355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Жуков » Укрощение «тигров» » Текст книги (страница 20)
Укрощение «тигров»
  • Текст добавлен: 27 апреля 2017, 03:30

Текст книги "Укрощение «тигров»"


Автор книги: Юрий Жуков


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

В бой вступают танкисты

21. VIII, 18 ч. 05 м.

К сведению редакции. Находимся в Дергачах – отсюда ближе к интересующему нас участку. Задача действующих здесь частей по-прежнему состоит в том, чтобы надежно перекрыть коммуникации, ведущие от Харькова на запад, и облегчить таким путем освобождение города.

Сегодня весь день Пятая танковая армия Ротмистрова, прибывшая сюда на рассвете, пыталась пробить брешь и выйти на станцию Люботин. С нею взаимодействовала 53-я армия, в которой мы сейчас базируемся. Гитлеровцы обороняются с небывалой яростью, контратакуют: от исхода этих боев во многом зависит результат всей Харьковской операции.

Завтра, несомненно, бой возобновится с новой силой. Поедем на наблюдательный пункт. Постараюсь подготовить репортаж об одном дне наступления – час за часом, шаг за шагом.

Передаю на всякий случай некоторые детали, которые могут вам пригодиться.

* * *

Дергачи – огромная деревня, растянувшаяся вдоль крутых холмов и оврагов на 10 километров. По пыльным дорогам все время снуют броневички офицеров связи и мотоциклисты с донесениями. К фронту беспрерывно тянутся грузовики с боеприпасами, снаряжением, продовольствием – подтягиваются тылы танкистов, только что прибывших сюда маршем на своих боевых машинах. Они прошли с боями уже около 200 километров: наступают от самой Прохоровки. Причем им не раз приходилось менять направление своих ударов.

Погода сегодня с утра для этих мест уже холодная, ветреная. Зелень в огородах желтеет и сохнет. Чувствуется дыхание приближающейся осени.

Люди устали от непрерывных, затяжных боев, но ни от кого не услышишь ни слова жалобы. Заботит всех одно: как бы до наступления осенней распутицы отогнать гитлеровцев возможно дальше на запад. Все с интересом прислушиваются к скупым военным известиям из Донбасса. Сегодня Советское информбюро сообщило: «На юге, в Донбассе, в районе южнее Изюма и юго-западнее Ворошиловграда продолжались бои местного значения, в результате которых наши войска снова улучшили свои позиции». Опытные штабные работники, умеющие читать между строк, делают из этого скупого сообщения далеко идущие выводы. Один полковник сказал нам сегодня: «Не спускайте глаз с Донбасса! Там произойдут важные события».

Этих событий давно уже со страстным нетерпением ждет народ. Скорее бы!

Канун большого дня

22. VIII, 23 ч. 20 м.

Сейчас, когда в разбитой минами хате на ближних подступах к Харькову пишутся эти строки, еще нельзя с полной уверенностью сказать: «Да, вот-вот мы вступим на площадь Дзержинского». На войне бывает всякое, и до утра обстановка может измениться. Все же весь фронт твердо надеется и верит, что это произойдет не позднее завтрашнего утра. У всех такое настроение, какое бывало у каждого из нас в канун Первого мая, – ждешь большого праздника и заранее предвкушаешь то огромное, радостное волнение, которое охватит тебя праздничным утром, когда загремят оркестры, взовьются флаги, грянет салют и миллионная толпа со всех концов Москвы хлынет к Красной площади.

И пусть мы сейчас мерзнем в этой полуразрушенной хате, пусть сырой, холодный ветер врывается в разбитые окна, пусть с воем проносятся над нами и гулко взрываются где-то неподалеку немецкие снаряды – пусть! Самое важное, самое главное – это то, что мы находимся сейчас в непосредственной близости от переднего края и что с рассветом можно будет двинуться вперед, в наш Харьков…

На чем основана эта уверенность воинов? Она родилась в итоге большого и напряженного боевого дня, который, судя по всему, был последним днем сражения за Харьков. И сейчас, кое-как разбирая при свете свечи прыгающие записи в блокноте и выстукивая эти строки на видавшей виды трофейной пишущей машинке, я стараюсь воспроизвести этот день час за часом, шаг за шагом. Быть может, когда-нибудь и эта запись найдет своих читателей.

