Текст книги "Вся жизнь и один день"
Автор книги: Юрий Коринец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
– Сами-то откуда будете? – снова спросил Седой: он оказался самым общительным.
– Из Москвы я, – сказал Семенов. – А вы – небось работу кончили и домой?
– Точно! – железно улыбнулся Молодой. – В Кожим скатываемся – поселок такой – километров двести отсюда… Бичи мы! Бывшие интеллигентные люди! Слыхали?
– А как же! – тоже улыбнулся Семенов.
– Ну, ладно тебе! – вскинулся вдруг на Молодого Седой бич. – Начальник сами знают! И чего болтать зря?
«Нервный, бедняга!» – отметил Семенов и сказал:
– А вы зовите меня просто: Петром Петровичем… Сейчас обсушитесь, чайку выпьем…
– Может, чего покрепче найдется? – полузаискивающе, полунагло спросил Старый бич.
– Ну, ты! – опять вскинулся Седой. – Чего лезешь?
А Великан молча смотрел в огонь, подправляя в нем палочкой обуглившиеся поленья. Сидел он, как и другие, в одних трусах да рубашке. Но все хлопали себя по голым ногам, отгоняя редких комаров, – а Великан не обращал на них никакого внимания.
– Рассказали бы какой-нибудь анекдот, Петрович! – попросил Седой. – Какой-нибудь новый, московский…
– Я знаю всю жизнь только один анекдот, – ответил Семенов.
– Это почему же? – удивились вдруг все, уставившись на него, ожидая чего-то необычного после этих слов: может, это и есть «новый анекдот»?
– А потому, что я их все забываю. Нет у меня памяти на анекдоты.
Бичи радостно рассмеялись, довольные: интересный человек этот москвич, – анекдотов не помнит!
– Один анекдот только помню. Привязался ко мне на всю жизнь, с детства… Вот он…
Бичи наклонились, с нетерпением глядя Семенову в рот.
– Приходит домой муж. Жена читает в кровати книгу. Муж спрашивает: «Это ро́ман?» Жена говорит: «Ро́ман, вылезай, нас открыли!»
Бичи радостно взмахнули руками и стали хохотать, раскачиваясь: «Роман, говорит? А-ха-ха!» – «Читает, говорите, книгу?! – А-ха-ха-ха!» – «Вылезай, говорит, открыли! А-ха-ха-ха!»
– Вот тебе и «московский»! – сказал дотоле молчавший Великан, вытирая слезы.
«Непонятно, – подумал Семенов. – Действительно ли им так понравился мой анекдот? Или они из вежливости смеются… Глаза-то вон какие хитрые, особенно у Молодого».
– А кому она говорит – вылезай? – спросил вдруг, насмеявшись, Старый бич.
– Как – кому?! Мужу она говорит! – сердито вскинулся Седой.
– Лапотник! – огрызнулся Старый.
– Это я-то лапотник? Я-то? – Седой бич сразу покрылся красными пятнами. Он встал, сжимая кулаки. Очень уж, видно, нервный был.
– Козел ты, – спокойно сказал Старый бич.
Седой уставился на него, подрагивая щекой и сопя.
– Кто козел?! – взвизгнул он.
– Вы успокойтесь, ребята! – заволновался Семенов. – Так хорошо, уютно сидели… Садитесь, пожалуйста…
Седой сел, тяжело дыша. Потом он вдруг сказал, обращаясь к Семенову:
– Вот вы рассудите нас, Петрович! Читал я недавно книгу. Там говорится, что в Египте нашли какую-то гробницу – и совершенно неразграбленную! Ожерелья в ней разные нашли, драгоценности… Ну, в общем, клад! А он, – кивнул он на Старого бича, – он говорит, что такого не может быть! Что все гробницы разграблены!
– Изо всех гробниц, – забубнил Старый бич, – одна только и была не разграблена: это гробница Тут-ан-Хамона. Мне Васька говорил, кореш мой. А остальные все разграблены были…
– Но я же чита-а-ал! Недавно! Книгу! Вообще-то я не люблю читать, но иногда читаю…
– Все клады разграблены были! – спокойно повторил Старый.
– Но я же чита-а-ал! Кни-и-и-гу-у! – страдальчески завопил Седой. – А?! Петрович!
– Тут я не могу вас рассудить, – с сожалением покачал головой Семенов. – Сам не знаю… не в курсе дела.
– Съел? – ехидно спросил Старый.
