Текст книги "Зверь в Ниене"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Воинственная прямолинейность этого отставника-артиллериста была, с точки зрения Артура, предпочтительнее экивоков политика. В будущем он не исключал возможности расположить к себе Энсона; впрочем, военные метафоры навели Артура на размышления о том, что вместо общепринятого ответа своим оппонентам – выстрелом на выстрел, экспертизой на экспертизу – он вполне способен начать массированный артиллерийский обстрел и разнести их позиции. Собственно, почему бы и нет? У них есть один графолог – Артур, со своей стороны, выставит нескольких: не только доктора Линдсея Джонсона, но еще, возможно, мистера Гоуберта и мистера Дугласа Блэкберна. А если у кого-то не вызовет доверия мистер Кеннет Скотт с Манчестер-Сквер, Джорджа проконсультируют несколько других специалистов по глазным болезням. Если Йелвертон брал противника измором и добивался удовлетворительных результатов, пока не оказался в патовой ситуации, то Артур теперь прибегнет к максимально силовым методам и двинется в наступление по всем фронтам.

С доктором Баттером они встретились в Гранд-отеле на Черинг-Кросс-роуд. На сей раз Артур, вошедший со стороны Нортумберленд-авеню, появился вовремя и не стал исподтишка разглядывать судебно-медицинского эксперта. О личности этого человека он заранее составил представление по его свидетельским показаниям: уравновешен, осмотрителен, не склонен к безосновательным или произвольным спекуляциям. В зале суда он утверждал лишь то, что подкреплялось его наблюдениями; для защиты это было выгодно в отношении точек крови, но невыгодно в отношении волосков. В итоге показания Баттера в большей степени, чем свидетельства шарлатана Гаррина, способствовали отправке Джорджа в Льюис и Портленд.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы нашли для меня время, доктор Баттер. – Они устроились в том же салоне с письменным столом, где не далее как пару недель назад Артур составил первое представление о Джордже Эдалджи.

Судебно-медицинский эксперт улыбнулся. Этот интересный седовласый мужчина был лет на десять старше Артура.

– Я только рад. Мне представилась возможность поблагодарить того, кто написал… – здесь, если только Артуру это не померещилось, образовалась микроскопическая пауза, – «Белый отряд».

В ответ Артур улыбнулся. Общение с полицейскими медиками всегда оказывалось для него не только поучительным, но и приятным.

– Доктор Баттер, могу ли я рассчитывать на откровенный разговор? То есть я высоко ценю ваши показания, но у меня остались некоторые вопросы и, так сказать, соображения, которые хотелось бы обсудить именно с вами. Разговор будет сугубо конфиденциальным; я обязуюсь не повторять ни единого вашего слова, не предоставив вам возможности его подтвердить, исправить или попросту взять назад. Это приемлемо?

Заручившись согласием доктора Баттера, Артур для начала перебрал с ним те показания, которые на суде прозвучали наименее противоречиво или, во всяком случае, неопровержимо с точки зрения защиты. Бритвы, обувь, различные пятна.

– Учитывая характер преступления, которое инкриминировалось Джорджу Эдалджи, не удивило ли вас, доктор Баттер, что следы крови на одежде оказались столь незначительными?

– Нет, не удивило. Точнее, вы слишком широко ставите вопрос. Если бы Эдалджи заявил: да, это я покалечил пони, вот орудие преступления, вот одежда, в которой я пошел на преступление, и сообщников у меня не было, то я был бы вправе высказать собственное мнение. И тогда я бы вынужден был вам ответить: да, меня это удивило и даже поразило.

– Но?

– Но мои показания, как всегда, ограничивались тем, что мною установлено: на таком-то предмете одежды имеется такое-то количество крови млекопитающего и так далее. Об этом я и заявил. А если мною не установлено, каким образом и в какой промежуток времени туда попала кровь, то я и не позволяю себе дальнейших комментариев.

– Со свидетельской трибуны – определенно нет. Но если между нами…

– Если между нами, я считаю, что при нанесении резаной раны кровотечение у лошади будет сильным и человек не сможет регулировать направление кровотока, особенно в ночной темноте.

– Значит, вы со мной согласны? Он не мог этого сделать?

– Нет, сэр Артур, я с вами не согласен. Совершенно не согласен. Эти две позиции разделяет огромная дистанция. Например, человек, имеющий умысел располосовать лошадь, непременно запасется фартуком наподобие тех, в которых работают на скотобойне. Это очевидная мера предосторожности. Но единичные капли крови могут попасть куда угодно и остаться незамеченными.

– Фартук на процессе не фигурировал.

– Не важно. Я просто предлагаю вам точку зрения, отличную от вашей. Другая возможность: на месте преступления мог находиться кто-либо еще. Если существует банда – а такое предположение звучало, – то ваш молодой человек, возможно, и не орудовал ножом, а просто стоял рядом, и в ходе этого изуверства на его одежду могли попасть отдельные капли крови.

– Опять же, таких показаний не было.

– Но банда упоминалась настойчиво, разве нет?

– Это делалось умышленно. Доказательств никаких.

– Но был же другой человек, полоснувший ножом свою лошадь?

– Грин. Однако даже Грин не заявлял о существовании банды.

– Сэр Артур, мне вполне понятны и ваши доводы, и ваше желание получить доказательства в их поддержку. Я всего лишь показываю вам другие возможности, независимо от того, озвучивались они в зале суда или нет.

– Вы совершенно правы. – Артур решил больше не настаивать. – Можно теперь спросить насчет волосков? Согласно вашему заключению, на одежде вы обнаружили их двадцать девять штук и микроскопическое исследование показало, если я ничего не путаю, что они «сходны по длине, окрасу и структуре» с теми волосками, которые имелись на лоскуте кожи, срезанном с шахтерского пони.

– Верно.

– «Сходны». Вы не сказали «полностью идентичны».

– Нет.

– По той причине, что они не были полностью идентичны?

– Нет, по той причине, что это заключение, а не наблюдение. Но для обывателя «сходны по длине, окрасу и структуре» звучит как признание их полной идентичности.

– И у вас не осталось никаких сомнений?

– Сэр Артур, на свидетельской трибуне я всегда осторожничаю. Между нами и на предложенных вами условиях беседы, могу вас заверить, что волоски на одежде и на лоскуте кожи, который я исследовал под микроскопом, принадлежали одному животному.

– И одной и той же его части?

– Не понимаю вас.

– Источником их было не просто одно и то же копытное, но и одно и то же место его туши, а именно живот?

– Да, верно.

– Так вот, волосяной покров на различных частях туши лошади или пони различается по длине, а возможно, и по толщине, а возможно, и по структуре. Ведь конский волос, например, из хвоста или из гривы будет разным?

– Опять же, это верно.

– Но тем не менее все двадцать девять исследованных вами волосков оказались совершенно одинаковыми и относились к одной и той же части конской туши?

– Да, в самом деле.

– Мы можем поразмыслить вместе, доктор Баттер? Опять же, совершенно конфиденциально, исключительно в этих стенах, на условиях анонимности. Давайте вообразим… хотя в этом мало приятного… что вы или я задумали выпустить кишки лошади.

– Разрешите вас поправить: у пони не были выпущены кишки.

– Разве?

– В показаниях говорилось, что животное получило резаную рану, истекало кровью и в силу необходимости было пристрелено. Но кишки из раны не выпадали, как могло бы произойти при другом способе нападения.

– Благодарю вас. Итак, представим, что мы задумали полоснуть ножом пони. К животному нужно подойти, нужно его успокоить. К примеру, погладить по морде, поговорить, похлопать по боку. Далее, представим, как мы будем его удерживать во время нанесения раны. Чтобы полоснуть копытное поперек живота, надо, видимо, обхватить его за спину и удерживать, а тем временем подобраться под брюхо и воспользоваться заготовленным орудием.

– Не знаю. Никогда не присутствовал при таком варварстве.

– Но вы не оспариваете, что это возможный способ? У меня у самого есть конюшня: лошади в большинстве своем нервные создания.

– Мы с вами на лугу не присутствовали. И животное было не из вашей конюшни, сэр Артур. Это был шахтерский пони. Разве шахтерские пони не славятся своей покладистостью? Разве они не привычны к шахтерскому обращению? Разве они не доверяют каждому, кто к ним приближается?

– Действительно, на лугу мы с вами не присутствовали. Но хотя бы на минуту сделайте мне одолжение. Вообразите, что преступление было совершено так, как я описал.

– Хорошо. Только учитывайте, что оно могло быть совершено иначе. Например, в присутствии другого лица.

– Я с вами согласен, доктор Баттер. Но и вы должны со мной согласиться: если это деяние было совершено примерно так, как я описал, то уму непостижимо, почему источником всех волосков, попавших на одежду, оказалась одна и та же часть туши, а именно живот – совсем не то место, по которому гладят такое животное, чтобы его успокоить. И далее, совершенно одинаковые волоски оказались на разных частях одежды: и на рукаве, и на левом борту куртки. Разве не логично предположить, что волоски, как минимум, окажутся с какой-нибудь другой части туши?

– Возможно. Если все происходило в точности так, как вы описываете. Но вы постоянно рассматриваете только две версии: версию обвинения и вашу собственную. Между ними – огромная дистанция. Например, на одежде могли оказаться и более длинные волоски, но преступник их заметил и удалил. В этом не было бы ничего удивительного, правда? Или они были унесены ветром. Опять же, на лугу могла орудовать банда…

Тут Артур с большой осторожностью подвел разговор к «очевидному» решению, предложенному Вудом.

– Я правильно понимаю, вы работаете в Кэнноке?

– Да.

– Этот лоскут кожи срезали не вы?

– Нет, это сделал мистер Льюис, находившийся рядом с животным.

– После чего лоскут кожи был отправлен вам в Кэннок?

– Да.

– И одежда тоже?

– Да.

– До или после?

– В каком смысле?

– Одежду доставили раньше, чем кожу, или кожу – раньше, чем одежду?

– А, понимаю. Нет, они были доставлены вместе.

– Одновременно?

– Да.

– Одним и тем же полицейским?

– Да.

– В одном и том же пакете?

– Да.

– И кто был этот полицейский?

– Понятия не имею. Их вокруг меня мелькают толпы. Кроме того, они, на мой взгляд, все нынче молоды, а потому на одно лицо.

– Не припомните, что он сказал?

– Сэр Артур, с той поры минуло более трех лет. Не вижу причины, почему я должен помнить хоть слово из того, что он сказал. Наверное, доложил, что принес пакет от инспектора Кэмпбелла. Вполне мог упомянуть содержимое. Вполне мог сказать, что оно направляется на экспертизу, но это и так понятно, разве нет?

– И пока эти предметы находились у вас, они тщательно хранились по отдельности – лоскут кожи и одежда? Я не строю из себя дознавателя.

– Но получается, вы уж простите, весьма убедительно. И естественно, я понимаю, к чему вы ведете. У меня в лаборатории контаминация произойти не могла, уверяю вас.

– Я ни на миг этого не допускаю, доктор Баттер. И веду я совершенно к другому. Не могли бы вы описать полученный вами пакет?

– Сэр Артур, я прекрасно вижу, куда вы клоните. Если я уже два десятка лет подвергаюсь перекрестным допросам со стороны защиты, то, наверное, знаком с такими подходами и не беру на себя ответственность за действия полиции. Вы хотели услышать, что лоскут кожи и одежда были свернуты в рулон и упакованы в кусок старой рогожи по небрежности полицейских. А значит, вы ставите под сомнение не только их добросовестность, но и мою.

Учтивость доктора Баттера подернулась ледяной жесткостью. Такого свидетеля всегда лучше иметь на своей стороне.

– Я бы до этого никогда не додумался, – смиренно выговорил Артур.

– Только что вы додумались именно до этого, сэр Артур. Вы дали понять, что я мог упустить из виду возможность контаминации. Предметы были герметично запечатаны по отдельности – сколько ни тряси, волоски не могли перелететь из одной упаковки в другую.

– Я вам очень обязан, доктор Баттер, за прояснение этого вопроса.

Следовательно, оставались две возможности: либо полиция проявила халатность, перед тем как упаковать вещественные доказательства по отдельности, либо полиция проявила злонамеренность в процессе упаковки. Что ж, он выжал из Баттера достаточно. Впрочем…

– Можно задать еще один вопрос? Сугубо фактического свойства.

– Конечно. Простите мой выпад.

– Он вполне понятен. По вашему замечанию, я вел себя как адвокат защиты.

– Не в этом дело. Суть в другом. Я более двадцати лет сотрудничаю со Стаффордширским управлением полиции. Двадцать с лишним лет являюсь в суд, где вынужден отвечать на каверзные вопросы, основанные, как мне известно, на ложных посылках. Двадцать лет наблюдаю, как стороны играют на слабостях невежественных присяжных. Двадцать лет даю показания – по мере своих сил четкие и недвусмысленные, основанные на строго научных исследованиях, а потом со мной обращаются если не как с мошенником, то как с дилетантом, который просто высказывает какое-то мнение, ничем не отличающееся от мнения простых обывателей. Разве что у простых обывателей нет микроскопа, а если бы и был, они бы не сумели его настроить. Я констатирую то, что наблюдал… то, что знаю… и должен выслушивать презрительные обвинения в произвольности моих суждений.

– Глубоко вам сочувствую, – сказал сэр Артур.

– Не заметно. Хорошо, задавайте свой вопрос.

– В какое время суток вам доставили этот пакет?

– В какое время суток? Часов в девять.

Артура поразила такая оперативность. Пони был обнаружен примерно в шесть двадцать. Когда Джордж выходил из дому, чтобы успеть на поезд в 7:39, Кэмпбелл еще оставался на лугу, но незадолго до восьми часов уже явился вместе с Парсонсом и группой добровольцев в дом викария. Они произвели обыск, поспорили с домочадцами Эдалджи…

– Простите меня, доктор Баттер, не хочу снова изображать из себя дознавателя, но не могло ли это произойти позже?

– Позже? Ни в коем случае. Я знаю, в котором часу принесли пакет. Помню, еще посетовал. Полиция настаивала, чтобы пакет был передан мне в собственные руки в тот же самый день. Я сказал, что после девяти принимать отказываюсь. И когда явился полицейский, я достал часы. Было ровно девять.

– Как я мог так ошибиться? Мне подумалось, вы говорили о девяти утра.

Теперь настал черед судебно-медицинского эксперта выразить свое удивление.

– Сэр Артур, по моим наблюдениям, в полиции служат компетентные, работоспособные люди. И к тому же честные. Но творить чудеса они не способны.

Сэр Артур согласился, и мужчины расстались на дружелюбной ноте. Однако через некоторое время Артур поймал себя на том, что рассуждает именно такими словами: полицейские все же способны творить чудеса. Они способны одной лишь силой мысли переместить двадцать девять конских волосков из одного герметично запечатанного пакета в другой. Прямо хоть пиши о них статью для Общества парапсихологических исследований.

Ни дать ни взять спириты, которые якобы достигают дематериализации объекта с последующей его рематериализацией, а также обрушивают на круглый стол дождь из старинных монет, не говоря уже об ассирийских табличках и камнях-самоцветах. К этой ветви спиритуализма Артур относился с изрядной долей скепсиса: самый заурядный сыщик-любитель обычно без труда мог установить, что старинные монеты происходят из ближайшей нумизматической лавки. Что же до тех спиритов, которые являют собравшимся змей, черепах и живых птиц, то место таким скорее в цирке или в ярмарочном балагане. Или же в Стаффордширском полицейском управлении.

Его заносило. Но это от избытка чувств. Двенадцать часов – вот где собака зарыта. Прежде чем вручить вещественные доказательства доктору Баттеру, полиция держала их у себя двенадцать часов. Где они были все это время, кто за них отвечал и что с ними делал? Была ли контаминация делом случая или намеренным актом, направленным исключительно против Джорджа Эдалджи? Этого почти наверняка узнать не удастся, разве что из чьих-нибудь признаний на смертном одре, но Артур всегда с осторожностью относился к таким признаниям.

Его радостное волнение только возросло, когда в «Подлесье» доставили отчет доктора Линдсея Джонсона. К отчету прилагались две общие тетради, в которых был подробно описан весь ход проведенной графологической экспертизы. Ведущий европейский специалист установил, что ни одно из предоставленных в его распоряжение писем, вышло ли оно из-под пера злонамеренного интригана, религиозного маньяка или безнравственного юнца, не обнаруживало никаких принципиальных совпадений с подлинными документами, написанными самим Джорджем Эдалджи. Были зафиксированы отдельные случаи видимого сходства, не выходившие, впрочем, за пределы банальной фальсификации чужого почерка. Местами сходство могло показаться убедительным, но ни в одном случае не было выявлено доказательств того, что Джордж в буквальном смысле слова приложил руку к этим посланиям.

Более половины пунктов из первой части своего списка Артур уже пометил галочками: Йелвертон – Волоски – Письма – Зрение. Далее шли Грин (над этим еще предстояло поработать) и Энсон. Главного констебля нужно как следует взять за бороду. «Мне было бы необычайно интересно узнать мнение Шерлока Холмса на предмет реального дела…» – саркастически писал Энсон. Что ж, Артур поймает его на слове: сведет воедино то, что на данный момент удалось выяснить, и отправит Энсону с просьбой о комментариях.

Усевшись за письменный стол, чтобы набросать черновик, Артур впервые после смерти Туи ощутил правильность хода вещей. После депрессии, угрызений совести, летаргии, после брошенного вызова и начала действий он занял привычную позицию: сел к столу, взялся за перо и приготовился рассказать историю, чтобы люди увидели события в новом свете; а между тем в Лондоне его ждала (оставалось уже недолго) женщина, которой предстояло стать для него первой читательницей и первой свидетельницей его жизни. Он зарядился энергией; в голове бурлил материал; цель виделась ясно. Начал он с той фразы, драматичной и широковещательной, которую обдумывал и в поездах, и в гостиницах, и в такси:

Мне хватило одного взгляда на мистера Джорджа Эдалджи, чтобы решительно усомниться в совершении им того преступления, за которое он был осужден, и выдвинуть по крайней мере ряд причин, вследствие которых подозрение пало именно на него.

А дальше отчет начал разворачиваться сам по себе, как огромная цепь с прочнейшими звеньями. За два дня Артур написал пятнадцать тысяч слов, предусмотрев дополнительное место для новых сообщений от окулистов и графологов. Предполагаемой роли Энсона в этом деле он коснулся лишь вскользь: если крепко прижать человека еще до личного знакомства, вряд ли можно будет рассчитывать на полезный отклик. Потом Вуд перепечатал текст начисто и отправил один экземпляр заказным письмом главному констеблю.

Через два дня пришел ответ из поместья Грин-Холл в Стаффорде: сэра Артура приглашали отужинать с капитаном Энсоном и его супругой в любой удобный день на следующей неделе. Хозяева дома выказывали полную готовность устроить гостя у себя на ночлег. Составленный Артуром отчет в этом письме не упоминался; загадочный постскриптум гласил: «Если Вам будет угодно, приезжайте вместе с мистером Шерлоком Холмсом. Миссис Энсон будет очень рада с ним познакомиться. Дайте мне знать, если для него потребуется приготовить комнату».

Сэр Артур передал письмо секретарю.

– Судя по всему, держит порох сухим.

Вуд согласно кивнул и благоразумно воздержался от комментариев насчет постскриптума.

– Сдается мне, Вуди, ты не жаждешь отправиться к нему под видом Холмса.

– Если прикажете, могу вас сопровождать, сэр Артур, но мое отношение к парадной одежде вам известно. – Помимо всего прочего, Вуд чувствовал, что, будучи назначенным на роль Ватсона, уже слишком далеко вышел за пределы своих актерских возможностей, чтобы сыграть еще и Холмса. – От меня будет больше толку, если я потренируюсь в игре на бильярде.

– И то верно, Альфред. Держи оборону. И отрабатывай дуплет. А я погляжу, из какого теста сделан Энсон.

Пока Артур планирует поездку в Стаффордшир, Джин заглядывает еще дальше в будущее. Настало время вплотную заняться своим преображением из выжидающей девушки в невыжидающую жену. На дворе январь. Туи умерла в июле прошлого года; понятно, что жениться до истечения двенадцати месяцев Артур не сможет. Точную дату венчания они еще не обсуждали, но осень – вполне реальный срок. Год и три месяца: такой промежуток времени мало кого возмутит. Люди сентиментальные предпочли бы весеннюю свадьбу, но для повторного брака осень, по мнению Джин, подходит больше. А потом – медовый месяц в Европе. На первом месте, конечно, Италия; впрочем, и Константинополь давно манит.

Где венчание – там подружки невесты, но здесь сложностей не предвидится: Лесли Роуз и Лили Лоудер-Саймондс давно утверждены на эту роль. Однако венчание также предполагает церковь, а церковь предполагает вероисповедание. Артур был воспитан матушкой в католичестве, но и мать, и сын давно ушли от этой веры: матушка – в англиканство, Артур – в воскресный гольф. Артур даже начал скрывать свое среднее имя: Игнатий. Значит, у Джин, с колыбели впитавшей в себя католичество, почти нет шансов сочетаться браком по католическому обряду. Родители, наверное, расстроятся, особенно мать; но если такова будет цена, придется ее заплатить.

Что еще потребует своей цены? Если Джин собирается всегда быть рядом с Артуром, нужно будет принять все то, от чего она до сих пор бежала. В тех редких случаях, когда Артур упоминал свой интерес к паранормальным явлениям, она просто отворачивалась. И внутренне содрогалась от пошлости и глупости такого времяпрепровождения: слабоумные старики притворяются, будто впадают в транс, дряхлые ведьмы в жутких париках таращатся в хрустальные шары, участники впотьмах берутся за руки и друг за дружкой вздрагивают… К религии, которая неотделима от нравственности, это не имеет никакого отношения. А сама мысль о том, что ее любимого Артура влечет подобная… ахинея, не только огорчительна, но просто не укладывается в голове. Как может такой человек, обладающий уникальными мыслительными способностями, якшаться с этой публикой?

Если совсем честно, ее лучшая подруга Лили Лоудер-Саймондс тоже принадлежит к энтузиастам столоверчения, но Джин считает это прихотью. И разговора о сеансах не поддерживает, хотя Лили утверждает, что на них собираются весьма интеллигентные люди. Видимо, надо будет вначале обсудить это с Лили, просто чтобы преодолеть свою неприязнь. Нет, малодушию поддаваться нельзя: в конце-то концов, она выходит за Артура, а не за Лили.

Поэтому, когда он заезжает к ней по пути на север, она его усаживает, добросовестно выслушивает новости расследования, а потом, к его вящему изумлению, говорит:

– Как бы мне хотелось познакомиться с этим твоим подопечным.

– Правда, милая? Он вполне порядочный молодой человек, которого бессовестно оклеветали. Я уверен, знакомство с тобой он почтет за честь.

– Кажется, ты упоминал, что по происхождению он парс?

