Текст книги "Укрощение «тигров»"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Ожесточение

27. VIII, 22 ч. 30 м.

К сведению редакции. Весь день до позднего вечера были в полку, действующем на самом трудном участке, – за районом Холодной горы, где до сих пор держались гитлеровцы. Передаю очерк, показывающий острый характер нынешних боев в районе Харькова. Привет.

* * *

Этот четырехэтажный каменный дом – последнее здание на окраине Харькова. Когда-то здесь был медицинский институт. В полуразрушенных гулких комнатах известковая пыль плотным окаменевшим от времени слоем покрыла классные доски, студенческие скамьи, пустые стеклянные колбы на подоконнике.

От наших шагов с писком срываются с потолка летучие мыши, поднимая едкую, удушливую пыль. За дверью, на которой еще сохранился пожелтевший кусок картона с надписью «Кабинет анатомии», спят разведчики, вернувшиеся на рассвете из тыла немцев.

Выше, на чердаке, у полуразрушенной газовой камеры института помещается наблюдательный пункт командира взвода разведки тяжелых пушек лейтенанта Карпеева – невысокого веселого паренька-дальневосточника.

Если бы вас, не предупредив, привели к этому дому, вам трудно было бы заметить в первые минуты, что отсюда до противника только 800 метров. Вот и мы чуть было не проскочили через этот рубеж. Поставив свой вездеход у здания, которое показалось нам пустым, и прислушавшись к обманчивой тишине, мы пустились было резвым шагом вперед, в надежде встретить кого-нибудь, кто сказал бы нам, что тут к чему. И вдруг откуда-то из подвала раздался чей-то голос: «Идиоты!.. Стойте! Сейчас вас убьют…» Мы повернули бегом обратно, и это было как нельзя более своевременно: по булыжнику защелкали пули, и вскоре неподалеку шмякнулась мина.

Укрывшись за углом, мы перевели дух. Снова стало тихо, и мы вошли в дом медицинского института, где и наткнулись на разведчиков.

И сейчас, когда мы осматриваемся по сторонам с высоты наблюдательного пункта Карпеева, нас больше всего поражает именно эта обманчивая тишина. Здесь не в первый раз закипают ожесточенные бои, и местные жители, привыкнув к превратностям боевой обстановки, продолжают заниматься своими будничными делами. Вон там, внизу, в овраге, узенькими тропинками идут женщины с ведрами. Пригибаясь, пробежали на огород девушки. Старик копает картошку и не спеша складывает ее в мешок. В нескольких домиках дымятся трубы.

Как-то не верится даже, что каждый метр земли здесь начинен военной техникой и что в любой момент может вспыхнуть жестокий бой. Но вот Карпеев, в прошлом художник книжного дела, показывает нам свои огневые и разведывательные схемы, и мы начинаем глядеть на этот мирный пейзаж совсем другими глазами.

На кальку аккуратно нанесены каждый заметный дом, каждый холм, каждое отдельное дерево. Рядом – условные знаки, хорошо понятные военным людям. Всматриваешься в них, и перед тобой отчетливо вырисовывается линия обороны гитлеровцев, разведанная нашими людьми. Сейчас эта линия проходит вон там, в 200 метрах за рекой, – наши части ее форсировали 24–25 августа, но далеко продвинуться не смогли. Гитлеровцы контратаковали, ворвались снова а Куряжанку, Гавриловну, Подсобное хозяйство, но были остановлены.

Прямо перед нами – поселок Минутка и деревня Гуки. На подступах к ним лежит наша пехота, готовая к штурму.

Артиллерийская подготовка начнется в полдень, и сейчас озабоченный Карпеев снова и снова уточняет свои схемы, готовя необходимые данные по целям для артиллеристов. Он здесь находится уже четыре дня и успел наизусть заучить каждую деталь расстилающегося перед нами ландшафта.