– Я в курсе! – открыл свой железный рот Молодой бич. – Был я в Египте, нас туда возили, показывали… все гробницы разграблены!
Седой хотел было возразить, но махнул только рукой.
– Это как вы в Египте были? – удивился Семенов. – Когда?
Седой бич опять махнул рукой, отвернувшись, – мол, не верьте: все врет!
– А четыре года назад, – спокойно сказал Молодой. – Когда в армии служил, на флоте. На большом противолодочном корабле, – подчеркнул он гордо. – Трюмным машинистом я был. Так ходил я на корабле в Египет, видел эти гробницы – все разграбленные…
– Да врет же он все! – опять вскинулся Седой, пойдя пятнами по лицу от возбуждения. – Не люблю, когда люди врут! И все про тебя говорят, что врешь! Ни в каком Египте ты не был!
– Был, – спокойно ответил Молодой.
– «Бы-ы-ы-л»! – передразнил его Седой. – Ни черта-то ты не знаешь! Вот скажите, Петрович: можно ли без кирпичей и без раствора печь сложить?
Семенов развел руками.
– Я за свою работу отвечаю! – железно сказал Молодой бич.
– «Отве-ча-аю!» – опять передразнил его Седой. – Вот он так и начальнику партии сказал: что сложит печь из одного только дерну и глины… Ведь развалится, дурья голова! – Седой бич весь кипел, он даже приложил руку к сердцу, вдруг побледнев.
Семенов встал.
– Может, вам валидол дать? – спросил он обеспокоенно. – Дать?
Седой кивнул.
Семенов достал из кармана валидол, дал Седому таблетку.
– Сто грамм бы еще выпить, – жалко сказал Седой. – Сразу полегшало бы…
– Водки у, меня нет! – решительно соврал Семенов. – Да вам и ни к чему!
«Вот ведь раскипятились, – подумал Семенов. – Водки им подавай… Застрянут еще тут, не отвяжешься». Он с тоской подумал об одиночестве.
– А одеколон? – не отставал Седой.
– И одеколону нету.
– Не может быть, чтоб у такого человека – да одеколону не было! – нахально вмешался вдруг Старый бич.
«Начинается!» – подумал Семенов.
Помолчали. Шумела река, костер чуть дымился синим дымком над черными, рассыпавшимися белой золой углями. Бичи натянули на себя просохшую одежду.
– Я вот что думаю, – с хитрой улыбкой сказал Старый бич, опять подсаживаясь к костру. – Взяли бы меня. Петрович, в Москву… Работу бы дали…
– Какую я вам дам работу? – удивился Семенов, взглянув на бича. – Работы у меня нет. Я не работодатель.
– А улицы подметать! – нагло осклабился Старый бич. – Метелка-то у вас для меня, чай, найдется?
В этой фразе была насмешка и вызов.
– Что вам от меня нужно? – спросил Семенов.
– А ни хрена! – усмехнулся Старый.
Остальные с любопытством наблюдали, чем это кончится.
– Ну, вот что! – сказал, вставая, Семенов. – Хамить здесь не полагается!
– А если б я был полковником, вы бы со мной так не разговаривали! – крикнул Старый бич.
– При чем здесь полковник? – спокойно, но тоже с вызовом ответил Семенов. – Посидели – и уматывайте! К черту! Он мне еще тут хамить будет! Могу и врезать, будьте спокойны! Даром что вы Старый бич!
139
Семенов поднялся, широко расставив ноги. Кровь прилила к голове, он смотрел бичу прямо в маленькие нечистые глазки. Неуютно стало Семенову, нехорошо на сердце…
Старый бич замахнулся – но Семенов шагнул вперед – молниеносное движение правой рукой, подножка – и бич на земле…
– Да что вы, Петрович, деретесь-то! – поднялся с земли Старый бич. – Это ж я пошутил! И напрасно вы психанули… я же знаю, что работы у вас нет. Простите, коли не так сказал…
Молодой бич решительно встал и пошел к лесу.
– Вы извините его, – сказал Седой, кивнув на Старого. – Дурак он!
– Зря человека обидел! – добавил четвертый бич, молчавший дотоле Великан, с руками величиной со сковородку. – Давайте-ка лучше чайку заварим покрепче. Костер вон совсем потух… Чай-то у вас найдется, Петрович? – спросил он Семенова добродушно и вежливо; и в глаза смотрел хороню, открыто.
– Чай вон там, в мешочке, – кивнул Семенов.
