Текст книги "Тиберий (СИ)"

Автор книги: Юрий Тубольцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

Еще во времена Августа этот тост стал традиционным. Но Тиберий почувствовал себя неуютно, как и всякий раз, когда хвала возносилась его титулу, но никак не ему самому. Выпив вино, он с некоторой досадой обвел взором сотрапезников. Тут вдруг некоторые их них побледнели, забеспокоились и стали тревожно заглядывать в свои кубки в поисках недопитых капель, которые могли бы выглядеть знаком непочтения к правителю. Тиберий поморщился и отвел взгляд.

– Друзья мои, – сказал Тиберий, музыка при этом, естественно, смолкла, – пожелание здоровья первому лицу сената подразумевает поддержание его способности решать государственные вопросы. Поэтому прозвучавший тост фактически адресован всем нам, всем гражданам, поскольку выражает пожелание процветания государству. Теперь же я предлагаю испить сей божественный нектар Фалерна во славу того, от кого мы сейчас действительно зависим более всего. Я пью за здоровье и благополучие нашего гостеприимнейшего хозяина, Цестия Галла!

Забулькало вино, поднялся жизнерадостный галдеж. Вернулась музыка, но, как бы выдерживая дистанцию, осталась фоном вда– леке, уступив главную роль дружеской беседе. Заплясали танцовщицы-служанки, порхая вокруг гостей.

Тиберий выказал намерение отдать свой венок Цестию, но рабы внесли множество таких же символов славы, и вскоре все сотрапезники главного стола украсились лавром. Впрочем, венок принцепса все же несколько превосходил прочие размером.

Вначале шел разговор на кулинарные темы, да и о чем еще можно было думать, вкушая сочное мясо огромного кабана!

– Твой повар просто волшебник! – восклицал Азеллий Сабин, обращаясь к хозяину. – Грубому животному он придал нежнейший вкус, сравнимый с ласками любимой!

– Он поэт! – отозвался его сосед. – Каждый кусочек этого волшебного мяса, как строфа Пиндара, ублажает тонкую натуру современного эстета.

Цестий слушал эти похвалы с нескрываемым удовольствием. Повар был его рабом, его собственностью, и хозяин мог гордиться им с таким же правом, с каким другие гордятся дворцами, виллами или купленными должностями.

Однако, восхвалив Цестия за таланты его слуги, гости принялись расписывать и собственные достижения в гурманском деле, норовя доказать, что и они не последние люди в мире животных удовольствий.

– Самые лучшие грибы – луговые! – заявлял один.

– А капуста слаще – которая с сухих полей! – откликался другой. – Овощи с поливных лугов водянистые и не стоят нёба настоящего аристократа!

– Обратите внимание, что продолговатые яйца тоньше на вкус, чем круглые.

При этих словах очаровательная распорядительница прыснула от смеха. Но тут же скрыла свои эмоции.

– Круглые содержат мужской зародыш. Потому они и жесткие, – продолжал знаток, не замечая реакции девушки.

– А чтобы курица, снесшая продолговатые яйца, тоже порадовала вкус изысканного человека, ее нужно живьем утопить в воде, подмешивая к ней фалернское!

– Все это прописные истины! А вы знаете, почтенные нобили, что устриц надобно добывать в полнолуние?

– Ну да, они наполняются вслед за Луною!

– Хороши лукринские раковины, не в пример байиским. А в Таренте первым делом надлежит отведать содержимое гребенчатых раковин.

– А вот у зайца нужно выбирать передние лопатки. Проверьте немедленно!

– Все это так, друзья! Однако я не могу назвать цивилизованным человека, который, покупая дорогую рыбу или птицу, несведущ в приправах. Изготовление соусов – само по себе наука, а вот их применение сообразно блюдам и вовсе искусство!

– Замечу, что это еще не все. Сможешь ли ты считать светским человека, если он твою рыбу, привыкшую к морскому простору, зальет прекрасным соусом, составляющим гармоничную вкусовую гамму с нею, но поместит в тесную посудину?

– О чем речь? Конечно, сервировка – первое условие культуры!

