Текст книги "Зверь в Ниене"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

– У Шивы, дорогой мой.

– Да, у Шивы… пожелай они только доказать, что ни в чем не виноваты. «С другой стороны, не имея оснований не согласиться с тем мнением, к которому, как нам видится, пришли господа присяжные в отношении того, что автором писем тысяча девятьсот третьего года был Эдалджи, мы, признавая его невиновность, обязаны вместе с тем отметить, что он в некоторой степени сам спровоцировал такое положение…» Нет, нет, нет, НЕТ.

– Артур, прошу тебя. Соседи подумают, что мы скандалим.

– Извини… Дело в том, что… а-а-ах, «Приложение номер один», да-да, петиции, причины, по которым Министерство внутренних дел вечно бездействует. «Приложение номер два», давай-ка посмотрим, как министерский царь Соломон выражает благодарность Комиссии. «Подробный, исчерпывающий доклад». Исчерпывающий! Целых четыре страницы, без единого упоминания Энсона и Ройдена Шарпа! Трескотня… спровоцировал такое положение… тра-та-та… принять сделанные выводы… однако… исключительное дело… еще бы… бессрочная дисквалификация… Ага, вижу, больше всего они боятся юридического сообщества, которое видит здесь грубейшую судебную ошибку со времен… со времен… да, значит, если они восстановят его в правах… тра-та-та… тра-та-та… всестороннее и самое пристальное внимание… полное оправдание.

– Полное оправдание, – повторяет Джин, поднимая голову.

Значит, победа за ними.

– Полное оправдание, – читает Джордж, видя, что в «Докладе» остается еще одно предложение.

– Полное оправдание, – повторяет Артур.

Последнее предложение они с Джорджем читают вместе. «Но я также заключаю, что данное дело не принадлежит к разряду требующих какого-либо возмещения или компенсации».

Джордж опускает «Доклад» и сжимает голову ладонями. Артур сардонически-похоронным тоном зачитывает подпись: «Остаюсь преданный Вам, Г. Дж. Гладстон».

– Артур, милый, к концу ты сильно заторопился. – Она еще не видела его в таком состоянии; это ее тревожит. Не хотелось бы ей, чтобы такие эмоции когда-нибудь обернулись против нее.

– На фасаде Министерства внутренних дел нужно сменить таблички. Вместо «Вход» и «Выход» написать «С одной стороны» и «С другой стороны».

– Артур, может быть, ты попробуешь выражаться не столь туманно и попросту объяснить мне, в чем тут смысл.

– Смысл в том… смысл в том, дорогая моя Джин, что это министерство, это правительство, эта страна, эта наша Англия открыли новое правовое понятие. В прежние времена человек считался либо виновным, либо невиновным. Если вина за тобой есть, то, следовательно, ты виновен, а если вины за тобой нет, то, следовательно, ты невиновен. Достаточно простой расклад, проверенный и испытанный на протяжении веков, усвоенный судьями, коллегиями присяжных и рядовыми гражданами. Но сегодня в английской юриспруденции появилось новое понятие: виновен и невиновен. Первопроходцем в этом направлении стал Джордж Эдалджи. Единственный человек, полностью оправданный как не совершавший вмененного ему преступления и в то же время вполне заслуженно отсидевший три года в каторжной тюрьме.

– Выходит, это компромисс?

– Компромисс! Ничуть не бывало, это ханжество. То, в чем более всего преуспела наша страна. Отшлифованное многовековым опытом бюрократов и политиков. Теперь имя ему – «Доклад правительственной комиссии». Имя ему – «Трескотня», имя ему…

– Артур, раскури трубку.

– Ни за что. Как-то раз я застукал одного субъекта, курившего в присутствии дамы. Я выхватил трубку прямо у него изо рта, переломил пополам и швырнул обломки ему под ноги.

– Но мистер Эдалджи сможет вернуться к профессии солиситора?

