Текст книги "Прекрасная толстушка. Книга 2"

Автор книги: Юрий Перов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Чего только он не изобретал, чтобы заскочить ко мне хоть на минутку. Иной раз прибегал даже с Рыжиком, за счет его прогулки…

Это тянулось месяца полтора. Потом его жена уехала на неделю к матери в другой город, и было решено, что вечером я приду к нему в гости.

Он очень любил свой дом и гордился им, преодолевая тем самым комплекс цыгана; недавно сделал ремонт в квартире, все переоборудовал на свой лад и много рассказывал мне об этом. Ему не терпелось похвастаться новым домом, показать, какой он настоящий европеец и как далеко ушел от своих соплеменников, промышляющих по вокзалам и поездам…

Когда стемнело, предупредив его по телефону, что выхожу, я поднялась к нему на лифте и без звонка открыла дверь.

Рыжик встретил меня приветственным лаем и бросился целоваться. Цыган, прежде чем закрыть за мной дверь, выглянул на лестничную клетку и убедился, что меня никто не видел. Дома он был совершенно другим человеком, каким-то суетливым, неловким, напуганным и надутым одновременно. Он с невероятной гордостью показывал мне свою квартиру, модную мебель, бесконечные статуи лошадей, новый паркет с плинтусами, выкрашенными золотой краской…

Эти золотые плинтуса меня добили… Потом он по-семейному хлопотал насчет ужина, уговаривая меня остаться ночевать, но я, посмотрев на их новенькое семейное ложе, наотрез отказалась даже на время прилечь на него и вскоре с чувством большого облегчения ушла домой.

После этого как-то само собой получилось, что мы больше не виделись. Но он еще долго по инерции мне звонил, гуляя с Рыжиком по вечерам. Наверное, до сих пор, пока не кончились двушки, настрелянные им впрок в самом разгаре телефонного романа.

Может, и называла я его сладким ежиком, может, и нет, я не помню. Как не помню никаких подробностей наших встреч…

Вряд ли он был автором того письма. Случись что, он не стал бы писать, а, скорее всего, позвонил бы по старой привычке…

Двадцать Пятый
(1963 г.)

Его звали Виктором, ему было тридцать три года, и он ни разу не был женат.

Татьяна считала, что лучшего мужа мне не найти. Это был человек без недостатков. Он не курил, не пил, занимался горными лыжами, был заботлив и нежен. При этом он очень неплохо зарабатывал и был согласен усыновить ребенка, так как я по-прежнему была бесплодна, хоть и регулярно проходила курсы лечения в специальных санаториях. Я очень хотела ребенка. И не нужен мне был никакой муж при этом, но одинокой женщине ребеночка никто не дал бы…

Чтобы лучше узнать друг друга, мы решили сойтись и пожить немного вместе до свадьбы. Он был готов к немедленному бракосочетанию, но я с некоторых пор побаивалась замужества и оттягивала этот момент как могла…

И все бы было ничего, но я вдруг стала замечать, что мы с ним никуда не ходим и проводим все вечера или в постели, или около телевизора. Мне это показалось странным, и я попыталась несколько раз вытащить его в кино, в театр, в гости… Это оказалось не так-то просто… Он не шел ни в ка кую, изобретая тысячи предлогов, чтобы остаться…

Да и к нам перестали ходить все, кроме клиенток и Татьяны. Даже когда она приходила со своим Юриком, Виктор мрачнел и чернее тучи сидел за столом, не произнося ни слова и следя за Юриком настороженными глазами.

Такое положение дел меня совершенно не устраивало, и я вызвала его на откровенный разговор. И выяснилось, что он дико ревнует меня. Впрочем, обычной человеческой ревностью назвать те чувства, что испытывал он, было бы несправедливо.

Он, например, утверждал, что не может со мной даже по улице идти, потому что на меня смотрят…

– Ну и что? И на тебя смотрят.

– А тебе это приятно.

– Каждой женщине приятно, когда на нее смотрят.

– Но мне это неприятно.

– Почему?

– Представь себе, что ты где-то принимаешь душ, я стою рядом, а мимо идут мужики и на тебя смотрят…

– Постой, постой, но в душе я, наверное, голая стою, а хожу-то одетая.

– Когда ты идешь даже в шубе, то сзади все так колышется и ходит, будто ты совсем голая или еще даже хуже… – упрямо сказал он.

– Почему же хуже? – возопила я.

