355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Жуков » Укрощение «тигров» » Текст книги (страница 21)
Укрощение «тигров»
  • Текст добавлен: 27 апреля 2017, 03:30

Текст книги "Укрощение «тигров»"


Автор книги: Юрий Жуков


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

У руин тракторного

24. VIII, 23 ч. 50 м.

Порою кажется, что это сон, страшный и нелепый. Трудно рассказывать о том, что видишь, трудно передавать то, что слышишь, обходя руины прославленного нашего завода, любимца народа, Харьковского тракторного, чьи машины до сих пор бороздят колхозные поля от Тихого океана до степных просторов Кубани. Страшнее всего тишина. Звенящая, тяжелая, физически ощутимая тишина. И запах гари, неистребимый, всепроникающий, нестерпимо едкий. Под ногами хрустит стекло, раздробленное адской силой взрывов. Истолченный бетон лежит слоями, из-под которых вырисовываются контуры изувеченных станков. Кое-где еще дымятся непогасшие двери, оконные переплеты. Налетит ветер, громыхнет оторванным листом железа, засвистит в спутанных проводах, и снова тихо. Только шуршат подошвы сшитых из тряпья туфель старых работниц, сгибающихся под тяжестью ведер, – городок Тракторного сейчас лишен воды, ее носят через территорию бывшего завода из дальнего бассейна.

К руинам, в очертаниях которых с трудом можно угадать знакомые цеха, мы пришли в сопровождении группы ветеранов завода. На глазах у них он родился, мужал, стал знаменитостью и потом пережил страшную трагедию. Хмурые, сосредоточенные, они обходили цех за цехом. Народ знает, как сильно пострадал завод от рук гитлеровцев минувшей зимой, когда немцы отступали из Харькова. Тогда был сожжен кузнечный цех, некоторые заводские здания были повреждены бомбовыми ударами. Но все это бледнеет в сравнении с тем актом вандализма, которым ознаменовали гитлеровцы на этот раз свой уход из Харькова. В расправу с Тракторным заводом они вложили всю свою злость, всю горечь неудачника, который хлопает дверью, проиграв окончательно и бесповоротно большую игру.

Кровельщик Сергей Никитич Сидин, бледный, заросший щетиной, медленно шагал по чудесной асфальтированной аллее между разросшимися тополями. Он осторожно переступал через скрученные силой взрыва детали станков, вышвырнутых из механосборочного цеха, нагибался, подбирая и откладывая в сторону обломки камня, засорявшие аллею, за которой на заводе всегда так ухаживали до войны, и говорил сдавленным голосом:

– Вот как оно получается… Крыл крыши, берег их, а потом все это ушло в воздух. Пойди-ка найди теперь мои крыши!..

Такой же бледный, с ввалившимися глазами фрезеровщик Тимофей Иванович Чулков осматривал изувеченные станки и с горечью говорил:

– Заново, все до последнего винтика придется заново делать!..

Тимофей Иванович вздохнул и добавил:

– Не помогли наши надписи! Мы ведь в последнюю минуту ходили и писали везде на дверях по-немецки: «Минен», чтобы сбить с толку поджигателей. Все-таки разнюхали, подлецы! Ну что ж. хорошо и то, что не удалось им вывезти оборудование. Хотя оно нам не досталось, зато и им теперь не послужит…

И он рассказывал о той страшной, молчаливой, смертельно опасной борьбе, которую рабочие Тракторного вели на протяжении последних трех недель, срывая тонко организованным саботажем эвакуацию завода.

Как известно, минувшей зимой гитлеровцы много шумели о восстановлении Харьковского тракторного завода. Когда наши войска заняли город в феврале, было документально установлено, что завод при немцах не только не выпускал новых машин, но даже не справлялся с ремонтом подбитых танков: рабочие не хотели работать на Гитлера, да и важнейших видов оборудования на заводе не было – его бетонные коробки опустели еще в 1941 году, когда завод был эвакуирован на восток.

После того как гитлеровцы вновь заняли Харьков, в Берлине опять вспомнили о Тракторном. Гитлера лишала покоя мысль о том, что ему никак не удается заставить работать на себя один из лучших и крупнейших заводов Европы. И вот в мае здесь снова появились немецкие инженеры. Приехал майор Вольт. Он был назначен директором завода. С ним появились Рот, Шаль и многие другие.