– И чтобы слуги были опрятны!

– А еще лучше – служаночки. Как у нашего хозяина!

– Ах, друзья, вы многому меня научили! – вмешался в разговор повеселевший от вина и разбитной распорядительницы Тиберий. – Я-то прежде, призывая народ к бережливости, утверждал, что половина кабана на вкус ничуть не хуже, чем целая туша. Как наивен я был! Да что там, туша! Без ваших речей и целый кабан не произвел бы столь могучего впечатления!

– Однако сколь скудна была жизнь наших хваленых предков! А ведь и среди них кого-то почитали Сократами да Аристотелями! Не понимаю, как можно называть мудрецом того, кто не ведает прекраснейшей из наук – гастрономической! – удивился Косс.

– В скудости своих идеалов они и вынуждены были побеждать Карфаген, Сирию и Македонию, развивать стоицизм и право, распространять цивилизацию на дикий мир галлов, иберов и нумидов. У нас же есть дела поинтересней! – разъяснил Пизон.

Кое-кому в его словах послышалось скрытое издевательство. Несколько беспокойных взглядов разом обратилось на принцепса. Но тот с невозмутимым видом дегустировал переднюю лопатку зайца, при жизни никак не мечтавшего о посмертной чести стать предметом монарших изысканий в области современной философии – философии потребительства. Беззаботность грозного принцепса успокоила и остальных. За столом возобновилась ученая беседа. Предметом дискуссии на этот раз стало влияние приливов на вкус морских ежей. Апогеем кулинарной темы явилось выступление Азеллия Сабина, который прочитал собственное сочинение, выполненное по образцу философских диалогов Платона и его последователей. Однако участниками наукообразного диспута в этом произведении совре-менного искусства были белый гриб, мухолов, устрица и дрозд. По завершении чтения в зале грянул хохот, поскольку все сотрапезники заметили, что сия философия пришлась по вкусу принцепсу. Тиберию столь понравилось оригинальное произведение, в первую очередь, своей безобидностью, что он пообещал выдать автору вознаграждение в двести тысяч сестерциев.

Под аккомпанемент этих мудрых речей красавец-кабан обрел пристанище в желудках ораторов, чтобы в дальнейшем стать их словами, а центром всеобщего внимания сделалась мурена. Потом и морская хищница отправилась вслед за лесным зверем. Настал черед пирожков, и они с самой вершины пирамиды начали прыгать вниз к гостям, спеша прильнуть к их устам и раствориться в телах. Опустевшую трехэтажную конструкцию унесли за кулисы, а гостям предстало зрелище новых кушаний, так же мясных и рыбных. Это было действительно зрелище: посреди поляны съедобной зелени гордо стоял жареный фазан в цветистом оперении, а вокруг него в живописных позах замерли птички помельче. По контуру лужайку омывала река, и в ней водили хоровод разноцветные рыбешки в чешуе с плавниками, но тоже жареные. Все это представляло собою результат кропотливого труда искусника-повара и его кухонной команды. Одновременно позади лож появились деревья в кадках. Гости словно попали в сказочный лес. Усиливая это впечатление, к столу выпорхнули служанки в пестрых одеяниях нимф. При обилии ткани на их гибких телах женские красоты, особо желанные мужскому глазу, были открыты и при движениях прыгали, скакали, играли переливами мышц, зияли и прятались попеременно, как бы подмигивая и кокетничая с публикой.

Когда смолк восторг гостей по поводу произошедших перемен, хозяин вдруг заметил под хвостом роскошного фазана что-то похожее на стручок. Он шумно возмутился и потребовал повара на ковер. Через мгновение тот предстал перед ним с понурым видом, готовый принять наказание за свой промах.

– Ты что же, любезный, забыл выпотрошить петуха? – грозно вопросил господин.

– Я не мог ошибиться… но я ошибся, – пролепетал несчастный.

– Я сошлю тебя на испанские рудники!

Гости принялись успокаивать хозяина в его праведном гневе.

– Повар, конечно, никудышный, но оставь этого остолопа в покое, Галл, чтобы не портить вечер, – говорили они.

