Текст книги "Зверь в Ниене"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

– Как я понимаю, вы отказываетесь играть роль мученика…

– Не в том дело, сэр Артур. – Джордж умолкает и на миг теряется. – Скажите, я правильно к вам обращаюсь?

– Да, можете называть меня так. А хотите – Дойл.

– Нет, лучше сэр Артур. Как вы догадываетесь, я много размышлял об этом деле. Меня воспитывали как англичанина. Я ходил в школу, потом изучал право, стажировался, работал поверенным. Разве кто-нибудь мне препятствовал? Напротив. Учителя меня хвалили, партнеры в фирме «Сангстер, Викери энд Спейт» со мной считались, прихожане отца говорили добрые слова, когда я получил диплом. На Ньюхолл-стрит ни один клиент не отказался от моих услуг по причине моего происхождения.

– Да, но…

– Разрешите, я закончу. Как я уже сказал, бывают отдельные выпады. Кто-то поддразнивает, кто-то подшучивает. Я не столь наивен, чтобы не замечать, когда люди смотрят на меня по-особому. Но я же юрист, сэр Артур. Где доказательства, что это происходит в силу расовой неприязни? В свое время сержант Аптон пытался меня запугать, но он, скорее всего, запугивал и других мальчишек. Капитан Энсон определенно меня невзлюбил, хотя никогда не видел. В том, что касалось полицейских, больше всего тревожила меня их несостоятельность. Например, не было случая, чтобы они, наводнив всю округу констеблями-добровольцами, сами обнаружили искалеченное животное. О каждом эпизоде им сообщали либо фермеры, либо идущие на смену рабочие. Не я один сделал вывод, что полицейские боятся так называемой банды, хотя они даже не сумели доказать ее существование. Если, по-вашему, в основе моих злоключений лежала расовая ненависть, я должен попросить у вас доказательств. Не припоминаю, чтобы мистер Дистэрнал хотя бы косвенно сослался на это обстоятельство. Или сэр Реджинальд Харди. Разве присяжные вынесли мне вердикт «виновен» на основании моего цвета кожи? Это слишком уж примитивный ответ. Могу добавить, что в местах лишения свободы меня не третировали ни тюремщики, ни другие заключенные.

– Если позволите, выскажу одно предложение, – ответил сэр Артур. – Вероятно, вам было бы полезно иногда рассуждать не как законнику. Если явление не подкреплено доказательствами, это еще не значит, что его не существует.

– Согласен.

– Значит, когда возобновилась травля вашей семьи, вы сочли и поныне считаете, что стали случайными жертвами?

– Вероятно, нет. Но пострадали и другие люди.

– Разве что от писем. Так, как вы, не пострадал никто.

– Это так. Однако было бы неправомерно делать отсюда вывод о целях и мотивах гонителей. Возможно, мой отец, который вполне способен проявить крутой нрав, отчитал какого-нибудь мальчишку с фермы за воровство яблок или за богохульство.

– Думаете, это могло послужить началом?

– Понятия не имею. Но боюсь, что никогда не перестану думать как юрист. Такова уж моя натура. И, как юрист, я постоянно ищу доказательства.

– Возможно, другие видят то, что ускользает от вас.

– Несомненно. Только здесь возникает еще вопрос целесообразности. Для меня нецелесообразно всегда исходить из того, что люди, с которыми я имею дело, испытывают ко мне тайную неприязнь. А в настоящий момент нецелесообразно считать, будто мне достаточно убедить министра в существовании расовой подоплеки дела, чтобы снять с себя все обвинения и получить компенсацию, о которой вы говорили. Или, сэр Артур, вы верите, что мистер Гладстон и сам грешит расовыми предрассудками?

– У меня нет совершенно никаких… доказательств. Более того, я очень в этом сомневаюсь.

– Тогда давайте, пожалуйста, оставим эту тему.

– Хорошо. – Артура впечатляет такое упорство, если не сказать упрямство. – Я хочу познакомиться с вашими родителями. И с сестрой. Только ненавязчиво. Мне свойственно рубить сплеча, но бывают случаи, когда необходимы более тонкие подходы, а то и блеф. Как любит говорить Лайонел Эмери, если дерешься с носорогом, не привязывай к носу рог. – Джордж озадачен таким сравнением, но Артур ничего не замечает. – Если в деревне меня увидят с вами или с кем-нибудь из ваших родных, это вряд ли пойдет на пользу нашему делу. Мне нужно завести там знакомство, установить контакт. У вас есть кто-нибудь на примете?

– Гарри Чарльзуорт, – машинально отвечает Джордж, как будто перед ним двоюродная бабушка Стоунхэм или Гринуэй и Стентсон. – В школе мы сидели за одной партой. Я делал вид, что он мой друг. Мы были первыми учениками. Отец упрекал меня, что я не вожусь с фермерскими сыновьями, но, откровенно говоря, с ними невозможно было общаться. Гарри Чарльзуорт унаследовал отцовскую молочную ферму. У него репутация порядочного человека.

– Вы говорите, что в деревне почти ни с кем не поддерживали отношений?

– Ко мне тоже никто особенно не тянулся. Если честно, сэр Артур, я всегда планировал с началом самостоятельной практики поселиться в Бирмингеме. Уэрли, между нами, виделась мне унылой и отсталой деревней. На первых порах я продолжал жить дома, не решаясь сказать родителям, что хочу от них съехать, но с деревней старался никаких дел не иметь, за исключением самых насущных. Как, например, починка обуви. Но со временем если и не угодил в ловушку, то стал замечать, что прирос к семейному очагу, а потому даже думать об отъезде стало тяжело. Кроме того, я очень привязан к своей сестре Мод. Таково и было мое положение, покуда… со мной не сотворили то, что вам уже известно. После освобождения из тюрьмы о возвращении в Стаффордшир нечего было и думать. Так что сейчас я базируюсь в Лондоне. Снимаю жилье на Мекленбург-Сквер, у мисс Гуд. Вначале при мне пару недель находилась мать. Но она нужна отцу дома. Теперь она лишь изредка вырывается меня проведать. Я живу… – Джордж на миг умолкает, – как видите, я живу в состоянии неопределенности.

Артур в который раз отмечает, насколько осторожен и точен Джордж, когда описывает хоть важные события, хоть мелочи, хоть эмоции, хоть факты. Из такого вышел бы первоклассный свидетель. И если он не видит того, что для других очевидно, это не его вина.

– Мистер Эдалджи…

– Прошу вас, называйте меня просто Джордж.

Сэр Артур вновь стал делать ударение на втором слоге; новый покровитель Джорджа должен быть избавлен от конфуза.

– Мы с вами, Джордж, мы с вами… неофициальные англичане.

Джордж ошарашен этим замечанием. По его мнению, сэр Артур – стопроцентный англичанин: такое имя, такой внешний вид, такая слава, абсолютно свободная манера держаться в этом роскошном лондонском отеле, даже время опоздания. Не будь сэр Артур неотъемлемой частью официальной Англии, Джордж, наверное, и писать бы ему не стал. Но расспрашивать человека насчет его самоопределения невежливо.

Зато можно поразмышлять о собственном статусе. В каком же смысле он не полностью англичанин? Он англичанин и по рождению, и по гражданству, и по образованию, и по вероисповеданию, и по профессии. Или, по мнению сэра Артура, когда Джорджа лишили свободы и тем самым лишили возможности заниматься юриспруденцией, его также лишили звания англичанина? Если это так, то другой родины у него нет. Вернуться на два поколения назад невозможно. Вернуться в Индию проблематично: в этой стране он не бывал, да его туда и не тянет.

– Сэр Артур, когда у меня начались… неприятности, мой отец стал время от времени звать меня к себе в кабинет и проводить беседы о достижениях знаменитых парсов. Как один из них стал успешным коммерсантом, другой – членом парламента. А однажды, хотя я вовсе не интересуюсь спортом, он рассказал мне о состоявшей сплошь из парсов команде по крикету, что прибыла из Бомбея и совершила турне по Англии. Похоже, это была самая первая на этих берегах команда из Индии.

– По-моему, дело было в тысяча восемьсот восемьдесят шестом. Команда провела около тридцати матчей и одержала, к сожалению, одну-единственную победу. Вы уж меня простите, но я на досуге изучаю справочник Уиздена. Через пару лет та же команда приехала вторично и, насколько я помню, добилась несколько лучших результатов.

– Видите ли, сэр Артур, ваша осведомленность намного превосходит мою. А притворяться я не умею. Отец воспитал меня англичанином, и в трудную минуту у него плохо получается утешать меня сведениями, которых он никогда прежде не акцентировал.

– Ваш отец приехал из…

– Из Бомбея. Его обратили миссионеры. Кстати, они были шотландцами, как и моя мать.

– Я понимаю вашего отца, – говорит сэр Артур, и Джордж сознает, что еще никогда в жизни не слышал этой фразы. – Истины, касающиеся нашей расы, и истины, касающиеся нашего вероисповедания, не всегда лежат в одном русле. Иногда нужно подняться на высокий заснеженный горный перевал, чтобы определить, которая из истин более значительна.

Джордж обдумывает это замечание, как будто оно часть показаний под присягой.

– Но тогда твое сердце окажется разделенным надвое и ты будешь отрезан от своего народа?

– Нет… тогда твой долг – рассказать своему народу об этом русле на горном перевале. Ты посмотришь вниз, на деревню, откуда пришел, и заметишь, что там в знак уважения приспущены флаги, поскольку восхождение на этот перевал уже само по себе считается победой. Но это не так. И ты, подняв лыжную палку, указываешь в ту сторону. Вот там, внизу, показываешь ты, там, внизу, лежит истина, в том русле, что тянется через соседнюю долину. Следуйте за мной через перевал.

Направляясь в Гранд-отель, Джордж предвидел методичный разбор улик, содержащихся в его деле. Но беседа уже не в первый раз принимает неожиданный оборот. Джордж слегка теряется. Артур улавливает в своем новом молодом друге признаки отчаяния. Он чувствует, что сам за это в ответе, а ведь старался приободрить. Значит, хватит философствований, пора переходить к делу. И к гневу.

– Джордж, ваши сторонники – мистер Йелвертон и прочие – потрудились на славу. Они проявили усердие и компетентность. Будь Британия рациональным государством, вы бы уже сидели за письменным столом не здесь, а у себя на Ньюхолл-стрит. Но увы. Поэтому я предлагаю не дублировать работу, проделанную мистером Йелвертоном, не выражать те же разумные сомнения и не формулировать те же обоснованные просьбы. У меня другой план. Я собираюсь устроить шумный скандал. Англичане – официальные англичане – скандалов не любят. Считают их пошлостью, стыдятся. Но если спокойные доводы на них не подействовали, они у меня получат скандальные доводы. Заходить с черного хода я не собираюсь – я буду подниматься по парадной лестнице. И бить в огромный барабан. Я намереваюсь хорошенько потрясти деревья, Джордж, и посмотреть, как с них посыплются гнилые плоды.

Артур встает, чтобы распрощаться. Теперь он возвышается над маленьким стряпчим. А ведь во время беседы такого не происходило. Джордж удивлен, что столь именитый человек умеет не только метать громы и молнии, но и слушать, проявлять мягкость и вместе с тем энергичность. Впрочем, несмотря на его завершающую тираду, Джорджу требуется хоть какое-нибудь подтверждение исходных позиций.

– Сэр Артур, можно спросить… если попросту… вы верите, что я невиновен?

Ясным, прямым взглядом Артур смотрит сверху вниз.

– Джордж, я читал ваши газетные статьи, а теперь познакомился с вами лично. И потому отвечу: нет, я не верю, что вы невиновны. Нет, я не думаю, что вы невиновны. Я знаю, что вы невиновны.

С этими словами он протягивает мощную, атлетическую руку, натренированную разнообразными видами спорта, в которых Джордж – полный профан.

Артур

Как только Вуд проштудировал имеющиеся документы, он тотчас же был отправлен на разведку. В его задачи входило ознакомиться с местностью, оценить нрав местных жителей, промочить горло в пабах и установить контакт с Гарри Чарльзуортом. При этом ему предписывалось не играть в сыщика и держаться подальше от дома викария. Артур еще не проработал дальнейший план действий, но знал, что самый верный способ отрезать все источники информации – это встать в людном месте лагерем и объявить, что они с Вуди намерены доказать невиновность Джорджа Эдалджи. А следовательно, виновность какого-то другого местного жителя. Не стоило ворошить осиное гнездо.

В библиотеке «Подлесья» Артур засел за сбор сведений. Удалось выяснить, что в приходе Грейт-Уэрли имеется некоторое количество зажиточных особняков и фермерских хозяйств; почва – легкий суглинок, подпочва – глина и гравий; основные сельскохозяйственные культуры – пшеница, ячмень, репа, кормовая свекла. Железнодорожная станция, в четверти мили к северо-западу, находится на ветке Уолсолл – Кэннок – Ружли Лондонской Северо-Западной железной дороги. Дом приходского священника (среднегодовая остаточная стоимость имущества, включая жилой дом, – 265 фунтов стерлингов) с 1876 года занимает преподобный Шапурджи Эдалджи, выпускник миссионерского колледжа Святого Августина в городе Кентербери. «Рабочий институт» в соседнем Лендивуде располагает лекционно-концертным залом на 250 мест, а также читальней, получающей значительное число ежедневных и еженедельных газет. Начальная школа открыта в 1882 году; первый директор – Сэмюел Джон Мейсон. Почтмейстер (он же бакалейщик, торговец мануфактурой и скобяными товарами) – Уильям Генри Брукс; начальник станции – Альберт Эрнест Мерримен, унаследовавший, по-видимому, фуражку станционного смотрителя от своего отца, Сэмюела Мерримена. Пивом в разлив торгуют трое: Генри Бэджер, миссис Энн Корбетт и Томас Йейтс. Владелец мясной лавки – Бернард Гринсилл. Управляющий Грейт-Уэрлийской угольной компанией – Уильям Брауэлл; его секретарь – Джон Боулт. Водопроводчик, декоратор, газовщик и торговец бытовыми товарами – Уильям Уинн. На первый взгляд все так естественно, так упорядоченно, так по-английски.

К своему огорчению, он понимал, что ехать туда на автомобиле не стоит: появление на стаффордширских проселках «вулзли» с двигателем в двенадцать лошадиных сил, цепным приводом и весом в тонну вряд ли поможет водителю остаться незамеченным. А жаль, тем более что два года назад забирать этот автомобиль он ездил не куда-нибудь, а в Бирмингем. В тот раз цель поездки была не столь деликатной. Как ему помнилось, он тогда надел яхтсменскую фуражку – последний крик моды в среде автомобилистов. Вероятно, до тамошних мест такое поветрие еще не дошло: когда Артур в ожидании продавца «вулзли» расхаживал по платформе вокзала Нью-стрит, к нему подошла решительно настроенная девушка и потребовала уточнить, с какой периодичностью отправляются поезда на Уолсолл.

Оставив авто в конюшне, Артур сел в поезд на Ватерлоо, идущий от Хаслмира. В Лондоне он собирался ненадолго прервать свою поездку, чтобы повидаться с Джин – всего в четвертый раз с тех пор, как овдовел и сделался свободным мужчиной. Написал он ей заблаговременно, чтобы она ждала его сегодня после обеда, и подобрал нежнейшие слова прощания, но как только поезд отошел от перрона в Хаслмире, Артур поймал себя на страстном желании тотчас же нахлобучить по самые уши яхтсменскую фуражку и оказаться сейчас в своем «вулзли», который с ревом промчал бы его через все сердце Англии, в сторону Стаффордшира. Артур не мог объяснить, откуда взялось такое желание, из-за которого он испытывал и муки совести, и досаду. Он не сомневался, что любит Джин, что женится на ней и сделает ее второй леди Дойл, и все же не стремился к такого рода свиданию. Если бы только люди были столь же примитивно организованы, как машины.

Чтобы не пугать других пассажиров первого класса, Артур время от времени подавлял граничивший со стоном тяжкий вздох. И это тоже входило в правила, по которым ты обязан жить. Подавлять стон, лгать о своей любви, обманывать законную жену – и все во имя чести. Треклятый парадокс: чтобы поступать достойно, приходится поступать недостойно. Ну почему нельзя схватить в охапку Джин, усадить в «вулзли», примчать в Стаффордшир, зарегистрировать в гостинице как свою жену – и фельдфебельским взглядом уничтожить любого, кто посмеет хотя бы бровью повести? Да потому, что нельзя, потому, что так не делается, потому, что это лишь на первый взгляд просто, потому что потому… Когда поезд проезжал предместья Уокинга, Артур в который раз с тихой завистью вспомнил того солдата-австралийца. Номер четыреста десять конной пехоты Нового Южного Уэльса, неподвижно лежавший в вельдте подле фляжки, увенчанной красной шахматной фигурой. Честная битва на открытых просторах во имя великой цели – трудно представить себе более благородную смерть. Вот и жизнь должна быть примерно такой же.

Он заходит к ней в квартиру; Джин одета в голубой шелк; они безоглядно обнимаются. Ничто не заставляет их отшатываться, да и потребности такой, как он понимает, нет; и все же волнения от этой встречи он не испытывает. Они садятся пить чай; Артур справляется о ее родных; Джин интересуется целью его поездки в Бирмингем.

По прошествии часа, когда ответ на ее вопрос дошел только до предварительных слушаний в Кэнноке, Джин берет Артура за руку и говорит:

– Как чудесно, милый Артур, видеть тебя в прежнем настроении.

– И тебя тоже, дорогая моя, – отвечает он и продолжает.

Как и следовало ожидать, его история расцвечена всеми возможными красками и эффектами; Джин и тронута, и благодарна, что ее любимый освобождается от гнета последних месяцев. И все равно, когда Артур завершил свой рассказ и уточнил цель поездки, когда многократно посмотрел на часы и сверился с расписанием движения поездов, Джин едва сдерживает разочарование.

– Очень жаль, Артур, что я не еду с тобой.

– Как удивительно, – отвечает он и, похоже, впервые устремляет на нее взгляд. – Представь себе: в поезде я воображал, будто мы с тобой вдвоем едем в Стаффордшир на автомобиле, как муж и жена.

Артур только покачивает головой от такого совпадения, вызванного, по всей вероятности, телепатическими способностями двух находящихся рядом любящих сердец. Потом он встает и, взяв шляпу и пальто, уходит.

Джин не в обиде – ее любовь к Артуру слишком беззаветна; однако, положив ладони на едва теплый чайник, она склоняется к мысли, что ее положение, и в первую очередь будущее положение, требует подхода с практических позиций. В течение минувших лет дело осложнялось множеством договоренностей, оговорок и утаек. Почему она решила, что со смертью Туи все разом изменится, что мгновенно начнутся объятия средь бела дня под аплодисменты знакомых и отдаленные английские мелодии оркестра? Таких внезапных перемен не бывает; а малая толика их дополнительной свободы, может статься, будет таить в себе не меньшую, а еще бо́льшую опасность.

Она ловит себя на том, что ее отношение к Туи меняется. Прежде это была неприкасаемая другая, чью честь необходимо оберегать, незаметная хозяйка дома, простая, нежная, любящая жена и мать, которая умирала невыносимо долго. Неоценимое достоинство Туи, как сказал некогда Артур, заключалось в том, что она говорила «да» в ответ на любые его начинания. Нужно немедленно паковаться и ехать в Австрию – «да»; муж решил купить новый дом – «да»; собирается на несколько дней в Лондон – «да», на несколько месяцев в Южную Африку – «да». У нее это шло от души; она безраздельно доверяла Артуру, доверяла ему принимать решения, наиболее благоприятные не только для него, но и для нее.

Джин тоже полагается на Артура и знает, что он человек чести. А вдобавок она знает – и от этого любит и ценит его еще больше, – что он никогда не стоит на месте: пишет ли новую книгу или отстаивает какое-нибудь дело, носится ли по свету или с головой бросается в очередную задумку. Он не из тех, чьи желания ограничиваются загородной виллой, мягкими тапками и садовыми инструментами; он не из тех, кто томится у калитки в ожидании почтальона, доставляющего газеты с новостями из дальних стран.

Мало-помалу в голове у Джин созревает даже не решение, а своего рода предупредительное осознание. С 15 марта 1897 года она остается бессменной подругой Артура; через пару месяцев можно будет отмечать десятую годовщину их знакомства. Десять лет, десять бесценных подснежников. Лучше дожидаться Артура, чем комфортно выйти замуж за любого другого мужчину из какой угодно части света. Однако из бессменной подруги она не имеет ни малейшего желания превращаться в бессменную невесту. Она уже воображает их супружеской парой и слышит, как Артур заявляет о неотложном отъезде – будь то в деревню Стоук-Поджес или в Тимбукту – для борьбы со злом, а она обещает тотчас же отправить Вуда за билетами. И спокойно уточняет: за билетами для двоих. Она будет рядом. Она поедет с ним: чтобы сидеть в первом ряду на его лекции, чтобы решать все сложности, чтобы в гостиницах, на железной дороге и океанских лайнерах добиваться обслуживания по высшему разряду. Она будет гарцевать бок о бок с ним, а то и чуть впереди, учитывая ее превосходство в верховой езде. Если он не забросит гольф, она, возможно, тоже приобщится к этой игре. Ни в коей мере не уподобляясь жене-ведьме, которая провожает супруга аж до ступеней клуба, она останется рядом и докажет словом и неутомимым делом, что здесь и будет ее место, пока смерть не разлучит их. Вот какой женой она себя видит.

Между тем Артур по дороге в Бирмингем вспоминает тот единственный случай, когда выступал в роли сыщика. Общество парапсихологических исследований обратилось к нему с просьбой осмотреть дом с привидениями в дорсетширском Чармуте. Он приехал туда вместе с доктором Скоттом и неким мистером Подмором, имевшим немалый опыт подобных изысканий. Для исключения мошенничества они предприняли стандартные меры: заперли на засовы все двери и окна, разложили поперек ступеней шерстяные нитки. И в течение двух последующих ночей бодрствовали вместе с хозяином дома. В первую ночь Артур то и дело набивал трубку и боролся с дремотой; но во мраке второй ночи, когда надежда таяла с каждой минутой, они вздрогнули – и даже на миг пришли в ужас – от совсем близких яростных ударов по мебели. Грохот, как им показалось, исходил из кухни, но, прибежав туда, они обнаружили полный порядок при отсутствии посторонних лиц. В поиске тайных укрытий обыскали весь дом, от подвала до чердака, но ничего не нашли. Двери и окна по-прежнему были заперты, нитки лежали на своих местах.

Подмор воспринял эти явления с непонятным скепсисом: он подозревал, что за панелями стен прячется сообщник хозяина. В ту пору Артур тоже склонялся к этой точке зрения. Однако года через два-три дом сгорел дотла, и, что самое существенное, в саду откопали скелет ребенка лет десяти. Для Артура картина полностью изменилась. В случаях насильственной смерти детей часто высвобождается запас неизрасходованных жизненных сил. Тогда-то и обступает нас с разных сторон неизведанное и странное; принимая текучие формы, оно маячит рядом, напоминая, что возможности так называемой материи ограниченны. Но если Артуру эта находка показалась неопровержимым доказательством, то Подмор отказался задним числом исправлять свой отчет. Вообще говоря, этот субъект постоянно держался как отъявленный скептик-материалист, а не как эксперт, призванный засвидетельствовать паранормальные явления. Но стоит ли обращать внимание на таких подморов, когда в мире есть и Крукс, и Майерс, и Лодж, и Альфред Рассел Уоллес? Про себя Артур повторял, как заклинание: невероятно, но факт. Когда он впервые услышал это выражение, ему виделся в нем всего лишь гибкий парадокс; теперь он перерос в железную уверенность.

Встреча с Вудом была назначена в отеле «Империал фэмили» на Темпл-стрит. Там Артур подвергался меньшему риску быть узнанным, нежели в Гранд-отеле, где остановился бы в любом другом случае. Им совершенно не требовались дразнящие заголовки светской хроники на страницах «Газетт» или «Пост»: «ЧТО ДЕЛАЕТ В БИРМИНГЕМЕ ШЕРЛОК ХОЛМС?»

Первую вылазку в Грейт-Уэрли запланировали на следующий вечер. Под покровом декабрьских сумерек они намеревались как можно незаметней дойти до усадьбы викария, с тем чтобы по завершении своего дела тут же вернуться в Бирмингем. Артур собирался наведаться в костюмерную какого-нибудь театра и позаимствовать накладную бороду, но Вуд охладил его рвение. Он посчитал, что борода, наоборот, привлечет к ним внимание; и вообще любой визит к театральному костюмеру – это гарантия нежелательных сообщений в местной прессе. Поднятый воротник и шарф, а в поезде еще и развернутая газета – вот и все, что нужно для беспрепятственного прибытия в Уэрли; а там по тускло освещенным деревенским улицам они прогуляются до жилища викария, как будто…

– Как будто мы – кто? – уточнил Артур.

– А нам обязательно кем-то прикидываться?

Вуд не мог взять в толк, почему его босс так настаивает на маскировке: вначале материальной, а теперь и психологической. Как он считал, у любого англичанина есть неотъемлемое право посоветовать без меры любопытному прохожему не совать свой нос в чужие дела.

– Конечно. Ради собственного спокойствия. Мы должны объявить себя… мм… пожалуй, эмиссарами управления по церковному снабжению, прибывшими проверить заявку викария на ткани для церкви Святого Марка.

– Тамошний храм относительно новый, построен добротно, – ответил Вуд, но поймал на себе взгляд работодателя. – Как скажете, сэр Артур.

Следующим вечером на платформе вокзала Нью-стрит они выбрали вагон с таким расчетом, чтобы на станции «Уэрли-Чёрчбридж» сойти как можно дальше от вокзального павильона. Таким способом они планировали избежать назойливого внимания других прибывающих пассажиров. Но оказалось, что там никто, кроме них, не выходит, а потому самозваные церковники вызвали особый интерес у начальника станции. Дерзко закрыв шарфом усы, Артур пришел почти в игривое расположение духа. «Ты меня не знаешь, – бросил он про себя, – а я тебя знаю: Альберт Эрнест Мерримен, сын Сэмюеля. Сюрприз!»

На полутемной улице он держался за Вудом; в какой-то момент они обогнули пивную, где единственным признаком жизни был тип, который, стоя на крыльце, старательно жевал свое кепи. Минут через восемь-девять, когда газовые фонари сделались совсем редкими, в потемках замаячила унылая громада церкви Святого Марка с высоким коньком крыши. Вуд подвел своего босса почти вплотную к южной стене: на сероватом камне Артур сумел разглядеть лилово-красные потеки. Миновав крыльцо, они различили два строения ярдах в тридцати от западного угла церкви: справа стояла воскресная школа, она же – помещение для занятий, с еле заметным ромбовидным орнаментом, выложенным из кирпича посветлее, а справа – более солидный пасторский дом. Через несколько мгновений перед ними возник широкий порог, куда пятнадцатью годами ранее подбросили ключ от Уолсоллской гимназии. Поднимая дверную колотушку, Артур прикинул, как бы поосторожней ее опустить, и ясно представил, какой грохот устроил здесь инспектор Кэмпбелл, явившийся со своей ватагой добровольцев, и какой переполох начался в этом тихом доме.

Викарий с женой и дочерью поджидали визитеров. Сэр Артур сразу распознал источник и безыскусных хороших манер, и замкнутости Джорджа. Семейство обрадовалось его приезду, но не стало рассыпаться в восторгах; понимало масштабы его славы, но не выказывало благоговения. А сам он в кои-то веки с облегчением осознал, что находится в обществе людей, не прочитавших – он мог поспорить – ни одной его книги.

У викария кожа была бледнее, чем у сына; голова, словно приплюснутая сверху, начинала лысеть со лба; в волевом лице проглядывало нечто бульдожье. Форма губ такая же, как у Джорджа, но в целом, на взгляд Артура, викария отличал более представительный и более западный вид.

На свет были извлечены две увесистые папки. Артур наугад вытащил один документ: письмо, убористым почерком написанное на сложенном вчетверо листе бумаги.

«Милейший Шапурджи, – прочел он, – с радостью сообщаю, что мы теперь намерены пересмотреть преследование Викария!!! (позор для Грейт-Уэрли)». Почерк скорее уверенный, подумал Артур, нежели аккуратный. «…есть лечебница для умалишенных, в какой-то сотне миль от твоего трижды проклятого дома… и тебя принудительно упекут, если посмеешь раскрывать рот». Орфографических ошибок пока нет. «При первой же возможности я позабочусь, чтобы на твое имя и на имя Шарлотты приходило вдвое больше самых дьявольских открыток». Надо думать, Шарлоттой зовут жену викария. «Отомстить вам с Бруксом…» Эту фамилию Артур уже встречал. «…направил от своего имени письмо Курьеру, извещая, что не несешь ответственности за долги жены… Повторяю, чтобы угодить в лечебницу, от вас даже не потребуется безумных выходок: эти люди всяко тебя арестуют». А ниже – в столбик, четырьмя строчками, издевательское прощание:

Желаю веселого Рождества и Нового года,

   остаюсь,

      Твой Сатана

         Бог Сатана.

– Брызжет ядом, – сказал сэр Артур.

– Это которое?

– От Сатаны.

– Да-да, – подтвердил викарий. – Плодовитый корреспондент.

Артур просмотрел еще несколько листков. Одно дело – слышать об анонимных письмах и даже встречать выдержки из них в прессе, где они выглядели детскими забавами, и совсем другое, как он понял, – держать их в руках, сидя рядом с адресатами. Уже это первое письмо вызывало омерзение одним только развязным упоминанием жены викария по имени. Не иначе как тут поработал безумец, впрочем, такой безумец, который способен четким, тренированным почерком связно излагать свою извращенную неприязнь и зловещие планы. Стоило ли удивляться, что в доме Эдалджи неукоснительно запирали двери на ночь.

– «Веселого Рождества», – прочел вслух Артур, еще не веря своим глазам. – И у вас даже не возникло подозрений, кто мог написать такие гнусности?

– Подозрений? Никаких.

– А та горничная, которую вам пришлось уволить?

– Она уехала из этих краев. Давно уехала.

– А ее родня?

– Ее родня – порядочные люди. Сэр Артур, как вы понимаете, мы много над этим думали, с самого начала. Но подозрений у меня нет. Слухи и сплетни я в расчет не принимаю, а если бы и принимал, что толку? Из-за сплетен и слухов мой сын оказался в тюрьме. Я бы никому не пожелал того, что выпало на его долю.

– Разве что виновнику.

– Вот именно.

– А этот Брукс – он торговец бакалеей и скобяными товарами?

– Да. Некоторое время ему тоже приходили письма. Но он относился к ним флегматично. Или с прохладцей. Во всяком случае, заявлять в полицию не хотел. На железной дороге был какой-то эксцесс, связанный с его сыном и еще одним подростком, – деталей уже не помню. Брукс всегда отказывался выступать заодно с нами. Должен сказать, у нас в округе полиция не в чести. По иронии судьбы, наша семья оказалась единственной, которая не утратила доверия к полицейским.

– Главный констебль не в счет.

– Его отношение оказалось… непродуктивным.

– Мистер Эйдл-джи, – Артур изо всех сил старается выговаривать правильно, – в мои планы входит узнать почему. Я намерен вернуться к истокам дела. Скажите, помимо этой откровенной травли, случалось ли вам сталкиваться в здешних краях с какими-либо другими проявлениями враждебности?