Текст книги "Зверь в Ниене"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Священник вопросительно посмотрел на жену.

– Выборы, – подсказала она.

– Да, правильно. Я не раз предоставлял здание воскресной школы для политических собраний. Либералам трудно было найти помещение. А поскольку я и сам принадлежу к Либеральной партии… от ряда консервативно настроенных прихожан стали поступать жалобы.

– А нечто большее, чем жалобы?

– Один-два человека перестали посещать церковь Святого Марка, это правда.

– И тем не менее вы продолжали сдавать помещение в аренду?

– Конечно. Но не хотелось бы преувеличивать. Я говорю о протестах, пусть резких, но цивилизованных. Я не говорю об угрозах.

Сэра Артура подкупает в речах викария точность выражений, равно как и всякое отсутствие жалости к себе. Он и у Джорджа замечал те же свойства.

– Капитан Энсон как-то связан с этими событиями?

– Энсон? Нет, это было делом сугубо местного калибра. Он вступил позже. Я отложил его письма, чтобы вам показать.

Артур подробно расспросил домочадцев о том, что происходило с ними с августа по октябрь 1903 года, высматривая любые неувязки, упущенные подробности или противоречивые свидетельства.

– Задним числом отмечу: жаль, что вы не указали инспектору Кэмпбеллу и его молодчикам на дверь, узнав об отсутствии у них ордера на обыск. Успели бы подготовиться к их возвращению, вызвать адвоката.

– Но так поступают виновные. Нам нечего было скрывать. Мы знали, что Джордж невиновен. И думали, что скорейшее завершение обыска позволит полицейским без промедления направить свои силы в более разумное русло. Во всяком случае, инспектор Кэмпбелл и его молодчики держались вполне корректно.

Но не все время, подумал Артур. В его понимании дела образовалась какая-то нестыковка, связанная с тем полицейским нашествием.

– Сэр Артур, – заговорила миссис Эдалджи, подтянутая, седая, тихая. – Вы разрешите сказать вам две вещи? Во-первых, до чего же приятно вновь слышать в этих краях шотландские интонации. Причем эдинбургские – правильно я понимаю?

– Совершенно верно, мэм.

– А во-вторых, это некоторые подробности, касающиеся моего сына. Вы ведь встречались с Джорджем.

– Он произвел на меня большое впечатление. После трех лет в Льюисе и Портленде немногим удается сохранить душевные и физические силы. Ваш сын делает вам честь.

Миссис Эдалджи коротко улыбнулась этой похвале.

– Более всего Джордж мечтает вернуться к работе поверенного. Он всегда к ней стремился. В каком-то смысле ему сейчас тяжелее, чем в тюрьме. Там, по крайней мере, все было ясно. А нынешнее положение для него равносильно чистилищу. Пока с его имени не смыто пятно, Объединенное юридическое общество не вправе предоставить ему допуск.

Ничто не могло бы подхлестнуть Артура сильнее, чем эта мольба в мягком голосе пожилой шотландки.

– Будьте уверены, мэм, я наделаю много шуму. Я устрою всеобщий переполох. Кое у кого пропадет сон еще до того, как я с ними разберусь.

Но миссис Эдалджи, судя по всему, ожидала совсем иного обещания.

– Надеюсь, сэр Артур. Мы вам очень признательны. Но сейчас я говорю о другом. Джордж, как вы заметили, мальчик… точнее, молодой человек… достаточно стойкий. Нас с мужем, честно сказать, такая стойкость удивила. Мы думали, он окажется слабее. Он собирается побороть эту несправедливость. Большего ему не нужно. К известности он не стремится. Не рвется отстаивать какую-либо идею. Или представлять конкретную позицию. Он хочет вернуться к работе. Он хочет вести обыкновенную жизнь.

– Он хочет жениться, – вставила дочь викария, до сих пор не проронившая ни слова.

– Мод! – Викария это скорее ошарашило, нежели возмутило. – Как же так? С каких это пор? Шарлотта… тебе что-нибудь известно?

– Отец, не тревожься. Я имею в виду, что у него есть намерение жениться, теоретически.