Он чувствовал, что разволновался, а волноваться нельзя – не за тем сюда приехал…
«Черт их послал на мою голову! – подумал он. – Хоть бы скорее ушли!»
Великан раздул угли, наложил поверх их хворосту, сучьев – огонь разгорелся; потом Великан не спеша спустился с котелком к реке, принес воды, приладил котелок над огнем. Седой бич сидел сгорбившись, сосал одну за другой папиросы. Старый мрачно в огонь смотрел.
Позади громко зашуршало – Семенов обернулся: Молодой бич с трудом тащил из лесу целую охапку длинных сухих стволов, волочившихся за ним по земле… Он тяжело дышал, широко улыбаясь Семенову.
– Вот, Петрович! – сказал он, сбросив дрова возле костра, тяжело переводя дух. – Дровишек вам… сейчас я их поколю…
– Да что вы! – вскочил Семенов: – Зачем? Я бы и сам мог… Но спасибо вам! А уж поколю-то я сам.
– Я поколю! – решительно и весело сказал Молодой бич. – Это дело нам знакомое!
Он взял топор и стал быстро, ловко расправляться с дровами. Нарубленные он аккуратно укладывал возле палатки.
– А мы тут чай завариваем, – сказал Семенов. – Почифирим, как вы говорите. – Ему опять стало спокойно.
«Правильно я его одернул!» – неприязненно подумал он о Старом биче.
– Почифирить можно! – кивнул Молодой бич, складывая дрова.
– Я вот только не пойму, – сказал Семенов, обращаясь к Молодому, – зачем вы такой крепкий чай пьете! Это же вредно! Для сердца…
– А при нашей работе иначе нельзя! – солидно ответил Молодой бич. – Работаем мы сильно. Подрядимся, допустим, лес трелевать или строить чего-либо… ну, в колхозе, к примеру – скотный двор там или еще что, – говоря это, Молодой продолжал рубить и складывать дрова; остальные его молча слушали. – Допустим – студенческие бригады в колхозах строят – так они за нами разве управятся? Что они в месяц сделают – мы в неделю!
– Ну уж и в неделю! – улыбнулся Старый бич.
– В неделю! – повысил голос Молодой, строго взглянув на Старого; он отставил топор и вытирал рукавом пот со лба. – Бичу иначе нельзя, кто ж его иначе возьмет? Никакой председатель не возьмет – без паспорта-то! А мы с утра крепкий чаек пьем, чтобы сразу включиться в тяжелый ритм! Ну и работаем мы зато зло и как надо! Не то что студенты…
– Так это же страшно вредно! – воскликнул Семенов. – Вы даже не представляете, как это вредно! Сердце губите…
– А бичи долго не живут! – гордо сказал Молодой. – Вот – спросите его, – кивнул он на Седого. – Сколько ему лет?
Семенов посмотрел на Седого, тот виновато улыбался. И красные пятна на лице, и синеватая бледность у него уже прошли. Только были круги под глазами. «А морщин сколько на сером лице!» – приглядевшись, удивился художник. Серые, грязного цвета волосы беспорядочно свисают на низкий лоб.
– Лет пятьдесят пять вам, пожалуй, – осторожно сказал Семенов, нарочно сбавив показавшиеся ему в лице бича годы.
Бичи рассмеялись.
– А ну, скажи – сколько тебе стукнуло? – весело спросил Седого Молодой.
– Тридцать пять мне, Петрович, – смущенно сказал Седой.
– А мне – шестьдесят! – торжествующе вскинулся Старый бич. – А я лучше гляжу!
– Конечно, коли всю жизнь на печке проспать! – презрительно сказал Молодой. – Лодырь он, Петрович! Каких свет не видывал. А еще просит работу ему в Москве найти. Таких лодырей в Москве своих хватает…
– Да вы уж не ругайтесь больше, пожалуйста, – попросил Семенов. – Я прошу вас!
– Не будем, Петрович! – примирительно кивнул Молодой. – Оставим это дело промеж нас. Я-то видел, как вы волновались, когда мы о гробницах поспорили…
Все опять засмеялись.
– Вы, Петрович, напрасно его Старым бичом назвали, – сказал Великан, кивнув на старичка. – Старый бич у нас вон тот – Молодой: он четвертый год бичует, как с армии пришел… А этот, старик, всего полгода как бич… Старуха его выгнала из дому, что много пьет. Так он у нас вроде как бы на экзамене…
– Абитуриент! – усмехнулся Молодой, но никто, кроме Семенова, шутки не понял.