Вот он, этот ландшафт. Асфальтированное шоссе проходит мимо здания института, мимо маргаринового завода и окраинных домиков и резко сворачивает вправо, вдоль полотна железной дороги и тихой неширокой речушки, которая змеится на широком лугу. Слева – городские кварталы, поднимающиеся ступенями на самый гребень Холодной горы с кирпичной водокачкой на вершине. Невдалеке по окраинной улице – передний край. Справа немцы занимают несколько домиков на лугу, и прямо впереди – там, где шоссе делает крутой поворот, за рекой, – небольшая деревушка, утопающая в садах. Дальше начинается обширный скат высоты, где ровными рядами лежат снопы сжатого хлеба.

Когда сличаешь открывающийся перед тобой пейзаж с разведсхемой и находишь отмеченные на бумаге ориентиры, карта как бы оживает. Вот отдельный белый дом, чуть видный отсюда. За его стенами засечена немецкая минометная батарея. Два красных дома с кирпичной оградой – на рассвете здесь было замечено движение автомашин. Весьма возможно, что в одном из этих двух домов стоит орудие, бьющее по нашим позициям прямой наводкой. Курган на гребне высоты. Там наблюдательный пункт противника. За мачтой линии высокого напряжения ночью были отмечены вспышки дальнобойных батарей. И, наконец, последний ориентир, самый заметный, – высокая водокачка на горе в конце сельской улицы, круто спускающейся к реке. Там, у подножия этой кирпичной башни, – осиное гнездо пулеметчиков. Оттуда гитлеровцы обстреливают шоссе, здание института и подходы к реке.

Как мы уже сказали, упорная борьба на этих рубежах идет уже четвертые сутки. Выбитые из Харькова остатки немецких дивизий – смертники, как их здесь называют, – зацепились за очень выгодные позиции и с отчаянием людей, обреченных на гибель, пытаются любой ценой задержать продвижение советских войск.

Разведчики, которые сейчас спят в кабинете анатомии, принесли донесение о подробностях боя, завязавшегося минувшей ночью. 18 наших бойцов ворвались в немецкие окопы, перебили передовую группу противника, закрепились и сильным огнем встретили гитлеровцев, немедленно бросившихся в контратаку. На горсточку наших храбрецов шло одновременно с трех сторон до 200 немецких солдат. Около 100 из них остались лежать на широком лугу. С наблюдательного пункта сейчас видно поле, усеянное серозелеными трупами. Они буквально устилают землю.

В такой ожесточенной окопной борьбе и прошли целых три дня. Сутки считались удачными, если удавалось захватить выгодный дом, удобную траншею, разбить артиллерийскую батарею врага. Все это имело одну цель – подготовить плацдарм для сегодняшнего наступления. И сейчас, когда подходит к концу кропотливая работа саперов, пехоты, артиллеристов и близится час атаки, все явственней чувствуется напряженное ожидание. Это затишье перед бурей.

С наблюдательного пункта хорошо видна наша пехота, лежащая на лугу за железнодорожным полотном. В тени здания института, под балкончиком, артиллеристы наводят тяжелую пушку. За соседними кирпичными домами рабочего поселка притаились танки генерала Ротмистрова. Вся эта масса людей, техники, огня придвинута вплотную к переднему краю. Тяжелые орудия, например, стоят на прямой наводке в 800 метрах от противника, впереди командного пункта полка!

Медленно, томительно течет время, приближаясь к часу атаки. В соседнем пятиэтажном доме мы встречаем старых знакомых – офицеров полка подполковника Прошунина, входящего в состав 89-й гвардейской Белгородско-Харьковской дивизии. С ними мы, как помнит читатель, встречались уже много раз: и в боях под Белгородом, и на военных дорогах к Харькову, а утром 23 августа – на площади Феликса Дзержинского. Этот полк первым ворвался на улицы Белгорода и первым прошел по харьковским площадям. Вчера в Харькове гвардейцам вручили ордена за взятие Белгорода, а сегодня они наступают дальше.