– Не совсем так. Его отец…

– Какую религию исповедуют парсы, Артур? Индуизм?

– Нет, они зороастрийцы.

Артур любит такие вопросы. Глубинную тайну женщин можно, по его мысли, обойти и обуздать, открывая им глаза на подобные вещи. Со спокойной уверенностью он излагает историю парсов, описывает характерные черты их внешности, головные уборы, либеральное отношение к женщинам, традицию родов на нижнем этаже дома. Ритуал очищения он опускает, поскольку в нем используется коровья моча, но подробно останавливается на центральной роли астрологии в жизни парсов, а затем переходит к башням молчания и к растерзанию покойников грифами, но тут Джин останавливает его, подняв ладонь. Она понимает, что это тупик. История зороастризма не способствует плавному переходу, на который она понадеялась. А кроме того, получается как-то нечестно, вразрез с ее осознанием себя.

– Артур, дорогой мой, – перебивает она, – хочу кое-что с тобой обсудить.

Он удивлен и слегка встревожен. Хотя ему всегда импонировала ее прямота, сейчас у него возникает смутное подозрение, что женщина, заявляя о своем намерении кое-что обсудить, редко выбирает такую тему, которая будет приятна и выгодна мужчине.

– Объясни мне, чем тебя захватил… как правильно сказать: спиритизм или спиритуализм?

– Я предпочитаю термин «спиритизм», но он, кажется, выходит из употребления. И вообще у меня сложилось впечатление, что эта область тебе претит.

Он недоговаривает: эта область – вместе со своими приверженцами – вызывает у нее страх и брезгливость.

– Артур, мне не может претить то, чем ты интересуешься.

Она преувеличивает: это всего лишь слабая надежда, что его интересы не вызовут у нее отторжения.

И он пускается в объяснения своей вовлеченности: здесь и эксперименты по обмену мыслями на расстоянии с будущим архитектором «Подлесья», и беседа с сэром Оливером Лоджем в Букингемском дворце. Артур подчеркивает научные основы и процедуры парапсихологических исследований. Он тщательно подбирает слова, чтобы это звучало солидно и без агрессии. Мало-помалу она успокаивается и от его тона, и от слов.

– Сказать по правде, Артур, Лили немного рассказывала мне о столоверчении, но должна признаться, я всегда считала, что это противоречит учению Церкви. Нет ли здесь ереси?

– Эти практики в самом деле противоречат церковным институтам. И не в последнюю очередь потому, что исключают посредника.

– Артур! Мыслимо ли так говорить о служителях Церкви?

– Но исторически сложилось именно так. Они – посредники, промежуточное звено. На ранних этапах – передатчики истины, но чем дальше, тем больше – контролеры мысли, затемнители, политиканы. Катары были на правильном пути: они шли непосредственно к Богу, минуя уровни иерархии. Неудивительно, что Рим стер их с лица земли.

– Значит, твои… можно говорить «верования» или нет?.. настраивают тебя против Церкви?

И, подразумевает она, против верующих. Против одной конкретной верующей.

– Нет, моя дорогая. Я никогда не стану отговаривать тебя ходить в церковь. Но мы движемся за пределы любых вероисповеданий. Скоро – по историческим меркам даже очень скоро – они отойдут в прошлое. Задумайся: почему религия должна быть единственной сферой мысли, где нет прогресса? Это было бы странно, да? Неужели нас вечно будут отсылать к застывшим постулатам двухтысячелетней давности? Почему люди не понимают, что эволюция человеческого мозга неизбежно влечет за собой расширение взглядов? Несформированный ум предполагает несформированную идею Бога, но кто может поручиться, что наш мозг сформировался хотя бы наполовину?

Джин молчит. Она считает, что застывшие постулаты двухтысячелетней давности верны и им надо следовать; а еще – что мозг, конечно, развивается и служит залогом многочисленных научных открытий, но душа, искра Божия – это нечто совершенно особое и неизменное, не подверженное эволюции.

– Помнишь, я когда-то судил конкурс силачей? В Альберт-Холле. Победителем тогда стал некий Мюррей. Я шел за ним в ночи. Он еще держал под мышкой золотую статуэтку. Самый сильный человек во всей Британии. И все же он заплутал в тумане…

Нет, метафора – неверный подход. Метафорами живут официальные религии. Метафора – это подтасовка.

– Мы, Джин, занимаемся очень простым делом. От великих религий мы берем самую суть, которая представляет собою жизнь духа, и делаем ее более зримой, а оттого более понятной.

Для нее это слова искусителя; в ее тоне начинает сквозить резкость:

– За счет сеансов и столоверчения?

– Для непосвященного, готов признать, это выглядит странно. Точно так же, как все обряды твоей Церкви показались бы странными случайно заглянувшему в храм зороастрийцу. Тело и кровь Христовы – на блюде и в чаше: он бы подумал, что это форменное надувательство. Религии – все религии – увязли в ритуалах и деспотизме. Мы не говорим: приходи к нам, молись вместе с нами, следуй нашим предписаниям, и, возможно, когда-нибудь наградой тебе станет вечная жизнь. Так торгуется продавец ковров. А мы покажем тебе сейчас, при жизни, реальность некоторых паранормальных явлений, которые продемонстрируют физическую победу над смертью.

– Значит, вы не верите в возрождение тела?

– В то, что мы ложимся в землю, гнием, а потом вдруг возвращаемся целыми и невредимыми? Нет. Тело – это шелуха, оболочка, которую мы сбрасываем. Истина заключается в том, что после смерти некоторые души какое-то время блуждают в темноте, но это происходит лишь по той причине, что они не готовы к переходу на оборотную сторону. Подлинный спирит, которому свойственно понимание процесса, совершит этот переход легко и безболезненно. И быстрее приспособится к общению с миром, который он покинул.

– Ты видел это своими глазами?

– О да. И надеюсь, что с углублением понимания буду видеть это гораздо чаще.

По спине Джин пробегает внезапный холодок.

– Надеюсь, дорогой Артур, ты не метишь в спириты.

Перед ее мысленным взором возникает любимый муж в обличье престарелого мошенника, впадающего в транс и бормочущего на разные голоса. А новую леди Дойл будут называть женой мошенника.

– О нет, я не наделен такими способностями. Истинный медиум – очень и очень большая редкость. Зачастую им оказывается скромный человек из низов. Такой, например, как Иисус Христос.

Джин пропускает это сравнение мимо ушей.

– А как же нравственность, Артур?

– Нравственность незыблема. То есть подлинная нравственность, та, что имеет в своей основе человеческую совесть и любовь к Богу.

– Речь не о тебе, Артур. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Если у людей – у простых людей – не будет Церкви, которая учит их, как поступать, то они вернутся к звериным мерзостям и своекорыстию.

– По-моему, это вовсе не единственная альтернатива. Спиритов, подлинных спиритов, как мужчин, так и женщин, отличает высокий уровень нравственности. Могу привести примеры. И нравственность их определяется тем, что они стоят ближе других к пониманию духовной истины. Если простые люди, о которых ты говоришь, непосредственно приобщатся к миру духов, если поймут, как он всегда к нам близок, то звериные мерзости и своекорыстие утратят свою притягательную силу. Сделай истину наглядной – и нравственность будет сама себя оберегать.

– Артур, не так быстро, я за тобой не успеваю. – Если точнее, Джин чувствует близкую головную боль и даже опасается приступа мигрени.

– Конечно, конечно. Спешить некуда – у нас вся жизнь впереди. А потом мы останемся вместе на веки вечные.

Джин улыбается. Хотелось бы ей знать, что будет поделывать Туи, когда они с Артуром останутся вместе на веки вечные. Впрочем, от этого вопроса никуда не деться, к кому ни обращайся – хоть к Церкви, хоть к этим низкородным спиритам, которые так пленили ее будущего мужа.