиберия против воли зажглись интересом.

– Сначала изучи, а потом разберемся, стоит ли доставлять этот объект сюда, – повелел он.

Настроение Тиберия разом изменилось. Доверившись Сеяну, он успокоился и поверил в успех. Вместе с пробуждением надежд, свойственных юности, он и сам помолодел. Теперь Маллония являлась в его сны и фантазии чистым непорочным ангелом высокой любви.

Вследствие произошедших в душе перемен Тиберий стал лояльнее относиться к окружающим, особенно к женщинам. Благодаря этому появился шанс у Эмилии Лепиды. Принцепс попросил сенат не рассматривать те пункты обвинения, которые затрагивали его семью. Когда под пыткой, как это было принято, допрашивали рабов Лепиды, он не позволил задавать им вопросы, касающиеся его лично. Сын принцепса Друз, будучи избран в консулы на предстоящий год, по обычаю должен был первым изложить свои взгляды относительно итогов разбирательства дела и предложить приговор. Однако Тиберий воспрепятствовал ему высказаться, чтобы не стеснять остальных сенаторов в их волеизлиянии своим авторитетом.

Снисходительность принцепса к Лепиде повлияла на общий характер процесса. Едва с обвиняемой были сняты подозрения в покушении на семью правителя, она сразу же стала менее грешна и в прелюбодеяниях, и в отравительстве. Плебс сочувствовал представительнице знатнейшего рода, а оголтелые нападки Квириния на бывшую жену, с которой он прожил двадцать лет, возвращались к нему же народной ненавистью. Однако, едва схлынула волна эйфории, многие засомневались в великодушии принцепса. Кто-то высказал предположение, что Друзу было запрещено говорить только потому, что он вместе с угрюмым родителем уже заготовил обвинительный приговор. "Если бы принцепс замыслил оправдание, он первым заявил бы об этом через сына, чтобы снискать благодарность", – оповещали толпу на форуме толкователи придворных интриг. И народ охотно верил им, поскольку Тиберий по определению не мог быть великодушен. Вскоре на принцепса обратилась часть злобы плебса, прежде адресованная Квиринию.

Светлые надежды на Маллонию помогали Тиберию преодолевать враждебность плебса, и в целом он чувствовал себя увереннее, чем во все предшествовавшие годы правления. Но все было так до того момента, когда благодетельный Сеян доставил ему сведения о прекрасной брюнетке.

– Твоя проницательность, Цезарь, тебя не обманула, – заявил Сеян, твердо глядя в разом потухшие глаза Тиберия, – у Маллонии действительно есть любовник.

Сделав паузу, он продолжил:

– Вообще, она пять раз была замужем, в том числе и за сенаторами Бальбом и Цетегом, но ни с кем не уживалась. Она слишком подвержена модной сегодня тяге к экзотике. Теперь ведь отдаваться порядочным мужчинам считается дурным вкусом. Наши знатные дамы ищут новизны чувств в совокуплении с грязными рабами, косматыми либо, наоборот, лысыми дикарями из варварских стран на краю света. А твоя, Цезарь, предпочитает уродов. Ее любовник – горбун, фигляр из труппы бродячих комедиантов. У него заячья губа, до безобразия выпуклые глаза и вытянутые уши. Лишь взглянув на него, толпа уже хохочет. А по мне, так там не до смеха: тошнотворная образина! Вот красотка и посчитала его самым безобразным существом в городе, потому влюбилась в него до беспамятства, чтобы выделиться среди других почтенных развратниц. Она рабски пластается перед ним, удовлетворяя все его похотливые позывы. А тот издевается над нею из чувства мести. Он мстит природе за свое уродство путем надругательства над красотою. Ты бы видел, Цезарь, с каким подобострастием она исполняет соло на его кривой трубе!

– Хватит! – заорал Тиберий. – Хватит, выйди, – добавил он уже сдержаннее.

Сеян не спеша повернул к порогу, будучи уверен, что принцепс его вернет. И действительно Тиберий заговорил, правда, не обращаясь к собеседнику, а как бы размышляя вслух.

– Она больна, ее надо спасать. Несчастное существо… И это при таких достоинствах…

– Брось ты страдать, Цезарь, они сейчас все такие, – приостановившись, сказал Сеян.

– В самом деле, мы все больны… больны душою. Наш разум воспален, потому видит окружающее в искаженном свете.