– Ладно уж, прощу тебя, но с одним условием: ты сейчас же, при нас, исправишь свою оплошность и выпотрошишь птицу! – объявил Цестий приговор рабу.

– Как же это сделать, господин?

– Тебе решать, но запачкаешь стол – казню!

– Ну, ничего другого не остается, – обреченно произнес повар и потянул за неэстетично торчащий стручок.

Небольшой хвостик вдруг превратился в гирлянду, и из фазана вывалилось два десятка соловьев. Некоторые из них взлетели, и в зале раздались чарующие трели. Это выглядело странным, потому что соловьи, оказавшиеся живыми среди жареных сородичей, испуганно порхнули в темные углы, и им будто бы было не до песен. Как потом выяснилось, птичье пение имитировали музыканты оркестра.

Когда столь счастливо разрешилась судьба повара, гости дружно зааплодировали его искусству, обращая свои похвалы, естественно, Цестию Галлу. Правда, Тит Цезоний шепнул на ухо соседу, что это старый трюк, и тот понимающе кивнул в ответ. Но, поскольку принцепс благосклонно встретил разыгранную театральную сценку, они тоже изобразили удивление и восторг. По знаку довольного господина повар незаметно удалился, и начался новый этап трапезы.

– Советую вам, дорогие гости, обратить внимание на сладость соловьиных языков! – воззвал умудренный опытом хозяин.

Самая симпатичная служанка птичкой порхнула к столу, схватила птичку, которая уже не могла порхать, и поднесла господину. Он отделил упомянутый орган и отправил его в рот, где тот сразу сгинул.

– Блеск! – причмокнув, воскликнул эстет.

– У тебя, Цестий, даже голос обрел особую музыкальность от такого кушанья! – заметил Пизон.

– Естественно, – подтвердил Тиберий, – я читал у греков, будто есть варварские племена, воины которых съедают сердца самых храбрых из поверженных врагов, чтобы позаимствовать их смелость.

– Что же тогда взять с нас, если мы пожираем свиней, да баранов? – изумился Пизон.

– Так, облагородимся, друзья, этими пташками сказочного сада, – призвал хозяин.

– Ты про служаночек? – игриво уточнил Тит Цезоний.

– Думаешь, Тит, такие пташки помогут тебе запеть соловьем? – удивился Помпоний Флакк. – Скорее они заставят тебя зарычать зверем!

Когда затих недружный хохот, Цезоний мечтательным тоном произнес:

– Ах, друзья, знали бы вы, какие нежные птички с ангельскими голосами ждут меня дома! Я скучаю по ним эротической тоской… Видели бы вы их, щупали бы их, имели бы, тогда бы вы поняли меня!

– Пощупать – это хорошо! – подхватил Цестий.

– По его знаку к нему легкой поступью подбежала белокурая красотка с кудрявыми локонами и изящно присела у господского ложа. Хозяин отбросил надкусанный окорочок фазана и, возложив руку на голову девушки, вытер жирные пальцы о ее волосы, затем взял длинную прядь и почистил ею вспотевшее бедро у самого паха.

– Как видите, дорогие гости, хорошенькие девушки нужны не только для грубых удовольствий! – наставительно произнес он. – А моя девочка, как вы могли заметить, первый сорт. Ее волосы выросли на этой самой прелестной головке, а не на какой-нибудь дикарке в далекой Германии, откуда снабжают заемной красотой наших светских матрон.

В доказательство он сильно дернул искрящуюся в сиянии светильников прядь. Служанка сначала закусила губу, но, стерпев боль, мучительно улыбнулась, преданно глядя в глаза хозяина.

– Слишком ярко они блестят, не крашеные ли? – засомневался Цезоний.

– Ах так! Ты не веришь в натуральность моих продуктов! Проверь же сам, посмотри корни, поскобли ножом! – воскликнул Цестий и толкнул рабыню к Цезонию.

Тот грозно вооружился острым лезвием и велел служанке положить голову на его ложе, как на плаху. Однако, когда она послушно наклонилась, Цезоний задрал ей подол и сзади погрузил проницательный взгляд в ее незащищенный тайник.