6 часов утра. Заехали в штаб фронта, встретились с военными корреспондентами, которые осаждают работников оперативного отдела: «Скоро ли?..» Наиболее осведомленный, как всегда, «правдист» Полевой убежден, что скоро. Некоторые поспешно заготовляют проекты статей, руководствуясь вчерашними сводками и сегодняшними прогнозами. Один корреспондент, желая быть первым, даже заранее сдал корреспонденцию о взятии Харькова на узел связи и уговорил телеграфисток передать ее в Москву немедленно, как только он им позвонит и скажет: «Давайте!»

Мы после некоторых колебаний решили не отступать от установившейся традиции: писать только о том, что видим своими глазами. Водитель коробовского вездехода, который чувствовал себя совсем не плохо близ штаба фронта, где есть и горючее для машины и горячая пища по продовольственному аттестату, глубоко вздохнул, нажал на стартер и сказал: «Поехали». Беспокойные пассажиры попались ему!

9 часов. Стоим на лесной троне близ Пересечной: сбились с дороги. Злые от хронической бессонницы и поэтому переругавшиеся между собой Коробов и Ющенко ушли в разместившийся здесь штаб 18-го корпуса, чтобы разузнать, как проехать в Пятую танковую армию. Где-то совсем близко стреляют наши пушки. Бьют орудия большой мощности. В воздухе непрерывно висит наша авиация группами от 10 до 70 машин. Гитлеровцы хранят полное молчание. Но всякий раз, когда наши части поднимаются в атаку, они начинают огрызаться с упорством смертников. По-видимому, сюда брошена отборная эсэсовская часть, и ей приказано умереть, но не позволить нам отрезать Харьков от гитлеровских тылов.

10 часов. Наконец-то добрались до штаба Пятой танковой! Нас принимает гвардии полковник Краснов. Вот его рассказ – по-военному четкий и лаконичный:

– Вчера в четыре утра армия прибыла маршем на исходный рубеж. Противник, чувствуя надвигающуюся угрозу окружения, стремится всеми силами сохранить коридор, связывающий Харьков с юго-западом. Он вывел из Харькова и поставил на прикрытие фланга этой отдушины новые пехотные и артиллерийские части. В частности, вчера здесь появились новые части зенитной артиллерии. Они прикрывают линию Ольшаны – Старый Люботин – западная окраина Харькова. Правда, сегодня с утра количество тяжелой артиллерии у гитлеровцев здесь уменьшилось. Это говорит о том, что они все же оттягивают свои силы.

Вчера из района Курортная немцы сняли шесть противотанковых орудий, хотя они им крайне необходимы перед лицом наших танковых частей. Вслед за пушками ехали грузовики. В то же время здесь появилась немецкая пехота, она быстро Начала минировать подступы к высотам юго-западнее Пересечной. Наши накрыли их огнем. Однако противник все-таки укрепился на этих высотах. В садах и огородах засечены позиции немецкой артиллерии.

Вчера в исходе дня и ночью части под командованием Скворцова и Труфанова и мотоциклисты Докудовского переправились основными силами через реку и сегодня с восьми утра пошли в атаку На Казаровку и Коротич. Одновременно 44 наших бомбардировщика и сто штурмовиков обрушили удар на Казаровку, Старый Люботин и Коротич. Танки пошли в атаку из района занятой нами платформы Курортная и станции Шпаковка.

Немцы контратаковали. Они бросили против нас 88 самолетов, а через десять минут еще 10. Самоходные орудия и противотанковая артиллерия вели сильный огонь с укрепленных высот.

Сейчас бой продолжается…

12 часов 35 минут. Мы на наблюдательном пункте генерала Ротмистрова, близ хутора Шпаки, на высоте 123,1.