– Жениться теоретически, – повторил викарий. – Как по-вашему, сэр Артур, такое возможно?

– Лично я, – со смешком отозвался Артур, – был женат только практически. Это единственный понятный мне статус; другого порекомендовать не могу.

– В таком случае, – здесь викарий впервые улыбнулся, – придется нам запретить Джорджу жениться теоретически.

По возвращении в отель «Империал фэмили» Артур и его секретарь поужинали позже обычного, а затем удалились в безлюдный курительный салон. Артур разжег трубку и понаблюдал, как Вуд раскуривает какую-то низкосортную папиросу.

– Прекрасная семья, – сказал сэр Артур. – Скромная, достойная.

– Да, в самом деле.

Под воздействием слов миссис Эдалджи у Артура возникло неожиданное подозрение. Что, если их приезд спровоцирует новую волну травли? В конце-то концов, Сатана – даже Бог Сатана – никуда не делся: он по-прежнему близко, точит и свое перо, и кривое режущее оружие с вогнутыми краями. Бог Сатана: какую же отталкивающую форму принимают извращения официальной религии, когда начинается ее необратимый упадок. Чем скорее будет сметено все здание, тем лучше.

– Вуди, ты позволишь мне использовать тебя как образцового слушателя? – (Ответа не требовалось, и секретарь это понимал.) – В этом деле, которое до сих пор остается для меня неясным, есть три аспекта. Это, так сказать, пропуски, которые необходимо заполнить. Вопрос первый: почему Энсон взъелся на Джорджа Эдалджи. Ты видел письма, направленные им викарию. В них он угрожает школьнику каторжными работами.

– Да, в самом деле.

– Это человек с положением. Я изучил его биографию. Второй сын ныне покойного второго графа Личфилда, военачальника Королевской артиллерии. С восемьдесят восьмого года – главный констебль графства. С какой стати человек его ранга будет писать такие письма?

Вуд только прочистил горло.

– Ну же?

– Я не следователь, сэр Артур. Мне доводилось слышать, как вы говорите: в ходе расследования необходимо устранить невозможное, тогда в остатке, скорее всего, окажется пусть невероятная, но истина.

– К сожалению, это придумал не я. Но готов подписаться под каждым словом.

– Вот потому-то из меня никогда не выйдет следователя. Если мне задают вопрос, я просто ищу очевидный ответ.

– И каков же будет твой очевидный ответ на вопрос о капитане Энсоне и Джордже Эдалджи?

– Что капитан не любит людей с другим цветом кожи.

– Ну, это слишком уж очевидно, Альфред. Настолько очевидно, что не может быть правдой. При всех своих недостатках Энсон – английский джентльмен и главный констебль графства.

– Говорю же вам: следователь из меня никакой.

– Погоди, зачем же так сразу отступаться? Давай-ка посмотрим, как ты заполнишь пропуск номер два. Вопрос такой. Если не брать в расчет давний эпизод со служанкой, травля семьи Эдалджи велась в два этапа. Первый длится с тысяча восемьсот девяносто второго года по начало девяносто шестого. События зашли далеко и постоянно нагнетались. И вдруг все прекращается. Целых семь лет ничего больше не происходит. Потом все начинается сызнова; тогда-то и вспорото брюхо первой лошади. Февраль тысяча девятьсот третьего. Зачем потребовался этот промежуток, вот чего я не могу понять. Зачем потребовался этот промежуток? Что скажете, следователь Вуд?

Эта игра секретарю не по душе; такое впечатление, что ведется она с единственной целью – его посрамить.

– Возможно, инициатора там не было.

– Где?

– В Уэрли.

– А куда же он делся?

– Отсутствовал.

– И где находился?

– Право, не знаю, сэр Артур. Быть может, в тюрьме сидел. Или в Бирмингеме работал. Или уходил в море.

– Сомневаюсь. Опять же, это чересчур очевидно. Сельчане бы заметили. Начались бы пересуды.

– Семейство Эдалджи, по собственному утверждению, к пересудам не прислушивается.

– Хм. Надо проверить, прислушивается ли к ним Гарри Чарльзуорт. Итак, третий аспект, который мне неясен, – это волоски на одежде. Будь у нас возможность исключить очевидное…

– Спасибо, сэр Артур.