Немецкие инженеры обошли пустынные цехи, обосновались в домике у проходной, и на воротах появилось объявление, что завод возобновляет работу и что все рабочие обязаны явиться к господину Роту, ведающему кадрами. Рабочие не пошли на завод. Тогда, пользуясь услугами некоего Козенко, инженера, переметнувшегося к фашистам, агенты майора Вольта начали организованную охоту за рабочими. Люди разбегались по деревням, прятались в подвалах, уходили в поля, но гитлеровцы ловили их, приводили на завод и под страхом смерти ставили к станкам.

Вначале станков было немного, но постепенно немцы привозили новое и новое оборудование – воздушные бомбардировки индустриальных центров Германии давали знать о себе все сильнее, и военный транспорт немецких вооруженных сил ощущал острую нужду в запасных частях. Правда, здесь делали лишь самую грубую, несложную работу – точили болты, гайки, реставрировали коленчатые валы, но, видимо, немцы были заинтересованы и в этом. Берлин следил за работой завода и регулярно запрашивал майора Вольта о ходе дел.

15 июня из Берлина пришла телеграмма: срочно создать комиссию, выяснить, возможно ли восстановление завода в полном объеме и какие затраты и сроки потребуются для этого. Комиссия в составе начальника строительства Плотникова, главного инженера Козенко, прораба Зуба и других специалистов спешно собрала все необходимые материалы и представила их начальству. Она считала восстановление завода теоретически осуществимым, поскольку все основные здания цехов сохранились, за исключением сгоревшей кузницы. При условии переброски оборудования с заводов Германии, указывала комиссия, цеха можно было бы быстро привести в рабочее состояние. Оставался нерешенным только вопрос о рабочей силе. Полуторагодичный опыт достаточно убедительно показал гитлеровцам и их агентам, что рабочие Тракторного не хотят работать на них.

Все же восстановительные работы начались. В первую очередь ремонтировали теплоэлектроцентраль. Одновременно восстанавливали корпус, в котором раньше помещалась лаборатория. Из Германии приехали мастера. Они контролировали работу рабочих, принудительно загнанных в цеха. Кроме того, по механосборочному цеху, растянувшемуся на километр, непрерывно патрулировали на велосипедах одетые в военную форму надсмотрщики. Они ничего не смыслили в технике, и на их обязанности лежало лишь битье палками тех рабочих, которые, как им казалось, пошевеливаются недостаточно быстро.

Электроэнергии еще не хватало, и станки крутили приводы от тракторов. В помещении инструментального цеха ремонтировались автомобили и танки. Работа здесь шла так же медленно, как и в механосборочном. Рабочие предпочитали делать под шумок зажигалки, чем ремонтировать немецкую военную технику. Как только в цех втаскивали на буксире подбитую машину, ее быстро «раскулачивали», снимая и пряча наиболее сложные детали, чтобы затруднить ее восстановление.

К началу июля работы на теплоэлектроцентрали, наконец, приблизились к концу. В цехах уже говорили, что дней через пять будет дан ток. Немецкие монтеры суетились у привезенной из Германии турбины. Но уже через несколько дней, когда развернулись бои на Курской дуге, среди немецких мастеров поднялся переполох. Они забегали, засуетились. Монтаж турбины был приостановлен. А вскоре на заводском дворе собрали всех рабочих, и директор с постной миной на лице объявил:

– Я должен сообщить вам печальное известие. Триста русских танков прорвались через линию наших укреплений. Наши танки сейчас заделывают эту дырку, но вам придется уехать из этого города. Необходимо немедленно приступить к демонтажу станков, погрузке их в эшелоны и начать готовиться самим к эвакуации…

Что говорил дальше директор, никто уже не слушал. Советские танки прорвали немецкую оборону! Видимо, дела у гитлеровцев действительно в критическом положении, если они так открыто заговорили об этом. Люди, демонстративно поворачиваясь спиной к майору Вольту, расходились. Немецкие солдаты оцепили завод, но рабочие прятались в тоннелях, пробирались разными путями прочь, лишь бы не эвакуировать станков.

Те, кому удрать не удалось, работали нарочно медленно. Как ни злились гитлеровцы, как ни свирепствовали надсмотрщики, за две недели немцам удалось вывезти с завода всего два эшелона оборудования. Дальнейшую эвакуацию оборвали наши войска, перерезавшие пути сообщения немцев.