Здесь два кургана. Явственно видно, как наши танки движутся вперед под огнем с обоих флангов. Это уже третья атака за сегодняшний день. С утра они продвинулись на полтора километра.

Гитлеровцы по-прежнему яростно обороняются. Из района совхоза «Коммунар» ведут огонь четыре самоходные пушки «фердинанд» и три артиллерийские батареи. У Казаровки в роще – немецкие танки. Их только что накрыли градом реактивных снарядов наши гвардейские минометы. Гитлеровцы отвечают огнем своих шестиствольных минометов.

Основная задача нашими войсками почти решена: железная дорога Харьков – Полтава закрыта для немцев огнем. Но для того чтобы добиться прочного успеха, надо занять ее войсками, и наши атаки продолжаются с неослабевающей силой.

Нам рассказывают подробности ночного боя. Трудно было переправляться через реку. Ее ширина – шесть-семь метров, а берега илистые, заболоченные. Танки пытались форсировать реку с полного хода. Часть машин застряла. Танкисты 110-й танковой бригады сумели до утра вытащить из реки 15 танков, сейчас они продолжают бой. Некоторые машины, застрявшие в реке, ведут огонь с места, помогая своим боевым товарищам продвигаться вперед. Передний край – в 500 метрах за рекой…

Саперы упорно пытаются под огнем навести переправы.

13 часов 30 минут. 84-я стрелковая дивизия, которой командует полковник Буняшкин, прорвалась вперед и оседлала шоссе Харьков – Полтава! Эта новость встречена на наблюдательном пункте с большим подъемом. Дивизия хорошо ведет бой. Ее полк под командованием майора Лепешкина еще вчера вечером форсировал реку. Сейчас он сражается уже по ту сторону шоссе, на подступах к совхозу «Коммунар»…

14 часов 30 минут. Из 84-й дивизии сообщают о непрерывных контратаках у совхоза «Коммунар». Немцы ведут усиленный огонь. Контратаки проводятся силами до трех рот при поддержке трех танков и самоходной пушки «фердинанд».

Слева 21-я гвардейская дивизия еще не достигла шоссе. Справа 252-я стрелковая дивизия ведет бой в садах, севернее Старого Люботина. Бой разгорается, упорный, затяжной бой.

15 часов. 17 немецких пикирующих бомбардировщиков «юнкерс-87» и два истребителя «мессершмитт-109» бомбят и обстреливают Куряжанку, занятую нами два дня назад. На горизонте – туча дыма…

С неприятным для слуха шуршаньем падают бронебойные снаряды, свистят осколки. Немецкие танки и самоходные орудия ведут огонь по нашей высоте: видимо, заметили здесь какое-то движение.

15 часов 30 минут. Только что сообщили, что в штаб доставлены захваченные сегодня пленные. Мчимся туда. Выехать не просто: дорога ведет через бугор, который находится под обстрелом – гитлеровцы охотятся за машинами. Шофер припал к баранке руля и выжимает из своего потрепанного мотора все, что можно. Была не была!.. Впереди, метрах в пятнадцати, как бы вспыхивает клубок пыли, раздается характерный шуршащий звук – это бронебойный снаряд. Крутой поворот!.. Полный вперед!.. Сбоку, на том самом месте, где мы были бы, если бы шофер не сделал этот вираж, падает второй бронебойный снаряд. Еще быстрее вперед!.. Мы уже по ту сторону гребня. Проскочили!..

Встречаемся с пленными. Это берлинский пекарь Рудольф Гольнов и плотник из Пауэна Вальтер Ферих. Обоим война осточертела, и они добровольно сдались.

Рудольф Гольнов в армии с 15 октября 1942 года, а на Восточном фронте с апреля этого года. Рассказывает, будто 12–14 августа в Харькове был Гитлер. Он посетил госпитали и приказал легкораненых вернуть в части, а тяжелораненых увезти в Киев. Отдал приказ: «Положение тяжелое, но не безнадежное. Уверен, что каждый из вас, мои солдаты, будет драться до последнего дыхания, потому что Харьков – основной опорный пункт на востоке Украины». Приказ читали перед строем во всех частях, без всяких комментариев.