– Этот номер не пройдет! – хохотнув, заявил Цестий Галл. – Все мои рабыни чисто выбриты, а эта – вовсе выщипана!

– Ты примитивно мыслишь, Галл! – осадил его Цезоний. – Не знаешь современных методов!

С этими словами он запустил два пальца в мишень, только что простреленную его глазами. Рабыня взвизгнула и высоко подпрыгнула, оправляя подол, но тут же виновато потупилась, сожалея о своей несдержанности. А исследователь поднес поблескивающие влагой пальцы к своему лицу и, слегка запрокинув голову, с видом опытного дегустатора повел носом.

– Запах и консистенция этой пробы свидетельствуют о том, что перед нами истинная блондинка! – глубокомысленно изрек просвещенный ценитель прекрасного.

– Не понимаю, в чем суть такой пробы, – хмуро сказал Цестий, недовольный, что хватают его рабыню.

– Да в том, что я получил удовольствие! И вас заодно повеселил!

– Позвольте-ка, я проверю ее старым надежным способом, – вмешался Пизон.

– Ну, не здесь же! – возмутился Цестий. – Для этого у меня есть специально оборудованное поле боя с мягкими перинами и рогатыми длинночленистыми сатирами по углам лож.

– Сатиры не понадобятся, тут будет всего лишь один сарказм, – успокоил его Пизон.

– Скажи, презренная, – обратился он к рабыне, – ты часто любила при луне?

– О да, луна пробуждает в моей душе прилив чувств.

– Дуреха, она у тебя называется не душой. Но речь не о том. Ответь, из чего, по-твоему, сделана луна?

– Из сыра, господин?

– Блондинка! – хором воскликнули все мужчины, будучи в полном восторге.

Служанка, опустив голову, убежала из зала, радуясь, что так легко отделалась от этой великосветской компании.

– Ты многому нас научил, любезнейший Галл, – признался Корнелий Косс, – однако в свою очередь поведаю тебе, что Цетег, например, использует рабынь для гигиенических процедур в туалете.

– Как изысканно! – восхищенно воскликнул его сосед по ложу.

– Я слышал об этом, – заметил Пизон. – Говорят еще, что рабыня стимулирует ему процесс мочеиспускания.

– Чрезвычайно интересно! Она использует для этого руки? – заинтересованно уточнил молодой повеса с нижнего ложа.

– Смею предположить, что у нее аппетитные пухленькие губки! – воскликнул Цезоний и даже причмокнул, предвкушая сладость нарисованного им самим образа.

– Нет, она дает ему специальный отвар из трав, – хмуро объяснил Пизон, – и вообще, она старуха.

– Какое разочарование! Груб ты, Пизон. Твоя личность заканчивается на брюхе: ты лишь пьяница и чревоугодник.

– А ты, Приск, конченый развратник.

– Многократно конченый развратник! – со смехом поправил его один из сотрапезников.

– Да хоть бы и так, все равно он плохо кончит, если не свернет с этой дорожки.

– Дорогие гости, мы рано перешли к конечной теме! – призвал публику к порядку хозяин. – Нам еще предстоит десерт.

При этих словах танцующие служанки в очередной раз подхватили заваленный объедками стол и, кружась в такт музыке, унесли на кухню. С ними удалилась даже распорядительница.

"Настало время десерта, той части трапезы, когда вино льется рекой и серьезные темы в компании уступают место легким развлечениям и шуткам, – подумал Тиберий. – А что толкового мы сказали до сих пор? Наши предки за обедом философствовали, рассуждали о политике, решали многие проблемы, а уж потом развлекались. Как измельчали сегодня люди!"

Эта мысль заставила Тиберий брезгливо поморщился. Ему было невдомек, что он собственной персоной перекрыл соотечественникам путь к государственным делам. Монархический статус принцепса фактически лишил всех римлян доступа в политическую сферу, иначе как через придворные интриги, и не оставил им иного поприща для приложенья сил и талантов, кроме участи прожигателей жизни.

Заметив кислую физиономию принцепса, Цестий истолковал ее по своему и решил придти ему на помощь.

– Цезарь, – сказал он, – государственные дела мешают тебе должным образом заботиться о самом себе. Я вижу, ты по старинке пользуешься стираным бельем. Это не соответствует твоему аристократическому вкусу и исподволь вызывает дискомфорт. Я лично уже давно одеваюсь только в новые туники и тоги, обуваюсь только в новые башмаки. Ни одной одежды я не надеваю дважды. Это позволяет мне смотреть свысока на многих нобилей, не успевающих усваивать передовые идеи нашего века. Возьми, пожалуйста, и ты свежую накидку из моей стопки.

Тиберий не ответил, а лицо его сделалось еще угрюмее.

– А я не мочусь дважды в один и тот же горшок! – заявил Пизон. – Всякий раз использую новый, да лучше золотой, редко когда серебряный. Если я путешествую, за мной везут целую повозку этих горшков.

Многие усомнились в заявленной чистоплотности Пизона и решили, что он в силу своего крутого нрава просто издевается над вкусами эстетствующих нобилей. Зато Тиберий улыбнулся и приветливо посмотрел на друга. Но кто-то воспринял услышанное всерьез.

– Мне Требоний клялся, что он не ложится дважды в постель с одной и той же женщиной, а на каждую ночь берет себе новую! – восхищенно сообщил представитель золотой молодежи с нижнего ложа. – Видимо, это веление времени: отрицать старое через постоянное стремление к новому!

– А я клянусь тебе, что новая ему не досталась ни разу! – обрубил его оптимизм Пизон.

В этот момент в зал белой стайкой впорхнули служанки в длинных хитонах и водрузили перед ложами стол с десертом. Тут были яйца с разными приправами, пирожные, мучной крем, мед, фрукты и много вина. До этого вином лишь запивали пряные блюда, но сейчас настала пора пить его для удовольствия и веселья.

Служанки дружно сделали реверанс гостям, озорно блеснули улыбками и сбросили хитоны. Их наряд теперь состоял из браслетов, колец и ожерелий. Только у лихой распорядительницы вокруг тела змейками развевались разноцветные ленты, ниспадающие с кружевного воротничка, кокетливо облегающего шею. Эти ленты уже ничего не закрывали и лишь подчеркивали движенья, как бы танцуя вокруг ее стана.

Тиберий тяжелым взглядом уперся в голое тело этой примы и почувствовал, как в нем просыпается голодный зверь, алчущий этого тела.

Красотки, изящно лавируя между жадными мужскими взорами, выбрали несколько пирожков и возложили их на алтарь перед очагом, помогая хозяину принести жертву ларам и пенатам, потом поднесли вина. Лишь по лукавому блеску в их глазах можно было догадаться, что они отнюдь не забыли о своей наготе. После угощения духов – покровителей дома началась последняя часть обеденной трапезы.

В помощь оркестру в зал белыми лебедями вплыли семь флейтисток в длинных лоскутных одеяниях. Их души запели нежными голосами флейт. В согласии с нравами этого дома каждая трель сдувала с девушек какой-нибудь лоскут, и получалось, что, мелодия, развиваясь во времени, своими виражами раздевала их. Зрительные впечатления обогащали восприятие музыки, а музыка одухотворяла проступающую сквозь тающий наряд наготу женских тел и придавала ей возвышающую силу искусства. Под действием хмеля и разожженного острыми соусами аппетита эти эстетические эмоции у зрителей превращались в безудержное эротическое чувство.

Флейтистки приблизились к ложам и закружили хоровод, пленяя мужчин наготою и музыкальной пластикой движений. Служанки, обнаружив конкуренцию со стороны бесстыжих музыкантш, активизировались и, ухаживая за гостями, состязались в кокетстве с флейтистками. Это привело к сокращению физической и психологической дистанции между мужчинами и женщинами. В результате, то одна, то другая девушка оказывалась в руках разгоряченных гостей, где ее красоты подвергались пробе на упругость, а восприятие жизни – на оптимизм. Некоторых чувственно целовали, причем не всегда в лицо. Однако пока это выглядело лишь фрагментами танца, и, побарахтавшись в мужских объятиях, девицы вырывались на волю. Порозовевшие в некоторых местах, они возвращались в хоровод.