– Потому что видно не все, а представить себе можно еще ярче, чем есть на самом деле…

Вот тут-то я и вспомнила слова скульптора, что искусство живет намеками…

– А когда ты в платье, – угрюмо продолжил он, – или в костюме, то вообще вся видна, как будто материя прозрачная.

– Хорошо, я сошью себе платья и костюмы свободного покроя.

– Да тебя по одним кистям рук можно представить всю.

А уж когда ты в вечернем платье без рукавов, то вообще караул! У тебя рука, как у другой ляжка… И это большое, белое, прохладное движется на глазах у всех мужиков… С ума сойти можно. А уж про подмышки я вообще молчу…

И что вы про это скажете? Я не знала, как ноги унести! Он оказался просто маньяком. И если я его и называла сладким ежиком, что называется, по запарке, то решительно беру все свои слова обратно.

Даже если на мгновение представить себе, что это он на писал, и то дрожь охватывает. Из письма выходит, что этот маньяк всю жизнь тайно наблюдал за мной? Брр-ррр! Мурашки с палец величиной по спине бегут. За все сокровища мира не соглашусь еще хотя бы раз с ним встретиться…

Двадцать Шестой
(1963–1964 гг.)

1

Его жену я помню лучше, чем его самого. Она была в темно-синем бостоновом костюме с белой блузкой, заколотой огромной камеей, изображающей женскую головку. Камея была из слоновой кости и оправлена в тонкое червонное золото. Вещица старинная – из тех, что передаются по наследству от бабушки к матери, от матери к дочери.

Мы столкнулись с ней на новогоднем балу для молодежи и студентов, в гардеробе Большого Кремлевского дворца – одновременно протянули наши шубы, но маленький седенький гардеробщик взял мою.

– Хоть здесь-то могли бы не лезть без очереди!.. – углом рта прошипела она, гневно сверкнув на меня очками в тяжелой роговой оправе.

– Но ведь никакой очереди нет, – машинально ответила я. И действительно, к этому гардеробщику нас было только двое.

– Тем более, – голосом нелюбимой учительницы отчеканила она. И оглянулась за поддержкой. Я оглянулась вслед за ней. От группы военных, стоящих в сторонке, отделился офицер в расстегнутой светлой шинели летчика и рысцой потрусил к стойке.

В это время гардеробщик, вернувшись с номерком для меня, забрал ее шубу.

– Ну, зачем же ты сама, – вполголоса виновато пробор мотал он, одной рукой принимая номерок у гардеробщика, а другой стряхивая с себя рукав шинели. – Ты извини, мы там с ребятами договаривались, кто первым будет выступать, кто вторым.

Я вгляделась в его лицо. Это был космонавт. Ни имени, ни номера его я, естественно, не назову, так как встреча наша была случайна, быстротечна и он в ней виноват меньше всего. Я допускаю, что он вскоре или тут же пожалел о том, что произошло, но очень уж она меня разозлила…

2

На этот бал меня пригласили мои друзья – джазовые музыканты. Они должны были играть в фойе, в дальнем конце, потому что ближе к центру, где стояла великолепная елка, играл оркестр русских народных инструментов. Все оркестранты были в вышитых рубахах.

Всю эту осень и начало зимы я прокрутилась с моими любимыми лабухами. Они и сами себя так называли, но не очень любили, когда кто-нибудь посторонний так к ним обращался. Право называть их так, даже в шутку, нужно было заслужить…

Джаз я любила всегда. Благодаря верному Лекочке, для которого я в последнее время сделалась кем-то вроде матери, старшей сестры и закадычного дружка одновременно, у меня собралась достаточно внушительная коллекция джазовых пластинок, в основном импортных.

А когда настоящий импровизационный джаз начал в Москве выходить из подполья, то, конечно же, он обрел в моем лице самую преданную и горячую поклонницу. Я люблю и большие оркестры, биг-бенды, но по-настоящему мое сердце принадлежит джазовым трио, квартетам, секстетам… До сих пор обожаю «Модерн джаз-квартет». Полюбила его с первой же пластинки. С первых звуков их волшебного виброфона…

Кстати, именно этому и удивлялись во мне лабухи. Даже са мые умные из них были совершенно уверенны, что джаз – это дело в основном мужское, а девочки, которые вокруг них крутятся, любят больше самих джазистов, чем то, что они играют…

– А как же Элла Фицджеральд, Билли Холидей, Мехалия Джексон? – как-то возразила им я.

– Вокал – это другое дело… – парировал мои доводы контрабасист и композитор Игорь Кантюков, большой балагур и умница. – Вокал – дело чувственное… Рот, губы, глотка – это все инструменты для получения сексуального удовольствия… А музыка – это удовольствие другого порядка.

– А я, в конце концов? – возмущалась я.

– С тобой другая история. Ты большая и чувствительная, как женщина…

– Ну и что?

– У тебя большая поверхность. А кожа нежная и тонкая, она играет роль своеобразной мембраны и передает акустические вибрации, особенно басовые, внутрь на все остальные органы, на их нервные окончания. А как мы знаем, любовь – в ее конечном проявлении – есть ничто иное, как сочетание вибраций с различными амплитудами колебания…

– Дурак! – сказала я, а довольные лабухи заржали, как табун диких жеребцов.

Обижаться всерьез на них было невозможно. Они были как дети. Смешливые, хулиганистые, ежесекундно готовые на розыгрыш, на едкую подначку, на дурацкий спор…

Однажды где-то на гастролях, после концерта, крепко и весело поддавши, что они делали аккуратно каждый вечер, эти хулиганы заспорили, кто из них дольше пронесет чайник с водой на своем стоячем дружке…

Они пробрались на черный ход и таскали этот чайник вверх по лестнице. Совершенно не представляю, чем или кем они при этом вдохновлялись… Впрочем, может быть, предмет вдохновения, и даже не один, присутствовал при этом соревновании, а может быть, даже входил в состав судейской коллегии, но мне об этом рассказано не было…

Кстати, выиграл тот самый Костя, о котором я собиралась рассказать вам попозже. По преданию, он отнес чайник на пятый этаж. Ближайший соперник – только до третьего… В это трудно поверить…

Можете представить себе, насколько они считали меня за свою, если позволяли себе при мне травить подобные байки.

И простодушны они были как дети… Например, один из них – классный, между прочим, трубач, один из лучших и до сих пор – мог с самым серьезным видом рассказывать, что его жена утверждает, будто никто лучше него ее не любил… и при этом не понимать, почему эти коблы катаются от хохота…

Всерьез они относились только к музыке. Многие из них работали в больших государственных оркестрах, но когда представлялась возможность устроить сейшн в «Молодежном» или где-нибудь в «Птичке», то есть в «Синей птице», джазовом кафе на улице Чехова, или в «Аэлите», потом в кафе на Миусской площади, потом, много позже, в ДК «Москворечье» или в каком-нибудь ведомственном клубе, где директор был любителем джаза, они съезжались туда со всей Москвы.

Сейчас они собираются в двух шагах от меня, в Доме медработника на Большой Никитской, бывшей улице Герце на. Я там часто бываю.

Тогда в их компании я почему-то считалась подружкой Кости. Наверное, потому, что он был самым отчаянным ходоком из всей джазовой братии. Но между нами до определенного момента ничего, кроме очень теплой и веселой дружбы, не было. Да и после этого момента тоже.

Он не возражал против звания моего кавалера, чаще всех провожал меня до дома и частенько забегал днем. Но интересовала его не я, а мои бесчисленные заказчицы…

Он был чрезвычайно остроумным и каким-то очень живым, притом глубоко образованным человеком. И при всем внешнем легкомыслии имел достаточно твердые принципы, которым никогда не изменял. Свои легендарные бачки он начал носить задолго до того, как на них пошла мода, и не сбривал до самой смерти…

Я увлеклась… Вернемся в гардероб Большого Кремлевского дворца.

3

– У тебя всегда найдется причина… – прошипела жена космонавта в ответ на его извинения. – Пошли, наконец! Или ты хочешь весь вечер продержать меня в гардеробе? Она повернулась и пошла, не глядя на мужа, торопливо засовывающего скользкий белый шелковый шарфик в карман шинели. Два раза шарфик падал на пол, и тот принимался складывать его заново. Гардеробщик сочувственно и терпеливо поджидал с протянутой рукой.

Я наблюдала эту сценку в зеркало, поправляя прическу и подкрашивая губы.

Космонавт, наконец справившись с шарфиком, пихнул шинель гардеробщику, схватил номерок, достал на ходу расческу, поискал глазами зеркало и, естественно, уперся взглядом в мою спину…

Это был молодежный бал, и я была в закрытом платье.

Даже наоборот – воротник я сделала стоечкой. Зато руки и плечи были совершенно открыты. Платье было в талию и слегка зауженное книзу. На мысль о таком платье навел меня увиденный в комиссионке кусок французской черной материи с нашитыми на него черными же блестками.

Конструируя это платье, я вспомнила высказывания моего неудачного кандидата в мужья Виктора насчет моих рук и решила похулиганить… Судя по реакции жены Космонавта, у меня это вполне получилось.

Увидев меня, Космонавт слегка остолбенел. А встретившись со мной взглядом в зеркале, попытался вымученно улыбнуться и набрал было воздуха, чтобы что-то сказать, как раздался тяжелый, как шаги командора в «Каменном госте», стук каблуков. Это его супруга, вовремя спохватившись и преодолев собственную вспыльчивость, решила не оставлять его один на один с этой… Не знаю уж, как она меня про себя назвала.

Космонавт отвел глаза в сторону, втянул голову в плечи, пару раз провел по ней расческой и поспешил к супруге, на ходу делая руку крендельком. Она смерила меня с ног до головы победным взглядом, который говорил: мол, какая бы ты ни была, а он все равно по одному только моему взгляду бежит за мной как собачонка…

Перед тем как свернуть за угол, он умудрился незаметно оглянуться. Мы снова встретились с ним взглядом. И черт меня дернул улыбнуться ему…

4

После концерта в отдельном зале был банкет для почетных гостей и артистов. Наши места оказались напротив, только за разными столами. Причем мы сидели так, что его супруга меня не видела. Меня загораживал плечистый генерал.

И начался наш безмолвный диалог. Сколько же всего он мне сказал глазами. И даже спросил, где же я была раньше? И почему мы не встретились, когда он был свободен? Значит, не судьба, ответила глазами я. Еще он спросил, кто это рядом со мной, и покосился на Костю. Это просто друг, ответила я. Неужели мы так никогда больше и не увидимся, спросил он. Кто знает, загадочно ответила я.

– Кажется, космонавт тебя кадрит, – сообщил мне Костя.

– Кажется, успешно, – сказала я.

– Но он же с женой, – сказал Костя. С его места прекрасно просматривалась супруга космонавта.

– В том-то и дело, – сказала я. – Возьми супругу на себя…

– Да ты что? Это же политическое дело!

– А еще друг называется…

– Но мы же, как только выйдем из-за стола, сразу начнем играть.

– Тем более. С тромбоном ты совершенно неотразим. Ты его так сексуально двигаешь туда-сюда…

– Отвлечь попытаюсь, но всерьез на эту лажу не пойду… И потом, я не люблю очкастых…

– Не ври, ты всех любишь, – сказала я.

– Это правда, – ухмыльнулся Костя и, посмотрев на нее призывным взглядом, поднял свой бокал как бы в честь нее. – Так, крючок заброшен, – весело прошептал он. – У нее чуть очки не упали от удивления… Теперь нужно сделать так, чтобы они мне морду не набили всем отрядом.

– Отряд я беру на себя, – сказала я и, приподняв свой бокал с шампанским, как бы чокнулась с обалдевшим от счастья Космонавтом.

– Вы где раздевались, Константин? – спросила я, не отводя загадочного взгляда от Космонавта.

– Ну, ты бандитка! – восхищенно сказал Костя.

– Там, кроме вас, кто-то раздевался?

– Нет. Только мы.

– Комната закрывается?

– Конечно! Там же инструменты!

– Когда возьмете инструменты, дашь мне ключ?

– А еще что? – с издевкой спросил Костя.

– А еще пригласи ее танцевать…

– Но я же играть буду…

– Что они – один танец без тебя не сыграют?

– Ну ты даешь, чувиха! Я, конечно, все сделаю, но при одном условии: следующим буду я.

– А как же наша дружба? – удивилась я.

– Любовь дружбе не помеха, – довольно осклабился Костя.

– Запиши этот афоризм, – сказала я.

5

Все вышло, как мы и рассчитывали. Когда заметно повеселевшая публика вышла из-за столов, отряд космонавтов, конечно же, оказался в том месте фойе, где играл джаз. Костя так явно кокетничал с его супругой, так заманчиво двигал тромбоном туда-сюда, что она раскраснелась, помолодела и даже забыла время от времени окатывать меня презрительным взглядом.

Потом все снова вернулись к столам. Тогда-то Костя и показал мне комнату, где они переодевались. Когда все снова вышли танцевать, Костя пригласил супругу Космонавта на медленный танец. Сделал он это так безупречно вежливо и так церемонно, что она не смогла ему отказать. Ручаюсь, что она этого и не хотела, но прежде чем согласиться, несколько раз вопросительно посмотрела на супруга. Тот великодушно разрешил…

Едва она положила руку на плечо Косте, как Космонавт начал искать взглядом меня. Я стояла около колонны и отбивалась от здоровенного парня, который с упорством пьяного муравья тащил меня танцевать. Космонавт, воровато оглянувшись на супругу, проскользнул между танцующими пирами ко мне.

– Извините, товарищ, но дама обещала этот танец мне! – строго сказал Космонавт.

Парень тут же узнал его и, по-дурацки отдав честь, втянулся в струнку, расплываясь в обожающей улыбке.

– Вы меня спасли, как Печорин княжну Мэри от пьяного капитана, – улыбнулась я.

– Это была моя любимая книга в детстве, – сказал Космонавт. – А вас, случайно, зовут не Мэри? – спросил он, с беспокойством поглядывая на танцующую супругу, которую хитрован Костя постоянно разворачивал спиной к нам.

– Именно так меня и зовут…

– Значит, это судьба… Мы обязательно должны снова увидеться. Когда, где? Вам можно позвонить? Скажите ваш номер, и я запомню его на всю жизнь. Говорите же, говорите, пока танец не кончился…

– Этот танец не скоро кончится, – улыбнулась я. Костя предупредил, что ребята будут играть минут двадцать нон стоп, танец за танцем без передышки.

– Так когда мы встретимся?

– Хотите сейчас?

– То есть?

– Прямо сейчас. Здесь.

– Не понимаю… Что вы имеете в виду? – смутился Космонавт. Я его понимаю – должно быть, я выглядела сумасшедшей…

– Ни о чем не спрашивайте. Только «да» или «нет»? Он украдкой посмотрел на спину своей жены и, облизав губы, сказал:

– Да.

– Я сейчас выйду в ту дверь, – сказала я, показывая ему на неприметную дверь, – а вы через пару минут идите туда же. За дверью я буду вас ждать.

– Да, но… – Он снова посмотрел на супругу.

– Никто и не заметит… – усмехнулась я. – В крайнем случае скажете, что вам стало плохо и вы выходили в туалет…

6

В коридоре он было набросился на меня с торопливыми, жадными поцелуями, но я прошептала:

– Не здесь… Пойдемте!

Вот тут-то он по-настоящему удивился и даже слегка испугался. Он понял, что дело гораздо серьезнее, чем то, на которое он сгоряча согласился.

– Куда? – не удержался от вопроса он.

– В космос… – улыбнулась я. – Ну что, поехали?

Отступать ему было некуда.

По дороге мы, к счастью, никого не встретили. Когда я открыла комнатку ключом, в глазах его снова мелькнул страх. Думаю, что перед настоящим полетом в космос он боялся меньше. Впрочем, он быстро взял себя в руки. Но когда я заперла за нами дверь, первый поцелуй мне пришлось сделать самой. И тут он словно с цепи сорвался.

Все было молча, быстро, яростно и восхитительно…

Прежде чем выпустить его из комнаты, я поправила ему галстук, пригладила взъерошенные волосы и сказала ласково: – Храбрый, сладкий ежик…

– Почему сладкий? – спросил он.

– Потому что с елки. Сверху блестящий, а внутри шоколадный…

– Забавно, – сказал он.

Он выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, и вышел из комнаты, забыв взять у меня телефон. А я ему не напомнила…

С тех пор я его видела только в киножурналах и по телевизору.

Смешно было бы думать, что это он написал то загадочное письмо, Какие сегодня у космонавтов дома, яхты? Их звездное время прошло. Мне думается, что это несправедливо.

Но кто сказал, что Россия – родина справедливости?

Двадцать Седьмой
(1964 г.)

Двадцать седьмым был Костя. Он так долго в шутку на поминал мне, что я ему должна разок, что когда однажды после концерта и дружеской пирушки мы оказались у меня дома, все и состоялось.

И как бы мы с ним ни храбрились, и ему и мне пришлось преодолевать некоторую неловкость. Все-таки нельзя это делать с друзьями, которых слишком хорошо знаешь.

Костю я сладким ежиком называла еще задолго до этой ночи. Но оттуда, где он вот уже несколько печальных лет, письма не доходят, даже если кому-то и вздумается порадовать друга весточкой…