Текст книги "Зверь в Ниене"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Дойл мог только гадать, настанет ли такой день, когда его прекратят попрекать за создание Шерлока Холмса. Все поправляют, советуют, наставляют, поучают – будет ли этому конец? Но отступать нельзя. Просто не нужно поддаваться на провокации.

– Оставим это в стороне, Энсон. И допустим – боюсь, такое допущение необходимо, – что к концу вечера ни одному из нас не удастся сдвинуть другого с места. Напрашивается вопрос. Верите ли вы, что уважаемый молодой солиситор, никогда прежде не проявлявший признаков жестокости, вдруг выбирается из дома среди ночи, чтобы нанести подлое, жестокое увечье шахтерскому пони? Я прошу вас ответить: зачем?

Энсон мысленно взвыл. Мотив. Преступный склад ума. Опять начинается. Встав, он подлил в стаканы бренди.

– За игру воображения платят не мне, а вам, Дойл.

– И все равно я не считаю его виновным. Мне не под силу сделать скачок, какой совершили вы. В данный момент вы не на свидетельской трибуне. Мы с вами, двое английских джентльменов, сидим за превосходным коньяком и, смею сказать, еще более превосходными сигарами, в прекрасном доме посреди этого славного графства. Все сказанное вами останется в этих стенах, даю слово. Я просто спрашиваю: с вашей точки зрения – зачем?

– Ну хорошо. Начнем с известных фактов. Дело Элизабет Фостер, прислуги за все. Туда, по вашим утверждениям, уходит корнями эта история. Естественно, мы подняли то старое дело, но расследование не возобновляли за недостаточностью улик.

Дойл в недоумении посмотрел на главного констебля.

– Не понимаю. Расследование было. Она во всем призналась.

– Расследование проводилось в частном порядке – самим викарием. А девушку запугали нанятые им адвокаты, вот она и призналась. Вряд ли такое придется по душе прихожанам.

– Значит, полиция уже тогда отказалась защищать эту семью?

– Дойл, мы назначаем расследование только при наличии улик. Как и произошло в тот раз, когда сам солиситор сделался жертвой нападения. Ага, вижу, он вам не докладывал.

– Он не ищет жалости.

– Вот, кстати. – Энсон достал из папки какой-то документ. – От ноября девятисотого года. Подвергся нападению двух молодых жителей Уэрли. Те двое в Лендивуде протащили его сквозь живую изгородь, а один из них испортил ему зонт. Оба признали свою вину. Выплатили сумму ущерба. По решению кэннокского суда. А вы не знали, что он там бывал?

– Можно взглянуть?

– К сожалению, нельзя. Полицейские протоколы.

– Тогда назовите хотя бы фамилии осужденных. – Видя, что Энсон колеблется, он добавил: – Я всегда смогу пустить по следу моих ищеек.

К удивлению Дойла, Энсон шутливо тявкнул.

– Значит, вы тоже охотитесь с ищейками? Ладно, фамилии такие: Уокер и Глэдуин. – Он понял, что для Дойла они пустой звук. – Вообще говоря, мы можем предположить, что это не единичный случай. Видимо, нападения случались и до, и после – ну, вероятно, не столь злостные. Наверняка и оскорбления были. В Стаффордшире молодежь не святая.

– Если хотите знать, Джордж Эдалджи категорически отрицает, что в основе его злоключений лежит расовая неприязнь.

– Тем лучше. Значит, мы спокойно можем на ней не останавливаться.

– Но я, разумеется, – добавил Дойл, – не согласен с его анализом ситуации.

– Воля ваша, – невозмутимо ответил Энсон.

– А как это нападение связано с делом?

– Очень просто, Дойл: нельзя понять конца, не зная начала. – Теперь Энсон благодушествовал. Его удары один за другим достигали цели. – У Джорджа Эдалджи были серьезные основания ненавидеть Уэрли и окрестности. Во всяком случае, он так считал.

– И поэтому взялся калечить скот, чтобы отомстить? Где связь?

– Сразу видно, что вы горожанин, Дойл. Корова, лошадь, овца, свинья – это не просто домашний скот. Это средства к существованию. Скажем так, экономическая мишень.

– А вы можете продемонстрировать связь между теми, кто напал на Джорджа в Лендивуде, и каким-либо изувеченным впоследствии животным?

– Нет, не могу. Но от преступников и нельзя ожидать логики.

– Даже от умных?

– От умных – тем более, как показывает мой опыт. В общем, у нас есть молодой человек, любимчик своих родителей, который застрял в отчем доме, хотя его младший брат давно выпорхнул из гнезда. Наш молодой человек затаил злобу на всю округу, перед которой чувствует свое превосходство. У него катастрофические долги. Ростовщики угрожают ему судом, а это уже полный крах карьеры. Он вот-вот потеряет все, к чему так долго шел…

– И что из этого следует?

– Из этого следует… что он, вероятно, помешался, совсем как ваш друг мистер Уайльд.

– Уайльда, с моей точки зрения, развратил собственный успех. Ежевечерние овации в Вест-Энде по силе воздействия несопоставимы с рецензиями на справочник по железнодорожному праву.

– Вы обмолвились, что Уайльд – это патологический случай. Почему бы не признать то же самое в отношении Эдалджи? Мне видится, что солиситор долгое время метался от отчаяния. Он жил в сильном, если не сказать невыносимом, напряжении. Вы же сами усмотрели в его вымогательском письме «отчаяние». У него могли произойти некоторые патологические сдвиги, могла проявиться неодолимая тяга к злодеяниям.

– Он наполовину шотландец.

– Совершенно верно.

– И наполовину парс. Парсы – наиболее образованная и экономически преуспевающая народность в Индии.

– Ничуть не сомневаюсь. Не зря же их прозвали «бомбейскими евреями». И точно так же я не сомневаюсь, что корень всех зол – смешение кровей.

– В моих жилах течет шотландская и ирландская кровь, – сказал Дойл. – Разве это побуждает меня калечить животных?

– Вы сами предлагаете мне довод. Какой англичанин… какой шотландец… какой полушотландец… стал бы бросаться с клинком на лошадь, корову, овцу?

– Вспомним шахтера Фаррингтона, который именно это и совершил, когда Джордж был в заключении. Но я задам вам встречный вопрос: какой индиец стал бы это делать? Разве в Индии не чтят домашний скот как богов?

– Но когда смешивается кровь, жди беды. Возникают непримиримые расхождения. Почему в человеческом обществе повсеместно не выносят полукровок? Да потому, что у них душа разрывается между стремлением к цивилизации и тягой к варварству.

– И какая же кровь, по-вашему, ответственна за варварство: шотландская или парсская?

– Шутить изволите, Дойл. Ведь лично для вас кровь – не пустой звук. Раса – не пустой звук. За ужином вы сами рассказывали, как ваша мать с гордостью проследила свою родословную на пять веков назад. Извините, если неточно вас процитирую, но, помнится мне, на ветвях вашего генеалогического древа есть немало имен великих мира сего.

– Все точно. Вы хотите сказать, что Джордж Эдалджи вспарывал брюхо лошадям по той простой причине, что пять веков назад его предки в Персии или где-то еще проделывали то же самое?

– Понятия не имею, практиковались ли у них варварские или обрядовые действа. Не исключено. Сам Эдалджи, вполне возможно, не догадывался, что именно подталкивало его к таким действиям. Какой-то зов из глубины столетий, вырвавшийся наружу вследствие такого неожиданного и прискорбного смешения кровей.

– Вы всерьез считаете, что все произошло именно так?

– Примерно так, да.

– А как же Хорас?

– Хорас?

– Хорас Эдалджи. Родился все от того же смешения кровей. В настоящее время – уважаемый государственный служащий в налоговом ведомстве Его Величества. Не хотите ли вы сказать, что Хорас тоже состоял в банде?

– Нет.

– А почему, собственно? У него те же данные.

– И опять вы шутите. Для начала, Хорас Эдалджи проживает в Манчестере. Далее, я всего лишь указываю, что в определенных экстремальных обстоятельствах смешение кровей обусловливает некую тенденцию, некую предрасположенность к варварству. А так, конечно, многие полукровки ведут вполне респектабельный образ жизни.

– До той поры, пока что-нибудь их не спровоцирует.

– Как полная луна провоцирует лунатизм у некоторых цыган и ирландцев.

– Почему-то со мной такого не случалось.

– У ирландцев из низов, любезный Дойл. Ничего личного.

– Но какая разница между Джорджем и Хорасом? Отчего, с вашей точки зрения, первый вернулся к варварству, а второй – нет… вернее, пока еще нет?

– У вас есть брат, Дойл?

– Да, есть. Младший. Иннес. Кадровый офицер.

– Отчего же он не сочиняет детективные рассказы?

– Сегодня теоретик из меня никакой.

– Да оттого, что обстоятельства складываются по-разному, даже у братьев.

– Вопрос остается: почему не Хорас?

– Доказательства налицо, Дойл. Их представили суду сами родственники. Меня удивляет, что вы это проглядели.

«Жаль, не снял номер в гостинице „Белый лев“, прямо через дорогу, – подумал Дойл. – На тот случай, если до наступления ночи возникнет желание покрушить какую-нибудь мебель».

– Дела такого рода, вызывающие недоумение и даже отторжение у сторонних лиц, чаще всего упираются, как показывает мой опыт, в такие темы, которые по очевидным причинам не муссируются в зале суда. Обычно такие темы обсуждаются в курительной комнате. Но вы, как показывают ваши рассказы об Оскаре Уайльде, человек, умудренный опытом. А к тому же, насколько мне помнится, получили медицинское образование. И даже, если не ошибаюсь, побывали в Южной Африке, чтобы поддержать нашу армию в Англо-бурской войне.

– Все это так. – «К чему он клонит, этот тип?»

– Вашему другу, мистеру Эдалджи, тридцать лет. Он до сих пор не женат.

– Как и многие его сверстники.

– И скорее всего, останется холостяком.

– Тем более что у него за плечами срок тюремного заключения.

– Нет, Дойл, это не помеха. Всегда находятся невзыскательные дамочки, которых влечет дух Портленда. Загвоздка в другом. Загвоздка в том, что ваш подопечный – лупоглазый полукровка. На такого охотниц нет, а уж тем более в Стаффордшире.

– А как это относится к делу?

Но переходить к делу Энсон явно не спешил.

– В суде квартальных сессий обвиняемый сам показал, что у него нет друзей.

– Как, разве он не входит в пресловутую уэрлийскую банду?

Энсон проигнорировал этот укол.

– Ни приятелей, ни, между прочим, приятельниц. Его никогда не видели под ручку с девушкой. Хотя бы с горничной.

– Вот не думал, что вы так внимательно за ним следили.

– Спортом не занимается. Вы отметили? Славные, мужественные английские виды спорта – крикет, футбол, гольф, теннис, бокс – ему совершенно чужды. Стрельба из лука, – продолжил главный констебль и, поразмыслив, добавил: – Гимнастика.

– Вам нужно, чтобы человек с близорукостью минус восемь выходил на ринг, а иначе вы упечете его за решетку?

– Ах да, зрение – вот ответ на все вопросы. – Чувствуя нарастающее раздражение Дойла, он умышленно провоцировал его и дальше. – Да, несчастный, одинокий мальчуган-книголюб с выпученными глазенками.

– И что дальше?

– Вы, если не ошибаюсь, по специальности окулист?

– В течение непродолжительного времени у меня был кабинет на Девоншир-Плейс.

– И много ли встречалось в вашей практике случаев пучеглазости?

– Не слишком много. По правде говоря, наплыв пациентов был невелик. Они меня не обременяли, тем самым давая мне возможность заниматься литературным творчеством. Так что их отсутствие, вопреки ожиданиям, обернулось для меня благом.

Отметив знакомые нотки самодовольства, Энсон продолжал наступать:

– И с какими состояниями у вас ассоциируется экзофтальм?

– Иногда он возникает вследствие коклюша. И конечно, свидетельствует о странгуляции.

– Обычно экзофтальм связывают с нездоровой степенью полового влечения.

– Чушь!

– Само собой разумеется, сэр Артур, к вашим рафинированным пациентам на Девоншир-Плейс это не относится.

– Это абсурд.

Полицейские во главе со своим начальником опустились до предрассудков и бабьих домыслов?

– Такое наблюдение, естественно, в суде не озвучивают. Но оно широко известно в среде тех, кто расследует преступления определенного рода.

– Тем не менее это сущий вздор.

– Воля ваша. Далее, стоит задуматься над расположением спальных мест в доме викария.

– Которое однозначно указывает на невиновность парня.

– Мы согласились, что сегодня нам ни на йоту не изменить мнение друг друга. И все же давайте задумаемся, как домочадцы устраивались на ночь. На момент заболевания младшей сестры мальчику было… лет десять, правильно? С этого времени мать с дочерью ночуют вместе; у отца со старшим сыном тоже общая спальня. И только у счастливчика Хораса отдельная комната.

– И вы подразумеваете… вы подразумеваете, что в той комнате происходили какие-то мерзости? – «Куда, черт возьми, он клонит? Совсем с ума сошел?»

– Нет, Дойл. Как раз наоборот. Я твердо уверен, что в той комнате ничего не происходило. Она служила только для сна и молитвы. Вот и все. Так что вы, уж извините, попали пальцем в небо.

– Следовательно?..

– Как я уже сказал, доказательства налицо. Мальчик с десяти лет спит под замком в одной комнате с папой. Из ночи в ночь, из ночи в ночь, в период полового созревания и возмужания. Его брат уезжает из родительского дома – и что же? Юноше достается освободившаяся комната? Ничуть не бывало: заведенный порядок, как ни странно, сохраняется. Одинокий мальчуган становится одиноким молодым человеком гротескной наружности. Его никогда не видят в компании с прекрасным полом. Между тем естественно предположить, что ему свойственны нормальные желания и аппетиты. Невзирая на ваш скепсис, мы все же считаем, что его экзофтальм выдает желания и аппетиты, выходящие за рамки обычного. Мы же с вами мужчины, Дойл, и понимаем эту сторону жизни. Мы знаем, как опасна пора отрочества и юности. Как приходится зачастую делать выбор между потаканием плотским инстинктам, которое подтачивает нравственные и физические силы, а порой даже перерастает в криминальное поведение, и борьбой с низменными позывами за счет здоровых форм досуга, то есть занятий мужественными видами спорта. Эдалджи в силу своих жизненных обстоятельств успешно избежал первого пути, а по второму идти не захотел. Я согласен: бокс вряд ли стал бы его козырем, но есть же, например, гимнастика, физическая культура, да хотя бы это американское новшество – бодибилдинг.

– По-вашему, то изуверство было сопряжено… с некими плотскими целями или проявлениями?

– Непосредственным образом – нет. Но вы спрашиваете, что, по моему мнению, произошло в действительности и почему. Давайте на минуту признаем большую часть ваших утверждений по поводу этого молодого человека. Прилежно учился, чтил родителей, молился в отцовской церкви, не пил, не курил, много работал у себя в конторе. Тогда вы должны сделать встречный шаг и признать, что у него, вероятно, есть двойное дно. Да и может ли быть иначе ввиду особенностей его воспитания, полной изоляции, замкнутого образа жизни и чрезмерных позывов? Днем это добросовестный член общества. А ночью над ним то и дело берет верх нечто варварское, скрытое в недрах его темной души, нечто такое, что, по всей вероятности, непонятно даже ему самому.

– Голословные рассуждения, – ответил Джордж, но от Энсона не ускользнула какая-то перемена в его голосе: тон стал ниже, уверенности поубавилось.

– Вы сами призывали меня порассуждать. Согласитесь, я больше вашего сталкивался с криминальным поведением и криминальными намерениями. На них и основаны мои рассуждения. Вы стояли на том, что Эдалджи – человек с профессиональным образованием. Часто ли – угадывался ваш вопрос – люди с профессиональным образованием совершают преступления? И я ответил: намного чаще, нежели вам хочется верить. А теперь, сэр Артур, тот же вопрос, но в несколько измененной форме я адресую вам. Часто ли мужчины, которые счастливы в браке – что, естественно, предполагает регулярное удовлетворение полового желания, – совершают жестокие преступления извращенного характера? Мыслимо ли поверить, что Джек-потрошитель был счастлив в браке? Нет, немыслимо. Пойду дальше и предположу, что у нормального, здорового мужчины, если он никогда не получает полового удовлетворения – не важно, по какой причине и в силу каких обстоятельств, – могут (заметьте, я говорю «могут», избегая более резких выражений) проявиться некоторые изменения склада ума. Я считаю, с Эдалджи так и произошло. Он ощущал себя в жуткой клетке с железными прутьями. Когда он смог бы вырваться? Когда смог бы получить хоть какое-нибудь удовлетворение? Как я понимаю, долгая, тянущаяся из года в год половая неудовлетворенность рано или поздно повредит рассудок. Мужчина станет поклоняться чуждым богам, совершать чуждые обряды.

Именитый гость промолчал. Более того, он залился краской. Может, бренди подействовал. Видимо, при всей свой искушенности Дойл на поверку оказался ханжой. Но скорее всего, он спасовал перед незыблемой силой предъявленных ему доводов. Как бы то ни было, он, уставившись на пепельницу, загасил сигару, которую едва успел раскурить. Энсон выжидал, но гость, который не пожелал или не смог ответить, только перевел взгляд на огонь в камине. Что ж, эта тема, пожалуй, себя исчерпала. Пришло время для более обыденных вопросов.

– Надеюсь, вы сегодня хорошо выспитесь, Дойл. Только предупреждаю: многие считают, что в Грин-Холле водятся привидения.

– Надо же, – был ответ.

Энсон понимал, что мыслями Дойл сейчас далеко.

– Поговаривают, что гостям является всадник без головы. С подъездной дорожки доносится скрежет колес по гравию, но кареты не видно. Слышится таинственный колокольный звон, но никаких колоколов поблизости не обнаружено. Все это бред, конечно, сущий бред. – Энсон блаженствовал. – Но я не думаю, что вам являются фантомы, зомби и полтергейсты.

– Духи мертвых меня не тревожат, – устало, невыразительно произнес Дойл. – Более того, я приветствую их появление.

– Если возражений нет, завтрак в восемь.

Когда Дойл удалился, потерпев, как считал Энсон, сокрушительное поражение, главный констебль смахнул окурки сигар в огонь и полюбовался краткой вспышкой. Бланш еще не спала – перечитывала миссис Брэддон. В смежной со спальней гардеробной супруг ее набросил пиджак на костюмную стойку и прокричал:

– Шерлок Холмс посрамлен! Загадку раскрывает Скотленд-Ярд!

– Джордж, зачем так вопить?

В халате с отделкой позументом капитан Энсон на цыпочках прошествовал в спальню, сияя широкой улыбкой.

– Меня не волнует, если Великий Сыщик сидит на корточках под дверью, приложив ухо к замочной скважине. За сегодняшний вечер я ему преподал пару уроков на темы реального мира.

Бланш Энсон, редко видевшая мужа в такой эйфории, сочла за лучшее до выходных конфисковать ключик от подставки с тремя графинами.

Артур

Выйдя из дверей Грин-Холла, Артур закипал все сильнее. Первый отрезок обратного пути до Хайндхеда почти не умерил его ярости. Ветка Уолсолл – Кэннок – Ружли Лондонской Северо-Западной железной дороги выросла в сплошной ряд провокаций: Стаффорд, где Джорджу вынесли приговор; затем Ружли, где он учился в школе; Хеднесфорд, где подвизается сержант Робинсон, которому он якобы угрожал прострелить голову; Кэннок, где эти олухи-магистраты решили передать его дело в уголовный суд; Уэрли – Чёрчбридж, откуда все началось; мимо лугов, где – не исключено – паслись стада Блуитта; а дальше через Уолсолл, где, скорее всего, и коренился этот заговор, в Бирмингем, где Джордж был арестован. Каждая остановка на этой линии возвещала голосом Энсона: «Я и иже со мной здесь и хозяева, и народ, и правосудие».

Джин еще не видела Артура в таком состоянии. До вечера еще далеко, а он уже гремит сервизом, рассказывая о своей поездке.

– И как ты думаешь, что еще он заявил? Он посмел утверждать, что моей репутации не пойдет на пользу, если… если мои дилетантские рассуждения получат огласку. С такой надменностью я не сталкивался с той поры, когда в бытность свою нищим эскулапом в Саутси пытался убедить толстосума-пациента, считавшего себя смертельно больным, что он здоров как бык.

– И что ты предпринял? Я имею в виду – тогда, в Саутси?

– Что я предпринял? Повторил, что он в добром здравии, а в ответ услышал, что он не для того платит врачу, чтобы такое выслушивать; тогда я посоветовал ему обратиться к другому специалисту, который по заказу диагностирует у него любой недуг.

Джин смеется, рисуя в своем воображении эту сцену; ее веселье омрачается лишь легким сожалением оттого, что ее там не было и быть не могло. Впереди у них совместное будущее, это правда, но ей вдруг становится обидно, что на ее долю не выпало даже мизерного прошлого.

– И что ты теперь будешь делать?

– Я уже точно знаю, что буду делать. Энсон думает, что я подготовил свои выкладки с намерением отправить их в Министерство внутренних дел, где они, покрываясь пылью, будут небрежно упомянуты в каком-нибудь служебном обзоре, который если и увидит свет, то после нашей смерти. Я в эти игры не играю. Мои выводы получат максимально возможную огласку. В поезде я все продумал. Свой отчет я направлю в «Дейли телеграф», где его, надо думать, охотно напечатают. Но этим я не ограничусь. Я попрошу сопроводить мой материал пометкой «Авторское право не защищено», чтобы другие газеты, и прежде всего мидлендские, смогли его перепечатать в полном объеме и без выплаты гонорара.

– Потрясающе. И очень великодушно.

– Это так, к слову. Еще неизвестно, что окажется наиболее эффективным. Помимо всего прочего, я теперь четко обозначу позицию капитана Энсона в этом деле, его изначально предвзятое отношение, которое бросается в глаза. Если он пожелает услышать мои «дилетантские рассуждения» о своих действиях, пусть получит. А если надумает привлечь меня за клевету в печати, я еще оглашу их в суде. А когда я с ним разделаюсь, он увидит, что его служебные перспективы не столь радужны, как ему кажется.

– Артур, ты позволишь?..

– Да, дорогая?

– Быть может, не стоит превращать эту кампанию в единоличную вендетту против капитана Энсона.

– А почему бы и нет? Считай, все зло – от него.

– Я что хочу сказать, Артур, милый: нельзя допустить, чтобы капитан Энсон отвлек тебя от главной цели. Если у него это получится, то сам же капитан Энсон порадуется больше всех.

Артур взглянул на нее с гордостью и удовольствием. До чего же дельная мысль и вдобавок чертовски разумная.

– Ты совершенно права. Я прижму Энсона ровно настолько, насколько потребуется в интересах Джорджа. Но он не выйдет сухим из воды. На втором этапе я ославлю и его самого, и все полицейское управление. Вокруг истинного виновника кольцо сжимается, и если я покажу, что все это время он орудовал под носом у Энсона, который пальцем не шевельнул, чтобы его остановить, то главному констеблю останется одна дорога – в отставку. А напоследок я добьюсь реорганизации полицейского управления Стаффордшира снизу доверху. Полный вперед!

Он подмечает улыбку Джин, в которой ему видится и восхищение, и снисходительность – мощное сочетание.

– И кстати, дорогая, сдается мне, что нам пора назначить дату бракосочетания. Иначе тебя сочтут бессовестной кокеткой.

– Меня, Артур? Меня?

Коротко посмеявшись, он берет ее за руку. Полный вперед, говорит он себе, а то, не ровен час, в машинном отделении случится взрыв.

Вернувшись в «Подлесье», Артур берется за перо, чтобы стереть Энсона в порошок. То письмо приходскому священнику: «…верю, что смогу отправить оскорбителя на каторжные работы» – слыханное ли дело: такая вопиющая предвзятость со стороны ответственного лица? Переписывая эти слова, Артур чувствовал, как в нем закипает злость; чувствовал он и отрезвление от совета Джин. Действовать нужно так, чтобы добиться максимальной пользы для Джорджа: с одной стороны, не скатываться до клеветы, а с другой – выразить неопровержимое суждение об Энсоне. Давненько не сталкивался он с такой пренебрежительностью. Ну ничего, Энсон прочувствует то же самое на своей шкуре.

В настоящее время [начал он] у меня нет сомнений в том, что капитан Энсон был совершенно честен в своей неприязни к Джорджу Эдалджи и не отдавал себе отчета в своих предубеждениях. Ожидать иного было бы неразумно. Но человек, занимающий такой пост, не имеет права на подобные чувства. Они слишком сильны, его подчиненные слишком слабы, а результаты ужасающи. Если проследить весь ход событий, то начальственная неприязнь изливалась наружу, пока не пропитала всех его подчиненных. Когда к ним попал Джордж Эдалджи, к нему не проявили даже самой элементарной справедливости.

Ни до возбуждения дела, ни в ходе судебного разбирательства, ни потом. Самонадеянность Энсона оказалась столь же безграничной, сколь и его предвзятость.

Мне неизвестно, какие последующие донесения капитана Энсона помешали отправлению правосудия на уровне Министерства внутренних дел, но я твердо знаю, что поверженного человека не только не оставили в покое, но и приложили все усилия к тому, чтобы очернить его имя, а также имя его отца, чтобы запугать всякого, кто мог бы вникнуть в обстоятельства дела. Когда к ним проявил внимание мистер Йелвертон, ему пришло письмо за подписью капитана Энсона, датированное восьмым ноября 1903 года: «Справедливо будет Вас предупредить: Вы лишь впустую потратите время, если попытаетесь доказать, что Джордж Эдалджи не мог, в силу своей профессии и предположительной порядочности, взяться за написание оскорбительных и гнусных писем. Его отец и я лично в равной степени уверены в тяге Эдалджи к анонимным пасквилям; некоторые лица прочувствовали эту его склонность на собственном опыте».

Между тем и сам Эдалджи, и его отец под присягой заявляют, что первый никогда в жизни не писал анонимных писем; мистер Йелвертон, запросив фамилии «некоторых лиц», ответа не получил. Примите во внимание, что процитированное письмо, отправленное непосредственно после вынесения приговора, имело своей целью пресечь любое движение в защиту милосердия, что немного сродни избиению лежачего.

Если даже это не выведет Энсона на чистую воду, подумал Артур, значит до него и вовсе не добраться. Ему уже виделись газетные передовицы, запросы парламентариев, невнятные ответы Министерства внутренних дел и, возможно, длительная зарубежная командировка бывшего главного констебля перед назначением его на какое-нибудь теплое, хотя и отдаленное местечко. К примеру, на Вест-Индских островах. Миссис Энсон, которую Артур счел оживленной сотрапезницей, наверное, огорчится, но ей, несомненно, будет легче пережить заслуженное низвержение мужа, чем матери Джорджа было пережить незаслуженное низвержение сына.

«Дейли телеграф» опубликовала изыскания Артура в двух номерах, от одиннадцатого и двенадцатого января. Газета выигрышно расположила эти материалы, да и наборщики расстарались. Артур перечитал собственные слова вплоть до громоподобного завершения:

Нам в лицо хлопнули дверью. Теперь мы взываем к последней инстанции – к инстанции, которая никогда не ошибается, если факты изложены честно, и спрашиваем общественность Великобритании, может ли такое продолжаться?

Обе статьи вызвали бурю откликов. Разносчик телеграмм уже с закрытыми глазами находил дорогу в «Подлесье». О своей поддержке заявили Барри, Мередит и другие профессиональные литераторы. Газетная полоса «Телеграф», отведенная переписке с читателями, пестрела суждениями о зрении Джорджа и о несостоятельности защиты, упустившей из виду этот факт. Мать Джорджа дополнила свои показания:

Я неоднократно указывала нанятому для защиты солиситору на высокую степень близорукости нашего сына, которая была выявлена у него еще в детстве. Мне сразу показалось, что даже в отсутствие других доказательств одно это позволяло утверждать, что он никак не мог бы дойти до поля, когда так называемая дорога стала непроходимой в темноте даже для людей с хорошим зрением. Я прочувствовала это так сильно, что пришла в отчаяние, когда мне во время дачи свидетельских показаний не предоставили возможности упомянуть его слабое зрение. Времени было крайне мало, а люди, как видно, устали от этого процесса… У моего сына зрение всегда было настолько слабым, что он вынужденно склонялся едва ли не вплотную к бумаге при письме, книгу или газету держал совсем близко к глазам, а на прогулке с трудом узнавал людей. Когда мы с ним назначали встречу, я всегда понимала, что сама должна его разыскивать, а не он меня.

В других письмах содержались требования розыска Элизабет Фостер, подробные отзывы о личности полковника Энсона, размышления о засилье бандитизма в Стаффордшире. Один корреспондент объяснял, как легко конские волоски могут отделиться от подкладки верхней одежды. Поступили письма от попутчика Джорджа по уэрлийскому поезду, от «Наблюдателя» из северо-западного Хэмпстеда и от «Друга парсов». Мистер Арун Чандер Датт, доктор медицины с кембриджским дипломом, посчитал нужным указать, что преступления против домашнего скота глубоко чужды восточному характеру. Чоури Мутху, доктор медицины, проживающий на Нью-Кавендиш-стрит, напомнил читателям, что вся Индия внимательно следит за развитием дела и что сейчас на карту поставлены доброе имя и честь Англии.

Через три дня после второй публикации в «Телеграф» Артура и мистера Йелвертона пригласили в Министерство внутренних дел, где их приняли мистер Гладстон, сэр Маккензи Чемберс и мистер Блэкуэлл. Договорились, что встреча будет считаться конфиденциальной. Беседа длилась в течение часа. Впоследствии сэр А. Конан Дойл заявил, что им с мистером Йелвертоном был оказан любезный и сочувственный прием и что он уверен в решимости министерства сделать все возможное для прояснения дела.

Отказ от авторского права обеспечил распространение этой истории не только в масштабе Центральных графств, но и по всему миру. Агентство, которому Артур заказал сбор газетных вырезок, было перегружено; из раза в раз повторялся один и тот же заголовок, из которого Артур выучил перевод конкретного глагола на разные языки: «РАССЛЕДУЕТ ШЕРЛОК ХОЛМС». С каждой доставкой почты приходили выражения поддержки (и реже – несогласия). Предлагались самые невероятные толкования: например, что травля семьи Эдалджи была предпринята другими парсами как месть за отступничество Шапурджи. И конечно, не обошлось без послания, написанного уже хорошо знакомым почерком:

От одного сыщика из Скотленд-Ярда мне известно, что стоит вам выразить Гладстону свое мнение о виновности Эдалджи – и вам уже в следующем году даруют титул лорда. Разве не лучше получить титул, чем рисковать потерей почек и печени. Вспомните сколько совершается злостных убийств почему тогда вы надеитесь уцелеть?

Отметив орфографическую ошибку, Артур рассудил, что его человечек пустился в бега, и перевернул страницу:

Доказательства сказанного – в статейках, разосланных им в разные газеты по выходе из тюряги, где ему и папаше его было самое место, наравне со всякими черномазыми и желтолицыми евреями. Такой почерк не больно-то подделаешь, слепой ты дурень.

Столь грубая провокация лишь подтверждала необходимость идти вперед по всем фронтам. Расслабляться было недопустимо. Откликнулся мистер Митчелл, который подтвердил, что в интересующий сэра Артура период программа Уолсоллской гимназии действительно включала произведения Мильтона, но при этом подчеркнул, что творчество великого поэта преподавалось в Стаффордшире испокон веков, сколько помнит старейший учитель, и, вообще говоря, преподается по сей день. Гарри Чарльзуорт сообщил, что напал на след Фреда Уинна, бывшего одноклассника Брукса, а ныне маляра в Чеслин-Бэй, и собирается поспрошать его насчет Шпека. Через три дня доставили телеграмму с условленным текстом: «ПРИГЛАШАЮ ОТУЖИНАТЬ ХЕДНЕСФОРДЕ ВТОРНИК ЧАРЛЬЗУОРТ ТЧК».