– А я вот еще что хотел спросить, – вздохнул Семенов, ему полегчало, и он даже решил закурить; он достал трубку, набил ее с наслаждением табаком, потом чиркнул зажигалкой. – Я хотел спросить: а как вы сами объясняете – что такое бичи? И откуда это слово?
Молодой усмехнулся с готовностью.
– Бичи – это которые по Союзу бродят, – начал он. – То здесь, на Урале, работают, то на Дальнем, к примеру, Востоке… кочуют, в общем… Бывшие интеллигенты! Ну, это так – в шутку, – усмехнулся он, блеснув железом.
– Бродяги, значит, – уточнил Семенов.
– Ну, – кивнул Молодой бич. – Бичи бывают местного значения (Б.М.З.) и дальнего следования (Б.Д.С.). Еще бывает ТРЕСТБИЧСТРОЙ – это которые халтурят на строительстве…
– Вот еще – чтоб не забыть, – вспомнил Семенов, – есть у вас такое интересное выражение: «катить бочку» – это что значит?
– Ну, это значит подначивать кого-нибудь, смеяться над ним, издеваться… подножки ставить. Все равно что пускать на кого-нибудь бочку с горы – по ногам – она его и собьет! Еще мы говорим: «заесть» – это вроде как бы преследовать, травить – много бочек катить… А когда мы бутылки сдаем – пустые, из-под водки, – это называется «сдавать пушнину»… Я вам много чего могу рассказать, Петрович! Я – заслуженный бич, с семьдесят первого года бичую! Но не «бичара» еще, – он опять усмехнулся.
– Бичара? – переспросил Семенов.
– Бичара – это бич, который уже совсем опустился, больной. Уже толку от него нет никому, да и ему самому тоже, помрет скоро где-нибудь под забором… считай – мертвец! Он уже настолько разочаровался в жизни, что ему остались одни «фунфырики» – одеколонные пузырьки…
– А вы вот с чемоданом пришли, – обратился Семенов к Молодому. – Ведь неудобно его таскать по тайге. Не лучше ли рюкзак за плечами?
Молодой хитро улыбнулся:
– Чемодан для бича – самая ценность! Паспорт это – чемодан! К примеру, на вокзале – кто я без чемодана? Подозрительная личность! Милиционер забрать может! А с чемоданом я – приличный человек! Чемодан – это паспорт благонадежности… он у меня, кстати, пустой!
– Чемодан у него – что надо! – сказал Седой. – Красивый, красный – как загранпаспорт!
– Ясно, – понял Семенов. – А можно так сказать – что бичи это вроде хиппи на Западе?
– Не-е-т! – возразил Молодой. – Никакого сравнения! Хиппи просто так бродят, никакой пользы обществу не приносят… а бичи работают! Причем на самых тяжелых физических работах.
– Значит, вы – рабочий класс? – спросил Семенов.
– Не-е-ет! – опять возразил Молодой. – Мы не рабочий класс. Рабочий класс с производством связан, с профсоюзами… а мы вольные птицы! Вот – как у Горького – «Челкаш» – читали?
– Читал, – кивнул Семенов. – Но то ведь другое…
– Верно, другое, – подтвердил Молодой бич. – И мы – другое!
– Это точно! – подхватил Великан. – Но хватит вам тут теориями заниматься! Чай заваривать надо, кипяток поспел… Как заваривать-то будем? – озабоченно спросил он художника.
– Как заваривать? Ну, конечно, всю пачку! – расщедрился Семенов.
– Молодец, Петрович! – обрадовался Седой. – Я ж говорю – Человек он!
– Воды-то как – отольем? Не много ли будет? – по-хозяйски осведомлялся Великан.
– Отольем, конечно… вот – как Петрович скажет…
– Отливайте! – махнул рукой Семенов.
Бичи сгрудились у костра, колдуя над котелком: Молодой отливал воду в угли – они шипели, брызгая пеплом, – Седой ворошил их палкой, чтобы потом установить котелок, Великан же заваривал: он сначала высыпал всю пачку чая себе на ладонь – словно в глубокую тарелку, бросив пустую пачку в угли, – она сразу съежилась, вспыхнув пламенем, – потом ухнул весь чай в котелок и снова аккуратно пристроил его на углях. Молодой бич, порывшись в чемодане, принес кружки.
– Вот сахар, – сказал Семенов; он тоже принес из палатки свою кружку.