В эти дни гитлеровцы и начали свою зверскую расправу с заводом.

Тонны взрывчатых веществ закладывали гитлеровские саперы под основания массивных железобетонных колонн, которые тринадцать лет назад, соревнуясь в великом творческом напряжении, возводили бетонщики Марусин, Осокин, Мовлев. Их имена тогда гремели на весь мир. Страшной силы заряды подвешивались к величавым стальным перекрытиям цехов, сооруженных искусной рукой героя тридцатых годов «железного прораба» Мельникова. Цистерны горючего выливались на станки, на деревянные шашки пола – на все, что может хоть как-то гореть. И когда сгущались сумерки, команды подрывников и поджигателей начинали творить свое страшное дело.

В колеблющемся свете разгоравшихся очагов пожара мелькали фигурки в мятых зеленых мундирах с факелами в руках. Саперы уже закончили приготовления к взрывам, чтобы колонны, фундаменты, станки взлетели на воздух в ют самый миг, когда пламя обнимет цеха, – сила взрыва должна была умножить количество очагов пожара. Пламя вздымалось над цехами зловещим багровым пузырем, Тучи дыма затмевали звезды.

В рабочем городке, пренебрегая опасностью быть пойманными и угнанными на запад, слесари, фрезеровщики, кузнецы выходили из своих тайных убежищ и глядели долгим, безотрывным взглядом в сторону пылающего завода, где сгорали плоды их многолетних трудов и все, с чем было связано лучшее в их жизни.

И вот теперь по заваленному обгорелыми головешками, толченым стеклом и дробленым бетоном заводскому двору, где три года назад бросить окурок считалось величайшей бестактностью, бродят чьи-то козы, пощипывающие траву на газонах, перекатываются гонимые ветром обрывки немецких объявлений. Над остовом обгорелого гигантского пресса порхает бабочка. Весело чирикает беззаботный воробей, усевшийся на кронштейн погибшего станка. Завод разрушен до основания – цех за цехом, пролет за пролетом.

Грудой обломков бетона лежит сборочный цех. Взорван до основания цех безрельсового транспорта. Разрушен литейный, испепелено все, что только могло гореть, в инструментальном цехе. Сквозь стены его отчетливо видны скелеты обгорелых немецких танкеток, вездеходов, автомашин. Их много – немцам не удалось не только отремонтировать их, но даже вывезти, и им пришлось сжечь свои машины вместе с цехом.

В первые минуты кажется, что теперь никакая сила не сможет восстановить этот мертвый завод. Но вот уже ходят по руинам рабочие, ходят инженеры, присматриваются, и никто не скажет: «Здесь нам нечего больше делать». Нет, они думают только об одном: когда и как должен быть снова возвращен в строй тракторный гигант.

– Слыхал я от одного бойца, что в Сталинграде еще сильнее досталось Тракторному, а вот восстанавливают же! Чем же мы хуже сталинградцев? Наш-то ведь сталинградскому – младший брат. Негоже ему отставать, – говорил бородатый седой токарь, шагая по обочине асфальтированной аллеи. Он за два года, пока немцы хозяйничали в Харькове, ни одного дня не работал на заводе, прикидываясь инвалидом, и страшно горд этим.

– А теперь что ж, – говорил он, подмигивая, – теперь побреемся, комбинезон наденем – и будь здоров!..

Августовское солнце, выглянув из облаков, вдруг заиграло лучом в искрящихся обломках стекла, озорной ветер зашумел ветвями тополей – и на душе стало как-то легче. Неисчерпаема сила людского оптимизма и безграничны возможности человека, твердо решившегося дойти до конца выбранным им путем, как бы долог и труден он ни был!

Пробуждение города

25. VIII, 9 ч. 10 м.

Бурный, полный событий день 23 августа кончался. В Москве в эти минуты грохотали 224 орудия, салютовавшие освободителям Харькова, и весь мир говорил о победе русского оружия, а здесь, на широких проспектах и площадях, жизнь начинала входить в свою колею, словно в городе несколько часов назад не было гитлеровцев. Около памятника Тарасу Шевченко нашу машину остановил патруль. Мигнул свет ручного фонарика. Мы увидели двух спокойных милиционеров в синих гимнастерках. Деловито и очень буднично они проверили документы, старший козырнул и сказал: «Можете следовать!»