– Ох, ради всего святого, Вуди, только без обид. Ты для меня слишком ценен, чтобы обижаться.

Вуд подумал, что не зря всегда сочувствовал такому персонажу, как доктор Ватсон.

– Так в чем заключается проблема, сэр Артур?

– Проблема заключается в следующем. Полицейские, осмотрев одежду Джорджа в доме викария, сказали, что на ней есть волоски. Сам викарий, его жена и дочь, осмотрев одежду Джорджа, сказали, что никаких волосков на ней нет. Судебно-медицинский эксперт доктор Баттер – а судебно-медицинские эксперты, по моим сведениям, народ чрезвычайно дотошный – в своем заключении написал, что обнаружил двадцать девять волосков, «сходных по длине, цвету и структуре» с волосками изувеченного пони. Здесь налицо явное противоречие. Выходит, Эдалджи в один голос лжесвидетельствовали, чтобы выгородить Джорджа? По всей вероятности, из этого исходили присяжные. А объяснения Джорджа сводились к тому, что он мог прислониться к воротам какого-нибудь выпаса, где есть загон для коров. Неудивительно, что присяжные ему не поверили. Это больше похоже на паническую отговорку, чем на описание событий. А кроме того, это оставляет родных в положении лжесвидетелей. Если бы к его одежде и впрямь прилипли волоски, мыслимо ли было их не увидеть?

Вуд призадумался. С момента его поступления на службу сэр Артур возлагал на него все новые функции. Секретарь, переписчик, имитатор подписи, помощник автомобилиста, партнер по гольфу, соперник-бильярдист; а отныне еще и образцовый слушатель, изрекатель очевидного. Причем готовый к насмешкам. Что ж, так тому и быть.

– Если при осмотре одежды семьей Эдалджи волосков на куртке не было…

– Так-так…

– И если им неоткуда было взяться, поскольку Джордж не прислонялся ни к каким воротам…

– Так-так…

– Значит, они прилипли к одежде после.

– После чего?

– После того, как одежду изъяли из дома викария.

– По-твоему, их налепил доктор Баттер?

– Нет. Не знаю. Но если вам нужен очевидный ответ, они прилипли к одежде после. Каким-то образом. А если так, то лгут полицейские. Или некоторые из них.

– Ничего невозможного в этом нет. Знаешь, Альфред, надо отдать тебе должное: не так уж ты не прав.

А ведь это похвала, рассудил Вуд; доктор Ватсон мог бы ею гордиться.

На другой день они приехали в Уэрли почти без маскировки и заявились на молочную ферму к Гарри Чарльзуорту. Им пришлось прокладывать себе путь через стадо коров к небольшой пристройке у задней стены фермерского дома, где, собственно, располагалась контора. Всю обстановку составляли три колченогих стула, небольшой письменный стол, грязная циновка из пальмового волокна и покосившийся настенный календарь за прошлый месяц. Гарри, светловолосый парень с открытым лицом, был, судя по всему, только рад отвлечься от конторских дел.

– Стало быть, вы насчет Джорджа приехали?

Артур сурово посмотрел на Вуда, но тот отрицательно помотал головой.

– А откуда у вас такие сведения?

– Так вы же давеча у викария побывали.

– Разве?

– Ну, во всяком случае, люди видели, как двое чужаков уже в потемках шли к дому викария: один – рослый джентльмен, прятал усы под шарфом, другой поменьше ростом, был в шляпе-котелке.

– Надо же, – вырвалось у Артура. Как видно, стоило все-таки обратиться к театральному костюмеру.

– А теперь эти двое джентльменов, особо не таясь, пришли ко мне по делу – до поры до времени конфиденциальному, но ожидающему скорой огласки. – Гарри Чарльзуорт был необычайно доволен. И с радостью пустился в воспоминания. – Да, в детстве мы с ним за одной партой сидели. Джордж тихоней был. Ни в какие истории не ввязывался, не то что мы все. И соображал неплохо. Получше меня, а я тоже в ту пору и сам неглуп был. Теперь, конечно, по мне не скажешь. Если день-деньской на коровьи зады пялиться, ума не прибудет, сами понимаете.