Попавших на ложа девушек угощали принесенной ими же снедью, и этот процесс тоже выглядел элементом любовной игры. А Цезоний брал урок музыки у юной флейтистки. Он не так, как надо, держал флейту, неправильно складывал губы, неверно дул, и все это забавляло прелестную учительницу. Она увлеклась возней с опытным мужчиной и не заметила, как сама превратилась в ученицу. Развратник, улучив момент, откинул полу тоги и подменил девушке флейту другим инструментом. Такое музицирование больше соответствовало его нехитрому вкусу. Однако из вежливости он накинул на голову подружки покрывало, и окружающие могли судить о происходящем только по ее всхлипываниям и его лицу. Впрочем, физиономия Цезония была абсолютно непроницаемой, что весьма потешало его соседей. А столкнувшись с суровым, осуждающим взглядом принцепса, Цезоний глубокомысленно изрек модный софизм и пересказал притчу Платона о плотской и небесной любви. Дивясь его наглости и выдержке, Тиберий смягчился и ответил ему подобием любезной улыбки.

На самом деле Тиберию вовсе не хотелось улыбаться. Он мучительно ревновал, ревновал флейтистку, всех девушек и саму жизнь. У него вызывала зависть способность этих людей веселиться, радоваться простейшим вещам, извлекать наслаждение даже из грязи и унижений. "Я всю жизнь обуздывал страсти, все свои действия подчинял политике, войне. Став принцепсом, я вообще не жил, а только правил, нечеловеческой волей, терпением и мыслью стремился обуздать пороки нашего времени и удержать государство на плаву. Я служил им всем, а взамен получил ненависть и клевету! – думал Тиберий. – А им наплевать на государство, на всеобщие, основополагающие интересы, они существуют только ради примитивных удовольствий. Однако их любят, они счастливы! А ведь я даже теперь, в преклонных годах, мог бы в одиночку оприходовать всех этих флейтисток! И как! Им такое и не снилось!" Угрюмая несправедливость судьбы угнетала Тиберия и мешала ему достойно проявить себя даже в малом.

Между тем выходка Цезония задала соответствующую тему для разговора.

– Вольноотпущенник Гамет тоже любит это дело! – поспешил сообщить один из сотрапезников. – У него есть специально обученная рабыня, которая сопровождает его повсюду и, прячась под плащом, ублажает разбогатевшего господина даже в лектике и на приеме клиентов.

– Клянусь Геркулесом, у нее, должно быть, милый ротик, коли ей доверили такое мероприятие! – воскликнул кто-то из молодежи.

– И хорошо подвешен язык! – откликнулся его сосед.

– Подвижный язычок для такой девицы – немалое достоинство, особенно если она неразговорчива, – небрежно подтвердил Тит Цезоний. – Но главное все-таки – глаза! У меня была замечательная подружка, которая, доблестно выполняя эту разновидность женской службы, внимательно следила за мною. Она пристрастно считывала с моего гримасничающего лица результаты своих усилий, и это доставляло ей несказанное блаженство. О, каким поэтическим огнем сияли при этом ее глаза! Умелая была девица, но работала по вдохновению, потому как истинно любила меня.

– А почему "была"? Куда же она делась? – облизнувшись, спросил Корнелий Косс.

– Была – потому что теперь ее нет, она состарилась, – просто разъяснил Цезоний.

– А вот одна из моих женщин любила, когда ее атаковали сзади, – поведал Цестий Галл, не довольный утратой центральной роли.

– И Требоний так любит! – донеслось с нижнего ложа.

– Пусть приходит, я ему устрою праздник любви, – сказал Цезоний под хохот всей компании.

– Нет, я не о том, я имел в виду, что он девушек так любит…

– Смотри, как бы тебя самого здесь не полюбили, если не прекратишь вмешиваться в ученую беседу цивилизованных людей! – прикрикнул на молодого недотепу Косс.

