Текст книги "Зверь в Ниене"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Он не курит. Да, верно. По его мнению, это бессмысленная, отталкивающая, расточительная привычка. Не связанная, кстати, с криминальным поведением. Как известно, Шерлок Холмс курил трубку, и сэр Артур, надо понимать, тоже себе не отказывает, но это же не делает ни первого, ни второго кандидатом в банду. Верно и то, что Джордж – убежденный трезвенник: не вследствие какого-то принципиального отказа от алкоголя, а вследствие своего воспитания. Но он признавал, что любой присяжный, любой из членов какой-нибудь комиссии сможет истолковать этот факт двояко. Трезвый образ жизни можно воспринимать либо как доказательство умеренности, либо как крайность. Как признак того, что ты способен контролировать свои человеческие наклонности, и в равной степени того, что ты сопротивляешься пороку, дабы сосредоточить свой ум на других, более основополагающих материях, то есть как признак некоторой бесчеловечности, даже одержимости.

Он ни в коей мере не принижал ценность и качество проделанной сэром Артуром работы. В этих газетных статьях с редкостным мастерством описывалась «цепь обстоятельств, которые выглядят настолько неординарными, что выходят далеко за пределы фантазии беллетриста». С благодарной гордостью Джордж читал и перечитывал такие заявления, как: «Вплоть до решения этих вопросов, всех до единого, в административных анналах нашей страны останется темное пятно». Сэр Артур обещал, что наделает много шуму, и этот шум отозвался эхом далеко за пределами Стаффордшира, Лондона и самой Англии. Не начни сэр Артур, по его собственному выражению, сотрясать деревья, Министерство внутренних дел, скорее всего, не назначило бы комиссию; другое дело, что комиссия эта могла как угодно откликнуться на шум и на сотрясание деревьев. Джорджу казалось, что сэр Артур чересчур жестко прошелся насчет обращения министерства с петицией мистера Йелвертона, когда отметил, что «даже в условиях восточной деспотии невозможно представить себе ничего абсурднее и несправедливее». Поставить клеймо деспота – это, вероятно, не лучший способ умерить деспотизм заклейменного. Что же касается изложения оснований иска против Ройдена Шарпа…

– Джордж! Прошу прощения. Нас задержали.

Сэр Артур появился не один. Рядом с ним интересная молодая женщина; наряд зеленоватого оттенка, определить который Джорджу не под силу, придает ей смелый и самоуверенный вид. В таких нюансах цвета женщины лучше разбираются. С легкой улыбкой она протягивает ему руку.

– Это мисс Джин Лекки. Мы… были заняты покупками. – Сэру Артуру, похоже, неловко.

– Нет, Артур, вы были заняты беседой. – Голос ее звучит приветливо, но твердо.

– Ну хорошо, я беседовал с приказчиком. Он служил в Южной Африке; простая вежливость требовала спросить…

– Но это называется беседовать, а не делать покупки.

От этого обмена репликами Джордж приходит в недоумение.

– Как видите, Джордж, мы готовимся вступить в законный брак.

– Очень рада с вами познакомиться. – Мисс Джин Лекки улыбается чуть шире, отчего Джордж замечает довольно крупные передние зубы. – А теперь мне пора. – Она качает головой, бросая шутливый укор Артуру, и исчезает.

– Законный брак, – повторяет Артур, опускаясь в кресло все в том же салоне для писем.

Вопросом это счесть трудно. Тем не менее Джордж отвечает, причем на удивление четко:

– Я мечтаю о таком семейном положении.

– Хочу предостеречь: положение это бывает неоднозначным. Блаженство, конечно. Только в большинстве случаев чертовски неоднозначное блаженство.

Джордж кивает. Он не столько соглашается, сколько признает, что не располагает достаточными доказательствами. Во всяком случае, родительский брак он бы всяко не назвал чертовски неоднозначным блаженством. Ни одно из этих трех слов не применимо к укладу жизни в доме викария.

– Ладно, к делу.

Они обсуждают статьи в «Телеграф», читательские отклики, гладстоновскую комиссию, сферу ее полномочий и состав. Артур не уверен, что лучше: либо ему самому пролить свет на родственные связи сэра Альберта де Ратцена, либо обронить намек при встрече с главным редактором в клубе, либо просто оставить этот вопрос без внимания. Он смотрит на Джорджа, ожидая незамедлительного мнения. Но незамедлительного мнения у Джорджа нет. То ли оттого, что он «очень застенчив и нервичен»; то ли оттого, что он солиситор; то ли оттого, что не так-то просто переключиться с роли знамени сэра Артура на роль его тактического советника.

– Думаю, на этот счет лучше посоветоваться с мистером Йелвертоном.

– Но я советуюсь с вами, – отвечает Артур, как будто Джордж мямлит.

У Джорджа мнение (если можно назвать это мнением – ощущается оно всего лишь как интуиция) таково: первая возможность чересчур провокационна, третья чересчур инертна, так что по большому счету он, вероятно, склонен был бы посоветовать вторую, среднюю… Если, конечно, не… и он тут же начинает ее переосмысливать, видя нетерпение сэра Артура. Отчего и впрямь слегка нервничает.

– Выскажу одно предсказание, Джордж. С докладом комиссии дело будет обстоять непросто.

Джордж еще не успел понять, требуется ли от него мнение по предыдущему вопросу. И полагает, что нет.

– Но его так или иначе обнародуют.

– А как же, непременно. Но я знаю, как действуют правительственные органы, особенно в неловкой или позорной ситуации. Его постараются как-нибудь спрятать. А если удастся, то похоронить.

– Как такое возможно?

– Ну, для начала решат огласить его в пятницу вечером, когда многие разъедутся на выходные. Или во время парламентских каникул. Много есть разных уловок.

– Но если доклад будет положительным, он послужит к чести членов комиссии.

– Доклад не может быть положительным, – твердо возражает Артур. – Не такова их позиция. Если они подтвердят вашу невиновность, как обязаны поступить, то это будет означать, что в течение последних трех лет Министерство внутренних дел сознательно мешало отправлению правосудия, невзирая на все предоставленные в его распоряжение данные. А в самом невероятном, я бы сказал, невозможном случае, если вас все же сочтут виновным – другой альтернативы нет, – поднимется такая несусветная вонь, что на карту будут поставлены карьеры многих.

– Да, понимаю.

Разговор длится уже полчаса, и Артур озадачен, почему Джордж еще ни словом не отозвался насчет его «Меморандума о целесообразности возбуждения дела против Ройдена Шарпа». Нет, более чем озадачен: раздосадован и близок к тому, чтобы счесть это оскорбительным. У него мелькает мысль расспросить Джорджа насчет того вымогательского письма, виденного в Грин-Холле. Но нет, подыгрывать Энсону он не собирается. А Джордж, видимо, полагает, что список вопросов формирует инициатор встречи. Скорее всего, так и есть.

– Далее, – говорит Артур. – Ройден Шарп.

– Да, – произносит Джордж. – Как я указал в своем письме, никогда его не знал. Должно быть, в начальной школе я учился с его братом. Хотя и его не помню.

Артур кивает. «Давай, давай, парень, – мысленно торопит он Джорджа. – Я не только восстановил твою репутацию, но и связал преступника по рукам и ногам – осталось только арестовать и отдать под суд. Надеюсь, для тебя это не новость?» Вопреки своему темпераменту, он выжидает.

– Не понимаю, – в конце концов произносит Джордж, – с какой стати ему желать мне зла?

Артур молчит. Он уже предлагал свои варианты ответов. Теперь пускай Джордж немного поработает на себя.

– Я знаю, сэр Артур, вы считаете, что в основе этой истории лежат расовые предрассудки. Но повторюсь, я не могу с этим согласиться. Мы с Шарпом незнакомы. Чтобы кого-нибудь невзлюбить, требуется его узнать. Найти причину для неприязни. А уж если удовлетворительная причина не сыщется, то можно, наверное, прицепиться к какой-нибудь особенности этого человека, такой как цвет кожи. Но как я уже сказал, Шарп меня не знает. Я старался понять, не мог ли какой-нибудь мой поступок выглядеть как причинение обиды или вреда. Не исключено, что Шарп состоит в родстве с кем-нибудь из клиентов, получивших у меня профессиональную консультацию… – (Артур не комментирует; он не считает нужным до бесконечности твердить об очевидном.) – И не могу взять в толк, зачем ему понадобилось таким способом калечить лошадей и других животных. И как вообще такое может прийти в голову. А вы это понимаете, сэр Артур?

– Как отмечено в моем «Меморандуме», – с каждой минутой неудовлетворенность Артура нарастает, – я подозреваю, что на него влияет новолуние.

– Возможно, – отвечает Джордж. – Хотя не все эпизоды имели место в одной той же фазе Луны.

– Вы правы. Но бо́льшая часть.

– Да.

– Значит, логично будет заключить, что эти уму непостижимые истязания совершались умышленно – с тем, чтобы ввести в заблуждение следователей?

– Да, возможно.

– Мистер Эдалджи, судя по всему, я вас не убедил.

– Простите меня, сэр Артур, если я не сумел или, как может показаться, не пожелал выразить вам свою безмерную признательность. Виной тому, наверное, то обстоятельство, что я юрист.

– Наверное.

Быть может, он слишком давит. Только вот что странно: создается впечатление, будто он отправился за тридевять земель и принес этому парню мешок золота, а в ответ слышит: если честно, я предпочитаю серебро.

– Орудие преступления, – говорит Джордж. – Конский ланцет.

– Да?

– Разрешите спросить: вы установили, как он выглядит?

– А как же? В два приема. Во-первых, попросил, чтобы этот предмет нарисовала для меня миссис Грейторекс. Именно после этого мистер Вуд опознал в нем конский ланцет. А во-вторых… – для пущего эффекта Артур выдерживает паузу, – я получил его в свое распоряжение.

– Он у вас?

Артур кивает:

– Хотите – могу показать.

Лицо Джорджа искажается тревогой.

– Да не здесь, не бойтесь. Я его с собой не ношу. Он хранится в «Подлесье».

– Можно спросить, как вы его раздобыли?

Артур потирает нос. Потом сдается.

– На него набрели Вуд с Гарри Чарльзуортом.

– Набрели?

– Понятно, что орудие преступления требовалось заполучить до того, как Шарп успеет от него избавиться. Он знал, что я приезжал в их края и напал на его след. Он даже тщился посылать мне примерно такие же письма, какие раньше писал вам. Угрожал мне изъятием жизненно важных органов. Будь у него возможность пошевелить мозгами обоих полушарий, он бы запрятал эту штуковину так, чтобы ее сто лет было не найти. Вот я и дал поручение Вуду и Гарри на нее набрести.

– Понимаю. – Такое ощущение возникает у него в тех случаях, когда клиент начинает доверительно рассказывать ему такие вещи, каких ни один клиент не должен открывать поверенному, даже своему… в особенности своему. – А с Шарпом вы беседовали?

– Нет. Полагаю, это ясно из моего «Меморандума».

– Да, конечно. Прошу меня простить.

– Тогда, если нет возражений, я приложу «Меморандум о возбуждении дела против Шарпа» к остальным материалам, подготовленным для подачи в Министерство внутренних дел.

– Сэр Артур, у меня нет слов, чтобы выразить мою благодарность за…

– И не надо. Я, черт побери, затеял эту волокиту не потому, что ждал вашей благодарности, которую уже слышал многократно. Я затеял ее потому, что вы невиновны и мне стыдно за работу судебно-бюрократической машины этого государства.

– И все же никто другой не смог бы сделать столько, сколько сделали вы. Да еще в такие сжатые сроки.

«У него это звучит примерно так, будто я провалил дело, – думает Артур. – Нет, не глупи – просто он куда больше заинтересован в своем оправдании, причем гарантированном, нежели в обвинении Шарпа. Оно и понятно. Прежде заверши пункт первый, а уж потом переходи ко второму – как еще может рассуждать осмотрительный юрист? А я веду наступление по всем фронтам одновременно. Его просто тревожит, как бы я не упустил из виду мяч».

Но позднее, когда они распрощались и Артур взял кэб, чтобы ехать к Джин, его начали одолевать сомнения. Как там говорится? Люди готовы простить тебе все, но только не оказанную тобой помощь. Как-то так. А здесь, вероятно, реакция оказалась еще и преувеличенной. При ознакомлении с делом Дрейфуса его поразило, что многие из тех, кто пришел на помощь этому французу, кто страстно выступал в его защиту и расценивал его дело не столько как великую битву Правды с Ложью или Законности с Беззаконием, сколько как объяснение или даже определение их родной страны, – что многие из них были далеки от восхищения полковником Альфредом Дрейфусом. Его считали сухарем, холодным педантом, отнюдь не источавшим нектара благодарности и человеческого доброжелательства. У кого-то сказано: жертва обычно недотягивает до мистического ореола того, что с ней приключилось. Типично французское изречение, но оттого не обязательно ошибочное.

Впрочем, и это, быть может, несправедливо. Впервые увидев Джорджа Эдалджи, он поразился, что такой субтильный, тщедушный молодой человек смог выдержать три года каторжной тюрьмы. От удивления он, конечно же, не задумался, чего стоили Джорджу эти три года. Вероятно, единственным способом выжить была всепоглощающая, с утра до ночи, сосредоточенность на подробностях собственного дела: чтобы в любой момент вызывать в памяти необходимые факты и доводы, нужно было выбросить из головы все остальное. Только так удалось вынести и чудовищную несправедливость, и омерзительные перемены всего уклада жизни. Так что не стоит ожидать от Джорджа Эдалджи слишком многого, в том числе реакции свободного человека. Стать таким, как прежде, он сможет лишь в случае полного оправдания и получения компенсации.

Прибереги свою досаду для других, сказал себе Артур. Джордж – хороший парень, да к тому же он невиновен, но это не повод требовать от него святости. Требовать от него большей благодарности, чем он может выразить, – это все равно что требовать от каждого критика провозглашения гениальности любой твоей новой книги. Да, прибереги свою досаду для других. К примеру, для капитана Энсона, чье письмо, доставленное нынче утром, содержало очередной пример хамства: категорический отказ признавать, что животных могли калечить при помощи конского ланцета. И в довершение всего – безапелляционное: «На вашем рисунке – примитивный медицинский ланцет для вен». Вот так-то! Артур не стал беспокоить Джорджа этой дополнительной провокацией.

Помимо Энсона, раздражение вызывал и Уилли Хорнунг. Зятек выдал новую шутку, которую за обедом пересказала Конни. «Что общего между Артуром Конан Дойлом и Джорджем Эдалджи? Не знаешь? Сдаешься? И одного и другого быстро выпускают». Артур беззвучно зарычал. «Быстро выпускают» – это остроумно? Если абстрагироваться, кое-кто, по мнению Артура, мог бы сказать, что да. Но на самом-то деле… Или он уже теряет чувство юмора? Говорят, в пожилом возрасте такое случается. Нет уж… дудки. Тут он уже начал раздражать сам себя. И впрямь очередная примета пожилого возраста.

Тем временем Джордж оставался в Гранд-отеле, все в том же салоне с письменными принадлежностями. Настроение у него было хуже некуда. Он выказал сэру Артуру позорную непочтительность и неблагодарность. И это после долгих, долгих месяцев, в течение которых тот работал над его делом. Джордж сгорал со стыда. Необходимо отправить ему письмо с извинениями. И все же… все же… добавлять что-либо к тому, что он уже сказал, было бы нечестно. Точнее так: скажи он больше того, что уже сказано, пришлось бы волей-неволей быть честным.

«Меморандум о возбуждении дела против Ройдена Шарпа», подготовленный сэром Артуром для отправки в Министерство внутренних дел, он прочел. И конечно же, неоднократно. Причем с каждым разом утверждался в своем впечатлении. Вывод, неизбежный профессиональный вывод сводился к тому, что этот документ никак ему не поможет. А вдобавок, по его разумению (о чем он даже заикнуться не посмел во время их беседы), позиция сэра Артура, требовавшего возбудить дело против Шарпа, смахивала, как ни странно, на позицию Стаффордширского полицейского управления, возбудившего дело против него самого, Джорджа Эдалджи.

Прежде всего, позиция эта – один к одному – основывалась на письмах. Сэр Реджинальд Харди в своей заключительной речи на заседании суда в Стаффорде заявил, что автор писем, по всему, и есть тот изувер, который калечил скот. Эта в открытую обозначенная связь подверглась справедливой критике со стороны мистера Йелвертона и его единомышленников. А теперь сэр Артур устанавливает точно такую же связь. Отправной точкой для него стали письма, и уже через их посредство он выявил руку Ройдена Шарпа, все его приезды и отъезды. Эти письма сейчас изобличали Шарпа точно так же, как прежде изобличали Джорджа. И если сейчас сделан вывод, что Шарп вместе со своим братом умышленно написали эти письма, чтобы подставить Джорджа, то почему нельзя точно так же заключить, что написал их кто-то совсем другой, чтобы подставить Шарпа? Если в первом случае это оказались фальшивки, почему во втором случае они должны считаться подлинными?

Аналогичным образом все приведенные сэром Артуром доказательства являются косвенными, а многие – еще и производными. Вполне возможно, что нападение на женщину с ребенком совершил Ройден Шарп, да только его имя нигде не фигурировало, и полиция никаких следственных действий не предприняла. Три с лишним года назад миссис Грейторекс услышала некое заявление, которое не сочла нужным предать гласности, а теперь вдруг вспомнила – при упоминании имени Ройдена Шарпа. Вспомнила она и некие слухи, если не сказать досужие сплетни, дошедшие до нее от жены Шарпа. Ройден Шарп из рук вон плохо учился в школе, но, будь это достаточным доказательством преступных намерений, в тюрьмах было бы не протолкнуться. Якобы Ройден Шарп странным образом реагирует на фазы Луны – за исключением тех случаев, когда не реагирует на них вовсе. Далее, из дома, где живет Шарп, в темноте легко выскользнуть незамеченным – точно так же, как из дома викария и множества других окрестных домов.

От одних лишь этих соображений у любого солиситора упало бы сердце, но было кое-что и похуже, намного хуже. Единственным вещественным доказательством сэра Артура послужил оказавшийся в его распоряжении конский ланцет. Но какова юридическая значимость подобного предмета, добытого подобным способом? Третье лицо (а именно сэр Артур) побудило четвертое лицо (а именно мистера Вуда) к противоправному проникновению в жилище другого лица, Ройдена Шарпа, с целью хищения предмета, который затем пришлось везти через полстраны. Нетрудно понять, почему эта улика не была передана в полицейское управление Стаффордшира, но ее следовало оставить на хранение у официального лица, имеющего должный юридический статус. Хотя бы у адвоката-солиситора. А так действия сэра Артура только дискредитировали улику. Даже полицейские знают, что для входа в дом необходимо либо предъявить ордер на обыск, либо заручиться четким и недвусмысленным разрешением домовладельца. Признавая, что в уголовном праве он не специалист, Джордж все же подозревал, что сэр Артур подбил сообщника на кражу со взломом и тем самым обесценил самое важное вещественное доказательство. Ему еще очень повезет, если он избежит обвинения в сговоре с целью совершения кражи.

Вот куда завела сэра Артура чрезмерная увлеченность. А виной всему, решил Джордж, не кто иной, как Шерлок Холмс. Сэр Артур оказался под пятой своего творения. Холмс, проявив чудеса дедукции, тут же передавал официальным лицам злодея, у которого вина была написана на лбу. Но Холмсу ни разу не довелось стоять на свидетельской трибуне, где в считаные часы все предположения, и догадки, и безупречные умопостроения разбиваются в пух и прах такими, как мистер Дистэрнал. Действия сэра Артура оказались равносильны тому, чтобы выйти на луг, где могли остаться следы преступника, и исходить его вдоль и поперек, сменив несколько пар башмаков. Из-за своей горячности он разрушил судебное дело против Ройдена Шарпа, невзирая на стремление к обратному. И все это – по вине мистера Шерлока Холмса.

Артур и Джордж

Держа в руках «Доклад Комиссии Гладстона», Артур может лишь порадоваться, что дважды не прошел в парламент. По крайней мере, он избавлен от прямого стыда. Вот, значит, как они обстряпывают свои дела, вот как зарывают в землю дурные вести. «Доклад» был обнародован без предупреждения, в пятницу, накануне Духова дня. Кто станет читать о судебной ошибке, направляясь поездом к морскому побережью? Кто останется в пределах досягаемости, чтобы дать квалифицированный отзыв? Кто вообще вспомнит этот доклад, вернувшись к работе после Троицы? Дело Эдалджи – в нем же поставили точку несколько месяцев назад, разве нет?

Джордж тоже держит в руках доклад комиссии. На титульном листе он читает:

ДОКУМЕНТЫ

ПО ДЕЛУ ДЖОРДЖА ЭДАЛДЖИ,

представленные в обеих палатах парламента

по распоряжению Его Величества

А внизу:

Лондон: отпечатано по заказу Государственной канцелярии типографией «Эйр энд Споттисвуд», печатниками Его Королевского Величества

[Заказ 3503]

Цена 1 1/2 п.

1907

Звучит внушительно, только цена говорит сама за себя. Полтора пенса за правду о его деле, о его жизни… Джордж настороженно открывает брошюру. Сам доклад – четыре страницы, потом два кратких приложения. Полтора пенса. У него перехватывает горло. Перед ним, уже не впервые, его жизнь в компактном изложении. На сей раз – не для читателей «Кэннок-Чейс курьер», бирмингемской «Дейли газетт», или бирмингемской же «Дейли пост», или «Телеграф», или «Таймс», а для обеих палат парламента и для Его Королевского Величества…

Артур, не читая, берет доклад с собой к Джин. И это правильно. Как сам доклад был представлен в парламенте, так и последствия этой затеи должны быть представлены Джин. Ее интерес к этому начинанию превзошел все ожидания Артура. Если честно, у него самого никаких ожиданий не было. Но она все время была рядом если не в буквальном, то в переносном смысле. Так что ей и присутствовать при развязке.

Джордж наливает себе стакан воды и садится в кресло. Мать вернулась домой, в Уэрли, а он в данный момент остался один в квартире мисс Гуд – адрес зарегистрирован в Скотленд-Ярде. На подлокотнике лежит блокнот: испещрять пометками текст не хочется. Возможно, над ним еще довлеют правила пользования библиотечными книгами в Льюисе и Портленде. Артур стоит спиной к камину, а Джин что-то шьет, склонив голову набок в ожидании отрывков, которые будет читать ей вслух Артур. Она подумывает, что в такой день надо было проявить внимание к Джорджу Эдалджи – например, позвать его на бокал шампанского, да только он не пьет; впрочем, они лишь сегодня утром узнали, что доклад готов к выходу в свет…

«Джордж Эдалджи находился под судом по обвинению в преступном нанесении резаных ран…»

– Ха! – восклицает Артур, не дойдя и до середины абзаца. – Ты только послушай. «Заместитель председателя суда квартальных сессий, председательствовавший на процессе, в ответ на вопрос о приговоре сообщил, что он и его коллеги придерживаются твердого убеждения в справедливости вынесенного приговора». Дилетанты. Жалкие дилетанты. Среди них нет ни одного юриста. У меня порой возникает ощущение, дорогая моя Джин, что всей страной управляют дилетанты. Послушай, как излагают. «Данные обстоятельства заставляют нас серьезно колебаться, прежде чем выразить несогласие с приговором, вынесенным и одобренным в первоначальном виде».

Джорджа в меньшей степени волнует зачин; его правоведческого образования вполне хватает, чтобы ожидать, когда из-за угла появится «однако». А вот и оно: да не единственное, а сразу три. Однако в тот период времени в населенном пункте Уэрли бытовало значительное возмущение; однако полиция, долгое время находившаяся в тупике, проявляла естественно большое желание произвести арест; однако полиция начинала и продолжала расследование с целью нахождения улик против Эдалджи. Ну вот, это высказано: в открытую и теперь вполне официально. Полиция с самого начала была настроена против него.

И Артур, и Джордж читают: «В содержательном отношении дело является весьма сложным, так как по нему невозможно занять такую позицию, которая не включает крайних маловероятностей». Бред, думает Артур. Что еще за крайние маловероятности в невиновности Джорджа? А Джордж думает: «Это просто запутанный слог; они хотят сказать, что здесь нет середины; и это правда, так как я либо полностью невиновен, либо полностью виновен, а поскольку в деле содержатся „крайние маловероятности“, значит его можно и нужно закрыть».

Погрешности процесса… по ходу дела сторона обвинения изменила два существенных момента. Надо же. Во-первых, касательно предполагаемого времени совершения преступления. Свидетельства полицейских непоследовательны и даже противоречивы. Аналогичные расхождения в отношении бритвы… Следы. Мы считаем, что значимость следов обуви как улик практически ничтожна. Бритва как орудие преступления. Нелегко соотнести со свидетельством ветеринара. Кровь застарелая. Волоски. Доктор Баттер, свидетель вне подозрений.

Доктор Баттер – вечный камень преткновения, думает Джордж. Но пока что все справедливо. Далее, письма. Письма Грейторекса – ключ, и присяжные изучали их подробно. Они уделили значительное время обсуждению вердикта, и мы считаем, что, по их утверждениям, все эти письма написал Эдалджи. Тщательно рассмотрев указанные письма и сравнив их с подтвержденным почерком Эдалджи, мы не готовы пренебречь выводами, которые сделаны присяжными.

Джордж близок к обмороку. Хорошо еще, что рядом нет родителей. Он перечитывает эти слова. «Мы не готовы пренебречь». Они считают, что письма рассылал он сам! Комиссия объявляет всему свету, что его рукой написаны письма Грейторекса! Джордж делает глоток воды. Опустив доклад на колено, он пытается прийти в чувство.

Тем временем Артур читает дальше и закипает гневом. Впрочем, тот факт, что Эдалджи написал эти письма, еще не означает, что он совершал злодеяния. «Ах, до чего же благородно с их стороны!» – восклицает он. Это не письма виновного человека, который пытается переложить вину на других. Как, во имя всех земных и неземных сил, могло быть иначе, беззвучно рычит Артур, ибо вину главным образом возлагают на самого Джорджа. «Мы считаем весьма вероятным, что эти письма написал невиновный человек, но вместе с тем упрямый и злонамеренный, который позволяет себе недопустимые выходки, делая вид, что знает то, чего знать не может, с тем чтобы направить полицию по ложному пути, усложнив и без того чрезвычайно сложное расследование».

– Белиберда! – кричит Артур. – Бе-ли-бер-да!

– Артур.

– Белиберда, белиберда, – твердит он. – Мне еще не встречался более трезвомыслящий и открытый парень, чем Джордж Эдалджи. «Недопустимые выходки» – похоже, эти идиоты не читали отзывы о нем, собранные Йелвертоном? «Упрямый и злонамеренный». И эта… эта… повестушка, – он швыряет доклад на каминную полку, – защищена парламентской неприкосновенностью? Если нет, я их привлеку за клевету. Всех до единого. И заплачу из своего кармана.

Джорджу кажется, что у него галлюцинации. Кажется, что весь мир сошел с ума. Он вновь в Портленде, в «сухой бане». Ему приказали раздеться до рубахи, задрать ноги, открыть рот. Ему залезли под язык и… как это понимать, D-462? Что ты прячешь под языком? Да это же ломик. Взгляните, офицер, вы согласны, что у этого заключенного под языком спрятан ломик? Нужно доложить по начальству. Ты основательно влип, D-462, предупреждаю заранее. А еще заявлял, что во всей тюрьме не сыщется человека, который менее твоего стремился бы к побегу. Тоже мне святоша, книголюб. Мы взяли на карандаш твой номер, Джордж Эдалджи: номер D-462.

Он вновь останавливается. Артур продолжает. Вторая погрешность стороны обвинения проистекает из непроясненности вопроса о том, действовал ли Эдалджи в одиночку; обвинение меняло свою позицию в зависимости от собственной выгоды. Что ж, хотя бы это не ускользнуло от назначенных сверху болванов. Существенная проблема зрения. Эта тема неоднократно муссировалась в некоторых сообщениях, поступивших в Министерство внутренних дел. Да уж, муссировалась ведущими специалистами с Харли-стрит и Манчестер-Сквер. Мы внимательно ознакомились с докладом выдающегося эксперта, который осмотрел Эдалджи в тюрьме, и с предоставленными нам справками окулистов; собранные на данный момент материалы, по нашему мнению, совершенно недостаточны для установления предполагаемой невозможности.

– Дебилы! «Совершенно недостаточны». Тупицы и дебилы!

Джин не поднимает головы. С этого, как ей помнится, начиналась кампания Артура: он не думал, что Джордж Эдалджи невиновен, – он это знал. До чего они еще дойдут в своем неуважении, если с такой легкостью отмахиваются от работ и суждений Артура!

Но он читает дальше, торопится, словно решив забыть этот пункт. «По нашему мнению, вынесенное решение неудовлетворительно… мы не можем согласиться с вердиктом…» Ха!

– Значит, ты победил, Артур. Его честное имя восстановлено.

– Ха! – Артур даже не поясняет это восклицание. – А теперь слушай дальше. «В своей позиции по данному делу мы исходим из того, что на более ранних этапах вмешательство Министерства внутренних дел было бы неправомерным». Лицемеры. Лжецы. Сплошные лакировщики.

– В каком смысле, Артур?

– В том смысле, дорогая моя Джин, что никто ни в чем не виноват. В том смысле, что здесь применено великое британское решение всех проблем. Произошло нечто ужасающее, но никто ни в чем не виноват. Эту историю надо задним числом вписать в Билль о правах. «Ни в чем нет ничьей вины, в особенности нашей».

– Но они же признают, что вердикт был ошибочным.

– Они говорят, что Джордж невиновен, однако в том, что он провел три года жизни на каторге, ничьей вины не усматривают. Раз за разом министерству указывалось на огрехи следствия, и раз за разом министерство отказывало в пересмотре дела. Виноватых нет. Ура-ура.

– Артур, нужно немного успокоиться, прошу тебя. Выпей чуть-чуть виски с содовой или чего-нибудь другого. Если хочешь, можешь даже закурить трубку.

– В присутствии дамы – никогда.

– Охотно сделаю для тебя исключение. Но прежде всего чуточку успокойся. А потом посмотрим, как они обосновали свое утверждение.

Но Джордж доходит до этого места первым. Предложения… прерогатива помилования… полное оправдание… С одной стороны, мы считаем, что такой приговор выносить не следовало, по вышеизложенным причинам… полный подрыв его профессионального положения и перспектив… под наблюдением полиции… сложно, а то и невозможно вернуть себе утраченные позиции. Тут Джордж останавливается и отпивает еще воды. Он знает, что после «с одной стороны» всегда идет «с другой стороны», и опасается не выдержать этой другой стороны.

– «С другой стороны»! – гремит Артур. – О господи, министерские крючкотворы отыщут здесь столько сторон, сколько рук у этого индуистского бога, как там его…