Сей вульгарный автобиографический экскурс Артур оставил без внимания.

– А были у Джорджа враги? Быть может, его недолюбливали – например, из-за цвета кожи?

Гарри задумался.

– Не припомню. Но вы же знаете, как у мелюзги бывает: им взрослые не указ. Да и отношения у них что ни месяц разные. Если Джорджу и доставалось, так за то, что слишком умный был. Или за то, что папаша его, викарий, мальчишкам спуску не давал. Или за близорукость. Учитель его за первую парту сажал – иначе он не видел, что на доске написано. Может, из-за этого и любимчиком считался. Но уж всяко не за то, что цветной.

Уэрлийские бесчинства Гарри оценивал попросту. Дело против Джорджа – дурость. Полиция – сплошная дурость. А слухи о неведомой банде, орудовавшей под покровом ночи по указке неведомого Капитана, – это всем дуростям дурость.

– Гарри, нам необходимо побеседовать с конным полицейским, Грином. Ведь он, единственный во всей округе, признался, что на самом деле полоснул ножом лошадь.

– Не иначе как вам охота подальше прокатиться, верно?

– Куда же?

– В Южную Африку. Ох, вы ж не в курсе. Через пару недель после суда Гарри Грин купил билет до Южной Африки. В один конец.

– Интересно. А кто оплатил, не знаете?

– Уж всяко не сам Гарри Грин, это точно. Кому-то выгодно было спровадить его от греха подальше.

– Полицейским?

– Возможно. Он у них был как бельмо на глазу. Признательные показания свои назад взял. Я, говорит, лошадей отродясь не резал, из меня, дескать, в полиции признание выбили.

– Так и сказал? Ничего себе. Как это понимать, Вуди?

Вуд послушно высказал очевидное:

– Мне думается, он лгал либо в первом случае, либо во втором. А может, – добавил он с ноткой лукавства, – в обоих.

– Гарри, не могли бы вы узнать у мистера Грина адрес его сына Гарри в Южной Африке?

– Попробовать можно.

– И еще один вопрос: кому в Уэрли приписывали эти злодеяния, коль скоро Джордж их не совершал?

– Люди всегда языками чешут. Да только этому грош цена. Я вот что скажу: такое под силу лишь тому, кто к скотине подход имеет. Попробуй-ка подойди хоть к овце, хоть к корове и скажи: постой смирно, красава, я тебе сейчас кишки выпущу. Посмотрел бы я, как Джордж Эдалджи ко мне в доилку заходит: да его первая же корова… – Гарри от смеха ненадолго сбился с мысли. – Не успеет он табуретку под вымя пододвинуть, как его залягают до смерти или в навоз опрокинут.

Артур подался вперед.

– Гарри, вы не откажетесь помочь нам вернуть честное имя вашему другу и однокласснику?

Отметив про себя пониженный голос и вкрадчивый тон, Гарри Чарльзуорт насторожился.

– Да мы с ним никогда в друзьях не ходили. – Тут он просветлел лицом. – Мне, конечно, придется выходной брать…

В начале их встречи Артур приписал ему более широкую натуру, но переживать не стал. После внесения аванса и утверждения дальнейшего порядка выплат Гарри Чарльзуорт, уже в новом качестве помощника детектива-консультанта, показал им дорогу, по которой предположительно шел Джордж темной дождливой августовской порой три с половиной года назад. Они отправились через луг, раскинувшийся за усадьбой викария, перелезли через забор, пробились сквозь живую изгородь, спустились в подземный переход, чтобы преодолеть железнодорожное полотно, перелезли через другой забор, пересекли очередной луг, не спасовали перед цепкими шипами следующей живой изгороди, оставили позади еще один загон и оказались на краю луга, принадлежавшего шахте. По предварительной оценке, путь их составил примерно три четверти мили.

Вуд достал карманные часы:

– Восемнадцать с половиной минут.

– Притом что мы в хорошей форме, – прокомментировал Артур, все еще выдергивая шипы из своего пальто и счищая грязь с ботинок. – Притом что сейчас ясный, сухой день и у нас отличное зрение.

На молочной ферме, когда очередная сумма перешла из рук в руки, Артур поинтересовался, как вообще обстоит в здешних местах дело с преступностью. Ничего особенного он не услышал: кражи скота, нахождение в общественных местах в нетрезвом виде, поджог стогов. А бывают ли какие-нибудь жестокие преступления, помимо резни домашнего скота? Гарри с трудом припомнил один случай – примерно в то же время, когда приговорили Джорджа. Нападение на мать с маленькой девочкой. Двое парней, вооруженных ножом. Это вызвало некоторые волнения, но до суда так и не дошло. Да, хорошо бы ознакомиться с делом.

Они скрепили договоренность рукопожатием, и Гарри проводил их до скобяной лавки, предлагавшей также бакалейные товары, мануфактуру и почтовые услуги.

Уильям Брукс оказался невысоким, пухлым человечком с пышными седыми усами, которые уравновешивали лысый череп. Зеленый фартук от времени пошел пятнами. Лавочник не проявил ни явного радушия, ни явной подозрительности. Он уже собирался провести гостей в подсобное помещение, когда сэр Артур, ткнув локтем секретаря, объявил, что ему срочно требуется скребок для обуви. Предложенные образцы, имевшиеся в наличии, вызвали у него серьезный интерес; а по завершении покупки и упаковки он повел себя так, словно вся остальная часть их визита была просто счастливым озарением.

В подсобке Брукс так долго рылся в ящиках, бормоча себе под нос, что сэр Артур уже начал опасаться, как бы ему для ускорения процесса не пришлось купить еще цинковую ванну и пару швабр в придачу. Но хозяин в конце концов извлек на свет небольшую, перетянутую шпагатом стопку изрядно помятых писем. Артур мгновенно узнал дешевую бумагу – все те же тетрадные листы, на которых были написаны письма, доставленные в дом викария.

Как мог, Брукс припомнил неудачную попытку шантажа трехлетней давности. Его сын Фредерик и еще один парнишка якобы оплевали какую-то старуху на станции Уолсолл, и лавочнику настоятельно советовали отправить денежный перевод на адрес тамошнего почтового отделения, дабы избавить сына от судебного преследования.

– И вы на это не пошли?

– Еще чего. Да вы только посмотрите на эту писанину. Один почерк чего стоит. На шармачка меня взять хотели.

– У вас даже в мыслях не было откупиться?

– Нет, не было.

– А вы не хотели заявить в полицию?

Брукс презрительно надул щеки.

– Нет, не хотел. Ни минуты. Выбросил это из головы, а потом все рассосалось само собой. А викарий – тот кашу заварил. Обивал пороги, жаловался, писал главному констеблю, одно, другое – и чего добился? Еще хуже сделал и себе, и сыну своему. Поймите, я его не виню, да только он никогда не понимал нашенскую деревню. Слишком уж он для нее… засушенный, если вы меня понимаете.

Артур не стал это комментировать.

– Как вы считаете, почему шантажист выбрал именно вашего сына и его приятеля?

Брукс опять надул щеки.

– Говорю же, сэр, времени-то сколько минуло. Лет десять? А то и больше. Вам бы парня моего поспрошать, он уж взрослый стал.

– Не вспомните ли, кто был тот второй мальчик?

– Я такими вещами голову не забиваю.

– А ваш сын живет где-нибудь поблизости?

– Фред? Нет, Фред давно уехал. В Бирмингеме теперь обретается. На канале работает. А магазин побоку. – Лавочник замялся, а потом выпалил с неожиданной горячностью: – Паразит.

– Нет ли у вас его адреса?

– Может, и есть. А у вас нет ли желания чего-нибудь прикупить к этому скребку?

На обратном пути Артур пребывал в отличном расположении духа. В поезде он то и дело косился на три упакованных в вощеную бумагу и перетянутых шпагатом свертка, лежащие рядом с Вудом, и улыбался своим мыслям об устройстве мира.

– Итак, что ты думаешь о наших сегодняшних достижениях, Альфред?

А что он думает? Каков очевидный ответ? Ну то есть каков правдивый ответ?

– Если честно, я думаю, что достигли мы немногого.

– Нет, ты недооцениваешь. Пусть мы достигли немногого, зато по многим направлениям. А скребок – просто необходимая штука.

– Разве? Мне казалось, в «Подлесье» такой уже есть.

– Не занудствуй, Вуди. Скребок для обуви лишним не бывает. Мы назовем его «скребок Эдалджи» и будем еще долго вспоминать это приключение.

– Как скажете.

Предоставив Вуду размышлять о своем, Артур смотрел в окно на проносящиеся мимо поля и живые изгороди. Он пытался представить, как этим же маршрутом ездил Джордж Эдалджи: сначала в Мейсон-колледж, потом в фирму «Сангстер, Викери энд Спейт» и, наконец, в свою собственную контору на Ньюхолл-стрит. Он пытался представить Джорджа Эдалджи в деревне Грейт-Уэрли: как тот гулял по улицам, ходил к сапожнику, делал покупки у Брукса. Красноречивый и хорошо одетый, этот молодой поверенный выглядел бы белой вороной даже в Хайндхеде, а уж в стаффордширской глубинке – тем более. Сомнений нет, это достойный парень, наделенный ясным умом и стойким характером. Но вероятнее всего, что на первый взгляд – особенно на взгляд дремучего батрака, туповатого деревенского полисмена, ограниченного англичанина-присяжного или настороженного председателя уголовного суда – в глаза бросятся только смуглая кожа и непривычный глазной дефект. Странная личность – вот что подумают о таком человеке. И случись в округе какие-нибудь странные события, деревенская косность, подменяющая собой логику, недолго думая, свяжет их с этой странной личностью.

А когда разум – истинный разум – отодвигают в сторону, тем, кто это делает, выгодно задвинуть его как можно дальше. Чтобы достоинства человека обернулись его недостатками. Чтобы самообладание выглядело скрытностью, а ум – хитростью. В итоге из уважаемого юриста, подслеповатого, как крот, и слабого телом, получается выродок, который под покровом ночи шныряет по лугам и обводит вокруг пальца два десятка специальных констеблей, чтобы умыться кровью располосованных животных. А что перевернуто с ног на голову, то уже видится логичным. И вызвал эту метаморфозу, по мнению Артура, редкий дефект зрения, отмеченный им у Джорджа еще в вестибюле Гранд-отеля на Черинг-Кросс. В нем коренилась и моральная уверенность Артура в невиновности Джорджа Эдалджи, и причина, по которой солиситор стал козлом отпущения.

В Бирмингеме они разыскали Фредерика Брукса: тот снимал жилье неподалеку от канала. Оценив внешность двух джентльменов, от которых на него повеяло столицей, он признал упаковку трех свертков, зажатых под мышкой у того типа, что поменьше ростом, и заявил, что информация обойдется им в полкроны. Сэр Артур, уже свыкшийся с местными нравами, предложил скользящую шкалу от одного шиллинга трех пенсов – и аккурат до двух с половиной шиллингов, в зависимости от ценности сведений. Брукс согласился.

Фред Уинн, сказал он, так звали его приятеля. Да, имел он какое-то отношение к водопроводчику и газовщику из Уэрли. Не то племянник, не то троюродный брат. Уинн жил в двух остановках по той же самой железнодорожной ветке; они с ним в Уолсоллской гимназии вместе учились. Нет, с тех пор не виделись. А что до того старого поклепа, насчет плевков, так это как пить дать месть одного мальца, который вагонное окно разбил и пытался на них свалить. Ну, они тут же на него обратно свалили, а потом железнодорожное начальство всех троих допросило плюс еще и отцов. Кто был прав, кто виноват, начальство разобраться не сумело, и всей троице просто вынесли порицание. Тем дело и кончилось. А парня того звали Шпек. Жил где-то близ Уэрли. Нет, его тоже Брукс потом не встречал.

Серебряным автоматическим карандашом Артур делал записи. По его прикидкам, информация тянула на два шиллинга три пенса. Фредерик Брукс не протестовал.

В отеле «Империал фэмили» Артуру передали записку от Джин.

Дорогой мой Артур,

пишу узнать, как продвигается твое великое расследование. Жаль, что не могу быть рядом, когда ты собираешь доказательства и беседуешь с подозреваемыми. Все, что ты делаешь, для меня столь же важно, как моя собственная жизнь. Я по тебе скучаю, но радуюсь при мысли о том, чего ты намерен добиться для своего юного знакомца. Обо всех твоих открытиях желает поскорее узнать

с любовью и обожанием

твоя Джин.

Артур был ошарашен. Для любовного письма такая прямота не характерна. Вероятно, это вообще не любовное письмо. Нет, любовное, конечно. Пожалуй, Джин изменилась… изменилась по сравнению с тем, какой он знал ее прежде. Она его удивила, даже после десяти лет знакомства. Он ею гордился, как гордился и тем, что сам еще способен удивляться.

Позже, когда Артур на сон грядущий в последний раз перечитывал записку, Альфред Вуд лежал без сна в своем номере поскромнее на одном из верхних этажей. В темноте он с трудом различал на своем прикроватном столике три нераспакованных свертка, которые всучил им хитрюга-лавочник. Помимо этого, Брукс вытянул из сэра Артура «залог» за передачу ему во временное пользование стопки анонимных писем. Вуд намеренно умалчивал об этом и тогда, и позднее; не потому ли на обратном пути работодатель обвинил его в занудстве.

Сегодня он играл роль помощника следователя; партнера, если не друга сэра Артура. После ужина, в гостиничной бильярдной, соперничество сделало двух мужчин почти равными. А завтра ему предстояло вернуться к своему привычному положению секретаря и переписчика, чтобы, подобно девице-стенографистке, писать под диктовку. Разнообразие обязанностей и уровней мышления его нисколько не задевало. Преданный своему боссу, он служил ему усердно и с пользой в любом необходимом качестве. Если Вуд требовался сэру Артуру для того, чтобы изрекать очевидное, он это делал. Если Вуд требовался сэру Артуру для того, чтобы не изрекать очевидного, он становился нем как рыба.

От него также требовалось не замечать очевидного. Когда в вестибюле отеля портье бросился им навстречу с каким-то письмом, Вуд не заметил, как дрожит рука сэра Артура, принявшая записку, и с какой детской неловкостью он засовывает ее в карман. Он не заметил, с какой поспешностью его работодатель перед ужином направился к себе в номер и с каким оживленным видом потом сидел за столом. Это был важный профессиональный навык – наблюдать, не замечая, и за истекшие годы полезность его только возросла.

Он думал, что не скоро приспособится к мисс Лекки; впрочем, не пройдет и двенадцати месяцев, думалось ему, как девичья фамилия окажется ей без надобности. А он будет служить второй леди Конан Дойл так же старательно, как служил первой, пусть и без прежней сердечности. Альфред еще не определил свое отношение к Джин Лекки. Понятно, что это не имело большого значения – школьному учителю вовсе не обязательно любить директорскую жену. А мнения его никто не спросит. Значит, никакой роли оно не играет. Но за те восемь или девять лет, что мисс Лекки наезжала в «Подлесье», он не раз ловил себя на мысли, что сквозит в ней какая-то неискренность. Как только до нее дошло, что в повседневной жизни сэра Артура секретарь занимает важное место, она тотчас же стала проявлять к нему доброжелательность. И не просто доброжелательность. То за локоть его тронет, то – в подражание сэру Артуру – обратится к нему «Вуди». Право на такое обращение еще заслужить надо. Даже миссис Дойл (как он ее всегда называл про себя) к нему так не обращалась. Мисс Лекки изо всех сил старается изображать естественность, а временами делает вид, будто с трудом сдерживает свою безграничную душевную теплоту; но Вуд видит в этом лишь род кокетства. Он мог бы поспорить на что угодно: сэр Артур ничего такого не замечает. Его работодатель любит повторять, что партия в гольф – это кокетство; а Вуд всегда считал, что любая спортивная игра поступает с тобою куда честней большинства женщин.

Но и это не имеет никакого значения. Если сэр Артур получил желаемое и мисс Лекки также, если им хорошо вместе, никакого вреда тут нет. Но Альфред Вуд чаще обычного вздыхал с облегчением оттого, что сам и близко не стоял к институту брака. Никаких преимуществ такого союза он не видел, за исключением разве что гигиенических. Женишься на прямодушной – скоро начнешь маяться от тоски; женишься на притворщице – не заметишь, как из тебя начнут веревки вить. А другого выбора у мужчины, пожалуй, и нет.

Порой сэр Артур упрекает его за перепады настроения. Но сам-то он чувствует: на него иногда просто накатывают периоды молчания – ну и очевидные мысли. Касающиеся, например, миссис Дойл: какие счастливые дни были в Саутси, какие напряженные – в Лондоне и какие долгие, печальные месяцы пришли напоследок. Посещают его и мысли о будущей леди Конан Дойл, о том, как она повлияет на сэра Артура и на весь уклад домашней жизни. И мысли о Кингсли и Мэри – как они встретят мачеху, вернее, именно эту мачеху. За Кингсли можно не беспокоиться: в нем уже проявилось отцовское мужское жизнелюбие. А вот Мэри вызывала у Вуда некоторое беспокойство: девушка она неловкая, трепетная.

Что ж, на сегодня достаточно. Да, вот еще что: утром неплохо было бы случайно забыть где-нибудь и скребок, и другие приобретения.

В «Подлесье» Артур удалился к себе в кабинет, набил трубку и стал продумывать стратегию. Ясно, что атаку нужно вести с двух флангов. С одной стороны, установить раз и навсегда невиновность Джорджа Эдалджи; не просто показать, что его несправедливо осудили на основании заведомо ложных сведений, но добиться признания его полной, стопроцентной невиновности. С другой стороны, установить истинного преступника, заставить Министерство внутренних дел признать свои ошибки и начать новый процесс.

Погрузившись в эти планы, Артур оказался в своей стихии. Он как будто задумал новую книгу: сюжет уже есть, но не весь, персонажи есть, но не все, есть и кое-какие причинно-следственные связи. Начало есть, концовка есть. Придется держать в голове большое количество тем одновременно. Одни предстанут в развитии, другие статично; одни выстроятся сами собой, другие будут сопротивляться любым направленным на них мыслительным усилиям. Что ж, ему не привыкать. А потому он свел основные пункты в таблицу и сопроводил краткими пометками.

1. СУД

Йелвертон. Использовать мат-лы дела (с разреш.), выстроить, заострить. С осторожностью – адвокат. Вачелл? Нет – избегать возобновл. линии защиты. Жаль, нет официальной стенограммы (начать кампанию за получение?). Достоверные газетные репортажи? (помимо «Арбитра»)

Волоски/Баттер. У., видимо, прав!! Не ранее (иначе – лжесвид. семьи Эдалджи)… позже. Ненамеренно, намеренно? Кто? Когда? Как? Баттер?? Беседа. Также: найденные волоски, какая-л. натяжка/ допущение? Или обязательно пони?

Письма. Рассмотреть: бумага/мат-лы, орфография, стиль, содержание, психология. Гаррин, обман. Дело Бека. Предложить более квалиф. эксперта (хор./плохая тактика?). Кого? С процесса Дрейфуса? Тж: писал один? Больше? Тж. писал = изувер? Писал X изувер? Связь/пересечение?

Зрение. Отчет Скотта. Достаточно? Др.? Показания матери. Воздействие светл./темн. времени на зрение Дж. Э.?

Грин. Кто выбивал? Кто оплатил? След /беседа.

Энсон. Беседа. Предубежд.? Сокрытие улик? Давление на полиц. управл. Встр-ся с Кэмпбеллом. Попросить полиц. протоколы?

Одно из преимуществ славы, как понимал Артур, состоит в том, что твое имя открывает многие двери. Требовался ему лепидоптеролог или специалист по истории большого лука, судебно-медицинский эксперт или главный констебль – все его просьбы обычно встречались благосклонно. И в основном благодаря Холмсу – притом что благодарить Холмса Артур не особенно любил. Мог ли он знать, придумывая этого героя, что детектив-консультант послужит ему ключом от всех замков?