– Сможет. И каждый потенциальный клиент, способный читать газеты, будет думать, что ему предлагает свои услуги какой-то ненормальный, вздумавший рассылать подметные письма, дабы обвинить самого себя в гнусном преступлении, к коему он, даже по мнению министра внутренних дел, а также двоюродного брата достославного Энсона, совершенно непричастен.

– Но это, быть может, забудется. Ты сам сказал: они зарывают в землю дурные вести, публикуя их в предпраздничный день. Так что у многих, вероятно, отложится в памяти лишь то, что мистер Эдалджи полностью оправдан.

– Коль скоро за это дело взялся я, такого не произойдет.

– Хочешь сказать, ты намерен пойти дальше?

– Им от меня так просто не отделаться. Я не допущу, чтобы такое сошло им с рук. Я дал слово Джорджу. Я дал слово тебе.

– Нет, Артур. Ты просто объяснил, что именно намереваешься сделать, и ты это сделал: добился для Джорджа полного оправдания и возможности вернуться к работе, а это, по словам его матери, единственное, к чему он стремился. Это большой успех, Артур.

– Джин, умоляю, не будь такой разумной.

– Ты хочешь, чтобы я стала неразумной?

– Только через мой труп.

– А с другой стороны? – поддразнивает его Джин.

– С тобой, – отвечает Артур, – другой стороны быть не может. Есть только одна сторона. Причем очень простая. И это единственное, что в моей жизни оказалось простым. Наконец. В кои-то веки.

Джорджа никто не утешает, никто не поддразнивает, никто не избавляет от бесконечного перекатывания в голове одних и тех же слов: человек «упрямый и злонамеренный, который позволяет себе недопустимые выходки, делая вид, что знает то, чего знать не может, с тем чтобы направить полицию по ложному пути, усложнив и без того чрезвычайно сложное расследование». Вот суждение, представленное обеим палатам парламента и Его Королевскому Величеству.

В тот же вечер некий представитель прессы обратился к Джорджу за комментариями по поводу доклада комиссии. Джордж заявил, что «глубоко разочарован результатом». Охарактеризовав доклад как «только первый шаг в верном направлении», он назвал все попытки приписать ему авторство писем Грейторекса «клеветническими и оскорбительными… беспочвенными инсинуациями, с которыми нельзя мириться до полного их опровержения и принесения извинений». Далее, «никакой компенсации не предложено. Признание судебной ошибки с необходимостью предполагает компенсацию за три года отбытого тюремного заключения. Я этого так не оставлю. Я потребую компенсации за причиненный мне вред».

Артур написал в «Дейли телеграф», назвав позицию комиссии «совершенно нелогичной и несостоятельной». Можно ли вообразить нечто более подлое и более неанглийское, вопрошал он, чем полное оправдание без возмещения ущерба? Он вызывался «за полчаса» продемонстрировать, что те анонимные письма не могли быть написаны Джорджем Эдалджи. Считая несправедливым перекладывать выплату компенсации для Джорджа Эдалджи на плечи налогоплательщиков, он предлагал, «чтобы соответствующая сумма была взыскана в равных долях с полиции Стаффордшира, суда квартальных сессий и Министерства внутренних дел – трех инстанций, которые равно повинны в этом фиаско».

Написал в «Дейли телеграф» и викарий Грейт-Уэрли, отметивший, что сами присяжные не вынесли суждения об авторстве тех писем и что все ложные выводы остаются на совести сэра Реджинальда Харди, который проявил «опрометчивость и нелогичность», когда заявил присяжным, что «написавший эти письма и есть тот, кто совершил преступление». Один видный судейский адвокат, присутствовавший на процессе, назвал заключительную речь председателя «прискорбным выступлением». Викарий указал, что и полиция, и Министерство внутренних дел обошлись с его сыном «в высшей степени возмутительно и бессердечно». О поведении и выводах министра внутренних дел и членов его комиссии: «Возможно, это дипломатия, государственная мудрость, но, будь он сыном английского сквайра или английского аристократа, они бы с ним так не поступили».

Высказал неудовлетворенность «Докладом» и капитан Энсон. В интервью стаффордской «Сентинел» он ответил на критику, задевшую «честь полицейского мундира». В ходе идентификации так называемых «противоречивых показаний» он просто-напросто обнаружил непонимание сущности оперативных действий. Помимо всего прочего, «неправда», что полицейские исходили из презумпции виновности Эдалджи. Напротив, Эдалджи попал под подозрение «лишь через несколько месяцев» после начала злодеяний. «В число возможных подозреваемых входили различные лица», которые постепенно отсеивались. И лишь на заключительном этапе «все подозрения сошлись на Эдалджи вследствие его пресловутой манеры скитаться по округе в темное время суток».

Это интервью процитировала «Дейли телеграф», которой Джордж в своем письме дал отпор. «Шаткие основания», на которых базировалось сфабрикованное против него дело, теперь стали явными. Что же касается фактов, он «никогда и ни под каким видом не „скитался по округе“ в ночное время» и, за исключением тех случаев, когда позже обычного возвращался из Бирмингема или посещал какое-либо местное празднество, «неизменно приходил домой около половины десятого вечера». В округе нет ни одного человека, которого с меньшей вероятностью можно бы встретить на улице в ночное время, а полицейские, очевидно, восприняли всерьез чью-то неудачную шутку. Далее, будь у него манера появляться на улицах в позднее время суток, об этом знал бы «многочисленный отряд» патрульных полицейских.

После Троицы и Духова дня установилась не по сезону холодная погода. Во время мотогонок трагически погиб сын миллионера, управлявший автомобилем в двести лошадиных сил. Наследники зарубежных престолов прибыли в Мадрид по случаю крестин инфанта. В Безье бунтуют виноградари: местная ратуша разграблена и сожжена крестьянами. И ни слова, причем уже много лет, о мисс Хикмен, женщине-хирурге.

Сэр Артур предложил взять на себя, полностью или частично, любые издержки, если Джордж надумает вчинить иск о диффамации капитану Энсону, министру внутренних дел или членам комиссии Гладстона. Джордж, сызнова выразив свою признательность, вежливо отказался. Некоторое возмещение ущерба ему уже выплачено заботами сэра Артура, благодаря его целеустремленности, самоотверженным усилиям, логике и склонности поднимать шум. Но шум, подумал про себя Джордж, не лучший способ достижения целей. Не от всякого жара бывает свет, не от всякого шума – движение. «Дейли телеграф» призывает к открытому рассмотрению всех аспектов дела; с точки зрения Джорджа, этого сейчас и нужно добиваться. Кроме того, газета начала кампанию по сбору средств в его пользу.

Артур между тем продолжал свою собственную кампанию. Никто не заинтересовался его предложением «за полчаса» продемонстрировать непричастность Эдалджи к написанию тех писем – даже Гладстон, публично заявивший обратное. Поэтому Артур вознамерился самолично доказать это Гладстону, членам комиссии, Энсону, Гаррину и всем читателям «Дейли телеграф». Этой теме он посвятил три пространные статьи со множеством собственноручных иллюстраций. Он показал, из чего видно, что письма определенно написал человек «совершенно иного круга», нежели Эдалджи: «сквернослов, грубиян, не знающий ни грамматики, ни приличий». Кроме того, Артур заявил, что Комиссия Гладстона уязвила его лично: в ее докладе «не содержится ни слова, которое позволило бы мне заключить, что мои доказательства приняты во внимание». Относительно зрения Эдалджи комиссия процитировала мнение «тюремного врача, фамилия которого не разглашается», оставив без внимания представленные Артуром заключения пятнадцати экспертов, «в числе которых ведущие окулисты страны». Члены комиссии просто-напросто включили себя в «длинный список полицейских, официальных лиц и политических деятелей», которые должны «смиренно извиниться перед этим человеком за ненадлежащее обхождение». Но пока не принесены такие извинения и не выплачена компенсация, «никакое взаимное украшательство хвалебной лакировкой никогда их не отчистит».