Гольнову и его товарищам не захотелось драться до последнего дыхания. И когда у них в роте осталось всего пять человек, все пятеро при отступлении полка спрятались в яму и… «заснули». «Разбудили» их наши бойцы.

Вальтер Ферих – давно не стриженный, обросший пухом юнец. Ему всего восемнадцать лет. Его ранило в ногу, и он побрел в тыл. Заградительный отряд остановил его и послал обратно, грозя пристрелить за дезертирство. Тогда Вальтер решил перебежать к нашим. Он спрятался в лощине у совхоза «Коммунар» и дождался, пока подошли наши наступающие бойцы.

Теперь оба рады-радешеньки. Война для них кончилась!

17 часов 20 минут. Возвращаясь в Дергачи, вдруг увидели с бугра огромный пожар в Харькове. Над городом клубились страшные, неправдоподобные тучи – черные, серые, белые, синие. Очагов огня становилось все больше. Постепенно весь Харьков заволокло дымом.

Я влетел в кабинет начальника штаба 53-й армии:

– Харьков зажгли!

Генерал Деревянко, оторвавшись взором от разостланной перед ним карты, распрямил усталую спину, улыбнулся кончиками губ и сказал:

– Знаю. Советую вам теперь быть поближе к передовым подразделениям. Только что наши радисты перехватили переданную открытым текстом, без шифра, телеграмму начальника люботинского оборонительного узла: «Сил больше нет, вынужден уходить из Люботина. Шлите резервы, иначе не ручаемся за вторую линию обороны». Примерно в эти же минуты и вспыхнуло пламя над Харьковом – словно это был ответ Люботину. Им уже нечем держаться, резервов в Харькове нет, и они решили уходить. Потому и зажгли город, мерзавцы…

Люботинский узел играл важную роль в обороне Харькова. Захватить его означало не только окончательно закрыть пути отхода на запад, на Полтаву, но и лишить немцев возможности отступления на юг, на Лозовую, – из Люботина можно воспретить движение на Лозовую артиллерийским огнем. Вот почему оборону Люботина гитлеровский штаб приравнивал по значению к обороне самого Харькова.

Нанеся сегодня утром сокрушительный удар по этому оборонительному узлу гитлеровцев, наши пехотинцы, танкисты, летчики, артиллеристы предрешили освобождение города.

19 часов 45 минут. Уже темнеет. Мы примчались в Померки, район парков и дач на северной окраине Харькова. Царит удивительная, мертвая тишина. Отблески зловещего зарева ложатся на белые колонны парковой ограды, на изуродованные фасады заброшенных дач. В глубь сада с израненными деревьями ведет глубокий след танковых гусениц.

Находим командный пункт полка майора Сажинова. Майор рассказывает, что, начиная со второй половины дня, было замечено движение от Сокольников к центру города. Ушли четыре машины с орудиями на прицепе, две машины с пехотой. Потом в тыл потянулись подразделения немецкой пехоты пешком.

Сейчас немцы открыли сильный огонь из шестиствольных минометов по позициям левого соседа. Очевидно, хотят продолжить отвод войск под прикрытием огня.

Полк имел до сих пор задачу: занимать прочную оборону на случай гитлеровских контратак. Только что получен приказ готовиться к атаке. Будет произведен огневой налет нашей артиллерии, и вперед! Даешь Харьков!

Среди бойцов – огромное оживление, все готовятся к этой решающей атаке, как к празднику.

22 часа. И вот мы, отъехав чуть поодаль, спешим привести в порядок свои записи, немного перевести дух и подготовиться к завтрашнему дню, к большому военному дню, ради которого весь фронт вел бои на протяжении этих недель, грозно и неотвратимо двигаясь на юг и на юго-запад. Дождались! Это радует и бодрит. И только одно тревожит сердце: что-то сейчас творится в Харькове? Можно представить себе, как свирепствуют там гитлеровцы в эти последние часы своего шабаша.