Полк готовился к атаке. На командном пункте обычная картина последних лихорадочных минут перед боем: связисты, пригибаясь, торопливо уходят ходами сообщений в батальоны и роты; непрерывно звонит телефон – из батальонов и с артиллерийских подразделений, поддерживающих сегодня полк, докладывают: «Все готово». Подполковник внешне весел, разговорчив, но все время чувствуется, что он думает только об одном – о предстоящем бое, мысленно еще и еще раз проверяя, все ли предусмотрено в плане атаки на сильно укрепленные рубежи. Волнение командира понятно – ведь это первая атака широкого масштаба после незабываемого дня 23 августа, когда 89-я дивизия стала Белгородско-Харьковской. Обеспечить успех полка в сегодняшней атаке – дело личной офицерской чести гвардейцев…

Полдень. Раздается первый залп артиллерии. Вздрогнули каменные стены здания, тонкая пыль повисла в солнечных лучах, пробивающихся сквозь узкие трещины. Эхо выстрелов многократно отдалось в гулкой пустой каменной коробке. Не успело оно затихнуть, как снова сверкнуло пламя, и вот уже сотни орудий непрерывно грохочут слева и справа, поднимая вихри горячего воздуха. С балкончиков видны орудия, ведущие огонь от соседнего дома, еще дальше – за шоссе и в саду справа. Куда ни взглянешь, над кустами и хатами, за заборами деревень, превращенных противником в укрепленные узлы, поднимаются голубоватые дымки разрывов.

1 час 25 минут. Уже многие сотни снарядов обрушились на деревушки и высоты, занятые гитлеровцами. Вначале можно было еще различать отдельные взрывы, но сейчас Минутку и Гуки затянуло сплошным серым облаком дыма и пыли. Иногда над этой серой пеленой взлетают комья глины, какие-то обломки; вырастает высокое оранжево-бледное пламя, и земля вздрагивает от тяжелого взрыва. Наблюдатели отмечают; взлетел на воздух еще один склад боеприпасов.

В непроницаемой пелене чуть светится пламя горящих хат. Через полчаса наш артиллерийский огонь ослабевает. Пушки бьют теперь только по заранее засеченным целям. Начинают оживать дальние, скрытые за холмами, батареи гитлеровцев – они огрызаются. Но наши артиллеристы, закончив шквальный налет, немедленно перетащили орудия на другие, заранее подготовленные позиции, и уже с новых мест ведут методический уничтожающий огонь. Немцы стреляют по пустому месту, но довольно точно – уже несколько снарядов разорвались в садике, метрах в ста от нашего наблюдательного пункта, там, где десять минут назад стояла наша минометная батарея.

Атмосфера боя накалилась. Артиллерийская дуэль крепчает, немецкие снаряды и мины рвутся все чаще.

13 часов 50 минут. Командир полка следит в бинокль за полем боя. От напряжения у него дергается щека. Он видит, что уцелевшие немецкие автоматчики вернулись из подвалов в окопы на окраине Минутки и подняли неистовую трескотню, обстреливая каждый дом, каждый метр земли на нашей стороне. Вот автоматная очередь впилась в кирпичную стену рядом с нашим наблюдательным пунктом. Значит, несмотря на наш шквальный артиллерийский обстрел, немцы сохранили свои силы и не собираются дешево отдать выгодный рубеж. Предстоит напряженная атака в условиях тактического преимущества немцев: деревня, которую должен взять полк, находится за рекой, между занятой противником группой домов на лугу и окраиной населенного пункта, где, по данным наблюдателей, стоят немецкие минометные батареи.

13 часов 55 минут. Вызвана наша авиация. Она бомбит и обстреливает позиции противника, а тем временем гвардейцы поднимаются и бросаются в атаку. Они идут вперед под фланговым огнем. Но приходится решиться и на это: Минутка – важный пункт в системе обороны врага, потеряв ее, немцы неминуемо вынуждены будут отвести и фланги.

14 часов. Пехота совершила первый бросок. Бойцы, наступающие на правом фланге, еще ночью перебрались через реку и лежали всего в 80 метрах от немецких траншей. Теперь они бросились к проволочным заграждениям, вырывают колья, перепрыгивают через колючую проволоку и, не сгибаясь, бегут к крайним домам Минутки.

На левом фланге солдаты вброд переходят неглубокую речушку. Немцы отлично видят нашу пехоту с высот и ведут по ней яростный пулеметный огонь. Нам видно, как пулеметные очереди поднимают на сухой земле цепочки пыльных столбиков. В глубине чердака одного сарая вспыхивают яркие огоньки – вероятно, там засел автоматчик.

14 часов 30 минут. Первая попытка ворваться в деревню не удалась. Гвардейцы лишь улучшили свои позиции. Но уже чувствуется где-то вблизи нетерпеливо ожидаемый каждым командиром момент боя, когда солдатам удается сломить пружину сопротивления врага… В такой момент высвобождается вся накопленная в солдатских сердцах ярость и сила, и наступающие рвутся вперед, сметая все на своем пути. Ни в коем случае нельзя упустить этот момент! И командир полка приказывает по телефону командирам батальонов: «Вперед! Людей беречь, но двигаться только вперед!» Вся сложная организация боя подчиняется сейчас одной цели: развить наметившийся успех. Вновь грохочут орудия, и вновь облака пыли и дыма повисают над Минуткой.

15 часов 30 минут. Под прикрытием артиллерийского огня из-за домов выходят танки генерала Ротмистрова и на полном ходу устремляются по шоссе к реке. Там, где полотно железной дороги было взорвано немцами, танки осторожно протискиваются через узкую брешь и резко сворачивают влево, под укрытие рощицы.

16 часов 40 минут. Подполковник Прошунин вызвал к телефону одновременно всех трех командиров батальонов: «Немедленно открыть частый ружейно-пулеметный огонь по переднему краю противника и затем – всем составом на решительный штурм!»

Три танка стремительно вырываются на луг к деревне. Стальные громады тяжело плюхаются в реку, поднимая тучи сверкающих брызг, и вот уже они выползают на противоположный пологий берег. То там, то здесь поднимаются облачка пыли – это гитлеровцы бьют по танкам бронебойными снарядами. Ночью саперы разминировали кратчайший путь к деревне через луг, и теперь танки идут в кильватер узкой просекой в минном поле. Им чудом удается проскочить.

Первый танк уже миновал цепь нашей пехоты. Вот он с ходу проскочил первые дома Минутки и скрылся в глубине сельской улицы. Вторая машина остановилась на окраине. Она обстреливает немцев, укрепившихся на огороде. Передовая цепь гвардейской пехоты, выполняя приказ командира полка, поднялась во весь рост, чтобы как можно быстрее пробежать последние 30 метров, отделяющие ее от деревни. Заместитель командира полка майор Глаголев, наблюдающий за пехотинцами в стереотрубу, кричит, охваченный азартом боя: «Давай, ребята, давай, хлопцы!..»

Фигурки людей, мелькающие в дыму пожаров и разрывов, приковывают к себе внимание всех офицеров, находящихся на командном пункте. Там, среди наступающих, их друзья, товарищи, с которыми они прошли тяжелый, по славный путь от предместий Белгорода до этих безыменных холмов.

Ведет свой батальон знаменитый в полку двадцатитрехлетний майор Олимпий Южанинов, первым ворвавшийся и в Белгород и в Харьков. Теперь его батальон первым врывается в деревушку Минутка. Южанинов представлен уже к третьему ордену.

Там же прославленные командиры батальонов тридцатилетний капитан Рындин и двадцатидвухлетний капитан Михнович.

Там, в самом пламени боя, комсорг полка младший лейтенант Барский, получивший только вчера орден Красной Звезды.

Там, на узких деревенских улицах, дерутся танкисты генерал-лейтенанта Ротмистрова, отличившиеся в боях за Харьков.

16 часов 05 минут. Ожесточение боя достигло наивысшего уровня. Уже трудно различить тонкий вой шестиствольных минометов, глухие взрывы гранат, резкие удары противотанковых пушек, деловитое постукивание автоматов – все слилось в одну яростную симфонию боя, в один бешеный взрыв натиска и сопротивления, от которого содрогаются массивные каменные стены зданий и в воздух взлетают десятки тонн сухой, каменистой земли.

Мы видим, как среди нашей пехотной цепи взрывается мина. Трое падают. Двое, встав, бегут дальше, третий остается лежать. Убит?.. Проходит несколько минут… Солдат пошевелился, отполз в воронку и выпустил в сторону немцев диск. Он стреляет, видимо, не будучи в силах подняться на ноги. Подоспевшие санитары оттаскивают его в безопасное место.

16 часов 15 минут. С левого фланга в Минутку ворвались еще два наших танка.

16 часов 44 минуты. Батальон Михновича ворвался в траншею гитлеровцев и ведет рукопашный бой.

17 часов 00 минут. Наступил долгожданный момент перелома: немцы дрогнули! Майор Южанинов сообщил по радио, что почти весь его батальон втянулся в деревню.

– Мои окопы только что накрыл шестиствольный, – слышится в микрофоне глуховатый голос Южанинова. – Но никто, к счастью, не пострадал. Все успели уже войти в деревню. Продолжаю наступать, выхожу на южную окраину…

В эту минуту мы видим в бинокль на окраине Минутки волнующую сцену: навстречу первым бойцам, перебегающим улицу, из крайнего дома выходит женщина в белом платье и бросается к своим, к русским, к освободителям.

Дым пожарища заволакивает на время деревню. Но вскоре он рассеивается, и мы видим, как под разбитой крышей каменного здания школы в деревне, еще затянутом пылью от разрывов, уже трепещет алый флаг освобождения.

Развивая наступление, наши войска движутся дальше, к охваченному пламенем Песочину. Гитлеровцы стремительно откатываются.

Харьковская трагедия

28. VIII. 21 ч. 10 м.

К сведению редакции. Передаю корреспонденцию, которую нужно обязательно дать в завтрашнем номере газеты. Аналогичный материал передан другими корреспондентами.

* * *

Где взять слова, чтобы рассказать о том страшном и чудовищном, что мы увидели и услышали сегодня? Об этом очень трудно писать – горе и ярость перехватывают горло…

Женщины, показывавшие нам могилы 800 солдат и командиров, замученных гитлеровцами, плакали навзрыд. За минувший год сердце русского человека, идущего по освобождаемой земле, изувеченной фашистами, вобрало в себя столько горя, что, казалось бы, ничто уже не может сравниться с увиденным. Но и на этот раз мы были глубоко потрясены.

Сегодня в кровавую книгу преступлений гитлеровского «нового порядка» вписывается новая страница – быть может, самая страшная из всех занесенных в нее до сих пор.

Проходишь по обширному двору Клинического городка на улице Тринклера, видишь сравненные с землей могилы погибших, обгорелые кости под обломками сгоревшего здания госпиталя, следы пуль на бетонном подъезде, и все же как-то не верится, не укладывается в мозгу, что в центре одного из крупнейших европейских городов в мартовские сумерки 1943 года было расстреляно и заживо сожжено около 800 раненых русских людей. Но это правда, беспощадная правда…

Клинический городок в центре Харькова. Это до 20 каменных корпусов, где в мирное время помещались больницы, клиники, медицинские исследовательские институты. В период, когда наши войска этой зимой занимали город, здесь размещались первый и третий армейские госпитали. При отступлении из Харькова в условиях оттепели и бездорожья не удалось полностью эвакуировать раненых, и 808 человек – преимущественно тяжелораненых, для которых перевозка была связана с риском для жизни, – остались в корпусах Клинического городка. Героическими усилиями медицинского персонала некоторых раненых удалось перенести на частные квартиры. Часть тяжелораненых была спущена в подвалы Медицинского института: врачи боялись воздушной бомбардировки.

Но опасность была совсем иная. 12 марта, около 4 часов дня, к госпиталю подъехали три автомашины с солдатами и офицерами эсэсовской дивизии «Адольф Гитлер». По приказанию офицеров солдаты рассыпались по корпусам. С этой минуты и до наступления темноты на территории Клинического городка не утихали крики и стоны раненых, выстрелы, вопли сгоравших заживо…

Вот у здания терапевтического отделения заросшая бурьяном могила длиной шесть-семь метров. Циничность палачей дошла до того, что они рядом с могилой своих жертв поставили уборную. Сестра первого отделения 3. В. Лободовская рассказала нам, как расправились фашисты с ранеными, находившимися в этом здании.

Солдаты во главе с офицером прошли по палатам и приказали выносить раненых во двор. В это же время другие эсэсовцы с пистолетами в руках заставили мирных жителей вырыть широкую яму у забора, метрах в двадцати от главного входа. Те раненые, которые еще могли двигаться, сами сползали вниз. По коридорам, по лестницам тянулись вереницы окровавленных, забинтованных людей. «Куда нас? – спрашивали они друг друга. – Наверное, в другой корпус?..»

Зоя Лободовская узнала здесь своих знакомых – танкиста Василия Горбачева, семнадцатилетнего разведчика Андрея. На носилках пронесли летчика Сашу, который уже четыре дня лежал без сознания. Все это были попавшие в плен раненые, неприкосновенные по международным правилам Красного Креста. Но в эти минуты во дворе уже загремели первые выстрелы. Эсэсовцы пристреливали раненых прямо у ямы и сбрасывали их туда.

Жители, выносившие тяжелораненых, в ужасе бросались прочь, но сейчас же вслед им загремели выстрелы и автоматчики погнали женщин обратно. Бойцы и командиры, еще находившиеся в здании, услышав выстрелы и крики своих товарищей, поняли, в чем дело. Некоторые прыгали из окон на улицу, разбивались о плиты тротуара. Другие, ползли в темные подвалы, в надежде спастись там. Но эсэсовцы методично обшаривали каждый уголок здания, и в яме росли страшные пласты из мертвых людей. Иногда из глубины могилы раздавался стон, крик. Тогда автоматчик давал вниз длинную очередь. Скоро яма была заполнена. Трупы забросали сверху тонким слоем земли. Рядом лежали десятки непогребенных расстрелянных. Выстрелы слышались в самом здании, где эсэсовцы добивали полуживых людей.

Офицер приказал женщинам переносить убитых в подвалы сортировочного отделения и рядом рыть новые могилы.

Здесь же у забора были расстреляны раненые, находившиеся в соседнем детском отделении. Некоторых пристрелили в подвалах детской клиники…

Страшно писать и читать такие строки, но гораздо тяжелее видеть следы этой чудовищной бойни, проходить по земле, где умерщвлены наши отцы, братья, товарищи, защищавшие Родину, выполнившие до конца свой солдатский долг; тяжело видеть вот эти невысокие холмики, бурьян над могилами павших, следы пуль на бетоне подъездов.

Нам показали выщербленные пулями крыльцо глазного отделения. Вера Ивановна Крейденко и шестнадцатилетний Виктор Катков были свидетелями расстрела на этом крыльце. Гитлеровские солдаты вытаскивали раненых через эти двери. Здесь стояли автоматчики и эсэсовский офицер с перевязанной головой. Раненых клали на бетон. Офицер тщательно прицеливался, стрелял и после каждого выстрела кричал: «Шнель, шнель!» Автоматчик охранял палача.

Убитых вместе с ранеными, лежавшими в детской клинике, отвозили на подводах в подвалы сортировочного отделения – эсэсовцы были не в состоянии расстрелять всех 800 беззащитных людей, и они сваливали живых и мертвых в одну кучу.

Раненые бойцы и командиры, находившиеся в глазном отделении, узнав о расстреле в соседних корпусах, через санитарку Иру Пономаренко передали эсэсовскому офицеру письмо с протестом против истребления своих товарищей, требовали в соответствии с международными правилами Красного Креста сохранить жизнь раненым. Офицер прочитал письмо, написанное на немецком языке, усмехнулся и приказал солдатам поторапливаться: уже темнело…

Когда шаг за шагом восстанавливаешь картину преступления, поражает методичность палачей, заранее подготовивших это злодейское массовое убийство: каждый солдат и офицер заранее знал свои обязанности и выполнял их с точностью. Ничто не могло тронуть палачей: ни стоны людей, ни плач женщин, ни хрипение умирающих. Они получили приказ расстрелять раненых до темноты и делали все, чтобы его выполнить. И когда эсэсовцы убедились, что не успеют всех расстрелять и зарыть, они прибегли к еще более ужасному методу умерщвления – к сожжению заживо.

Мы видели сегодня руины бывшего восьмого корпуса, где живыми сгорели около 350 раненых бойцов и командиров. Под обвалившимися бетонными перекрытиями и сейчас видны груды обгоревших человеческих костей и истлевшие лохмотья одежды. По рассказам многочисленных очевидцев, можно детально восстановить картину того, как это произошло.

Уже в сумерках автоматчики оцепили здание восьмого корпуса, в подвале которого лежали вперемежку раненые и убитые, свезенные сюда из других отделений. В верхних этажах находились тяжелораненые. Хирург Георгий Захарович Чунчуладзе, верный до последней минуты своему врачебному долгу, в это время заканчивал трудную, затяжную операцию трехлетней девочке, раненной утром во время воздушного налета С ранеными находились медсестры Нина Дыбовская и Дуся Резниченко, оказывавшие бойцам и командирам помощь. Даже в те часы, когда на дворе уже гремели выстрелы, они не покинули своего поста.

Эсэсовцы забили окна нижнего этажа и главный вход, набросали на лестницы солому, стружку, бумагу. Когда все было готово, у дверей бросили зажигательную бомбу. Расплавленная термитная масса зажгла краску на стенах, полы, лестницу. Густой дым начал растекаться по зданию. К главному входу сквозь пламя бросилась медсестра Нина Дыбовская: «Что вы делаете? Здесь раненые!..» Эсэсовский офицер выстрелил в девушку. Она упала на горящий пол. Пламя охватило все здание. Раненые задыхались в дыму. Те, кто еще мог двигаться, выпрыгивали из окон, пытались выбраться черным ходом, но падали мертвыми под автоматными очередями.

Хирург Чунчуладзе был вынужден выпрыгнуть в окно вместе с медсестрой Дусей Резниченко. Эсэсовцы не подпускали к горящему зданию никого из жителей. Вскоре своды дома рухнули, похоронив под собой до 350 раненых советских бойцов и командиров.

Случаются события, правдивость которых трудно доказать, но того, что произошло 12 марта в Харькове, никто не сможет отрицать. Сами палачи не скрывали своего черного дела. Они согнали из окрестных кварталов мирных жителей выносить раненых на расстрел. Эсэсовцы не нашли нужным даже отвезти тела убитых за город и распорядились закопать их здесь же, во дворе Клинического городка.

Сегодня мы осматривали одну из пяти общих могил, обнаруженных на территории городка. Под тонким слоем земли в несколько пластов свалены бойцы и командиры в зимних одеждах, валенках, ватных брюках, свитерах. Врачи медицинской комиссии установили на телах погибших следы пулевых ран. Сохранились десятки очевидцев расстрела, в том числе известный врач профессор Е. Г. Катков.

Об этом расстреле знал весь город. Во многих семьях тайком от гитлеровцев выхаживали немногих раненых, чудом спасшихся в темных уголках подвалов и в снежных сугробах в тот памятный день. Среди них есть несколько бойцов и командиров, случайно бежавших из горевшего восьмого корпуса.

Так по приказу командования эсэсовской дивизии «Адольф Гитлер» солдатами и офицерами этой дивизии ни территории харьковского Клинического городка 12 марта 1943 года были расстреляны и сожжены 800 раненых советских бойцов и командиров, а также два офицера и 24 солдата из чехословацкой части, сражавшейся на стороне советских войск.

Людям, которые видели следы этого преступления, невольно приходит в голову мысль: «Откуда у людей такая жестокость?» Но вспоминаешь фашистский лагерь пленных у хутора Вертячего, краснодарскую «душегубку», окровавленные казематы Орловского централа, и становится понятно, что харьковская трагедия – это лишь одно звено в страшной продуманной цепи методического уничтожения советских людей гитлеровцами.

Харьковчане навсегда запомнили сумерки 12 марта 1943 года у Клинического городка, когда центральные улицы города были освещены пламенем горящего корпуса. Они навсегда запомнили стоны и крики расстреливаемых фашистами раненых советских людей, Этого нельзя забыть. Это не только кровь 800 наших товарищей. Это кровь Харькова, кровь Украины, зверски пролитая фашистами.