– Давай я найду тебе двенадцатилетнюю девочку, которую еще не затронула ржавчина разврата, – просто предложил Сеян. – Впрочем, двенадцать лет – это поздно, чистоту надо искать еще раньше.

Не слушая его, Тиберий продолжал рассуждать о Маллонии.

– Понимаешь, – говорил он, – так бывает и с мужчинами. Из двух одинаково талантливых людей один окажется героем, а другой станет преступником, если, к примеру, первый родится в сенаторской семье, а второй будет рабом. Ее красота, способность к любви, при других обстоятельствах могла бы творить чудеса, вдохновлять мужчин на подвиги. Но ее душа попала в рабство к сегодняшней моде, диктуемой пороком. Я и сам уже почти не могу воспринимать прекрасное иначе, чем в обрамлении безобразного.

– Устрой мне встречу с нею, Сеян, – сказал он после довольно продолжительного молчания, – только не здесь. Приведи меня к ней во время их свидания, чтобы я все увидел своими глазами. Вдруг ты приврал! – встрепенулся Тиберий и с вызовом посмотрел на Сеяна.

– Ты все увидишь сам, Цезарь, и еще раз убедишься, что я не вру своему императору.

Сеян исправно провел подготовительную работу, и в назначенный день Тиберий оказался в смежной комнате со спальней Маллонии. Подкупленные слуги заранее разобрали часть стены и прикрыли проем ковровой завесой. В щель Тиберий видел возлежащую на ложе красавицу, которая явно нервничала перед свиданием. Она многократно поправляла крупные локоны и тревожно глядела в полированный металл зеркала. Рядом с Тиберием стоял Сеян и равнодушно смотрел в другую щель. Поодаль расположились два преторианца, переодетые рабами.

Прозвенел колокольчик. Маллония проворно соскочила с ложа, отчего ее одежда распахнулась, и выглянувшее на волю прекрасное тело заставило Тиберия содрогнуться. Служанка ввела скомороха маленького роста, с горбом, вздымавшимся чуть ли не выше головы, после чего сама исчезла за дверью.

– Наконец-то! – воскликнула Маллония, и ее поза изобразила устремленность в полет навстречу приземленному гостю.

– Радуйся, что все-таки пришел, – ржавым голосом, под стать внешности, проскрежетал тот. – После представления заловили поклонницы. Всего измусолили, едва вырвался!

– Ах, ты мой соблазнительный крысенок! Ты стремился ко мне!

– Ты-то у меня поизобретательнее будешь! Так?

– Я твоя… – совсем обессилев от желания, произнесла красавица, томным взором зазывая к себе возлюбленного.

– Моя, конечно! Твоему Цезарю ничего не обломится! – хохотнул герой-любовник. – А впрочем, я, наверное, подложу тебя под него. Пусть облизывает следы моих чресл!

– Прикажешь, лягу хоть под весь протухший от лени сенат! – с готовностью согласилась она. – Лишь бы только ты присутствовал при этом и смотрел…

– Хорошо, коли просишь, посмотрю. Стань на четвереньки и повернись ко мне задом, – хозяйски скомандовал горбун.

Маллония пала на каменный пол и, вздернув подол, предъявила скомороху достоинства своего тела.

– Неплохо, – признал тот, склонив голову набок и оценивающе заглядывая в раскрывшуюся мишень. Его крючковатый нос зашевелился, издали испытывая запах женских прелестей, а рука потянулась к паху.

– И вот этой задницей ты сидела прямо на надменной роже Цезаря? – уточнил горбун, шаря в складках своей засаленной одежды.

– Я удостоила его такой чести! Жаль, ты не видел, мой господин.

Тиберий рванул завесу и шагнул в комнату, сразу оказавшись перед стоящей в овечьей позе Маллонией. Скоморох тут же бросился к выходу, но был схвачен Сеяном, который молча держал его за шиворот, брезгливо отстраняя от себя.

Маллония закусила губу, но, столкнувшись взглядом с Тиберием, вновь обрела уверенность. Он любил ее, а это был немалый мужской изъян в понятии тогдашней женщины.

– Великий Цезарь, ты не сумел восторжествовать надо мною сам, поэтому пришел сюда, дабы воспользоваться плодами чужой эротической мощи, – насмешливо произнесла она и только после этого неспешно встала с пола и села на ложе, даже не позаботившись о том, чтобы прикрыться от мужских взглядов. На Сеяна красавица вовсе не взглянула.