– Друзья, как все-таки далеко позади мы оставили хваленых предков, – заметил Пизон. – Мой дед общался с женой всегда одним и тем же способом – рабы рассказывали, поскольку они подсматривали за моей бабулькой, премилой девчушкой в то время. Какой примитив, согласитесь! Правда, при этом он произвел на свет нескольких консулов – гордость Отечества, но это безделица… Да что там предки! Мы обогнали саму природу. Мы открыли столько новых способов цивилизованного полового общения, а залогом рождения до сих пор остается один, самый тривиальный, страшно сказать, простонародный! Но когда-нибудь боги подправят нашу физическую природу, чтобы она была под стать нравам. Только представьте, какие это сулит перспективы! Вот, к примеру, наш блистательный Цезоний сейчас успешно закончит свое благородное дело, и, поперхнувшись, эта девчушка родит ему соответствующего акту отпрыска. Кто у них получится: сын, дочь или нечто третье? А потом не раз упомянутый здесь Требоний, вдохновленный винными парами, в эстетическом позыве проведет тыловую операцию по укрощению какой-нибудь из ваших дочерей, и на свет явится замечательный продукт этой любви. Догадайтесь, каково будет его лицо! Ну а далее папаша девицы отомстит обидчику по-современному и получит сынулю от самого Требония. Вот тогда, когда все наши вкусы и желания материализуются в облике общества, мы и увидим свой истинный портрет!

– Пизон, возможно, ты изрек нечто умное и даже поучительное, но говорил слишком долго, – отреагировал Цестий Галл. – Такие длинные, занудные речи ныне не усваиваются. А потому, друзья, вернемся к светской беседе и достойным высшего общества наслаждениям. Ты же, Пизон, если не можешь девушку, пей вино!

Тиберия бесили разглагольствования этой публики, но и высказывание Пизона вызвало раздражение. Он исподлобья наблюдал за оголенной распорядительницей и люто ненавидел ее, потому что ему казалось, будто она являлась героиней всех излагаемых здесь историй, будто все гнусности, которыми похвалялись объевшиеся и опившиеся самодовольные мужчины, проделывались именно с нею. А слова Пизона требовали от него вовсе игнорировать доступную красотку и отвести от нее взгляд, однако этого он сделать не мог. Все подавляемые им в течение многих десятилетий желания вырвались из подполья души и устроили бунт. Его разум охватил мятеж, тело содрогалось от шквала агрессивных страстей.

А распорядительница, очаровательное талантливое существо без свободного имени, по-прежнему бдительно следила за всем происходящим и управляла служанками, указывая им, кому из гостей поднести то или иное блюдо, кого поцеловать или погладить, а кому показать что-либо занимательное. Лишь одного не видел этот полководец застольной оргии: красавица упорно не замечала пристального внимания грозного принцепса. Его взгляд пронзал ее тело, обдавал его пламенем, пожирал, ласкал, облизывал, просил, требовал и умолял, а она ничего не хотела видеть и дарила свою красоту всем поровну, открываясь в танце любопытным взорам гостей. Впрочем, некоторым опытным сладострастникам более соблазнительными казались фигуристые девицы из кордебалета, особенно потому, что в той ситуации они были доступнее. Но Тиберия интересовала лишь прима. В силу своего нрава, всегдашней концентрации на высшей цели, он не мог зажечься страстью к особе второго плана. Поэтому Тиберий продолжал охотиться взглядом за вожделенной добычей. И вот в какой-то момент грациозная лань не успела отвести глаза в сторону, и в них вонзился голодный волчий взгляд. Она вздрогнула и замерла, а потом, подчиняясь повелительному взору, подошла к торжествующему победителю.

Тиберий рванул ее к себе и опрокинул на ложе. В тот же миг он погрузил в ее уста глубокий поцелуй. Оказавшись в результате стремительного броска на спине, она невольно раскинула ноги. Соседи немедленно отреагировали торжествующим ревом, а кто-то даже запустил руку в разверзшееся ущелье.

– Дай потрогать лепестки этого цветка! – азартно крикнул другой.

– Смотри, как на них искрятся капельки нектара! – откликнулся третий.

– Это нектар ее желанья!

Их возгласы заставили Тиберия оторваться от красавицы. Он приподнялся и посмотрел на рукастого молодца так, что тому срочно потребовалась новая туника. В одно мгновение поле боя оказалось расчищенным, и победитель-принцепс мог беспрепятственно распорядиться захваченным трофеем, покорно распростертым перед ним в позе женской капитуляции. В этот миг, когда оказались укрощенными ее всегдашняя живость и веселость, девушка выглядела нежной и трогательно-прекрасной. Даже Цестий поддался ее очарованию и на будущее решил выделить ее из сонма своих ублажительниц, чтобы сделать полноценной любовницей. Впрочем, сейчас о будущем гадать не пристало. Никто из присутствующих не мог бы сказать, чем закончится эта прилюдная страсть страшного человека и что может ожидать ее невольных свидетелей. Но развязка оказалась самой простой и в то же время неожиданной.

Обозрев, исподволь следивших за ним мужчин и женщин, Тиберий грубо столкнул девушку с ложа и брезгливо сказал:

– Прочь, рабыня!

Еще недавно владевшая вниманием всего зала, задававшая тон в веселье эта девушка, теперь униженная и виноватая, сутулясь и кутаясь в ничего не скрывающие ленты, побежала к ширме, чтобы спрятаться на кухне.

Наступило тягостное молчание. Нарушая опасную статичность сцены, Цестий Галл, переглянувшись с Пизоном, жизнерадостным тоном возвестил:

– Пора нам, друзья, теперь, когда мы слегка насытились, перейти к утонченным развлечениям. Я позову жену. Кажется, у нее сегодня собрались подружки. Пусть они скрасят нашу компанию настоящим женским обществом.

Следуя указанию господского пальца, одна из служанок побежала в женские покои, и вскоре в зал величавой поступью вошли три женщины. Одна из них, лет тридцати пяти, была столь некрасива, что гости уверенно определили в ней жену хозяина. Две другие смотрелись весьма эффектно. Развернувшиеся события застали их на подступах к тридцатилетнему возрасту, и они подавали себя так, что это казалось достоинством и шестидесятилетним мужчинам, и двадцатилетним. Грузное тело хозяйки барахталось в зеленом одеянии со множеством рюшечек и складок, при всяком ее движении предостерегающе грюкали браслеты, золотые цепи, бусы, зловеще мерцали перстни и кольца. А наряды ее подружек заставляли память воспроизводить поэтические строки: "Зачем жене, одетой в ветры тканные, при всех быть голой в полотняном облачке?" Брюнетка гарцевала в длинной сиреневой и совсем прозрачной тунике. Ее тело словно парило в этой воздушной обертке. Однако в запретных местах ткань сгущалась многочисленными складками и вынуждала мужчин напрягать глаза, причем без особого успеха. Блондинка щеголяла в розовой паутинке и ослепляла окружающих особой белизной как раз там, где ткани надлежало быть плотнее. Именно в зонах повышенного риска туника была тщательно разглажена и, ничего не пряча, лишь набрасывала тень на женские прелести. При ходьбе это создавало эффект мерцания; выпуклости красотки как бы подмигивали глазеющим на них мужчинам, призывая их пуститься вдогонку.

– Ага, скромница и бесстыдница, – негромко произнес Тит Цезоний, – известные образы.

Хозяйка поприветствовала гостей и воссела в ногах у Цестия, а "заоблачные" красотки аккуратно приземлились возле принцепса, распространяя вокруг себя искусственные запахи дорогих духов. Блондинка источала сложный аромат сидонского букета, а от брюнетки исходил цельный и более естественный запах пестум-ских роз.

"Нет, Цезоний не прав, – подумал Тиберий, – у этой "скромницы" самый нахальный взгляд, какой я только видел у женщин, а вторая, наоборот, жеманничает, потупливая очи", – Маллония, – представила гостям брюнетку хозяйка, – а это Цецилия – мои лучшие подружки, современные, просвещенные матроны, знающие толк в эстетической жизни, утонченные эпикурейки. Они – украшение любого праздника. Думаю, вы, дорогие гости, согласитесь со мною.