– Сахар необязателен, – сказал Молодой. – Лучше даже без.
– Кто как, а я от сахару не откажусь! – захихикал Старый, которого недавно старуха выгнала: привык, видать, дома к сахару.
– Берите, берите! – раскрыл белый полотняный мешочек Семенов.
– Готово! – значительно пробасил Великан.
Это закипел в котелке чай, поднявшись бурой пеной до самых краев. Великан схватил котелок голой лапой, поставил рядом, на чистую траву, подальше от костра.
– Минуточку! – сказал Семенов.
Он тут же появился снова, торжественно неся в одной руке пол-литра, а в другой – четыре тушки только что посоленного хариуса.
– Петрович! – вскочил Седой, картинно всплеснув руками. – Я ж говорил – Человек! Ну, что ты будешь с ним делать!
Он умилялся.
– Напрасно вы это! – неожиданно сказал Молодой бич. – Вам еще пригодится, а нам хватит. Вам еще долго тут сидеть, а мы скоро в Кожиме будем. Дня через три.
– Может, и впрямь не надо, Петрович? – спросил Великан. – Лучше спрячь. Простынешь – пригодится, – он вдруг перешел с Семеновым на «ты».
– Нет уж! – заупрямился Семенов. – Вы меня чифирьком, а я вас – водочкой! На расставанье! Хоп? Под малосол?
– Так чай-то тоже ваш! – восхитился Старый бич. – И хариус! Вот чудак-человек!
– Ты, старик, язычок придержи! – осадил его Молодой. – Спасибо вам, Петрович! Хотя не в коня корм… Ну, сядем… садитесь все… Хоп так хоп!
Все уселись на корточках вокруг котелка, по лицам бичей разлилась блаженная радость закоренелых пьяниц.
Разлили водку по кружкам – выпили – потом зачерпнули – запили… стали хариусом закусывать.
– Хорошо! – крякнув, сказал Молодой. – Чувствуете, Петрович?
– Чувствую, – сказал Семенов.
– Ну, вы, ребята, попивайте да меня слушайте! – вдруг важно сказал Великан. – Хочу я тоже Петровичу кое-что рассказать… Вы-то все говорили, а я молчал… Согласен, Петрович?
Он прочно перешел на «ты».
– С превеликим удовольствием! – воскликнул Семенов.
– Так слушай…
140
Рассказ бича о его роковой любви
– Расскажу я тебе об одной женщине, Петрович, с которой я жил в Кожиме… была у меня с ней история. Звали эту женщину Вера Соколова. Красавица, каких я сроду не видал. А пела как! – артистка, да и только: в Москве таких не сыщешь. Все песни наизусть знала… Но дикая и пьяница.
Жил я тогда и работал круглый год в Кожиме. Это я сейчас временно тут в горах бичую, потому что жить негде. Все из-за Верки! А тогда я в Кожиме работал, шофером. И купил я себе дом – стоит в Кожиме, но весь разваленный. Бульдозер подогнали – и сломали. Опять же из-за Верки…
А в ту весну купил я себе дом и в больницу попал. В больнице я с Веркой и познакомился. Пела она там в коридоре. Все нянечки собирались, все больные – ее послушать. Потому что пела она замечательно. Ну, и я, бывало, сижу, слушаю. Выздоравливали уже мы с ней, выходить собирались. А жить-то ей негде было, потому что до этого жила она у сестры в Инте, а сестра ее выгнала. Выходить надо из больницы – а куда? Вот я и предложил ей: перебирайся ко мне! Она согласилась… Не знал я тогда, что на горе, на муки свои ее приглашаю…
Дом у меня был замечательный, большой – пять комнат! И кухня, и кладовочка, и сени. И обстановку я купил: в каждую комнату кровать поставил, и столы, и шифоньеры эти разные, и посуду – ножи, вилки, – в общем, все было! Ладом можно было жить.
Была эта Верка офицерской женой, муж у нее полковником был. И сейчас еще где-то в России живет, и двое сыновей у них тоже было. Но муж ее выгнал, потому что по кочкам она пошла…
– Как это по кочкам? – удивился Семенов.