Скорее бы, скорее войти в город!..

Харьков свободен!

23. VIII, 15 ч. 05 м.

Да, Харьков свободен. Это самая главная новость сегодняшнего дня. С этого мы начинаем свое сообщение, которое я диктую сейчас сияющей от радости телеграфистке Павловой. Она держит связь прямо с Москвой.

Харьков свободен! Мы только что были там, ходили по Сумской улице, видели город, беседовали с харьковчанами, фотографировали их встречи с нашими бойцами. И – удивительное дело! – бывает же так на войне: свершилась встреча, обещанная нам полушутя-полусерьезно подполковником Прошуниным в Белгороде. Мы встретились-таки с ним на площади Дзержинского, у руин здания обкома партии в 10 часов утра.

Его полк принял самое активное участие в решающем штурме Харькова. После битвы у Северного поста, где мы виделись в последний раз, прошунинцы сражались у совхоза «Животновод», как вдруг этой ночью был получен приказ: повернуть на девяносто градусов и наступать на город; исходный рубеж – Серяки-Савченки; удар на запад – через Залютин Яр и южнее – лесом.

Противник ждал, что полк будет продолжать атаки на юг, а тут вдруг белгородцы поворачивают и движутся вдоль немецкого оборонительного рубежа, параллельно ему и наносят удар совершенно в другом направлении… Гитлеровцы растерялись от неожиданности.

А полк двигался вперед под покровом ночи. Саперы в кромешной тьме расчищали немецкие минные поля. Наш генерал, командир дивизии, рассказывает Прошунин, потом удивлялся: «Как мог пройти полк?» По полк прошел.

У Залютина Яра начались контратаки немцев. Возникла небольшая заминка. Но тут лихой командир второго батальона двадцатитрехлетний офицер Южанинов, награжденный орденом Александра Невского за взятие Белгорода, вдруг донес:

– Вижу Харьков!

– Бери его!

Было около 2 часов ночи. Весть о том, что Харьков совсем рядом, буквально наэлектризовала бойцов, и они, забыв об усталости и пренебрегая смертельной опасностью, устремились вперед.

И вот уже Южанинов воткнул первый красный флаг в землю в городском квартале и донес:

– Я в Харькове… Флаг воткнул и у флага поставил часового!

Прошунин перебросил в подкрепление Южанинову роту автоматчиков. Дело пошло веселее, и через сорок минут Южанинов доложил подполковнику по радио:

– Подошли к берегу Лопани. Мосты взорваны. В восьмистах метров от нас – Дом госпромышленности.

– Вперед! – приказал командир полка и тут же сам вскочил на мотоцикл, схватил походную рацию, посадил на заднее сиденье своего заместителя майора Глаголева и помчался в город – прямо на площадь Дзержинского, где уже находился батальон Южанинова. Сделал круг по площади, остановился у развалин здания обкома партии и радировал командиру дивизии:

«Я в городе, на площади Дзержинского», – это было в 5 часов утра.

– Прошунин! – взволнованно откликнулся генерал. – Ты понимаешь ответственность своих слов? Это Харьков, а не какая-нибудь деревня! Ты действительно на площади Дзержинского?

– Так точно, товарищ генерал!

И вот теперь мы встречаемся, как и условились в Белгороде, в 10 утра у здания обкома.

Но нам пора рассказать то, чего прежде всего ждут сейчас наши читатели: как выглядит сегодня сам Харьков, освобожденный, наконец, от гитлеровской неволи.

Мы уже писали, что перед отступлением гитлеровцы подожгли город. Все то, что осталось еще целым, неразбитым или полуразбитым, все то, что как-то уцелело, сохранилось в городе, – все было облито бензином, нашпиговано динамитом, обложено минами, зажжено и взорвано.

Кто видел этой ночью пламя Харькова, тот никогда не забудет о нем…

Это беспримерное злодейство было осуществлено гитлеровцами обдуманно и планомерно. Видимо, они готовились к этому давно, и очаги пожаров были заранее оборудованы и подготовлены с чисто немецкой предусмотрительностью. Поджигатели только ждали сигнала. Поэтому пламя объяло город с непостижимой быстротой.

Первые пожарища вспыхнули на Холодной горе. Высокие черные столбы дыма поднялись к небу, потом как-то странно осели и окутали непроницаемой пеленой весь этот район с его церквами и многоэтажными зданиями. Почти одновременно запылал район железнодорожного узла. Зловещие белые клубы встали над ним: видимо, там горели какие-то склады. Пламя очень быстро распространялось вдоль улицы Свердлова и Клочковских улиц. Дым поднимался стеной уже над центром города. И только каменные громады Дома госпромышленности, Дома проектов стояли над этим морем огня, холодные и безразличные: эти здания выгорели еще зимой, и теперь там не было пищи огню. Но вскоре и они потонули в тучах дыма.

Лишь высокие взлеты взрывов расталкивали эту дымную толщу, и над ней вдруг появлялись новые кольцеобразные облака. И тогда даже здесь, в нескольких километрах от центра города, содрогалась земля.

Солнце уже заходило, и лучи его упирались в эту зловещую стену дыма, бессильные пробить ее. Стена розовела, и казалось, что это кровь Харькова сочится из его ран.

Мы проехали пустынной широкой автострадой к участку фронта, лежащему ближе других к центру города. Это был уже городской Дзержинский район. Черта переднего края пролегала по краю двора школы пограничников – только вчера батальон Богачова добился огромного по здешним масштабам успеха: он занял немецкую траншею, продвинулся на 100 метров, прорвал проволоку в четыре кола и завязал затяжной и упорный гранатный бой.

Полк майора Сажинова взял штурмом последние четыре дома пограничной школы. Несколько часов дрались за большое здание, построенное в виде буквы «П», – здесь приходилось воевать за каждый подъезд.

Теперь командный пункт полка помещался в здании туберкулезного санатория, в голубых стенах которою много ран от осколков снарядов. Под бетонным навесом дремал на уютной санаторной качалке связист с катушкой провода на коленях. Густой аромат зреющих яблок плавал в воздухе. На старых, давно пустовавших клумбах минометчики наскоро вырыли окопы, и задранные к небу зеленовато-черные стволы их минометов плевались огнем в сторону врага.

Тут же рядом с клумбами высился аккуратно сделанный могильный холмик. Надпись на дощечке гласила:

«Здесь покоится тело освободителя Харькова героя-комсомольца минометчика Николая Петровича Шашкина. Пусть вечно сияет твоя звезда!»

– Душевный был парень, – с затаенной грустью сказал командир расчета, снимая каску. – Правительственной наградой был отмечен, медаль носил. Жить бы ему, жить да медалью перед девушками красоваться…

Он взглянул вперед, туда, где над верхушками высоких дубов в вечернем сумраке накалялось небо Харькова, и злым, сухим голосом скомандовал:

– Огонь!

Полк готовился к атаке.

Луна в эти дни всходит поздно. По-южному черное небо накрывает землю бархатом, и звезды кажутся особенно яркими в эти прохладные и уже темные августовские ночи. Но на этот раз звезды поблекли – страшное багровое зарево обняло полнеба, и Млечный Путь, опускавшийся прямо в костер Харькова, как бы растворялся в нем.

Теперь особенно отчетливо было видно, что горит действительно весь город. Отдельные очаги пожара слились в одно море золотисто-желтого накаленного пламени. В районе вокзала не утихали взрывы. Видимо, там рвались цистерны с горючим. Молочно-белые кипенные столбы поднимались к зениту, и в степи становилось светло. В некоторых районах горели склады с боеприпасами, и зловещие фейерверки трассирующих снарядов будоражили и без того беспокойное небо.

В окрестных деревнях и пригородах никто не спал. Женщины, дети, старики стояли на улицах и долго, безотрывно глядели на город. У многих там остались родные, знакомые. Каждый думал в эти минуты об их судьбе.

– Боже мой, боже мой, – говорила стоявшая рядом с нами колхозница села Русское-Лозовое Александра Андреевна Безъязычная, – да что же ты не караешь ту нечистую фашистскую силу?!

Слезы катились из се глаз.

К рассвету грохот канонады утих. К городу потянулись колонны пехоты, артиллерии. С грохотом пошли тягачи, танки. Незабываемый, волнующий час освобождения!

Мы въехали в город ранним утром, вслед за полками Сажникова и Ткачева, которые последней ночной атакой взломали северные ворота города на том участке, где мы были вчера вечером. Над обгорелыми корпусами пограничников уже весело реяли красные флаги. Мост на автостраде был взорван. Саперы с миноискателями, в наушниках, сосредоточенные и взволнованные, выслушивали, словно доктора больного, землю по обочинам дороги. Узкий объезд был уже расчищен, и машины, украшенные зелеными венками, увитые гроздьями рябины, непрерывным потоком вливались в город.

Навстречу из всех переулков уже бежали дети с букетами астр. С треском летели на асфальт обломки немецких указателей. На каждом перекрестке стояли толпы людей. Десятки добровольцев-проводников указывали путь, советовали, как объехать минированные немцами участки и говорили, говорили без конца, торопясь рассказать всем о наболевшем.

Город все еще горел. Тучи дыма поднимались над районом вокзала, городским рынком, руинами фабрик «Красная нить», Кутузовка, Кофок, хлебозаводом. Жители наперебой рассказывали, как фашисты вчера взрывали здания управы, гестапо, водокачку, электростанцию, мельницы, хлебозавод– разве счесть все то, что сделали они в эту страшную ночь?

Мы свернули на Совнаркомовскую улицу. Здесь еще в 1942 году гитлеровцы устроили тюрьму. Мировую прессу обошли тогда документы, свидетельствовавшие о страшных зверствах, творящихся здесь. Отступая в феврале этого года, фашисты сожгли тюрьму. Вернувшись, они снова оборудовали ее – на этот раз в подвалах здания и в доме, стоявшем во дворе.

У въезда во двор уже толпились жители города, боязливо заглядывавшие туда. Из-под арки тянуло тошнотворным трупным запахом. Подъехавший офицер зашел во двор, рванул двери тюрьмы. Мы вошли в это страшное учреждение. Здесь было трудно дышать: из наглухо закупоренных подвалов все сильнее сочился запах разлагающихся человеческих тел. Несколько изувеченных трупов в гражданской одежде валялось в распахнутых настежь камерах. Женщины, бледные и заплаканные, обходили камеры, отыскивая своих родных.

– Две недели – понимаете, две недели! – стояли мы вот там, на тротуаре, и все ждали, не увидим ли кого своих, – говорила, плача, Мария Нечипуренко. – А они, гады, все в крытых машинах возят, и никого не увидишь…

Да, в последние две недели гестаповцы разгружали тюрьму. Две машины смерти – одна из них с прицепом – дважды в сутки совершали свои роковые рейсы. На стенах камер мы читали выцарапанные ногтями последние записи обреченных. Многие записи затерты палачами. Разбираешь лишь несколько слов. «Здесь сидел Довгин с Москалевки. Повешен…»; «Кадничанский Матвей Федорович. 8 мая 1943 года. Передать Паше Кадничанской в село Слатино Дергачевского района»; «Недужа Мария. Голова Союза украинок»; «Дмитро Ф. Сова. Село Остра Верховка. Передайте моим…»; «Умерли в воскресенье. Загнали, вороги! Казюта и Пономаренко».

В каждой камере десятки таких записей. Люди читают их со слезами на глазах и с гневными возгласами. Тела замученных гитлеровцами жертв окружены плотным кольцом граждан города. Они долго, безотрывно глядят на них, и крупные слезы катятся по лицам.

За углом, через несколько домов, – учреждение, где не пахнет трупами, но где делалось еще более страшное дело. Здесь умерщвляли душу человека. В большом особняке Дома ученых в Мироносицком переулке помещалась «Эрика Пропаганда Штафель». Зондерфюрер Бек со своим многочисленным аппаратом много и усидчиво работал, пытаясь выдрессировать советских людей на фашистский лад.

Сопровождающий нас художник Сафонов, которого фашисты «в целях воспитания» четыре месяца продержали в тюрьме, а потом заставили расписывать кафе для господ офицеров, бледный, исхудалый человек, рассказывает, что зондерфюрер Бек бил по щекам артистов городского театра, когда ему почему-либо не нравился тот или иной номер «Цирка-ревю». На сцене театра имени Шевченко шли спектакли, программа которых гласила: «Оркестр. Балет. Акробаты. Иллюзионисты. Неожиданности». Видимо, пощечины господина Бека относились к последнему пункту этой программы…

Сторож здания «Эрика Пропаганда Штафель» Игнат Женов сообщил нам, что Бек и вся его свора удрали из Харькова еще недели две назад – обходным путем через Конград. Они уезжали так поспешно, что бросили неприкосновенным все свое хозяйство.

В многочисленных отделах этого комбината лжи, организованного ведомством Геббельса, лежат целые кипы нераспакованной литературы, плакатов, газет и журналов. На столах – рукописи газетных статей, которые так и не успели пройти визу зондерфюрера, непроданные билеты в кино, где шел фильм «Моя дочь находится в Вене», списки работников ведомства пропаганды и печати.

На столе зондерфюрера лежала рукопись передовой газеты «Харькiвъянинъ», так и не увидевшая света. Она многозначительно называлась «Когда будет мир». Ее автор, подписывавшийся пышным титулом «Вiдповiдальний за випуск доброволець Ю. Boвкiв», долго ругал тех, кто мечтает о мире, и доказывал прелесть затяжной войны. Передовая заканчивалась советом: «Нужно всем пользоваться в своих действиях словами вождя затяжной борьбы Европы Адольфа Гитлера: „Помоги себе сам, тогда и Бог тебе поможет“».

Мертвечиной, гнилью пахло от всех этих рукописей, книг, списков. Хотя господин Бек облюбовал для себя один из лучших особняков Харькова, здесь было так же душно, как и в казематах тюрьмы. Скорее прочь отсюда, на вольный воздух, туда, где сейчас ликует освобожденный Харьков!..

На Сумской, на Чернышевской, у памятника Шевченко, на площади Дзержинского уже шумели толпы горожан. Против руин здания обкома партии, встав на бочку, старший лейтенант с орденом Красного Знамени на груди отвечал на вопросы харьковчан. Его обступила огромная толпа. Вопросы сыпались дождем:

– Что в Москве?

– Чей теперь Ворошиловград?

– Как насчет союзников?

– Какие газеты выходят у нас?..

У подъезда одного из домов, опираясь на руку женщины, стоял бледный забинтованный человек. Улыбаясь, он глядел на входящие в город войска и махал им рукой. Это был наш летчик. Немцы сбили его несколько месяцев назад над лесопарком. Вот эта женщина, Лаптева, подобрала его, обожженного и израненною, спрятала и выхаживала. Сегодня он впервые показался на людях.

Еще горят пожары, еще встают до неба черные столбы дыма, а город, изувеченный и сожженный, уже поднимается из пепла. Зелень латает дыры окон, в которых нет стекол, солнце красит асфальтированные проспекты. Всюду улыбки, гомон, радость. По тротуару едет кавалерист, лихо сдвинувший фуражку на ухо. На седле он держит патефон. Патефон играет залихватскую мелодию. За кавалеристом – долгая гурьба мальчишек. Они подпевают:

 
Три танкиста, три веселых друга…
 

С грохотом втягиваются в город тягачи, везущие тяжелую артиллерию, катит на грузовиках мотопехота, на площадях развертываются зенитные расчеты. На каждом углу – импровизированный митинг. У зданий банка и театра имени Шевченко работают саперы – здесь заложены немецкие мины.

Грохот канонады постепенно отдаляется. Только в некоторых районах еще рвутся немецкие снаряды. Еще немного, и Харьков окончательно станет мирным городом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю