Текст книги "Зверь в Ниене"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

На следующем свидании он берет инициативу на себя. Так надо: он мужчина, он старше; Джин – девушка, возможно, импульсивная, чью репутацию запятнать нельзя. Поначалу она тревожится, решив, что Артур вознамерился с нею порвать, но когда понимает, что он всего лишь хочет упорядочить их отношения, расслабляется, а временами, похоже, и вовсе перестает слушать. Ее тревога прорывается вновь, когда Артур подчеркивает, что они должны быть крайне осторожны.

– Но целоваться-то можно? – спрашивает она, будто проверяя условия контракта, благополучно подписанного с завязанными глазами.

От ее интонации у него тает сердце и туманится мозг. Чтобы скрепить контракт, они целуются. Впрочем, Джин лишь коротко клюет его, словно птичка, с открытыми глазами, тогда как Артур предпочитает, чтобы глаза были закрыты, а губы надолго сливались с губами. Ему даже не верится, что он вновь кого-то целует, тем более Джин. Он запрещает себе думать, до какой же степени это отличается от поцелуев с Туи. Как бы то ни было, очень скоро восстание начинается вновь, и он отстраняется.

Они будут видеться; будут ненадолго оставаться наедине; целоваться можно; забываться нельзя. Их положение крайне опасно. А она опять слушает вполуха.

– Пора мне съехать от родителей, – говорит она. – Я могу снимать квартиру на паях с женской компанией. Тогда ты сможешь свободно ко мне приходить.

До чего же она не похожа на Туи: прямолинейная, открытая, свободная от предрассудков. С самого начала она относилась к нему как к равному. И в том, что касается их любви, они, конечно, на равных. Но на нем лежит ответственность и за них обоих, и за Джин в отдельности. Он обязан следить, чтобы ее прямодушие не обернулось бесчестьем.

В последующие недели Артур порой задумывается, не ждет ли Джин, что он сделает ее своей любовницей. Сколько страсти в ее поцелуях и сколько разочарования во взоре, когда он отстраняется; как она льнет к его груди; временами у Артура возникает чувство, будто она точно знает, что творится у него на душе. И тем не менее он не вправе допускать подобные мысли. Она не такая: в ней нет ложной скромности, а это значит – она всецело ему доверяет и доверяла бы, даже не будь у него незыблемых принципов.

Но одного лишь распутывания житейских сложностей, что сопутствуют их отношениям, недостаточно; ему столь же необходимо моральное одобрение. Артур с трепетом отправляется на вокзал Сент-Панкрас и садится в поезд, идущий в Лидс. Высшим авторитетом остается для него матушка. Она внимательно читает все его произведения, прежде чем они пойдут в печать; сходную роль играет она и в его эмоциональной жизни. Только матушка может подтвердить, что выбранный им план действий правомерен.

В Лидсе он садится на поезд до Карнфорса и в Клэпхеме делает пересадку до Инглтона. Матушка поджидает его на станции в своей легкой повозке, одетая в красный жакет и хлопчатобумажный белый капор, который она, похоже, теперь носит не снимая. Две тряские мили в повозке кажутся Артуру бесконечными. Матушка все время потакает своему пони по кличке Муи, а тот – коняшка с характером: к примеру, наотрез отказывается приближаться к паровозам. С ним также приходится объезжать стороной участки дорожных работ и радоваться каждому случаю лошадиной невнимательности. Наконец они заходят в Мейсонгилл-коттедж. Артур незамедлительно принимается выкладывать матери все. По крайней мере, все существенное. Все, что ей необходимо знать, чтобы вынести суждение о его возвышенной, ниспосланной небесами любви. Про то, как на него снизошло внезапное чудо, сделавшее жизнь его невыносимой. Про свои переживания, чувство долга и угрызения совести. Про Джин, ее очаровательную непосредственность, острый ум, добродетель. Про все. Почти.

