Текст книги "Прекрасная толстушка. Книга 2"

Автор книги: Юрий Перов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Гера знал, с какой целью ездит в Алабино Принц, и все же рисковал, помогая в его игре с органами. Он знал, что в случае разоблачения ему это ничем серьезным не грозит, но вместе с тем и понимал, что неприятностей ему не избежать.

Ссориться с органами журналисту-международнику не следовало. Рассерженные чекисты могли легко закрыть для него границу и сделать его невыездным. А для международника – это конец карьеры. И все равно Гера шел на риск. В те времена найти пристанище для любовных свиданий было очень тяжело. Но не только в этом было дело. Я предполагала, что по характеру Гера не меньше авантюрист, чем Принц.

Так подробно технологию его поездок в Алабино я описываю только потому, что и для свиданий со мной он пользовался тем же самым методом. Студентке иняза, да еще пользующейся особым вниманием со стороны Московского Управления Госбезопасности, связь с иностранным корреспондентом не сулила ничего хорошего. Принц это понимал. А мне уже было все равно. Лишь бы свиданий этих было бы побольше. Но сколько бы их ни было, их казалось так мало, так мало…

Вот так мы с ним и встретились на лесной дороге под моросящим осенним дождиком… Поэтому он поначалу и молчал, как партизан. Меня, укрытую вытертой клеенкой в бесформенной лыжной фуфайке и в точно таких же, как и у него, синих хлопчатобумажных трениках с вытянутыми коленками, он в сумраке лесной дороги принял за местную бабулю-грибницу, и по тому мой французский поразил его не меньше, чем меня его.

Поэтому он и заговорил со мной, несмотря на строжайший запрет друга Пети.

9

Как я уже говорила, от неожиданности я лишилась дара речи, а придя в себя, пробормотала ему в ответ что-то совершенно невразумительное и, жутко краснея, извинилась за «болвана».

– Что вы, сударыня, – галантно возразил он. – Я поражен необыкновенной мягкостью вашего определения. Мое поведение заслуживало куда более резких выражений.

Он спешился, снял кепочку-восьмиклинку, преобразившись при этом совершенно и с необыкновенным достоинством представился. Разумеется, он не назвал своего титула.

– Очень приятно… – промямлила я. – Маша. – И от полного обалдения чуть ли не сделала книксен. В самый последний момент мне удалось себя остановить, и от собственной глупости я чуть не заплакала.

И вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что со мной случился тот самый «удар молнии», которого я ждала все это время, о котором мечтала. Я влюбилась с первого взгляда. Это было так ощутимо физически, так сильно, что я даже испугалась. Я вдруг совершенно отчетливо поняла, что за этим человеком по одному только мановению его руки я пойду куда угодно. Что теперь не будет мне жизни без этих слегка насмешливых ласковых глаз, без этой белозубой, открытой улыбки…

Он словно понял мое состояние, всю важность момента, перестал улыбаться и озабоченно нахмурившись спросил: – Маша, вам доводилось ездить верхом на лошади?

– Что? – переспросила я, слыша только звук его речи и не разбирая слов.

– Вам придется сесть в седло…

– Что? – переспросила я, краем сознания понимая, что выгляжу круглой дурой. Но я ничего не могла с собой поделать. Его голос никак не фокусировался. Я неотрывно смотрела, как двигаются его губы и совершенно не понимала слов.

– Это не страшно… Я буду сидеть сзади и держать вас.

– В крайнем случае упадем вдвоем… – Он улыбнулся. – Но я надеюсь, этого не произойдет.

Скорее догадавшись, чем услышав то, что он говорит, я спросила внезапно севшим голосом:

– А это обязательно?

– Вы чего-то боитесь?

– Не знаю…

– Много вы встречали в пригороде Москвы разбойников, говорящих по-французски?

Он подсадил меня. Я плюхнулась всей своей тяжестью в седло, и мне показалось, что конь присел подо мной. Во всяком случае он, повернув голову, покосился на меня с изумлением. По спине его прошла волна нервной дрожи. Я ее почувствовала внутренними сторонами бедер.

Потом Принц, которого я еще не называла так, подал мне мою корзину с грибами и клеенку, попросил меня освободить левое стремя и, вставив в него свою ногу, легко опустился на лошадиный круп за моей спиной. Конь тревожно заржал. Принц погладил его ладонью, просунув руки под моими, забрал поводья и слегка тряхнул ими. Конь словно нехотя тронулся с места…

– Только если нам кто-нибудь встретится по дороге, – сказал Принц, и я почувствовала не шее его горячее дыхание, – разговаривать будете вы. А я опять буду глухонемым болваном.

– Почему?

– Так надо для конспирации… – Он засмеялся. – Я здесь нахожусь на нелегальном положении, как Ленин в Разливе. Вы, конечно, бывали в Разливе?

– Нет, – помотала головой я.

– Почему?

– Еще не успела.

– Ленин гений, – сказал Принц.

– Конечно, – ответила я.

– Откуда вы так хорошо знаете французский язык?

– Бабушка научила.

– Она была француженка?

– Нет, она училась в Александровском институте благородных девиц. Это было такое же заведение, как и Смольный институт, где во время революции был ленинский штаб.

– Да, – извиняющимся тоном сказал он, – революция всегда дело болезненное и, пожалуй, жестокое… Но так же жесток хирург, который режет человека, чтобы излечить его. У революции свои законы, и я готов с ними считаться даже тогда, когда приходится прибегать к конспирации, чтобы повидаться с другом.

И он мне рассказал историю своего знакомства с Алмазом. Рассказал, к каким ухищрениям прибегает, чтобы пробраться в Алабино. Только Геру он тогда не назвал. Потом он стал рассказывать про статью о кинополке, о своей работе, о том, как ему нравится в СССР и о том, что, к сожалению, он должен покинуть страну ровно через месяц.

– Почему? – деревянным языком спросила я и почувствовала, как от моей шеи и щек повалил пар, потому что вся кровь бросилась мне в голову.

– Моя мама неважно себя чувствует, я хотел бы быть с ней рядом… И потом мой контракт кончается. Я бы мог его продлить, но беспокоюсь за маму. Кстати, а как по-русски звучит «болван»? – Он произнес «la andouille». Мы разговаривали по-французски.

– Болван, – машинально ответила я. – По-русски это слово имеет еще два смысла, кроме бранного. Болван это и деревянная форма для шляп и несуществующий третий игрок, который всегда пасует при игре в гусарский преферанс.

– Надо же… – задумчиво сказал Принц. – А во французском языке это три различных слова…

Некоторое время мы молчали. «Что же такое получается? – с невыразимой тоской думала я. – Специально, что ли, судьба мне все так подстраивает? Издевается, что ли, она надо мной? Сколько же ей надо было потрудиться, чтобы, сведя нас на этой лесной дороге, тут же разлучить навсегда… Да, она на свои шутки усилий не жалеет… Но как же я смогу жить когда он уедет? Как же я жила до этого?»

На меня внезапно снизошло озарение. Я поняла, что такое любовь. Любовь – это острая, болезненная необходимость непрерывного смотрения, слушания или ощущения дыхания, как это было в тот момент. Или ощущение присутствия человека в одном с тобой городе, или на одном континенте, или на одной Земле…

– Ваши друзья, наверное, очень беспокоятся? – осторожно спросил он.

– Наверное… – пожала плечами я. И усмехнулась тому, что совсем забыла о них. Забыла обо всем на свете. – Я приехала сюда со своей самой близкой подругой и ее мужем. У него, у мужа, здесь живет однокурсник, – объяснила я, по своему отреагировав на его осторожность в вопросе.

– Так вы живете в Москве? – внезапно оживился он.

– Да.

– Вы работаете или учитесь?

– Я учусь в институте, – сказала я.

– Что же вы там изучаете?

– Французский язык.

– Зачем? Вы же прекрасно его знаете.

– У нас недостаточно что-то знать для того, чтобы работать по специальности. Нужно еще иметь диплом.

– Да, да, – сказал он. – Это везде так. Мир переполнен бюрократами. – И добавил, тяжело вздохнув: – Мне жаль, что я уезжаю.

Потом он меня учил, как нужно привставать на стременах, когда лошадь идет рысью.

– Не будем испытывать терпение ваших друзей, – сказал он и подстегнул Алмаза. Тот перешел на тряскую ленивую рысь.

Метров за двести до опушки Принц остановил коня, спрыгнул на землю и помог мне спешится.

– Пожалуйста, не рассказывайте никому о нашей встрече, а то меня выдворят из СССР раньше срока, – попросил он.

– Торжественно клянусь, – сказала я, вскинув руку в пионерском салюте. И подумала при этом: «Какое счастье, что идет дождь и лицо у меня и без того мокрое…»

– Вам можно куда-нибудь позвонить?

– Да, – сказала я. – У меня дома есть телефон… – И зачем-то прибавила: – Я живу одна, так что звоните в любое время…

– Я вам обязательно позвоню, – сказал он.

– Я буду рада, – сказала я.

– Я очень скоро позвоню, – сказал он.

– Я буду ждать, – сказала я.

– Я вам сегодня позвоню, по мне нужен номер вашего телефона, – сказал он.

– Конечно, – сказала я. – Но на чем же мы его запишем?

– Я запомню, – сказал он. – У меня очень хорошая память.

– Нет, – испугалась я, – я не могу его доверить памяти, даже очень хорошей. А вдруг ваш конь понесет, вы упадете и все забудете?

– Ничего этого не будет, – улыбнулся он, и у меня защемило сердце от предчувствия разлуки.

– Нет, я не могу так рисковать! – решительно возразила я, и тут мой взгляд наткнулся на отполированную кожаную поверхность седла. – Придется слегка подпортить армейское имущество, – сказала я, доставая из корзины с грибами обломок столового ножика. – Нацарапаем телефон на седле.

– И вам начнет названивать целый кавалерийский полк.

– А вы, когда перепишете телефон в свою записную книжку, исправьте единицу на четверку, – предложила я.

– Вы очень предусмотрительны, – улыбнулся он. И тут меня пронзило: ведь на мне этот дурацкий платок, в котором я похожа на колхозницу тридцатых годов, эта дурацкая бес форменная кофта и треники, которые хоть на коленях и обвисли, но сзади меня обтягивают совершенно неприлично…

– Была бы я была предусмотрительной, то, предвидя на шу встречу, захватила бы в лес расческу и кое-что из косметики… – сказала я, стаскивая с головы косынку.

Помотав головой, чтобы расправить прилежавшиеся под мокрой косынкой волосы, я поправила прическу и взглянула на него.

– Прекрасно! – воскликнул он, отвечая на вопрос, который он, видимо, прочитал в моих глазах. – Вам не нужна косметика.

Еще раз довольно встряхнув головой, я подошла к Алмазу. Он приложил уши и с тревогой скосил на меня свой прекрасный фиолетовый глаз.

Выцарапывая на гладкой, усыпанной бисеринками дождя коже седла свой телефон, я внезапно оглянулась на Принца и поймала его слегка удивленный взгляд чуть пониже моей спины. Он тут же поднял глаза и виновато улыбнулся.

Ну все, холодея, подумала я. Он любезничал, еще не видя меня всю! Теперь увидел! Это конец! Утонченный европеец, занимающиеся конным спортом, не может полюбить кариатиду… И ничего не надо придумывать. Если и был «удар молний», то им поражена я одна…

– Вот мой телефон, – чуть ли не сухо сказала я. – Если будет свободное время – позвоните…

Он удивленно поднял брови, не понимая моей перемены.

– Даже если я буду очень занят, то освобожу время для звонка…

– Ну хорошо, – сказала я. И понимая, что наскочила на него напрасно (кто бы на его месте удержался от удивленного выражения глаз, впервые увидев такое, да еще так вызывающе обтянутое), постаралась как-то смягчить ситуацию. – Там видно будет… Меня действительно уже обыскались… Подружка, наверное, в истерике… Езжайте сперва вы, а я пойду не спеша.

Он молча подошел ко мне, взял мою руку в свою горячую и твердую и, низко склонившись, поцеловал. Потом, не касаясь стремени, взлетел в седло и прямо с места пустил Алмаза в бешеный галоп.

Я смотрела ему вслед и видела, как летят комья мокрой земли из-под копыт Алмаза и сверкают его подковы.

10

Когда смолкла частая и тяжелая дробь копыт, которую я ощущала даже ногами, из глубины леса до меня донесся еле различимый крик и тут же за ним еще один. Голоса бы ли мужские. В одном я кажется узнала голос Юрика. Я сложила руки рупором и что было силы закричала им в ответ, чувствуя, что тугая пружина, сжавшая меня изнутри за последний час, распрямляется с этим криком, отпускает.

И тут впереди, оттуда, где сквозь деревья уже светлело поле, раздался отчаянный крик Татьяны.

– Э-э-й, эй! Маня! Я здесь! Я здесь, Маня!

Через минуту я увидела ее. Она бежала навстречу мне, не разбирая дороги и поднимая тучи прозрачных брызг из старой колеи, заросшей мелкой курчавой травой.

Мы обнялись и заревели в голос.

– Тут какой-то хмырь проскакал на черной лошади, – причитала сквозь слезы облегчения Татьяна. – Ну чистый бандюга… я чуть не описалась со страха, когда он мне навстречу выскочил… Я ведь тебя на опушке ждала, со всеми грибами, а ребята налегке пошли в лес тебя искать…

Она сдержала плач и прислушалась. Услышав далекий голос мужа, завопила тонким и пронзительный, как разбойничий свист, голосом:

– Ю-ю-ю-ри-ик. Мы зде-есь! Ю-юрик…

– Ого-го-го! – раздалось из леса уже более отчетливо.

Татьяну услышали.

– Все, они сейчас вернутся. Мы так и договорились, что я закричу, если ты найдешься.

Она снова обняла меня обеими руками за талию, так как выше ей не позволял ее рост, и сказала, уткнувшись лицом в мою грудь:

– Я так волновалась… А потом еще этот Алик рассказал, что в их районе есть лагерь, и оттуда убежали два зека и что их пока не нашли… Засранец, не мог рассказать с самого начала. Фиг бы мы к нему сюда приехали. Все-таки он противный, этот Алик, да? – в ее глазах мелькнул озорной огонек.

– Это же твоя кандидатура, – улыбнулась я ей в ответ.

– Я же его не видела раньше. А Юрик все время твердил, что он самый положительный на курсе…

– Ну и пусть он его положит подальше с его положительностью, – сказала я.

И мы захохотали как сумасшедшие. Мы не могли остановиться до тех пор, пока на глазах у Татьяны снова не появились слезы. Она кинулась мне на грудь.

– Знаешь, как я испугалась, когда ты потерялась, – всхлипнула она. – Бедная Маня… Ты тоже испугалась?

Чтобы ее не разочаровывать, я согласно потрясла головой.

– Тебе плохо было?

– Мне хорошо… – не удержалась я.

– Чего тебе хорошо? – Татьяна отодвинулась от меня и подозрительно посмотрела в глаза.

– Мне хорошо, что мы с тобой нашлись! – сказала я. – Мне хорошо, что ты у меня есть и будешь и никуда не исчезнешь ни через месяц, ни через всю жизнь…

– Да ладно тебе, Маня… – довольно промурлыкала Танька и снова прижалась ко мне щекой.

11

Мы потом еще заходили к Алику, где нас ждал обед.

Алик проводил нас до станции и остался ждать поезда, до которого было еще пятнадцать минут. Танька с Юриком как-то незаметно отодвинулись в тень, под свесившуюся над плат формой иву, и начали целоваться. Они этим занимались каждую свободную минуту.

Алик посмотрел на часы, потом на ребят, потом на рельсы в ту сторону, откуда должен был прийти поезд, и сказал как бы между прочим:

– Ну так я позвоню вам как-нибудь.

– Ну, так как-нибудь позвоните, – пожав плечами, в тон ему ответила я. – А почему вы не спрашиваете мой телефон?

– Я возьму у Юрки, когда понадобится…

– А если Юрки не окажется под рукой, когда вам понадобится? – усмехнулась я.

– У меня уже есть ваш телефон, – слегка смутился Алик.

– Вот это мило, – сказала я. – Может, у вас уже есть и ключ от моей квартиры?

– Я давно вас знаю… – оправдывался Алик. – Мы вместе гуляли на их свадьбе, в нашем общежитии… – Он кивнул в сторону целующейся парочки. – Только вы меня не помните…

Я вспомнила эту вечеринку, которую после официальной свадьбы устроили ребята в аспирантском общежитии. Алика я действительно не помнила.

– Теперь я вас никогда не забуду, – пообещала я.

12

В Москве я оказалась около семи часов вечера.

Принц позвонил, как только я вошла в свою квартиру. – Как вы долго ехали, – сказал он. – Я уже начал думать, что вы снова потерялись…

Оказалось, что он уже побывал дома, освободил Геру и приехал в Дом журналистов, откуда и названивал мне каждые десять минут из автомата в фойе.

– А вы знаете, что вы находитесь от меня в семи минутах ходьбы пешком? – спросила я.

– Но Гера уже ушел домой… – растерянно произнес он.

– Какой Гера? – Я еще не знала особенностей его конспиративного метода.

– Неважно… – озабоченно сказал Принц. – Мне показалось, что вы меня приглашаете в гости… Это так?

– У нас так мало времени… – вырвалось у меня.

– Я уже думал об этом… – сказал он. – Но мне нужен один человек, чтобы заменить меня…

– На работе?

– Нет… – Мне показалось, что он засмеялся, – я потом объясню… Но без него я не могу никуда поехать…

– Я, кажется, поняла… – сказала я. – Вы не хотите встречаться со своими друзьями?

– Вы очень догадливы.

– Где вы сидите?

– В пивном баре.

– Хорошо. Я минут через двадцать за вами приду. Только никуда не уходите.

– А как же мои друзья?

– Мы их не побеспокоим…

Тем, что он позвонил, было все сказано. Больше в отношениях с ним я не сомневалась ни одного мгновения. Мне было совершенно ясно, что я безраздельно принадлежу ему, что я желанна, что он хочет того же, что и я, и так же сильно. Его желание передалось мне с его дыханием, которое я чувствовала шеей, пока мы ехали по разбитой лесной дороге.

Никакой политики в наших отношениях не было, никаких правил, никаких препятствий. Я до сих пор поражаюсь сама себе в те далекие времена, своей отчаянной смелости и предприимчивости.

13

План действий возник у меня мгновенно. Дело в том, что заведующей цехом холодных закусок ресторана Центрального дома журналистов, очаровательной женщине Зинаиде Михайловне, я года три или четыре шила. Мы с ней подружились. По ее рекомендации ко мне время от времени обращались и официантки.

Для того чтобы я могла каждый раз спокойно проходить к ней, минуя въедливых вахтерш на входе, Зинаида Михайловна показала мне черный ход, через который доставляли продукты в ресторан и ходили повара и официанты. Он выходил в Калашный переулок.

Мы с Татьяной частенько пользовались им, так как любили выпить по чашечке замечательного кофе с коньяком в маленьком кафе на первом этаже. В ресторане нас уже хорошо знали, и наше появление не вызывало ни у кого удивления. Раздевались мы обычно в гардеробе, а выходили через главный вход.

Надев свой любимый черный костюм, в котором я впервые появилась на даче у «академика», я наспех привела в по рядок лицо и побежала в Дом журналистов. Я специально пошла по Суворовскому бульвару и довольно легко вычислила серую «Волгу» с «друзьями» Принца. Один из них – тот, что сидел за рулем, читал книжку, а второй сзади мирно спал, запрокинув голову на сиденье и прикрыв лицо серой плоской кепкой. Они неловко поставили свою «Волгу», и свет уличного фонаря бил прямо в салон машины. Впрочем, они и не скрывались.

Обогнув парикмахерскую, расположенную на углу дома, я свернула налево в Калашный переулок, открыла заветную дверь, поздоровалась со знакомыми официантками, разделась, повесила плащ через руку, прошла через ресторан в гардероб и сдала одежду.

Потом я спустилась в пивной бар.