В старинном особняке на Сумской мы встретили секретаря обкома комсомола. Правда, за плечом у него еще висел автомат, но беседовал он уже на темы сугубо мирного характера: об учете детских домов, о митингах в жилищных кооперативах, о ремонте пекарен. По ступеням особняка поднялись руководители партии и правительства Советской Украины: Совет Народных Комиссаров и Центральный Комитет Коммунистической партии прибыли в Харьков уже через несколько часов после того, как в него вступили войска.

Грохот канонады как-то сразу отдалился, притих, и только непрерывное движение через город войск, уходящих дальше и дальше на юг и на запад, напоминало, что, в сущности говоря, мы все еще находимся в прифронтовой полосе.

Войска шли через Харьков всю ночь, и эхо сапог, ступавших по асфальту, гулко отдавалось в пустых коробках выгоревших зданий. В домах, в которых жили горожане, окна были затемнены, но на балконах толпились люди, и вниз, на каски пехоты, летели букеты. Временами всплескивались аплодисменты, и чьи-то звонкие голоса выкрикивали слова приветствий.

Ранним утром харьковчане, вновь высыпавшие на улицы, прочли отпечатанное на розоватых листках воззвание Военного совета и политуправления Степного фронта, освободившего город: «Граждане города Харькова, товарищи, братья, сестры! Дорогие друзья! Наши харьковчане! Поздравляем вас с величайшим праздником, с днем освобождения от проклятой фашистской нечисти…» На всех заборах, стенах уже красовались наши, советские лозунги и плакаты, и хотя на улицах еще пестрели немецкие вывески, Харьков выглядел обычным советским городом.

С рассвета 24 августа началась кропотливая работа. Саперы с помощью населения таскали тяжелые бревна, балки из разрушенных зданий и спешно наводили мосты через харьковские речки взамен взорванных немцами переправ. От дома к дому переходили минеры. Их сопровождали толпы ребятишек, дворники, старушки: жители наперебой рассказывали, где и когда немцы заложили мины. Минеры тщательно, методически обследовали каждый дом. и, когда работа заканчивалась, на стене появилась еще одна скромная надпись: «Мин нет. 24. VIII. Минер Киселев». На зданиях, особенно густо начиненных толом, бойцы оставляли надпись: «Не входить. Минировано», и уходили дальше, чтобы позднее вернуться.

С раннего утра приступили к работе областные и районные организации. На Москалевке комсомольцы уже утром добились открытия парикмахерских, сапожных, портняжных, слесарных мастерских. В этом районе живет много кустарей, и с первого же дня они возобновили свою работу. Дел у них хоть отбавляй. Мы видели, как старый слесарь чинил остановившуюся машину фронтовика, как группа кустарей получала заказ на ремонт обуви, как домохозяйки, вчера только вышедшие из подвалов, потянулись в мастерскую ремонтировать прохудившиеся примуса, ведра, ванночки. Самые заурядные в жизни большого города дела сегодня приобрели какую-то значимость. Каждым движением своим город говорил: я уже вернулся к привычному образу жизни.

В обкоме комсомола, разместившемся в особняке, в котором еще позавчера пребывала одна немецкая коммерческая фирма, с раннего утра было людно. Приходили комсомольцы, сохранившие свои билеты, являлись целыми группами школьники, требовавшие, чтобы им немедленно дали хоть какое-нибудь поручение, входили юноши и девушки, спрашивавшие, когда можно подать заявление в комсомол.

Молодой инженер Сапожников пришел узнать, скоро ли потребуются услуги трамвайщиков – у него есть ряд предложений, как лучше и быстрее восстановить в Харькове трамвай, бездействующий без малого два года. Связной из Ленинского райкома принес донесение: райком обосновался в одном из домов на улице Карла Маркса и приступил к работе – телефонов в городе пока нет, поэтому приходится пользоваться связными.

В дверь стучатся двое студентов сельскохозяйственного института, Котов и Олтвеница, оба комсомольцы. Им удалось укрыться от принудительной эвакуации, и теперь они требуют любого задания – трудно сидеть сложа руки в такие дни! Почти одновременно приходят три студентки железнодорожного техникума: Шкуратова, Козерина, Гончаренко. Они не комсомолки, но слыхали, что в обкоме регистрируют молодежь, которая хочет принять участие в восстановлении города. Секретарь обкома тут же направляет их в райком – там будут рады принять пополнение для добровольных дружин.