Сбиваясь, он заводит рассказ сначала, углубляясь в новые подробности. Подчеркивает происхождение Джин, ее шотландские корни – такая родословная способна увлечь любого генеалога-любителя. По одной линии род ее восходит к Мализу де Легге, жившему в тринадцатом веке, а по другой – к самому Робу Рою. В настоящий момент она живет с богатыми родителями в Блэкхите. Семейство Лекки, уважаемое и благочестивое, сделало состояние на чайной торговле. Возраст Джин – двадцать один год. Она – обладательница волшебного меццо-сопрано, пению обучалась в Дрездене, собирается на стажировку во Флоренцию. Прекрасно держится в седле, но ему еще предстоит в этом убедиться. Ее отличают чуткость, честность, сила духа. Наконец, внешность ее тоже достойна восхищения. Стройная фигура, изящные ручки и ножки, волосы цвета темного золота, зелено-карие глаза, слегка вытянутый овал лица, идеальная белоснежная кожа.

– Ты словно расцвечиваешь фотографию, Артур.

– И рад бы, да у меня ее нет. Я просил Джин подарить мне свой снимок, но она говорит, что нефотогенична. И не любит улыбаться в камеру, потому что стесняется своих зубов. Прямо так и сказала. Думает, они слишком крупные. Конечно же, это чепуха. Она просто ангел.

Слушая рассказ сына, матушка не упускает из виду странную параллель, проведенную судьбой. Долгие годы она была замужем за человеком, которого общество из вежливости объявляло тяжелобольным – не важно, приволакивал его домой крохобор-извозчик или медики отправляли в лечебницу под видом эпилептика. В отсутствие мужа и по причине его невменяемости она утешилась с мужчиной по имени Брайан Уоллер. Тогда суровый и беспощадный сын посмел ее осуждать, а порой едва ли не ставил под сомнение ее честь своими недомолвками. А нынче он, ее любимый, обожаемый ребенок, в свой черед обнаружил, что житейские трудности не заканчиваются у алтаря; по мнению некоторых, там они только начинаются.

Матушка слушает; она понимает и оправдывает. Артур поступает правильно и по чести. А она была бы рада знакомству с мисс Лекки.

Он устраивает их встречу, и матушка высказывается о Джин одобрительно, точно так же как в свое время, еще в Саутси, одобрила Туи. Это не бездумное потакание прихотям избалованного сына. С точки зрения матушки, Туи, мягкая и покладистая, была идеальной женой для честолюбивого, но еще не нашедшего себя молодого врача, который стремился утвердиться в обществе, чтобы оно поставляло ему пациентов. Однако, вознамерься он жениться сейчас, ему лучше всего подошла бы такая девушка, как Джин, независимая, решительная и прямолинейная: в этих проявлениях матушка усматривает некоторое сходство с собственной персоной. Про себя она также отмечает, что Джин – первая спутница ее сына, которой он не дал прозвища.

В холле «Подлесья» на столике стоит телефонный аппарат с трубкой фирмы «Гауэр-Белл», по форме напоминающий подсвечник. У него индивидуальный номер, «Хайндхед-237», а благодаря имени и славе Артура его телефон, в отличие от многих других, имеет выделенную линию. Но Артур никогда не звонит Джин из дома. Он даже помыслить не может о том, чтобы выгадывать удобный момент, когда слуги уйдут по хозяйственным делам, дети – в школу, Туи – отдыхать, Вуд – прогуляться, а сам он сможет затаиться в холле спиной к лестнице и шептать в трубку, стоя под витражом с именами и гербами предков. Ему не представить себя за подобным занятием: оно – доказательство интрижки, не столько для тех, кто может его застукать, сколько для него самого. Телефон – излюбленный инструмент неверного мужа.

Поэтому Артур предпочитает общение посредством писем, записок, телеграмм; общение с помощью слов и подарков. Через пару месяцев Джин взволнованно объясняет, что квартира, в которой она живет, не очень-то велика, и, хотя она делит жилье с верными подругами, каждый приход посыльного начинает ее смущать. Если женщина получает много подарков от джентльменов – или, что компрометирует еще сильнее, от одного джентльмена, – ее считают любовницей; по крайней мере, потенциальной любовницей. Выслушав Джин, Артур упрекает себя за недомыслие.

– И вообще, – говорит Джин, – мне не нужны доказательства. Я уверена в твоей любви.

В первую годовщину их знакомства он дарит ей один подснежник. Джин говорит, что такой радости ей бы не доставили ни драгоценности, ни наряды, ни комнатные растения, ни дорогой шоколад – все то, что мужчины обычно преподносят женщинам. Материальных потребностей у нее немного, а средств с лихвой хватает на удовлетворение всех желаний. И более того, отсутствие подарков – это признак того, что их отношения не банальны, как у других пар.

Но вопрос о кольце повисает в воздухе. Артур хочет, чтобы Джин носила на пальчике – не важно на каком, – это ювелирное украшение, дабы подавать ему тайные знаки, когда они вместе оказываются на светских приемах. Джин эта идея не по нраву. Мужчины дарят кольца трем категориям женщин: женам, любовницам и невестам. Она не принадлежит ни к одной категории, а потому кольцо – это не для нее. Любовницей она не будет никогда; жена у Артура уже есть; и невестой ей тоже не бывать. Считать себя невестой – все равно что говорить: я жду смерти его жены. У некоторых пар, она знает, существует такая договоренность, но в их случае это исключено. Их любовь иная. У нее нет ни прошлого, ни будущего, о котором можно помечтать; есть только настоящее. Артур говорит, что считает ее своей мистической женой. Джин соглашается, но отвечает, что мистические жены не носят реальных колец.

Решение, конечно же, находит матушка. Она приглашает Джин в Инглтон, с тем чтобы Артур приехал на следующее утро. Но вечером у матушки возникает идея. Сняв с мизинца левой руки тонкое колечко, она надевает его на мизинец Джин. Голубой сапфир-кабошон в свое время принадлежал матушкиной двоюродной бабке.

Джин разглядывает кольцо под одним углом, под другим и тут же снимает.

– Я не могу принять вашу фамильную драгоценность.

– Это кольцо я получила от двоюродной бабушки, считавшей, что оно будто создано для меня. Когда-то это действительно было так; но теперь – нет. Оно больше подходит вам. Мы с вами сроднились. С первого дня.

Джин не может отказать матушке; мало кто на это способен. Когда приезжает Артур, он демонстративно ничего не замечает; наконец женщины обращают его внимание на кольцо. Но даже после этого он прячет свой восторг, отмечая вслух, что камешек-то маловат, и предоставляя женщинам возможность посмеяться над его ворчливостью. Теперь Джин носит кольцо не Артура, а Дойлов, и это ничуть не хуже; возможно, даже лучше. Артур уже представляет, как будет видеть это кольцо за обеденным столом с изысканными яствами, над фортепианными клавишами, на подлокотнике театрального кресла, на уздечке лошади. Ему видится в этом связующий символ. Мистическая жена.

Ложь во спасение дозволена джентльмену в двух случаях: чтобы защитить женщину и чтобы ввязаться в праведный бой. Артур лжет Туи гораздо чаще, чем мог представить. На первых порах он предполагал, что в суматохе дней и недель, авантюр и увлечений, спортивных игр и путешествий необходимости обманывать жену не возникнет: Джин просто затеряется среди многочисленных событий его календаря. Но коль скоро она не может исчезнуть из его сердца, то не может исчезнуть ни из его разума, ни из совести. И Артур приходит к выводу, что каждая встреча, каждый план, каждое отправленное письмо, длинное или короткое, каждая мысль о Джин так или иначе сопряжены с ложью. Чаще всего ложь сводится к недомолвкам, хотя иногда, в силу необходимости, приходится и что-нибудь выдумывать; как бы то ни было, это ложь. А Туи невероятно доверчива; она принимает и всегда принимала внезапные изменения в планах мужа, его порывистость, решения остаться дома или уйти. Артуру ясно, что она пребывает в неведении; от этого он нервничает сильнее всего. Ему трудно представить, как неверные мужья могут жить в гармонии со своей совестью и какова должна быть степень их нравственного падения, чтобы вот так, походя, лгать.

Но помимо практических трудностей, нравственного тупика и плотской неудовлетворенности, есть нечто более темное, с чем совладать куда труднее. Поворотные моменты в жизни Артура всегда омрачались смертью, и нынешняя ситуация не исключение. Но столь внезапно посетившая его удивительная любовь может быть воспринята и признана светом только со смертью Туи. Она умрет, он знает; знает это и Джин. Чахотка всегда собирает смертельную дань. Но решимость Артура вступить в схватку с дьяволом привела к перемирию. Состояние Туи стабильно; у нее даже отпала нужда в целительном воздухе Давоса. Спокойно живя в Хайндхеде, она благодарна за то, что имеет, и лучится слабым оптимизмом, как все туберкулезные больные. Артур не может желать ее смерти; но точно так же не может желать, чтобы Джин бесконечно находилась в этом невыносимом положении. Будь Артур приверженцем какой-нибудь из официальных религий, он без малейших колебаний положился бы на Божий промысел; но нет. Туи должна, как и прежде, получать лучшее медицинское обслуживание и неустанную поддержку домашних, отчего страдания Джин затянутся до бесконечности. Если он этому помешает, то будет подлецом. Если признается жене, будет подлецом. Если порвет с Джин, будет подлецом. Если сделает ее своей любовницей, будет подлецом. Если ничего не сделает, то будет равнодушным, лицемерным подлецом, тщетно цепляющимся за обломки своей чести.

Мало-помалу, с опаской они все же являют свои отношения миру. Джин знакомится с Лотти. Артур знакомится с родителями Джин; те дарят ему на Рождество булавку с жемчужиной и бриллиантом. Джин знакомится даже с матерью Туи, миссис Хокинс, которая принимает их отношения. Конни и Хорнунг тоже осведомлены, хотя в данный момент чету куда больше занимает их брак, сын Оскар Артур и дом в Западном Кенсингтоне. Артур уверяет всех, что Туи любой ценой будет ограждена от знания, боли и бесчестия.

Есть благородные помыслы, а есть обыденная действительность. Несмотря на одобрение близких, и Артур, и Джин подвержены приступам уныния; помимо этого, Джин терзают мигрени. Каждый чувствует вину за то, что вовлек другого в это невыносимое положение. Честь, как добродетель, сама по себе бывает наградой, но иногда ее недостаточно. По крайней мере, отчаяние, которое она порождает, может быть таким же острым, как и восторг. Артур прописывает себе курс полного собрания сочинений Ренана. Усердное чтение наряду с занятиями гольфом и крикетом способны привести в равновесие любого мужчину, поддержать его тело и дух.

Но на большее этих ресурсов не хватает. Можно в пух и прах разбить команду соперников, угодить мячом в ребра отбивающего; можно выбрать длинную клюшку и отправить мяч далеко за пределы поля для гольфа. Но нельзя вечно обуздывать свои мысли – всегда одни и те же мысли, одни и те же непримиримые противоречия. Деятельный человек, обреченный на бездействие; влюбленные, не имеющие возможности любить; смерть, позвать которую и страшно, и стыдно.

Крикетный сезон складывается для Артура успешно; с сыновней гордостью он сообщает матушке о заработанных очках и разрушенных калитках. Она, в свою очередь, делится с ним своими соображениями: о деле Дрейфуса, о ватиканских святошах – притеснителях и изуверах, об ужасной позиции одиозной газеты «Дейли мейл» в отношении Франции. В один прекрасный день он играет за Мэрилебонский крикетный клуб на стадионе «Лордс». На игру приглашена Джин, и, когда настанет очередь Артура отбивать, он будет помнить, где именно в секторе «А» находится ее место. В такой день боулеры против него бессильны; бита его неуязвима и при ударе не реагирует на тяжесть мяча, посылая его через все поле. Раз или два он попадает мячом на трибуны, удостоверившись, впрочем, что мяч не упадет артиллерийским снарядом поблизости от Джин. Артур бьется на турнире во имя прекрасной дамы; жаль, что он не попросил у нее какую-нибудь вещицу, чтобы прикрепить к своему кепи.

Между иннингами Артур направляется к Джин. Ему не нужна похвала – он видит гордость в ее глазах. Джин так долго сидела на деревянной скамье, что теперь ей нужно немного размяться. Они прохаживаются вокруг поля, за трибунами; в горячем воздухе пахнет пивом. Среди праздной, безликой толпы они чувствуют себя более уединенно, чем под дружелюбными взглядами на званом обеде. Беседуют они с таким видом, словно только что познакомились. Артур говорит, как бы ему хотелось прикрепить к своему кепи какой-нибудь знак ее благосклонности. Она берет его под руку, и они, безмятежно счастливые, неспешно идут дальше.

– Смотри-ка! Это Уилли и Конни.

И правда, им навстречу, тоже под ручку, движутся Уилли и Конни. Не иначе как оставили малыша Оскара в Кенсингтоне с няней. Артур прямо раздувается от гордости за свою игру. Но тут он замечает какую-то несуразность. Уилли и Конни не замедляют шага, а Конни еще и смотрит куда-то в сторону, будто необычайно заинтересовавшись задней стенкой шатра. Уилли, по крайней мере, не притворяется, что встречной пары не существует, однако на ходу вздергивает бровь при виде переплетенных рук своего шурина и Джин.

Подача Артура после перерыва становится быстрее и резче обычного. Он замахивается чересчур сильно и в результате сбивает только одну калитку. Когда его отправляют в другую половину поля, он без конца оборачивается, высматривая Джин, но она, должно быть, пересела. Не видно и Уилли с Конни. Броски Артура вызывают крайнее беспокойство уикет-кипера, и он как угорелый носится туда-обратно.

Когда игра подходит к концу, становится ясно, что Джин ушла. Артур вне себя от ярости. Он хочет домчаться на кэбе прямиком до дома своей возлюбленной, вывести ее на улицу, взять под руку и пройтись с нею до Букингемского дворца, Вестминстерского аббатства и здания парламента. Не переодеваясь, прямо в спортивной форме. Идти и кричать: «Я, Артур Конан Дойл, горжусь тем, что люблю эту женщину, Джин Лекки». Артур живо представляет себе такую картину. Наверное, он сходит с ума.

Вскоре гнев отступает, и Артуром овладевает холодная неудержимая злоба. Он принимает душ и переодевается, не переставая проклинать Уилли Хорнунга. Как смеет этот близорукий астматик, который и в крикет-то как следует играть не умеет, поглядывать на них с осуждением? На него. На Джин. Хорнунг, жалкий щелкопер, автор никчемной колонки об австралийском захолустье. Никто и слыхом о нем не слыхивал, пока он не позаимствовал – с его, Артура, позволения – идею книги о Холмсе и Ватсоне, перевернув сюжет с ног на голову и превратив этих персонажей в парочку уголовников. А ведь Артур поощрял его начинания. Даже имя обеспечил для его так называемого героя – Рафлз, ставший в итоге Раффлсом (позаимствовано из «Открытия Рафлза Хоу»). Разрешил посвятить эту чертову книжонку себе: «А. К. Д. – такая форма лести».

Подарил этому ничтожеству не только самую блестящую идею, но еще и жену. Вполне буквально: привел ее к алтарю и передал ему с рук на руки. Помог деньгами на обзаведение. Ну, допустим, деньги он вручил Конни, но Уилли Хорнунг ни разу не сказал, что, как мужчина, не сможет принять такую помощь, которая ляжет пятном на его репутацию, или что начнет больше работать, чтобы обеспечивать молодую жену, нет, ничего подобного. И он полагает, что после этого имеет право так поглядывать на них с Джин?

Артур берет кэб до Кенсингтона. Питт-стрит, дом девять. На перекрестке с Хэрроу-роуд злость его начинает понемногу стихать. Он представляет, как Джин говорит, что сама во всем виновата: ведь это она взяла его под руку. В ее голосе он безошибочно улавливает нотки самобичевания и знает, что из-за этого у нее снова разыграется проклятая мигрень. Сейчас важно одно, говорит он себе: уберечь Джин от душевных мук. Всем своим существом он жаждет выломать дверь, вытащить Хорнунга на тротуар и вышибить ему мозги крикетной битой. Однако, к тому моменту, когда кэб останавливается, он знает, как себя повести.

Когда дверь ему открывает сам Уилли Хорнунг, Артур уже вполне спокоен.

– Я к Констанции, – говорит он.

У Хорнунга, по крайней мере, хватает ума воздержаться от идиотских реплик и не настаивать на своем присутствии при разговоре. Артур поднимается в гостиную к Конни. Он говорит с сестрой без обиняков (чего никогда прежде не делал – не было нужды) обо всем, что его тревожит. О болезни Туи. О своей внезапной, неизъяснимой любви к Джин. О том, что любовь эта останется платонической. Хотя и заполняет огромную, доселе пустовавшую часть его жизни. О той невыносимой тоске, что время от времени овладевает ими обоими. О том, что Конни увидела их открытое выражение чувств лишь потому, что они с Джин на мгновение потеряли бдительность, и какая это мука – вечно скрывать свою любовь от окружающих. Ни улыбнуться, ни засмеяться необдуманно. О том, что он, Артур, просто не переживет, если его родные, которые для него дороже всех на свете, от него отвернутся, не вникнув в его положение.

Завтра у него снова игра, и он просит, нет, умоляет Конни прийти, чтобы наконец-то познакомиться с Джин по-человечески. Это единственный выход. Нужно тотчас же выбросить из головы сегодняшнее происшествие, иначе будет только хуже. Завтра она встретится с Джин за обедом и познакомится с ней поближе. Ведь так?

Конни соглашается. Провожая его, Уилли говорит:

– Артур, я в любую минуту, без вопросов, готов вас прикрыть, с какой бы женщиной вы ни были.

Садясь в кэб, Артур понимает, что избежал катастрофы. От усталости у него голова идет кругом. Он знает, что может рассчитывать на Конни, как и на всех своих родных. Ему становится немного стыдно за свои мысли об Уилли Хорнунге. Артур знает, что всему виной его собственный проклятый характер – не зря он наполовину ирландец. Шотландская же его кровь изо всех сил старается не уступать.

Нет, Уилли – славный малый, без вопросов его прикроет. У него острый ум и неплохие способности в крикете. Пусть он не любит гольф, но по крайней мере, его объяснение своей позиции – лучшее из всех, что Артуру доводилось слышать: «Это как-то неспортивно – бить по лежачему мячу». Хорошо сказано. А его шутка про опечатку с бегуном? А его каламбур о Холмсе, стараниями Артура получивший известность: «Может, Холмс и не слишком скромен, зато ни один полисмен с ним рядом не стоит»? Ни один полисмен с ним рядом не стоит! Вспоминая эти слова, Артур откидывается на спинку сиденья.

На следующее утро, когда Артур уже собирается выходить на стадион, приносят телеграмму. Констанция Хорнунг сообщает, что не сможет с ними сегодня пообедать, так как у нее разболелся зуб и ей срочно нужно к дантисту.

Артур отправляет записку Джин и свои извинения – в «Лордс» («по семейным обстоятельствам» – это впервые не эвфемизм), а сам берет кэб до Питт-стрит. Они наверняка ждут, что он приедет. Им известно, что он не сторонник различного рода интриг и дипломатических умолчаний. Смотри собеседнику прямо в глаза, говори правду и принимай последствия – вот жизненное кредо всех Дойлов. У женщин, разумеется, свои правила – или, точнее, женщины сами, никого не спрашивая, придумали для себя другие правила, но даже с такой оговоркой Артур вовсе не считает, что срочный визит к стоматологу – это уважительная причина для отмены встречи. Оттого что Конни даже не позаботилась придумать отговорку посерьезнее, Артур приходит в негодование. Вероятно, она об этом знает. Вполне возможно, так и было задумано – как упрек в его адрес, подобно ее вчерашнему взгляду в сторону. Впрочем, надо отдать ей должное: Конни кривит душой не больше, чем он сам.

Он знает, что должен сохранять спокойствие. Самое главное сейчас – это Джин, затем мир в семье. Интересно, это Конни заставила Хорнунга передумать, или наоборот? «Я в любую минуту, без вопросов, готов вас прикрыть, с какой бы женщиной вы ни были». Звучит вполне однозначно. Но столь же однозначно звучали и заверения Конни в том, что она, конечно же, понимает всю тяжесть его положения. Артур заранее пытается разобраться, почему так вышло. Возможно, Конни гораздо быстрее, чем он мог себе представить, стала солидной замужней дамой; возможно, ее всегда злило, что его любимая сестра не она, а Лотти. Что же до Хорнунга, тот, очевидно, завидует славе своего шурина, а может, успех «Раффлса» ударил ему в голову. Что-то же пробудило в них это желание продемонстрировать свою волю. Ничего, Артур скоро выяснит, что это было.

– Конни наверху, отдыхает, – говорит Хорнунг, открывая ему дверь.

Вполне прозрачно. Значит, им предстоит мужской разговор, как того и хотел Артур.

Юнец Уилли Хорнунг одного роста с Артуром, о чем тот время от времени забывает. К тому же у себя дома Хорнунг вовсе не похож ни на Хорнунга, которого рисует воспаленное сознание Артура, ни на Уилли, который с заискивающим видом носится по теннисному корту в Вест-Норвуде, пытаясь всем угодить. В парадной гостиной он указывает Артуру на кожаное кресло, ждет, пока тот усядется, а сам остается стоять. С началом разговора он принимается с важным видом расхаживать по комнате. Нервы, ясное дело, но выглядит он словно прокурор, который пытается произвести впечатление на несуществующих присяжных.

– Артур, это будет непросто. Конни рассказала мне, о чем вы говорили с ней вчера, и мы это обсудили.

– И изменили свое мнение. Или ты изменил ее мнение. Или она – твое. Вчера ты говорил, что без вопросов готов меня прикрыть.

– Я помню, что говорил. Дело вовсе не в том, кто на кого повлиял. Мы все обсудили и пришли к согласию.

– С чем вас и поздравляю.

– Артур, послушайте. Вчера мы говорили с вами, следуя голосу сердца. Вы знаете, как сильно Конни вас любит и всегда любила. Вы знаете, как я вами восхищаюсь, как я горжусь тем, что Артур Конан Дойл – мой шурин. Именно поэтому мы с Конни и приехали вчера на стадион: чтобы с гордостью посмотреть на вашу игру, чтобы вас поддержать.

– Чего, очевидно, решили больше не делать.

– Сегодня мы думаем и рассуждаем трезво, слушая голос разума.

– И что же говорит ваш разум?

Здесь Артур обуздывает свой гнев и только позволяет себе нотки сарказма. Это лучшее, что он может сейчас сделать. Артур спокойно сидит в кресле и наблюдает, как Уилли перед ним пританцовывает и расшаркивается, как пританцовывают и расшаркиваются его доводы.

– Разум – и мой, и Конни – говорит нам то, что видят наши глаза и подсказывает совесть. Ваше поведение… бесчестно.

– И кого же оно бесчестит?

– Вашу семью. Жену. Вашу… даму. Вас лично.

– Не хочешь ли включить в этот список еще и Мэрилебонский крикетный клуб? А моих читателей? А персонал магазина «Гамаджис»?

– Артур, если вы сами этого не замечаете, вам должны открыть глаза другие.

– Что я вижу, ты вошел во вкус. Я думал, у меня появился только зять. Кто бы мог подумать, что у нас появилась еще и совесть. Оказывается, нашей семье недостает совести. Да тебя пора причислить к лику святых!

– Не нужно быть святым, чтобы сказать: ваши улыбчивые прогулки по стадиону под руку с женщиной, которая вам не жена, позорят вашу супругу и бросают тень на всю вашу семью.

– Бесчестье и боль никогда не коснутся Туи. Это мой самый главный принцип. И так будет всегда.

– Кроме нас, кто еще видел вас вчера? И что они могли подумать?

– А вы с Конни… вы что подумали?

– Что с вашей стороны это безрассудство. Что ваша дама предстает в дурном свете. Что вы пятнаете имя жены. И всей своей родни.

– Для новоявленного родственника ты на удивление хорошо разбираешься во всем, что касается моей родни.

– Наверное, мне со стороны виднее.

– Наверное, тебе не хватает преданности. Хорнунг, я не собираюсь упрощать: ситуация адски сложная. Не отрицаю. Временами это просто невыносимо. Нет нужды повторять то, что я вчера рассказал Конни. Я делаю все, что в моих силах, так же как и Джин. Наш… союз приняли и одобрили матушка, родители Джин, мать Туи, мои сестры и брат. До вчерашнего дня и ты был на нашей стороне. В чем я провинился хоть перед кем-нибудь из родных? И когда еще я о чем-нибудь их просил?

– А если ваша жена узнает о вашем вчерашнем проступке?

– Не узнает. Это невозможно.

– Вы не боитесь злых языков, Артур? Прислуга любит посплетничать. Кто-нибудь может черкнуть анонимное письмо. Или газетчики начнут распускать слухи.

– Тогда я подам на них в суд. Или своими руками прибью негодяя, который на такое осмелится.

– Это было бы еще бо́льшим безрассудством. Кроме того, анонима убить невозможно.

– Разговор пустой, Хорнунг. Ясно, что себе ты приписываешь гораздо лучшее понимание чести, нежели мне. Если появится вакансия главы семьи, я обязательно рассмотрю твою кандидатуру на эту должность.

– Quis custodiet[6]6
  Quis custodiet ipsos custodes (лат.) – Кто устережет самих сторожей?


[Закрыть], Артур? Кто еще скажет главе семьи, что он не прав?

– Хорнунг, последний раз повторяю. Я человек чести. Моя репутация и репутация моей семьи – для меня все. Джин Лекки – в высшей степени благородная женщина. У нас платонические отношения. И останутся таковыми впредь. Как муж Туи, я буду относиться к ней с уважением, пока над одним из нас не захлопнется крышка гроба.

Артур любит выражаться предельно четко и тем самым обычно сводит на нет все возражения. Он думает, что так вышло и на этот раз, но Хорнунг все еще мечется по комнате, как бэтсмен по площадке.

– Мне кажется, – отвечает он, – что вы придаете слишком большое значение характеру ваших отношений. Не вижу разницы между платоническими отношениями и какими-либо другими. В чем она заключается?

Артур встает.

– В чем разница? – ревет Артур. Ему плевать, что сестра отдыхает, малыш Оскар спит, а за дверью, возможно, подслушивает горничная. – Разница огромна! Разница между безвинностью и виной – вот что это такое!

– Не соглашусь, Артур. То, что думаете вы, и то, что думает свет, – разные вещи. То, во что верите вы, и то, во что верит свет, – разные вещи. То, что знаете вы, и то, что знает свет, – разные вещи. Честь – это не только намерения, но и поступки.

– Я не позволю читать мне нотации на тему чести, – кричит Артур, – не позволю! Не позволю! В особенности человеку, который сделал героем своего рассказа воришку.

Он срывает со стойки шляпу и нахлобучивает на голову. Что ж, так оно и есть, решает он, именно так. Свет либо на твоей стороне, либо против тебя. По крайней мере, теперь ясно, как делает свое дело ханжа-прокурор.

Вопреки этому неодобрению, а возможно, для того, чтобы доказать его беспочвенность, Артур начинает с большой осторожностью приобщать Джин к светской жизни «Подлесья». Якобы познакомился в Лондоне с милейшим семейством по фамилии Лекки; у них загородный дом в Кроуборо; сын новых знакомых Малькольм Лекки – великолепный парень, у него есть сестра по имени… как там ее зовут?.. И вскоре имя Джин начинает фигурировать в гостевой книге «Подлесья», всегда рядом с именем брата или одного из родителей. Артур не может поклясться, что его нимало не волнуют записи вроде «Малькольм Лекки сообщил, что сегодня, вероятно, заедет вместе с сестрой», но, чтобы не сойти с ума, он должен зачитывать это вслух. И всякий раз, хоть во время многолюдного ланча, хоть на послеобеденном турнире по теннису, он не до конца уверен, что держится естественно. Быть может, он проявляет чрезмерное внимание к Туи – вдруг она что-то заподозрила? Быть может, он слишком сухо и официально встретил Джин – вдруг она обиделась? Но это его трудности. Туи никогда не подает виду, если что-то не так. А Джин – храни ее Господь – ведет себя столь непринужденно и вместе с тем благопристойно, что можно ничего не опасаться. Она не ищет встреч с Артуром наедине, никогда не сует ему в руку любовную записочку. Правда, временами ему кажется, будто она нарочито с ним флиртует. Но по зрелом размышлении он приходит к выводу, что она умышленно ведет себя так, словно они и впрямь едва знакомы. Вероятно, лучший способ убедить жену, что у тебя нет видов на ее мужа, – это флиртовать с ним у нее на глазах. Если это правда, то весьма умно придумано.