Принц был в просторном твидовом пиджаке, в голубой рубашке и в темно-синем шелковом галстуке тонкой диагональной полоской ярко-желтого цвета. В середине галстука красовался крошечный герб какого-то клуба. Перед ним на столике стояли несколько пустых кружек, блюдечки с остатками черных соленых сухариков и большая тарелка, полная красной раковой шелухи.

Он сидел лицом к лестнице, увидел и узнал меня сразу, но словно не поверил своим глазам. Медленно поднимаясь ко мне навстречу, он даже помотал головой, словно хотел отогнать наваждение. Один из его знакомых, которого я знала только в лицо, потому что встречала его каждый раз, когда приходила сюда, прищурился сквозь толстые очки и сказал:

– Слушай, принц, это чересчур…

Как я узнала позже, он назвал его именно титулом.

– Я сразу понял, что вы красивы, но даже не предполагал, что до такой степени, – сказал Принц по-французски, подойдя ко мне и целуя мне руку, но тут же перешел на русский. – Я не решаюсь вам предлагать это пиво… Вы наверняка еще не ужинали…

– Это хорошая идея, Ваше Высочество, – воскликнул очкастый, и я поняла, что он пьяный. – Девушка, безусловно, только твоя, но ужин ты можешь со мной разделить по-братски.

– Это плохая идея, Серж, – мягко, но непреклонно сказал Принц. – Я угощу тебя ужином в другой раз, а сегодня нам нужно побыть вдвоем.

– Ты всегда прав, принц, – неожиданно согласился пьяный Серж. – Это у тебя от правильного воспитания. На твоем месте я поступил бы так же. Но в порядке компенсации я могу поцеловать ручку прекрасной незнакомке? – спросил он и, не дожидаясь моего ответа, потянулся к моей руке, уронив при этом стул.

Я невольно отступила на шаг, но чтобы как-то сгладить обстановку, дружески помахала ему ускользнувшей из-под самого носа рукой.

– Поцелуете в другой раз – заодно, когда мы будем вместе ужинать…

– Умница, – пробормотал Серж. – Береги ее, принц, это тебе не ваши аристократические мумии. Эта красавица коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Такие водятся только в России.

– Коня на скаку она уже остановила, – улыбнулся Принц.

14

Когда мы сели за столиком в ресторане, я попросила официантку Любочку, чтобы она обслужила нас побыстрее, так как через час мы должны будем уйти, а потом я спросила у него:

– А почему Серж называет вас принцем?

– О, это долгая и скучная история. Сегодня у нас на нее нет времени.

– А на что у нас есть время? – спросила я.

Мы действительно быстро поужинали. Говорили о разных посторонних вещах. Зачем-то о пьяном Серже. Принц утверждал, что он один из самых талантливых советских журналистов. Я с радостью согласилась. Мне не было до Сержа никакого дела. Он меня совершенно не интересовал. И вообще меня мало интересовало все происходящее вокруг. Все это было как бы скучной, но, к сожалению, необходимой подготовкой к тому главному, чему еще пред стояло свершиться. И все мои мысли и чувства были там, в следующем времени.

И он как-то машинально и торопливо ел, будто уже все знал о моем плане, хотя я не сказала ему еще ни одного слова. Я видела, что он очень волнуется.

Он расплатился с Любочкой. Она удивленно поблагодарила и покраснела от удовольствия. Наверное, чаевые были непомерные.

– На улице нет дождя? – зачем-то спросила я у Любочки, будто та могла это знать.

– Кажется, нет.

– Ваши друзья не имеют привычки греться в вестибюле? – спросила я у Принца.

– До сих пор не имели.

– Но все равно не хочется рисковать… – сказала я и, взяв его за руку, повела через ресторан к черному ходу.

Мы вышли в Калашный переулок. Дождя, слава Богу, не было. Очевидно, он иссяк за целый день непрерывной работы. Я взяла Принца под руку, и мы быстро пошли по переулку. Он так меня ни о чем и не спросил, а я ничего ему не сказала до самого дома.

Когда мы вошли в мою квартиру, была уже половина десятого. Едва закрылась дверь, нас с непреодолимой силой кинуло друг к другу, и мы перестали дышать, соединившись в одно целое в долгом исступленном поцелуе…

Дальнейшее я помню смутно, вернее, почти совсем не помню. Каким – то образом мы очутились в гостиной на диване… Я не знаю, как исчезла с меня одежда, как мы переместились в спальню… Я не понимаю, что он делал со мной, и совсем не отдаю отчета в своих действиях…

Мы опомнились, когда часы в гостиной пробили двенадцать.

– Если я в течение тридцати минут не окажусь в Доме журналистов, мои «друзья» войдут туда и начнут меня искать. Им скажут, что я ушел с женщиной через черный ход.

Они узнают у официантки, что это была за женщина, и у вас начнутся неприятности. И потом мой плащ… Он остался у гардеробщика.

– Плевать, – сказала я, зябко кутаясь в простыню. – Я сошью вам новый, еще лучше прежнего…

– Не плевать, – сказал он. – Я уеду, а вам они могут испортить жизнь.

– Когда вы уедете, моя жизнь и без того будет испорчена…

– Я еще ничего не знаю… Я еще ничего не успел сообразить, но мой отъезд уже предрешен. Я должен быть с мамой. Человек, который приедет на будущей неделе и займет мое место, уже подписал контракт. Но это не значит, что мы больше никогда не увидимся…

– Я знаю – мы не увидимся… – дрожащим голосом сказала я.

– Это неправильно так думать. – Он положил горячую руку на мое плечо. – Я непременно найду формальный по вод приехать сюда. В крайнем случае, приеду в качестве туриста. Тем более не нужно раздражать моих «друзей», что бы они не мешали моему возвращению…

Он быстро оделся и, поцеловав меня на прощание, вышел из квартиры.

15

Мы встречались почти каждый день. Или я его выкрадывала из Дома журналистов через черный ход, или он прибегал к помощи Геры, семейная жизнь которого за этот месяц серьезно пошатнулась.

Далеко не в первые дни я узнала, почему Серж, Гера и еще несколько человек называли его принцем. Он рассказал о своем происхождении. Показал фотографии своих монарших родственников, своего дома, конюшни, яхты. Я поняла, что он не то чтобы стесняется своего происхождения, но считает его каким-то несправедливым.

Он был твердо убежден, что социализм, отменивший не равенство по рождению, – это будущее человечества. Он не мог не признавать, что пока социализм несовершенен, но горячо верил в то, что когда социализм разовьется и победит на всей земле, то у каждого будет и своя машина, и хороший дом, и яхта, если он того пожелает…

– И собственная конюшня породистых лошадей? – спросила я.

– Нет, – печально покачал головой Принц. – На всех породистых лошадей не хватит. – И тут же нашелся: – Но ведь и не все их любят. И потом, их дорого содержать… Так что лошади будут только у тех, кто их очень сильно любит.

Я не считаю нужным и даже возможным описывать наши встречи. Толстой сказал: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Только одна особенность была в нашем счастье, отличающая его от счастья других. Оно с каждым днем уменьшалось, как шагреневая кожа. Я с ужасом считала фатально убывающие дни.

Он успокаивал меня, но от его слов мне становилось только хуже. Я понимала, что всю остальную жизнь мне придется обходиться без этих слов.

Он был совершенно убежден, что мы не только встретимся, но и соединимся, что впереди у нас бескрайняя счастливая жизнь. Он рассказывал, как увезет меня отсюда, если не найдет достойную работу в СССР.

Восхищаясь моими моделями, он говорил, что откроет для меня где-нибудь в самом центре Европы модное ателье, при котором будет магазин. Он ни секунды не сомневался в том, что через несколько лет мое имя будет известно не меньше, чем имена Коко Шанель или Тэда Лапидуса.

Он совершенно искренне верил в то, что говорил. Он был уверен, что все у него получится, как получалось до сих пор. Вот только бы мама была здорова.

Мое же неверие основывалось только на интуиции.

Чем ближе был день его отъезда, тем горше и отчаяннее были наши встречи. Мы выкраивали У судьбы каждую минуту. И, как назло, в последние дни на него свалилась гора хлопот. Он должен был закончить все начатые и уже обещанные материалы, ввести в курс дела своего преемника, познакомить его с Москвой и со всеми нужными людьми.

Необходимо было придумать систему нашей связи. О том, чтоб посылать письма обычной почтой, и разговора не было. В посольство его страны я тоже не могла относить письма. Своему преемнику, которого он знал еще с Сорбонны, он полностью доверял, но встречаться с ним – означало подвергать ненужному риску и меня и его, потому что за новеньким будут смотреть не в четыре, а в восемь глаз. И так будет до тех пор, пока он, как и Принц, не зарекомендует себя верным другом СССР. А на это могли уйти годы.

Наконец мы решили, что я буду отдавать свои письма Гере, тот их будет каким-то образом передавать преемнику Принца, а тот пересылать через дипломатическую почту Принцу. Его письма будут проделывать точно такой же путь, только в обратном порядке.

16

За три дня до отъезда Принца мы вдвоем отправились на электричке в Алабино. Ведь он с того дня ни разу там не был и не мог уехать, не попрощавшись с Петей и Алмазом.

Кроме нас, в вагоне ехала только бригада каких-то ремонтных рабочих в спецовках. Они сидели все вместе и всю дорогу резались в карты, положив на колени между собой какой-то жестяной дорожный знак При этом они деликатно матерились вполголоса и, воровато поглядывая на нас, покуривали, держа папироски в рукаве. Окошко над ними было приоткрыто, и дым вытягивало на улицу.

Мы забились в угол на двухместное сиденье подальше от веселой компании. Принц всю дорогу храбрился, пытался шутить, но я видела, что он грустен.

– Ты знаешь, когда я тебя полюбил? – спросил он.

– Нет, но догадываюсь… Наверное, когда я пришла в пивной бар?

– Нет. – Он помотал головой. – Раньше.

– Когда я сняла косынку на дороге?

– Нет, еще раньше, – засмеялся он.

Мы говорили по-русски, чтобы не привлекать к себе внимания. В крайнем случае Принца можно было выдать за эстонца. Кто разберется, решила я, эстонский это акцент или какой-нибудь другой. Особенно издалека.

– Неужели тогда, когда я записывала телефон на седле? – с возмущением спросила я.

– Нет. Тогда я тебя полюбил еще больше…

– Ну, тогда я не знаю.

– Я полюбил тебя с самого первого взгляда, когда ты только показалась из-за поворота на дороге.

– Как же ты меня разглядел под этой клеенкой?

– Я увидел твой силуэт. Ты была в Третьяковской галерее?

– Конечно, была… – удивилась я вопросу.

– Конечно, была! – воскликнул он. – Я дурак, что спросил. – Ты помнишь картину Кустодиева «Красавица»? – Он сделал ударение на букве «и».

– Помню.

– У тебя был такой силуэт, как на этой картине…

– Оказывается, у меня есть соперница?

– Нет! Это у меня есть соперник! Кустодиев рисовал картину с тебя.

– А ты посмотрел на табличку под картиной? Там указано, когда она написана. Тогда меня еще и на свете не было, а моей маме было всего семь лет.

– Тогда он рисовал ее с твоей бабушки! Ты же говорила, что очень похожа на нее.

– А вот это не исключено… Хотя нет. Бабушка к тому времени, когда была написана картина, вышла замуж за дедушку и не могла позировать в обнаженном виде. А вообще то ты прав. Самой мне это не приходило в голову, но сейчас я вспоминаю бабушкины фотографии, и действительно есть что-то общее… Неужели тебе всегда нравились такие большие женщины? Странный вкус для человека твоего происхождения и утонченного европейского воспитания.

– Происхождение вашего Питера Первого было более высокое, чем мое, а он полюбил простую женщину, которая стала царицей Екатериной Первой. Она была очень крупная женщина.

– Так он же воспитывался в дремучей России, а ты в Сорбонне…

– Это не имеет большого значения. Я все время любил русских женщин.

– Где же ты их видел? – насторожилась я.

– На картинах. Я очень любил русское искусство и русских женщин. Но когда увидел их в Москве, немножко разочаровался… Они были не совсем похожи на тех, кого я любил…