В течение мая и июня в парламенте непрерывно задавались вопросы. Сэр Гилберт Паркер поинтересовался, есть ли прецеденты невыплаты компенсации необоснованно осужденному и впоследствии полностью оправданному лицу. Мистер Гладстон: «Аналогичные случаи мне неизвестны». Мистер Эшли пожелал узнать, считает ли министр внутренних дел, что Джордж Эдалджи невиновен. Мистер Гладстон: «С моей точки зрения, задавать мне такой вопрос едва ли уместно. Он касается сугубо личного мнения». Мистер Пайк Пиз спросил, какую характеристику получил мистер Эдалджи в местах лишения свободы. Мистер Гладстон: «Положительную». Мистер Митчелл-Томпсон попросил министра внутренних дел назначить новое исследование почерка. Мистер Гладстон ответил отказом. Капитан Крейг попросил предоставить парламенту для ознакомления какие-либо записи, сделанные в ходе процесса для использования в суде. Мистер Гладстон ответил отказом. Мистер Ф. Э. Смит спросил, верно ли, что мистер Эдалджи уже получил бы компенсацию, если бы не сомнения насчет его авторства писем. Мистер Гладстон: «К сожалению, ответа на этот вопрос у меня нет». Мистер Эшли спросил, почему этого человека выпустили на свободу, если его невиновность доказана не полностью. Мистер Гладстон: «Вообще говоря, это вопрос не по адресу. Решение об освобождении принимал мой предшественник; впрочем, с его мнением я согласен». Мистер Хармуд-Баннер попросил огласить подробности сходных нападений на домашний скот, совершенных в период тюремного заключения Джорджа Эдалджи. Мистер Гладстон ответил, что в районе Грейт-Уэрли таковых было три: в сентябре тысяча девятьсот третьего, в ноябре тысяча девятьсот третьего и в марте тысяча девятьсот четвертого. Мистер Ф. Э. Смит спросил, в каком количестве случаев и в каком объеме за последние двадцать лет выплачивалась компенсация после признания судебного решения неудовлетворительным. Мистер Гладстон ответил, что за истекшие двадцать лет таких случаев зафиксировано двенадцать, причем в двух случаях суммы выплат были значительными: «В первом случае выплата составила пять тысяч фунтов стерлингов, а во втором сумма в тысячу шестьсот фунтов стерлингов была разделена между двумя лицами. В остальных десяти случаях размер выплат варьировался от одного фунта до сорока». Мистер Пайк спросил, во всех ли упомянутых случаях имело место полное оправдание. Мистер Гладстон: «Я не уверен». Капитан Фейбер попросил напечатать все полицейские отчеты и донесения, поступившие в министерство в связи с делом Эдалджи. Мистер Гладстон ответил отказом. И наконец, двадцать седьмого июня мистер Винсент Кеннеди спросил: «Эдалджи подвергается такому обращению из-за того, что он не англичанин?» Согласно протоколам парламентских заседаний, «[ответа нет]».

Артуру продолжали поступать анонимные письма и открытки с бранью; письма – в грубых желтых конвертах, заклеенных полосками гербовой бумаги. На всех стоял штемпель «Лондон С.-З.», но характер сгибов и помятостей указывал, что эти документы, по всей видимости, до отправки перевозились отдельно от конвертов – возможно, даже в чьем-то кармане, например контролера или проводника, – из центральных графств в Лондон. Артур объявил награду в двадцать фунтов за помощь в установлении личности автора.

Он обратился к министру внутренних дел и его заместителю мистеру Блэквеллу с просьбой о дополнительной беседе. В газету «Дейли телеграф» Артур сообщил, что приняли его «учтиво», но «с ледяным отсутствием сопереживания». А затем они «неприкрыто заняли сторону опорочивших себя должностных лиц» и создали вокруг него «атмосферу враждебности». Впоследствии лед не растаял и атмосфера не переменилась; правительственные чиновники выразили сожаление, что будут слишком заняты государственными делами, чтобы впредь уделять время сэру Артуру Конан Дойлу.

Объединенное юридическое общество проголосовало за возвращение Джорджу Эдалджи официального допуска к работе.

Газета «Дейли телеграф» произвела выплату собранных средств в сумме примерно трехсот фунтов стерлингов.

После этого, в отсутствие развития событий, новых разногласий, исков о диффамации, правительственных действий, дальнейших вопросов членов парламента к правительству, открытых разбирательств, извинений и компенсаций, сообщения в прессе почти иссякли.

Джин говорит Артуру:

– А ведь мы можем еще кое-что сделать для твоего друга.

– Что именно, дорогая моя?

– Мы можем пригласить его на нашу свадьбу.

От такого предложения Артур совсем смешался.

– Но мне казалось, мы решили позвать только родственников и ближайших друзей?

– То – венчание, Артур. А потом еще будет прием.

Неофициальный англичанин смотрит на свою неофициальную невесту.

– Тебе еще никто не говорил, что ты не только самая обворожительная из женщин, но и необычайно мудрая и куда более прозорливая в отношении правильного и необходимого, чем жалкий недотепа, которого ты берешь в мужья?

– Я буду рядом с тобой, Артур, всегда рядом. Чтобы смотреть в одном направлении. А каково оно – не столь важно.

Джордж и Артур

Когда лето стало близиться к концу и разговоры перешли на крикет и индийский кризис; когда Скотленд-Ярд перестал требовать от Джорджа ежемесячных заказных писем с подтверждением его местожительства; когда Министерство внутренних дел как в рот воды набрало, а неутомимый мистер Йелвертон и тот не выдвинул новых планов; когда Джорджу поступило уведомление, что ему предоставляется офис в доме номер два по Мекленбург-стрит вплоть до найма им собственной конторы, а послания сэра Артура ужались до кратких ободряющих или негодующих записок; когда отец Джорджа смог, как прежде, полностью посвятить себя окормлению прихода, а мать со спокойной душой оставила старшего сына и единственную дочь на попечение друг друга; когда капитан, достопочтенный Джордж Энсон, не заявил о возобновлении следствия по делу о Грейт-Уэрлийских Изуверствах, притом что официального изувера теперь не было; когда Джордж вновь научился читать газеты, не перескакивая с одной публикации на другую в поисках своей фамилии; когда близ Уэрли было покалечено еще одно животное, однако интерес уже медленно, но верно шел на убыль, и даже анониму наскучило сквернословить, – Джордж понял, что по его делу вынесен окончательный, официальный и, похоже, бесповоротный вердикт.

Невиновен и вместе с тем виновен – так заявила комиссия Гладстона, и так же заявило британское правительство устами своего министра внутренних дел. Невиновен и вместе с тем виновен. Невиновен и вместе с тем упрям и злонамерен. Невиновен, но совершает недопустимые выходки. Невиновен, но умышленно вмешивается в надлежащие следственные действия полицейских. Невиновен, но сам навлекает на себя беды. Невиновен, но извинения не заслуживает. Невиновен, но полностью заслужил три года каторжной тюрьмы.

Но это был не единственный вердикт. Пресса большей частью встала на сторону Джорджа: «Дейли телеграф» назвала позицию Комиссии и министра внутренних дел «слабой, нелогичной и малоубедительной». Общественное мнение, насколько он мог судить, сводилось к тому, что с ним «ни на одном этапе не вели честную игру». Члены юридического сообщества в большинстве своем его поддерживали. Наконец, один из величайших писателей эпохи многократно во всеуслышание заявлял о его невиновности. Суждено ли было этим вердиктам когда-нибудь перевесить официальный? Ко всему прочему, Джордж стремился более широко смотреть на свое дело и его уроки. Если от полицейских нельзя ожидать лучшей подготовленности, а от свидетелей – большей честности, то нужно хотя бы усовершенствовать судебные учреждения, где проверяются их слова. Его дело и другие дела подобного рода не должны рассматриваться под началом председателя, не имеющего юридического образования; требуется повысить квалификацию судейского корпуса. Даже суд квартальных сессий и выездные суды можно заставить работать лучше, но для этого все же необходимо обращение к более блестящим и мудрым юридическим умам, иными словами – в апелляционный суд. Это же абсурд: чтобы опротестовать ошибочный приговор, как в его случае, существует единственный способ: направить петицию в Министерство внутренних дел, где она затеряется среди сотен, нет, тысяч других, поступающих ежегодно, главным образом из тюрем Его Величества, от явно виновных заключенных, которым больше нечего делать, кроме как строчить прошения на имя министра. Само собой разумеется, безосновательные и фривольные прошения, направляемые в любой вновь созданный судебный орган, должны отсеиваться, но те, которые указывают на серьезное противоречие закону или истине либо на предвзятость или некомпетентность суда более низкой инстанции, должны приводить к направлению дела на пересмотр в суде более высокой инстанции.

Отец Джорджа в различных обстоятельствах давал ему понять, что страдания служат высокой цели. У Джорджа никогда не возникало желания стать мучеником, и все же никакого христианского объяснения своих мытарств он не находил. Но дело Бека вкупе с делом Эдалджи вызвало значительное волнение среди представителей его профессии, и все указывало на то, что его вполне могли объявить мучеником, пусть и простого, сугубо практического толка: мученика от юриспруденции, чьи страдания привели к совершенствованию всей системы отправления правосудия. Ничто, по мнению Джорджа, не могло бы искупить трех лет жизни, украденных у него в Льюисе и Портленде, и годичного чистилища после освобождения, и все же: можно ведь было увидеть некое утешение в том, что жуткое крушение его жизни в конечном счете пошло во благо его профессии?

С оглядкой, будто ловя себя на греховной гордыне, Джордж начал рисовать в своем воображении учебник юриспруденции, написанный лет через сто. «Создание Апелляционного суда было обусловлено многочисленными случаями судебных ошибок, вызывавших неудовлетворенность в обществе. Не последнее место среди них занимало дело Эдалджи, подробностями которого сейчас можно пренебречь, но которое – попутно укажем – примечательно тем, что жертвой судебной ошибки в данном случае оказался автор пособия «Железнодорожное право для „человека из поезда“» – одного из первых изданий, внесших ясность в эту достаточно запутанную область правоведения и до сих пор остающимся…» Это не самая плохая судьба, решил Джордж: остаться примечанием к истории права.

Однажды утром на его адрес доставили продолговатую вертикальную карточку с серебристым гравированным текстом, имитирующим рукописный:

Мистер и миссис Лекки

имеют честь пригласить

мистера Джорджа Эдалджи

на прием по случаю бракосочетания их дочери, Джин, и сэра Артура Конан Дойла,

который состоится в Белом зале отеля «Метрополь»

в среду 18 сентября в 14:45.

Глиб-хаус, Блэкхит

Просьба подтвердить Ваше присутствие

Джордж был невыразимо тронут. Поставив карточку на каминную полку, он тут же написал ответ. Как Объединенное юридическое общество ранее вернуло его в профессию, так и сэр Артур теперь вернул его в человеческое общество. Не то чтобы у него были какие-то светские амбиции – во всяком случае, так высоко он не метил, но в этом приглашении ему виделся благородный и символичный жест по отношению к тому, кто еще год назад в Портлендской тюрьме, чтобы не лишиться рассудка, читал Тобайаса Смоллета. Джордж долго ломал голову над свадебным подарком и в конце концов остановил свой выбор на однотомниках Шекспира и Теннисона в элегантных переплетах.

Артур намерен пустить всех опостылевших журналистов по ложному следу. Никакие объявления о месте их с Джин венчания не публикуются; предсвадебный ужин в ресторане «Гэйети» проходит без лишнего шума; полосатый тент у вестминстерской церкви Святой Маргариты натягивают в последнюю минуту. В этом дремотном, умытом солнцем уголке близ аббатства собирается лишь кучка случайных прохожих, чтобы посмотреть, кто это надумал венчаться в скромную среду, а не в картинную субботу.

На Артуре сюртук и белый жилет; в петлице крупная белая гардения. Его брат Иннес, получивший краткосрочный отпуск в дни осенних маневров, нервничает, оказавшись в роли шафера. Проводить венчание будет Сирил Энджелл, муж Додо, самой младшей из сестер Артура. Матушка, недавно отметившая семидесятилетие, приехала в сером парчовом наряде; Конни и Уилли уже здесь, и Лотти, и Ида, и Кингсли, и Мэри. Мечта Артура собрать вокруг себя всю семью под одной крышей так и не сбылась, но здесь они ненадолго оказались вместе. И в кои-то веки мистер Уоллер отсутствует.

Алтарь украшен стройными пальмами; у их основания – композиции из белых цветов. Служба ограничится хоровым пением, и Джин с позволения Артура, который по воскресеньям оказывает предпочтение гольфу, а не церкви, сама выбрала гимны: «Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних»[7]7
  Псалом 148 из 20 кафизмы.


[Закрыть] и «Любовь чиста и мысли неподвластна». Стоя в первом ряду, Артур вспоминает последнее, что слышал от Джин: «Я не заставлю тебя ждать, Артур. Я и отца уже решительно предупредила». Некоторые сказали бы, что для тех, кто ждал друг друга десять лет, лишние десять-двадцать минут разницы не сделают, а, наоборот, придадут этому событию эффектности. Но Джин, к восхищению Артура, напрочь лишена псевдотрогательного кокетства невесты. Венчание назначено на без четверти два; значит, она появится в церкви без четверти два. В этом, думает он, заложена прочная основа брака. Глядя на алтарь, он размышляет о том, что не всегда понимает женщин, но отличает тех, кто играет в открытую, от тех, кто финтит.

Ровно в тринадцать сорок пять появляется Джин Лекки под руку с отцом. У входа ее встречают подружки невесты: Лили Лоудер-Саймондс, не чуждая спиритуализму, и Лесли Роуз. Шлейф невесты несет юный Брэнсфорд Энджелл, сын Сирила и Додо, одетый в кремово-голубой шелковый костюм придворного пажа. Полуевропейского фасона платье Джин, из шелковых испанских кружев цвета слоновой кости, приталенное спереди в стиле «принцесс», по линиям кроя изысканно расшито жемчугом. Чехол – из серебристой парчи; шлейф, с оборкой из белого крепдешина, ниспадает от шифонового узла любви, схваченного белой кожаной подковкой; под фатой – венок из флердоранжа.

Артур почти ничего этого не замечает, когда Джин останавливается подле него. В женских нарядах он не силен, а потому его вполне устраивает примета, что жених не должен видеть подвенечного платья, пока оно не вплывет в церковь на его избраннице. Он понимает, что Джин чертовски хороша, а в остальном отмечает лишь нечто кремово-жемчужное, с длинным шлейфом. Но истина заключается в том, что он был бы не менее счастлив видеть ее в костюме для верховой езды. Жених отвечает страстно; невеста – едва слышно.

Парадная лестница отеля «Метрополь» ведет в Белый зал. Шлейф становится изрядной помехой; подружки невесты и маленький Брэнсфорд беспрестанно путаются под ногами, и Артур теряет терпение. Он отрывает невесту от пола и с нею на руках без усилий поднимается по ступеням. Вдыхая запах флердоранжа, он чувствует, как ему в щеку впечатываются жемчужины, и впервые за этот день слышит тихий смех невесты. От подножья лестницы раздаются одобрительные возгласы тех, кто был в церкви, а с верхней площадки – ответные возгласы приглашенных на банкет.

Джорджу сильно не по себе оттого, что он не знаком здесь ни с кем, кроме сэра Артура (да и с тем встречался ровно два раза) и невесты, которая однажды коротко пожала ему руку в Гранд-отеле на Черинг-Кросс-роуд. Сомнительно, что среди приглашенных окажется мистер Йелвертон, а Гарри Чарльзуорт – тем более. Передав распорядителю свой подарок, он отказался от алкогольных напитков, хотя все остальные стоят с бокалами. Он обводит взглядом зал: у длинного фуршетного стола хлопочут повара в белых колпаках, оркестр «Метрополя» настраивает инструменты, кругом высокие пальмы в папоротниках и живых гирляндах, с купами белых цветов у основания. Белыми цветами украшены и небольшие столики, расставленные вдоль стен зала.

К удивлению – и немалому облегчению – Джорджа, его узнают и приветствуют гости, подходят, обращаются почти как к старому знакомому. Альфред Вуд, представившись, рассказывает, как ездил в приход Уэрли, где имел искреннее удовольствие познакомиться с родными Джорджа. Мистер Джером, писатель-юморист, поздравляет его с победой в битве за справедливость, знакомит с мисс Джером и указывает на других знаменитостей: вот там – Дж. М. Барри, дальше Брэм Стокер, дальше Макс Пембертон. Подходит, чтобы пожать руку Джорджу, и мистер Гилберт Паркер, не раз загонявший в тупик министра внутренних дел в Палате общин. Джорджу ясно, что все обходятся с ним как с человеком, пострадавшим от вопиющей несправедливости; никто не косится на него как на автора серии безумных, непотребных писем. В открытую собеседники ничего не говорят, а просто подразумевают, что он из тех, кто обычно воспринимает жизнь так же, как обычно воспринимают ее они сами.

Под негромкие звуки оркестра в зал вносят три корзины с телеграммами и каблограммами; их распечатывает и читает вслух брат сэра Артура. Предлагается угощение, шампанское льется рекой – Джордж такого в жизни не видел; произносятся спичи и тосты, а когда наконец слово берет жених, его слова искрятся у Джорджа в мозгу не хуже пузырьков шампанского и кружат ему голову приятным волнением.

– …в такой день я счастлив представить находящегося среди нас моего молодого друга Джорджа Эдалджи. Его присутствие вызывает у меня особую гордость…

Джордж, видя обращенные к нему лица, расцветающие улыбками, и приподнятые бокалы, не знает, куда глаза девать, но понимает, что оно и не важно.

Под радостные вопли собравшихся жених с невестой делают традиционный тур вальса, а потом начинают циркулировать среди гостей, сначала вдвоем, затем по отдельности. Джордж оказывается возле мистера Вуда, прижавшегося спиной к пальме и по колено в папоротниках.

– Сэр Артур всегда советует не высовываться, – говорит он, подмигивая.

Они вместе разглядывают толпу.

– Счастливый день, – замечает Джордж.

– И конец очень долгого пути, – отвечает мистер Вуд.

Джордж не знает, как реагировать на эту фразу, и ограничивается согласным кивком.

– Вы давно служите у сэра Артура?

– Саутси, Норвуд, Хайндхед. Наверное, «дальше – Тимбукту».

– Неужели? – удивляется Джордж. – Там планируется медовый месяц?

Мистер Вуд хмурится, будто не улавливая смысла, и прихлебывает шампанское.

– Как я понимаю, вы теоретически не возражали бы против женитьбы. Сэр Артур считает, что жениться необходимо прак-ти-че-ски. – Последнее слово он произносит отрывисто, по слогам и отчего-то сам забавляется. – Или я говорю банальности?

Такой поворот беседы тревожит и немного смущает Джорджа. Мистер Вуд указательным пальцем потирает крыло носа.

– Сестра ваша – тихоня, – добавляет он. – Спасовала перед двумя доморощенными сыщиками-консультантами.

– Мод?

– Да-да, именно так ее зовут. Славная девушка. А что тихая – это не беда. Я-то сам жениться не собираюсь, ни теоретически, ни прак-ти-че-ски. – Он улыбается сам себе. По мнению Джорджа, мистер Вуд старается вести себя не столько желчно, сколько игриво; впрочем, можно предположить, что он слегка навеселе. – Суета сует, я считаю. А расходы какие. – Мистер Вуд обводит бокалом оркестр, цветы, официантов; один из последних истолковывает этот жест как побуждение к действию и наполняет его бокал.