– По кочкам-то? – с готовностью, перебивая друг друга, откликнулись бичи. – Не знаете? Это значит: не блюла она себя… По мужикам стала бегать… В общем, извините за выражение – того…
– Как муж ее выгнал, приехала она к сестре в Инту – это рядом здесь, – продолжал Великан. – Вещей навезла кучу – уж вещи у нее были – что надо! Это правда. Платья разные, шубы – всего хватало. Ну, я ей сразу сказал: «Мне твои вещи не нужны! Носи! Я зарабатываю. И не работай – мне ты нужна, а не деньги. Живи! Дом есть, обстановка… Когда надо, в баню сходим, пол-литра возьмем, поужинаем – чего еще надо? Живи, говорю, Верка, но себя блюди…» Так нет же!
Перво-наперво, так это она по дому ни черта не делала: лежит круглые сутки! Я на работу уйду, приду вечером: посуда не помыта, ничего не сготовлено… и она пьяная. Я сначала ей все деньги давал – на хозяйство, – ну, а потом не стал доверять. Ведь все пропьет! Не даю ей деньги, а она все равно пьяная! Достанет!
Дальше – хуже. Мужиков стала водить. Прихожу домой: они за столом сидят, а она пьяная на кровати лежит… Ну, разгоню я их всех, ей по ушам.
Я с ней сначала долго по-хорошему говорил. Мол, живи, Верка! Чтоб легче было не пить – на работу устройся. «Ладно, – говорит. – Можно и на работу… Да кто меня возьмет, на работу-то? Меня ж тут все знают». Ее я правда – в Кожиме все знали. Да и не только в Кожиме – в Инте тоже. Все у нее в кармане были. Присылали за ей машины. Она выйдет этак вот сядет – и тары-бары… Говорить-то она мастер была! Красивая очень была! Другой такой красавицы я в жизни не видал! И – пела! Одно слово: артистка.
Я ей говорю: «На работу тебя устрою!» Это я могу. В Кожиме ведь меня все уважают, как хорошего работника. Ну, сходил я к одному, к другому… В детсаде сказал директор: «Возьму ее бухгалтером». Так не идет она! Все пьяная дома валяется. Не хочет работать.
Один раз прихожу домой: шифоньер побит, посуда на полу валяется, рама в окне выбита – сама на кровати лежит. Поллитры на столе, закуска – опять мужики были… Я ей говорю: «Верка! Что же ты смотрела? Посуду-то они побили! Шифоньер сломали!» А она: «А мое какое дело? Сам смотри!» – «Да как же я смотреть-то буду, – отвечаю, – когда я на работе?» А она смеется! Поет! Ну, а как она запоет – так я сразу ее жалею… Потому что… потому что пела она действительно! Песни – все что ни на есть – наизусть знала… которые по радио передают.
Я ей опять говорю: «Ты бы, если на работу не идешь, хоть за домом смотрела бы! Хозяйство бы вела. Живи, говорю, Верка!! Ну, что тебе не жить? Погибнешь ведь!»… Смеется! «За то, говорит, что я тебе посуду мыть буду да подметать, ты мне еще должен тридцать рублей платить! В месяц!» Ха-ха-ха-ха! Представляете? Тридцать рублей! Уморила!
Я и сам не рад, что с ней связался. А как развяжешься-то? Гоню – не уходит! Один раз выгнал совсем, из избы на улицу. Зимой. А она ходит вокруг дома да кирпичами окна бьет… Ну, что будешь делать? Пустил обратно… Жалел ведь ее…
А она совсем спивается, на глазах прямо. Не просыхает. Одеколон стала пить. Я в милицию пошел, к начальнику. «Вы ж ее знаете, – говорю. – Погибает человек. Возьмите в психушку, пускай подлечится. Сил моих нет!» Обещал начальник – а сам не берет. Уж она почти что как мертвая лежит целый день. С утра. Мужиков только пускает. Я опять в милицию… Наконец забрали.
Ходил я к ей туда, передачу носил. Поправляться она стала. Как вдруг – пишет мне письмо… Целую тетрадку исписала, школьную, подумать только! Ну, и писать была мастер, скажу я тебе! Так пишет, что я сроду не видал! «Ты, – пишет она мне, – бык! Но я и не таких видала. Всякие были у меня: и генералы, и прокуроры, и следователи, и прочие офицеры… Ежели всех собрать, – пишет, – кто у меня был, в глазах потемнеет». Ха-ха-ха! Представляете? Вот как писала!
А потом письмо пришло из прокуратуры: она и туда накатала! Что у меня, мол, ее вещи хранятся. И перечислены все – чтобы я, мол, не пропил! Письмо это мне прислали, вызывают. Сходил я вечером. «Ты, говорят, Алексеич, лучше все вещи ей в психушку отнеси. А то – сам понимаешь – наклепает она на тебя». Я собрал все вещи – понес… так не принимают вещей! Так я и сяк я – не берут! Вещи, правду сказать, хорошие у нее были. Только мне-то они зачем? Велели мне в коридоре больницы ожидать. Жду я, жду. Целый час сидел… Вдруг – выводят ее! «Забирай, говорят, и вещи, и ее в придачу! Поправилась она…» Вот такие дела… совсем я духом пал.
Пришли домой. День-два тихо прошло, а потом опять за свое. Так я в горы от нее бежал! Бежал сюда, на Вангыр, в горы! Бичом вот стал…
А в доме моем черт знает что началось! Все побили, поломали все, что купил я там… Два убийства в доме произошли… совсем нехорошо. Ну, вот и снесли. Подогнали бульдозер – и покорежили все… стены наискось, одна печка торчит…
Так я вот что думаю: кто мне теперь за дом заплатит? А, Петрович?
Семенов развел руками:
– Да уж как сказать… Затруднительное это дело… юридически…
– Вот я и говорю: юридически! – почему-то обрадовался Великан. – Я ж за него деньги платил! Я ж там все внутри обставлял: шифоньеры там разные, посуду – можно ли разорять? Вот приду в Кожим – потребую за мой дом деньги. Не может такого быть, чтобы имущество разоряли… Пусть деньги мне отдают…
– Ну, а Верка-то? Верка-то как? – спросил, волнуясь, Семенов.
– А Верка Соколова погибла, – сокрушенно сказал Великан. – Сгорела она от водки… Померла… Красавица…
Все молчали, оставаясь под впечатлением рассказа. Чувствовалось, что бичи завидуют Великану, – вот рассказал! Всех за пояс заткнул!
– Прекрасно рассказали, Алексеич! – задумчиво похвалил Великана Семенов.
– Да что уж там! – скромно потупившись, но с довольным выражением промычал Великан. – Рассказал все, как было.
141
Проводив наконец бичей – они опять ушли на тот берег, где проходила невидимая отсюда дорога, – Семенов вернулся к палатке.
Ему вдруг нестерпимо захотелось покоя… как все надоело! Сначала сны эти бесконечные в ливне, потом бичи… «Надеюсь, еще не придут, – подумал он. – А то пришьют еще тут, от них всего можно ожидать…»
Тишины хотелось ему… «Река не мешает, – посмотрел он на Вангыр. – Пусть ревет… этот рев даже успокаивает, как ни странно…»
Он полез на четвереньках в палатку…
«Разговоры эти с бичами, да чифиря еще выпил с водкой… совсем нехорошо… сердце опять болит… отдохнуть надо. Ну, ничего – отойду здесь за месяц… Надеюсь, больше никто не пожалует».
Семенов лег в палатке на спальный мешок, на спину, стараясь расслабить мышцы… и усталость обняла его – нежно, требовательно, повелительно, как сестра, – и он на какое-то мгновение заснул…
142
Он встает ночью воды выпить – идет по огромной своей мастерской на кухню. Из длинного, во всю стену, окна падают на пол и на противоположную стену с висящими картинами и прислоненными к ней подрамниками – полосы лунного света. Вдруг он видит: на тахте, которая поставлена тут для гостей, спит его отец. «Пришел-таки наконец, через сорок лет, – думает Семенов, но – без удивления, спокойно. – Ведь я давно его жду…» Семенов подходит и трогает отца за плечо. «И голова – как у недавнего бича Седого – лохматая, серая…» От прикосновения отец просыпается и долго смотрит печальными глазами. Отец смотрит молча, и взгляд его хранит какую-то неуютную мудрость. «Дай-ка я тебя получше укрою», – тихо говорит Семенов, понимая в то же время, что это отцу вовсе ни к чему, что отцу и так хорошо, – а что это плохо ему – сыну… «То есть – как: сыну?» – удивляется Семенов. И вдруг он впервые за эти сорок лет чувствует, что он сын, а вовсе не отец, как давно уже привык думать и чувствовать. Отец не он, вот отец: лежит перед ним на тахте для гостей… А он – Петр Петрович Семенов – сын… Да – сын он опять, а вовсе не отец, в этом-то все дело! – и от этой мысли он просыпается…
143
Ему показалось, что спал он долго, хотя прошла всего одна минута: по часам понял – смотрел на них, перед тем как заснуть…
«Странные вещи творятся со мной, – подумал он, – и хочу спать, и не хочу… И устал, и возбужден в одно и то же время… и сердце стучит как сумасшедшее. Даже вдохновение какое-то суетливое чувствую…»
Он вылез из палатки, встал, посмотрел в низовье – куда бичи ушли – там заворачивала вправо река. Над поворотом торчали скалы с черными чубами елочек на макушках, они – и скалы, и елочки – четко видны были сейчас на фоне желтого закатного неба…
– Пойду побросаю, – решил он. – Может, еще семга возьмет перед заходом солнца…
Семенов взял спиннинг и быстро пошел все той же дорогой, по которой уже третий раз сегодня спускался: через разлившийся вширь помутневший ручей – мимо семьи берез – потом далее поляной к краю тайги – и дальше вдоль берега под живым белоствольным частоколом над камнями. Из-за слабеющего за деревьями солнца здесь – возле реки – ее ледяной холод уже брал свое: становилось прохладнее…
Семенова слегка подташнивало, но он старался не обращать внимания…
144
«Для чего я пришел в этот мир? – думал он, прыгая по камням, спеша навстречу тринадцатой семге. – Для того ли, чтобы любить эту семгу? Эту одинокую и позабытую северную речку? Для того ли, чтобы любить мать и отца, которых я в жизни так мало видел? Любить детей и жену? Рисовать? И почему я должен буду уйти?..»
Обо всем этом он уже когда-то в школе думал и вот опять думает, потому что вопросы эти посещают людей, как правило, дважды: в юности и на склоне лет. В середине жизни человек об этом забывает – тогда он работает, увлеченный какой-то идеей, или не увлеченный – просто вынужденный работать, чтобы бороться за эту жизнь, не задаваясь вопросом, для чего она ему дана.
«Вопрос этот, в сущности, праздный, – подумал Семенов. – Не для чего-нибудь приходим мы, а просто приходим, ибо сие от нас не зависит!»
«Человек живет для лучшего», – вспомнил он опять известные слова. «Чепуха все, дешевая демагогия! – рассердился Семенов. – Не для лучшего мы живем и не для худшего – просто живем, потому что дышим! Мы приходим как часть чего-то общего, что существует всегда. Вот – руки, ноги, голова… мозг… глаза – все это часть того общего, что временно выбирает себе в нас оболочку ради прихоти, чтобы действовать так, как действуем мы. А потом это общее принимает форму чего-то другого…»
«Надо чаще смотреть на звезды», – говорил его отец. Семенов взглянул вверх – в сияющее небо – на редкие облака, освещенные солнцем, и подумал, что ночью в просветах облаков появятся звезды… и он на них обязательно сегодня посмотрит. Проснется ночью – он был в этом уверен – и будет смотреть на них, далекие, пока невидимые. Но он знал, что они есть – за этим ясным непроницаемым воздухом – в прозрачной тьме, которая наступит ночью. В этой тьме звезды проявятся, как на фотопластинке, – и тогда он будет смотреть…
145
– Все зависит от случая, – сказал сам себе Семенов. – Как говорит узбекская пословица: «Будет солнце – будет тепло»… да, случай велик!
Семенов вообще любил говорить и думать о случае: не о каком-нибудь определенном, а вообще. О случае в высшем смысле, ибо в жизни Семенова случай играл огромную роль… может быть, у других людей случай вовсе не играет никакой роли. Может, есть люди, у которых вообще не было никаких случаев, даже самых маленьких. Может, у них все вполне закономерно – протекало, так сказать, в полном соответствии теории с практикой, к чему нас и призывает наша наука в своем идеале… может быть, не знаю. Но в жизни Семенова теория была сильно оторвана от практики, даже более того, и в ней всегда господствовал случай… хотя… хотя, может, и в этой случайности была своя закономерность? Но тут сам черт голову сломит, и лучше мы это замнем – для ясности. Ведь если и была в сочетании этих семеновских случаев какая-то теоретическая обоснованность, то теория эта была совсем не та, которую Семенов всю свою жизнь изучал, по которой старался жить и мыслить, которую пропагандировал. Так что бросим это!
Утверждают, что «свобода есть осознанная необходимость»… но ведь и тут тоже случай подразумевается! Мол, случится с тобой какой-нибудь самый страшный случай – лишат тебя какой-то желаемой тобою свободы, – так ты осознай, что это необходимо, что иначе и быть не может, что уж так случилось! – и ты сразу станешь опять свободным. Свободным внутренне…