Такие дружины уже сегодня созданы почти во всех районах. Одни помогают развертывать госпитали, выставляют пикеты, помогают идущим в город легкораненым ориентироваться в незнакомых кварталах; другие помогают восстанавливать мосты и расчищать завалы на тротуарах; третьи участвуют в восстановлении пекарен и хлебозавода; четвертые проверяют состояние разрушенного немцами водопровода; пятые собирают провода и электрооборудование…

На короткое деловое совещание собираются секретари райкомов. Сегодня уже приступили к работе районные комитеты Октябрьского, Дзержинского, Ленинского, Краснозаводского, Сталинского районов. Дзержинским райкомом руководит товарищ Рубан, которая работала на этом посту еще до эвакуации Харькова в октябре 1941 года, Октябрьским – Платонов, работавший здесь же в феврале этого года, когда наши войска занимали город.

Опытные, хорошо знающие город комсомольские работники действуют оперативно и четко. Уже вчера райкомы помогали формировать истребительные батальоны, которые будут помогать охранять важные объекты города. По квартирам агитаторы читали вслух советские газеты, которых здесь так давно не видали. Бригады школьников с большим азартом принялись за уничтожение немецких плакатов, указателей, вывесок и за расклейку советских лозунгов.

В разгаре работы к секретарю обкома комсомола подошел стройный юноша и, волнуясь, обратился к нему:

– Товарищ, у меня очень срочное дело. Понимаете, вы должны мне немедленно помочь. Мне уже исполнилось восемнадцать лет, и я должен срочно вступить в Красную Армию. Я не могу больше ждать! У меня особые счеты с гитлеровцами…

– А в чем именно заключаются эти особые счеты?

Юноша, волнуясь еще больше, тихо сказал сдавленным голосом:

– Я год пробыл в Германии…

Мы разговорились. Владимиру Архипенко действительно за его недолгую жизнь пришлось перенести столько тяжкого, что он на всю жизнь сохранит острое чувство непримиримой ненависти к фашизму. Вместе с другими он был пойман на улице, загнан во двор страшного дома на Малой Пана-совке, где помещалось так называемое «Вербовочное бюро», посажен в эшелон и увезен в далекий Брауншвейг, где ему было суждено в течение долгого года с утра до вечера грузить тяжелые, стокилограммовые мешки в речном порту.

Быстро-быстро, словно опасаясь, что кто-то оборвет его рассказ и не даст излить до конца наболевшее, Владимир рассказывал, как тяжело живется русским и украинцам в Брауншвейге, какие муки испытывают, в частности, те, кто попадает в 21-й штрафной лагерь, где людей беспощадно избивают и заставляют надрываться на непосильной работе.

С большим трудом Владимиру удалось вернуться обратно в Харьков: он заболел, и какой-то сердобольный немец помог ему получить разрешение на выезд. Добраться в родной город было нелегко. Уже началось наше летнее наступление, все пути были забиты встречными эшелонами, везущими раненых. Поезда стояли по нескольку часов на каждом полустанке. По бокам насыпи всюду валялись обгорелые остовы эшелонов, пущенных под откос партизанами.

Владимир радовался всему этому. Он все чаще вспоминал наказ, который ему дали его друзья, когда он уезжал из Брауншвейга на восток:

– Смотри же, помни, чью сторону надо держать!

И он стремился как можно дальше пробраться на восток, чтобы присоединиться к частям Красном Армии. Из Полтавы в Харьков поезда уже не шли: железная дорога была перерезана. Шофер попутной машины согласился взять с собой Владимира. Так он доехал до Валок, откуда надо было пробираться дальше. В Харьков Архипенко попал 15 августа. Мать спрятала его в подвале; там он просидел восемь дней. Только теперь паренек этот вышел открыто на улицу и сразу же поспешил в обком комсомола, чтобы узнать, как вступить добровольцем в Красную Армию…

Таких, как Владимир, немало в Харькове. Одни вернулись из Германии легально – после тяжелой болезни, другие бежали с каторги, хотя все знали, какая страшная судьба ожидает пойманных беглецов: или пуля в лоб и немедленная смерть, или посылка в штрафной лагерь и медленная, но неотвратимая гибель. Ненависть переполняет грудь этого юноши, ему хочется как можно скорее отправиться на фронт, и обком комсомола поможет ему осуществить его желание.

Солнце уже поднялось к зениту, когда мы собрались поездить на вездеходе по улицам города. Всюду, на каждом перекрестке, как и в первый день, – огромные толпы людей. Харьковчане останавливали машины, идущие на север, и требовали от проезжих самой подробной информации о том, как живет Москва. Вести были неплохие, и люди все веселее брались за дело.

Около одной из машин, окруженной тысячной толпой, мы увидели бухгалтера «Заготскота» Максименко, который громко читал вслух сводку Совинформбюро. Женщины слушали его затаив дыхание. Они так давно не видали советских газет! На переправе через Лопань был сметан на скорую руку неказистый горбатый мостик, и хотя по нему переезжать было довольно рискованно, машины шли сплошным потоком, не задерживаясь. А рядом уже строился стабильный прочный мост.

У служебного входа в театр имени Шевченко толпились актеры. Оказывается, гитлеровцы пытались вывезти театральную труппу, но большинство актеров попряталось, и с гитлеровцами уехали только их прислужники, вроде некоего Павлова, в прошлом бутафора, изгнанного из театра за воровство, а затем при немцах ставшего директором и художественным руководителем театра.

Сегодня в театр неожиданно пришел боец со значком гвардейца на груди, и сразу же несколько человек бросились к нему. Это был артист Баров, в прошлом настоящий художественный руководитель театра. Он ушел в марте нынешнего года с частями Красной Армии на восток. По счастливому стечению обстоятельств Баров сейчас снова попал в родной Харьков – зенитная батарея, в которой он служит, получила боевой приказ: занять позиции в районе города. Получив короткий отпуск, Баров примчался в театр.

Оставшиеся без всякого руководства актеры несколько растерялись, но замешательство это длилось недолго. Сегодня по совету Барова актеры сами взялись за учет костюмов и декораций, которые удалось припрятать в дни эвакуации. Тем временем представители труппы отправились договариваться с военным командованием о концертных выступлениях в частях.

Близится к концу второй день освобождения Харькова. Мы проезжаем городскими улицами, площадями, неведомыми переулками города-гиганта. Спускаются сумерки. За Холодной горой розовеет полоска заката. Остывает асфальт, раскаленный за день знойным августовским солнцем Украины. Грохот нашего наступления доносится издалека чуть слышно. Его можно уловить теперь только ночью.

По городским магистралям проходят запыленные пехотинцы, кровью своей завоевавшие своим дивизиям славное имя – Харьковские. На их солдатских гимнастерках лежит пыль степных дорог от меловых гор Белгорода и до полей Харьковщины. Грохочет по мостовой тяжелая артиллерия, зеленые стволы орудий украшены полевыми цветами. Проносится поток автомашин.

На перекрестках регулировщики в белых перчатках отдают честь воинам, отвоевавшим этот город. На ступени бронзового памятника Тарасу Шевченко девушки положили букеты алых пионов. А рядом в пыли тополевой аллеи валяется обломок фанеры с готическими буквами: «Площадь Адольфа Гитлера». Этим проклятым именем немцы назвали было пашу чудесную просторную площадь, которой теперь возвращено имя Феликса Дзержинского.

Жизнь города с каждым часом псе прочнее входит в обычное будничное русло, но атмосфера праздничной торжественности еще не утрачена, и люди, уставшие после дневной работы, стоят часами на главной, Сумской улице, приветствуя нескончаемый поток наших войск.

Сегодня вечером на площади Тевелева мы слышали, как ребятишки распевали перенятую у немецких солдат короткую ироническую песенку:

 
Нема куры, нема яйка,
Нема масла, нема брот, —
До свиданья, Белгород.
 

Эта песенка была популярна в Харькове. Немецкие солдаты вполголоса уныло пели ее под Белгородом, пели ее и в полуокруженном Харькове. Сам по себе этот факт многозначителен. Он убедительно говорит о том. как начинает изменяться настроение солдат Гитлера. Сколько городов им придется оставлять с этой грустной песенкой! И надо было слышать, как вдруг зазвучала их песенка сегодня на площади освобожденного города!

Сейчас ночь. Пожалуй, самое характерное сегодня для ночного Харькова – это глубокая, чуткая тишина на улицах, площадях и в парках. Но это не тревожная тишина, это мирный сон харьковчан, спокойствие, прочная, незыблемая уверенность в будущем города, который только что обрел свободу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю