Текст книги "Хутор Гилье. Майса Юнс"

Автор книги: Юнас Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Турбьёрг и кухарка Марит стояли под навесом перед кухней. Все три сестры и Йёрген, снедаемые любопытством, топтались у саней, и даже сам капитан вышел на крыльцо:

– Ну, Ула, как вел себя доро́гой Вороной? Я вижу, он весь взмок. Да и отощал порядком! Ты достал форменные пуговицы? Ну ладно. А табак, надеюсь, не забыл? А как часы? Починили?.. Ты привез счет?.. Ну, давай поскорее распряги Вороного и отведи в конюшню. Сегодня ему нужно выдать дополнительную порцию овса. А что это у тебя в руках?

Помимо счета, долговязый Ула извлек из внутреннего кармана куртки письмо, завернутое в бумагу. Конверт из тонкой голубой бумаги был запечатан красной сургучной печатью. Капитан с удивлением уставился на него. Он узнал почерк жены губернатора, а на печати – ее герб. Не сказав ни слова, капитан поспешно направился к жене.

Продукты привозили из города лишь дважды в году. Это было настоящее событие в жизни дома, и оно вызывало у всех огромный интерес. Не только детям, но и взрослым обитателям дома не терпелось узнать, что же на этот раз привезли из Кристиании, и когда поздно вечером Ула сидел на кухне, где праздновали его возвращение, и рассказывал про путешествие в город – про «нас с Вороным», про то, какие героические подвиги они свершали на том или ином подъеме (ведь всякий раз груз весил по меньшей мере на двести фунтов больше, чем в прошлый), – он был окружен известным ореолом славы, часть которого падала и на Вороного. Однажды вечером, в пургу, Вороной, сбившись с пути, сам выбрался на дорогу. Другой раз они забыли на постоялом дворе мешок соли, и Вороной, несмотря на удары кнута, никак не хотел идти; Ула так и не смог сдвинуть лошадь с места, пока не выбежала служанка и не сказала, что забыли мешок. А после этого Вороной помчался так, что только держись!

Капитан уже довольно давно расхаживал по комнате, сжимая в руке голубой конверт, и с отчаянием глядел на мать, которая, казалось, гораздо больше интересуется привезенными продуктами, чем его сообщением. Она тихо сказала ему, что вечером они все спокойно обсудят.

– В общем… в общем, мать… Да что тут обсуждать!.. Ингер-Юханна приглашена к ним на будущую зиму, и этим мы обязаны Рённову. По-моему, все совершенно ясно. Что ты говоришь? – нетерпеливо повысил он голос. – Неужели здесь что-нибудь неясно?.. Неужели ты что-то таишь от меня?

– Нет, нет, дорогой Йегер, что ты!

– В таком случае ты не должна, наблюдая за разгрузкой, поминутно тихо и многозначительно вздыхать. Эти вздохи и твоя таинственная озабоченность просто сводят меня с ума. Ты же знаешь, я это ненавижу. Я всегда говорю что думаю.

– Да я беспокоилась только из-за твоей новой формы… не забыл ли портной прислать обрезки. Ты же знаешь…

На кухне шла раскладка привезенных продуктов по бесчисленным ящикам огромного шкафа; изюм, чернослив, миндаль, колотый сахар и песок, перец и корица должны были попасть в отведенные для них места. Время от времени детям перепадало то немного чернослива, то горсть изюма или миндаля, и потому им всегда казалось, что разбор привезенных из города продуктов – нечто вроде репетиции рождества.

Капитан сперва сам увлеченно занимался распаковкой: он искал флаконы чернил, табак и бутылки с вином, которые надо было спустить в погреб. Все это было необходимо разложить в первую очередь по местам, остальное могло подождать. А потом он то и дело прибегал на кухню, держа в одной руке счета, привезенные Улой, в другой – обмакнутое в чернила гусиное перо, чтобы сравнить ту или иную сумму с общим счетом, который его супруга приколола к верхней дверце шкафа.

– Мать, это же грабеж среди бела дня! – На несколько секунд он углублялся в какие-то подсчеты, но дело всегда кончалось тем, что цифры оказывались правильными, и он снова возвращался к себе в кабинет, вытирая по дороге перо о свой рыжеватый будничный парик.

Будучи по натуре человеком горячим, шумливым и вместе с тем легко теряющимся, он при виде счета сразу же выходил из себя. Любой счет действовал на него как красный цвет на быка. И когда случалось, что на него, как сейчас, сразу сваливались все счета за полгода, он приходил в неистовство. Его супруга к этому давно привыкла и прекрасно научилась укрощать разбушевавшегося капитана.

И все же, хотя никто не говорил ему ничего обидного, по всем признакам было заметно, что его негодование растет. Резким движением распахнув дверь, он влетел в кухню. Парик у него съехал набок.

– Подумать только – семьдесят четыре специи, три урта и семнадцать шиллингов!..[5]5
  Специя (далер) равнялась пяти уртам (маркам), а в урте было двадцать четыре шиллинга. Эта денежная система действовала до 1875 года.


[Закрыть] Семьдесят четыре специи, три урта и семнадцать шиллингов!.. С ума можно сойти. А ты еще заказала цукаты… Без цукатов, видите ли, не обойтись! – Его голос сорвался на фальцет, и от бешенства он засмеялся неестественным смехом: – Ха-ха-ха!.. Будто это нам по средствам! Мало того! Еще миндальное мыло для гостей! – Эти слова он проговорил уже низким, глухим басом. – Прямо не представляю, как это могло тебе взбрести в голову.

– Дорогой мой, ведь это мыло нам дали бесплатно, в придачу. Гляди, оно нигде не отмечено в счете.

– Бесплатно? А, бесплатно… Вот видишь, как нас надувают! Семьдесят четыре специи, три урта и семнадцать шиллингов! Есть от чего прийти в отчаяние. Где мне раздобыть такие деньги?

– Да ты ведь их уже раздобыл, Йегер! Прошу тебя, здесь же люди, – прошептала она торопливо.

Это была просьба отложить неприятное объяснение до вечера, когда они останутся наедине.

Приступ гнева, который овладевал капитаном всякий раз, когда он просматривал счета, обрушился на дом в тот канун рождества наподобие грозы, которая приносит долгожданную разрядку. Пока в доме гремел гром и сверкали молнии, дети, напуганные, растерянные, искали приюта у матери. Жена капитана смело отражала удары, и как только шаги отца раздавались наверху, в кабинете, дети снова бежали на кухню и подымали возню, с любопытством и упорством трясли каждый пустой пакетик, всякий раз надеясь, что там случайно завалялись изюминка или миндаль, собирали ненужные веревочки, помогали взвешивать продукты и резали на куски мыло.

Все это время хозяйка дома хлопотала без устали, и ее длинная фигура то и дело склонялась, словно подъемный кран, над огромным ящиком с припасами, который был установлен посреди кухни. Бочонки, корзины, мешочки и бесчисленные пакеты из серой оберточной бумаги, перевязанные веревкой, большие и маленькие, постепенно исчезали, убранные куда положено. Долговязый Ула унес наконец в кладовую последний мешок с пшеничной мукой тонкого помола.

В конце концов шкаф закрыли, и тут капитан снова влетел на кухню, наверное уже в двадцатый раз. Лицо у него было такое, словно его долго мучили и терзали. Капитан слегка коснулся плеча жены и сказал тихо, но с горьким упреком в голосе:

– Меня просто удивляет, Гитта, что ты не проявляешь никакого интереса к письму, которое мы сегодня получили.

– Поверь, я была не в состоянии думать о чем-либо, кроме того огорчения, которое тебе причинили счета, Йегер… Я считаю, тебе стоит нынче вечером попробовать привезенную водку, чтобы решить, годится ли она на рождественский пунш, – коньяк для нас слишком дорог.

– Что ж, это дело, Гитта. Хорошо, только позаботься, чтобы поскорее подали ужин.

Вскоре на стол поставили тарелки с овсянкой и голубоватое молоко в холодных глиняных кружках. На белой скатерти они казались унылыми черными островами, и, глядя на них, не хотелось затягивать ужин.

Когда овсянка была съедена и детей услали спать, капитан уютно устроился у раздвижного стола, который все еще не был убран. Он курил трубку, перед ним стоял стакан грога – на пробу, а из кухни, где тем временем уже варили из этой водки пунш на рождество, доносилось шипение вафельницы.

– Главное – покрепче, мать. Главное – покрепче. А в остальном тебя выручит сахарная пудра.

Жена дала ему попробовать рождественского пунша прямо из деревянного ковша, и он удовлетворенно проговорил:

– Что ж, недурно, недурно. Этим не стыдно угостить фогта.

– Сейчас Марит принесет горячих вафель… Да, так мы хотели поговорить о письме губернаторши. Видишь ли, Йегер, мы не можем послать туда девочку, не приодев ее соответствующим образом. Ей нужно купить в городе черное шелковое платье для конфирмации, туфли и ботинки. Необходима также шляпа. Ну, и многое другое.

– Черное шелковое пла…

– Да, конечно, и, кроме того, еще несколько платьев, которые тоже придется заказать в Кристиании… Тут уж ничего не поделаешь.

Капитан Йегер нервно зашагал взад и вперед по комнате.

– Так, так, так, так. Пожалуй, если это связано с такими расходами, лучше всего будет просто сразу отказаться с благодарностью от приглашения.

– Так я и знала, Йегер. Съесть желток ты не прочь, но вот никак не можешь решиться разбить яйцо… По-моему, ты должен был бы потратить на это часть тех шестисот далеров, которые получил за меня в приданое. Я все уже обдумала и даже прикинула, сколько это будет стоить. На Ингер-Юханну нам придется выложить в этом году сто далеров. А если и Тинка поедет в Рюфюльке, то мы едва уложимся в двести.

– Как! Выложить больше двухсот далеров?! Ты что, совсем рехнулась? – Он вдруг забегал по комнате. – Уж лучше сразу бросить это письмо в печку.

– Ты же знаешь, Йегер, я одобряю любое твое решение.

Полуоткрыв рот, он остановился в нерешительности с письмом в руке.

– И, пожалуй, не стоит принимать в расчет того, что благодаря этой поездке у Ингер-Юханны могла бы появиться некоторая надежда на обеспечение в будущем… Ведь она ближайшая родственница губернатора, и вполне возможно, что им захотелось бы оставить завещание на ее имя… Нет, Йегер, поступай так, как считаешь нужным! Ты ведь все это понимаешь лучше меня. И если ты готов взять на себя ответственность… – И фру Йегер глубоко вздохнула.

Капитан в сердцах скомкал письмо и бросил на жену взгляд, исполненный гнева. Затем уставился в пол. Наконец он швырнул письмо на стол и воскликнул:

– Нет, ей все-таки надо ехать!.. Это военные расходы, мать… Военные расходы… А на уроках стратегии меня учили, что военные расходы надо стремиться возложить на врага. Пусть губернаторша потратится на ее приданое.

– Супруга губернатора ничего не должна тратить, Йегер, ни одного шиллинга, пока не решит, что хочет оставить девочку у себя. Не мы должны стараться избавиться от Ингер-Юханны, а супруга губернатора должна захотеть оставить девочку у себя. И просить нас об этом. Просить, понимаешь?.. И не раз, и не два…

Мороз все крепчал, но в нынешнем году на это обращали меньше внимания. Ведь две девочки должны были покинуть отчий дом…

Весь короткий день и долгий вечер жужжали прялки и стучал ткацкий станок, словно стараясь заглушить завывание огня в печке. Мать собственноручно ткала для девочек из тончайшей пряжи уто́к, в доме кроили, шили, вязали и даже вышивали на полотне, – «каждой нужно не меньше дюжины сорочек, полотенец и всего остального». А наверху, в кабинете, во время занятий с детьми капитан особенно налегал на французскую грамматику. Стоял лютый, сухой мороз. Со всех сторон навалившись на дом, он, казалось, стремится прорваться внутрь сквозь каждую щель. Этот мороз обжигал и сдирал кожу с рук, если кто-либо осмеливался прикоснуться без варежек к ручке входной двери или к шпингалету оконной рамы. Дети хныкали: во время прогулки у них от холода ломило пальцы. Питьевая вода в бочках промерзала до дна, а мясо становилось как камень, но ведь все это было привычным здесь, в горах. Печальный, монотонный вой голодных волков оглашал Гилье и днем и ночью.

В этом году долго держался санный путь через озеро. Даже поздней весной, когда появились голубоватые лужи и разъезженные колеи стали грязно-коричневыми, по нему все еще можно было проехать.

Но когда дорогу окончательно развезло и снег отступил под натиском жгучих лучей горного солнца, весь крутой склон за двором капитана был устлан бельем, которое разложили отбеливать, и издали казалось, что здесь снег почему-то забыл растаять.

III

Лето было в разгаре. Над селением нависло знойное марево, издали казалось, будто клубится дым.

Девочки ходили босиком, в коротких юбках и блузках без рукавов. Солнце палило так сильно, что из сучковатых досок нового свинарника капала липкая и блестящая смола. Повизгивали поросята, которым Марит только что налила пойла. У колодца сверкали опрокинутые подойники, начищенные песком до блеска и выставленные в ряд для просушки. Время от времени воробей или трясогузка поотважнее садились на край колодца и, прыгая с места на место, кивали головками. Догоняй лежал и зевал в тени открытой входной двери. Послеобеденную тишину прерывал только стук топора в дровяном сарае.

Капитан Йегер только что встал после дневного сна и отправился в поле посмотреть, как долговязый Ула управляется с плугом, перепахивая старый луг.

В саду гудели шмели. Почти такой же звук издавали Тинка и Ингер-Юханна, которые сидели в беседке за каменным столом над растрепанными книгами с замусоленными и порванными страницами. Девочки зубрили катехизис. Им велели выучить до полдника от страницы восемьдесят четвертой до страницы восемьдесят седьмой, и они даже заткнули уши руками, чтобы не мешать друг другу.

Вдруг со стороны садовой изгороди на стол упала чья-то тень, но девочки ничего не видели, ничего не слышали. Они учили как раз длинный-предлинный абзац, который переходил на другую страницу.

И тогда раздался веселый голос:

– Нельзя ли обратиться к молодым дамам с земной просьбой?

Девочки одновременно подняли головы. Светлая зелень хмеля, обвивавшего беседку, еще не поднялась до конца протянутых ниток.

Облокотившись на изгородь, на дороге стоял, возможно уже давно, молодой человек. На нем была плоская шапочка с крохотным козырьком, из-под которой выбивались густые каштановые волосы. Темное от загара лицо казалось немного опухшим.

Глаза, искрящиеся весельем и лукавством, в упор глядели на девочек.

Больше ни одна из них не успела ничего разглядеть, потому что обе, словно сговорившись, при виде этого невероятного явления стрелой выбежали из беседки, объятые ужасом. На столе остались раскрытые книги. Девочки одним махом взлетели вверх по ступенькам крыльца и кинулись к матери, которая резала на кухне хлеб:

– Там кто-то стоит. За садовой изгородью… Какой-то незнакомый человек… Но это не нищий, не из тех, что бродят по округе… Он ни капельки не похож на нищего…

– Йёрген, сбегай, узнай, что ему надо, – сказала мать, быстро оценив положение. – Только выйди через заднюю дверь… будто случайно проходишь мимо.

Девочки помчались в гостиную и заняли наблюдательные посты у окон, скрывшись за занавесками.

Они увидели, как Йёрген поднялся вместе с незнакомцем на крыльцо и, оставив его одного, исчез на кухне.

В столовой стояла маленькая Теа с бутербродом в руке и играла дверной ручкой. Приоткрыв дверь, она просунула голову в образовавшуюся щель и принялась разглядывать незнакомца, о котором еще ничего не слышала.

– Отец дома?

– Да, но пройди через кухню, слышишь? И обожди, пока у нас не кончится полдник. До полдника отец в кабинет не поднимется.

Теа решила, что незнакомец – военнообязанный, который пришел зарегистрироваться.

– Да я вовсе не собираюсь подыматься к твоему отцу.

Но тут вышла сама мать. Она впопыхах надела чепец, и он сидел немного криво.

– Молодой человек, вы, наверное, прошли сегодня немалый путь. Прошу вас, пройдите.

Она приветливо улыбнулась, но глаза ее придирчиво оглядели незнакомца. Она заметила дыры на его куртке и штопку, сделанную кое-как, толстыми нитками, должно быть совсем недавно; и вообще весь облик молодого человека убедил фру Йегер, что перед ней весьма сомнительная личность, тем более что, подходя к двери, он весело сказал:

– Я, сударыня, как бродяга спустился с гор, поэтому я прежде всего должен извиниться за свой вид.

А тем временем испытующий глаз матери уже успел получше разглядеть пришельца. Белая, незагорелая полоска на лбу под козырьком да и само поведение молодого человека убедили ее, что она имеет дело не с бродягой и что следует осторожно выведать, кто же он такой.

– Прошу вас, садитесь. Капитан сейчас придет… – Словно случайно, госпожа Йегер подошла к столику с рукоделием и задвинула крышку. – А пока разрешите мне предложить вам чашку молока.

Вошла служанка, поставила на стол большую глиняную крынку и тут же исчезла.

Молодой человек поднес крынку к губам, жадно отпил несколько глотков, затем, проверив, сколько осталось, снова отпил и снова поглядел внутрь крынки.

«Какое великолепное молоко! Совершенно не похоже на хозяйку дома: у нее весьма кислый вид, – подумал он и тяжело вздохнул. – И уж слишком достойный».

Молодой человек снова принялся за молоко.

«Пожалуй, приличие требует, чтобы я хоть немного оставил… Но… принимая во внимание и учитывая…» И, допив до конца, юноша поставил пустую крынку на тарелку.

«Наверное, правильнее всего будет захватить его врасплох… Издержался в пути… Всё истратил, до последнего эре… Не дадите ли вы мне, поверив моему честному лицу, четыре… Нет, не звучит… Лучше просто – не одолжите ли вы мне пять далеров, чтобы добраться до Кристиании?»

В его маленьких глазах вспыхнули веселые искорки. Вот пришел бы сейчас капитан… И в самом деле, раздались шаги.

Юноша сидел с отсутствующим видом. Он все повторял про себя свою маленькую речь, всякий раз что-то в ней меняя. Он погрузился в размышления над самым щекотливым вопросом – суммой. Сколько же попросить? Может, только четыре далера, а может быть, даже три?

В прихожей раздалось ворчание, и, залаяв, выбежала собака.

Должно быть, идет капитан.

Молодой человек поспешно вскочил, но тут же сел, готовый, словно пружина, снова стремительно вскочить; в первый раз он слишком поторопился.

– Ты говоришь, там, в комнате… сидит какой-то юноша, который хочет меня видеть?

Эти слова донеслись до него с лестницы.

Мгновение спустя в дверях уже стоял капитан Йегер.

– Прежде всего я должен принести всяческие извинения, господин капитан, к сожалению, я…

Юноша запнулся. Как назло, вслед за капитаном в комнату вошла девушка, та, темноволосая, которую он уже видел в беседке. Не мог же он при ней…

– Я был высоко в горах, – продолжал пришелец. – Поэтому у меня, к сожалению, такой вид… Знаете, после подобного путешествия трудно быть одетым с иголочки.

Эти слова юноша произнес нарочито развязным тоном.

Глядя на капитана, нельзя было сказать, что он приятно поражен этим посещением.

– Меня зовут Арент Грип.

– Арент Грип? – повторил капитан и посмотрел на юношу. Грип?.. В самом деле, то же лицо, те же глаза… – Уж не сын ли чудака «Перпетуума»? Землевладельца – так, кажется, он себя называл? – с запада?

– Да, это мой отец, господин капитан.

– Он все еще одержим своими проектами усовершенствований? – шутливо спросил капитан. – Помню, как-то он провел желоб от мельничной запруды к коровьим стойлам прямо поперек крыши хлева. И коровы получили холодный душ, когда желоб дал течь.

Ингер-Юханна подметила, что незнакомец сделал какое-то недовольное движение, словно хотел уйти.

– Очень жаль, да, очень жаль, что в те времена такой человек, как мой отец, не мог получить настоящее образование, – сказал юноша вдруг очень серьезно, словно совсем забыв о присутствии капитана.

– Так, так, значит, это ваш отец!.. Вы должны разделить с нами полдник, прежде чем пуститься в путь. Ингер-Юханна, скажи матери, чтобы нам подали водочки и несколько бутербродов. Раз вы спустились с гор, вы должны быть голодны как волк. Прошу вас, садитесь… Ну, а вы чем занимаетесь?.. Какая у вас профессия, разрешите поинтересоваться?

Капитан расхаживал по комнате.

– Я студент, господин капитан. – Юноша судорожно глотнул воздух, торопясь использовать время, пока они оставались наедине. – Уж раз я позволил себе ворваться к вам в дом, не будучи знаком с вами…

– Студент! – воскликнул капитан, остановившись посреди комнаты. – Я так и решил с первого взгляда, готов был дать голову на отсечение – и все-таки немного сомневался. Ну ладно. – Он кашлянул. – А как у вас дело с экзаменами? Еле сдали, а, молодой человек? – добродушно спросил он. – Помнится, вашему отцу тоже трудно приходилось на экзаменах.

– Отец по уму и таланту мог бы мне дать сто очков вперед. Но даже при тех небольших способностях, которые у меня есть, я сдал в прошлом году экзамены с отличием.

– Сын моего старого друга Фина Арентсена Грипа!

Капитан выговаривал каждое имя очень четко, словно восхищаясь встречей с прошлым.

– У вашего отца, что и говорить, голова была ясная, можно даже сказать – он был своего рода гений, самородок, и если он не сдал офицерского экзамена, то тому виной только его путаные идеи. Итак, значит, вы его сын!.. Да, он не раз писал за меня сочинения. Это, надо вам доложить, было моим слабым местом.

– Господин капитан, снова начал юноша, на этот раз более твердо и несколько повышая голос. – Если я разрешаю себе обратиться к вам без церемоний, с полным доверием…

– Ты можешь сказать матери, – крикнул капитан Ингер-Юханне, которая снова вошла в комнату, на этот раз уже в сопровождении своей тоненькой высокой сестры, – что это студент Арент Грип, сын моего давнего дорогого товарища по военному училищу.

Это известие превратило тарелку с бутербродами и стаканчик водки в обильный полдник, который подали на подносе для капитана и сына его друга.

В старой, покрытой красным лаком корзине для хлеба лежала горка темных кисловатых ломтей с отваливающейся коркой.

– К сожалению, хлеб плохо выпекли, – объяснила мать, – а серый закал у него оттого, что в прошлом году нам пришлось убрать много неспелой ржи.

Студент доказал свое полное пренебрежение к этим неудачам, уплетая хлеб с воистину чудовищным аппетитом. Крупную соль, которую покупали ради экономии и которая, словно слезы, покрывала свежее масло, он ловким движением ножа, не ускользнувшим от одобрительно наблюдающих за ним глаз, незаметно сбрасывал, и крупинки, как град, сыпались со стуком на тарелку.

– Вам, наверное, хочется еще копченого мяса? Я чувствую. Вы сегодня небось ничего не ели? Тинка, сбегай на кухню, принеси нам еще чего-нибудь… Давайте выпьем под сыр. Как вы догадываетесь, мы с вашим отцом частенько лакомились сыром у него в комнатке. А в дни пирушек за сыром посылали всех по очереди. И еще я помню яблоки из Бергена, которые родные мешками посылали ему с пароходом. Ваш отец был по-деревенски неопытен и слишком добр и доверчив с такими тертыми парнями, как мы. Помню, мы шарили у него в шкафу и по ящикам без всякого зазрения совести. И он еще писал за нас сочинения. В нашем классе учитель фактически проверял только его сочинения. – Капитан допил свою водку. – Ах, – сказал он, подымая стакан и глядя сквозь него на свет, как обычно, когда выпивал, – ваш отец был какой-то особенный… Сами понимаете, деревенскому парню не так-то легко приспособиться к новым условиям… Никогда не забуду, как он прочел нам свою первую лекцию о перпетуум-мобиле. Он уверял нас, что его можно сделать с помощью пяти яблок и колеса, только яблоки должны иметь абсолютно одинаковый вес и форму. Эта его идея в общем-то и погубила его. Над ним стали, понимаете, посмеиваться да поговаривать, что… поэтому, собственно, его и срезали на экзамене.

Студент беспокойно ерзал на месте.

Девочки, сидевшие у окна с рукоделием, сразу заметили, что он забылся. Ведь до этой минуты он все время держал ноги под стулом, прикрывая одним ботинком другой, чтобы скрыть оторванную подметку. Сестер так и разбирал смех, и они не смели взглянуть друг на друга… В самом деле, перед ними сидел сын человека, которого звали Перпетуум… Сын кадета, который устроил душ для коров… Да, отец всегда бывал в ударе при гостях.

– Спору нет, голова его была полна разных идей, и был он какой-то удивительно упрямый. Приехал из глуши и сразу же вступил с учителями в спор насчет того, что написано в книгах, а это никогда не доводит до добра, тем более в военной школе, да еще когда речь идет о физике. Легко можете себе представить, что спор этот превратился просто в комедию.

– Голову даю на отсечение, что прав-то был отец, господин капитан.

– Хм, хм… Ну разумеется, конечно! Вылитый отец, – пробормотал он. – Хм, хм… Но ведь вы все же получили отличие. Может, еще полстаканчика? – гостеприимно предложил капитан.

– Нет, благодарю вас. Но я хочу вам рассказать, как сложилась жизнь у отца. Точь-в-точь как у собаки, которую взял себе наш судья. Это был удивительно породистый и на редкость отчаянный пес. Но однажды он укусил овцу, и тогда его, чтобы проучить, заперли в овчарню. И оказался пес один против целого стада. Поначалу он думал, что позабавится на славу. Но тут на него налетел здоровенный баран и свалил с ног. «Пустяки, – думал пес, – стоит ли обращать внимание!» Но не успел он подняться, как все пятьдесят овец следом за бараном бросились на него. Трип-трип-трип-трип, – топтали они его. В конце концов пес уже совершенно перестал соображать. Потом они опять стояли друг против друга, и снова баран ударил его рогами, и снова его топтали овцы: трип-трип-трип-трип. И так два часа кряду, пока наш пес не свалился без сил. Его проучили, он никогда больше не кусал овец. Но годится ли он после этого на что-нибудь – об этом лучше не спрашивать. Этот пес прошел курс военного училища, господин капитан!

Когда юноша поднял голову, он заметил, что на него устремлены серьезные темные глаза хозяйки дома. Но госпожа Йегер тут же вновь склонилась над рукоделием.

Капитан слушал рассказ с нарастающим вниманием. История про то, как проучили нашкодившую собаку, его заинтересовала. Лишь из последней фразы он понял, что рассказ имеет более глубокий смысл.

– Хм, хм, дорогой Грип… Значит, вот как вы это понимаете. Хм… Нет! Тут я с вами не могу согласиться… У нас были хорошие учителя… Ну, а мы тоже не были овцами, мой друг. Впрочем, и волками мы не были, с нами вполне можно было иметь дело. Но вы правы в том отношении, что хорошей охотничьей собаке такое учение может только повредить. А не выпить ли нам еще немножко?

– Благодарю вас, господин капитан.

– А вы, собственно говоря, сейчас откуда?

Изрядно подкрепившись едой и питьем, молодой человек заметно оживился. Он жестом указал на свою одежду и даже настолько расхрабрился, что вытянул ногу в рваном ботинке. Штанина на коленке была на скорую руку затянута грубыми нитками.

– Меня можно выставлять, как пугало, в назидание всем, кто намерен сойти с большой дороги… Все получилось из-за того, что я повстречал на станции охотника, великолепного парня! Он так увлекательно рассказывал о прелестях гор, что мне до смерти захотелось пойти вместе с ним.

– Благоразумно, ничего не скажешь, – пробурчал капитан. – Посылаешь сына в Кристианию, такой расход, а он…

– Должен вам признаться, меня разобрало любопытство, и я отправился с ним в горы!

«Да этот юнец, видно, еще больший сумасброд, чем его папаша! В горы, без дороги! Идти куда глаза глядят!»

– Пять часов мы взбирались по крутому склону, по камням и осыпям. «Нам остается еще небольшой подъем – часика этак на четыре», – сказал мне Гуннар. Не знаю почему, но в горах ноги не знают усталости. Воздух там такой легкий и свежий – кажется, ты купаешься в шампанском… Я просто опьянел. Я мог бы пройтись на руках, и, главное, никому на свете до этого не было бы дела, потому что я был на недосягаемой высоте… Никогда в жизни я не видел такой красоты, какая открылась мне к концу дня, когда мы стояли на самом гребне горы. Кругом только белый, искрящийся снег и темно-голубое небо… Насколько хватает глаз, ярусами громоздятся горы в сказочном ледяном сиянии…

– Ну, чего-чего, а снега у нас, батенька, здесь хватает. На всю долгую зиму дом заносит… Прекрасный белый холодный снег – такой, какой можно только пожелать. Уж мы-то на него вдоволь нагляделись. Лучше вы мне покажите красивую зеленую лужайку или хорошую пашню.

– Мне казалось, что один из каменных великанов, окружавших меня, как бы говорит: «Эх ты, жалкая, тонконогая козявка! Первый порыв ветра снесет тебя с этих ледников, словно клочок бумаги. Если хочешь знать, что такое величие, равняйся на нас».

– Вы как будто сказали, что в прошлом году получили отличие, да?.. А что, если мы попросим сапожника подбить вечером ваши ботинки?

Это предложение было равносильно приглашению переночевать в доме, что, в свою очередь, позволяло отсрочить до завтрашнего утра просьбу о деньгах.

– Вы очень добры, господин капитан, и я не стану отрицать, что это было бы весьма кстати.

– Йёрген, сбегай к сапожнику и скажи ему, чтобы он взялся за эти ботинки, как только подобьет подковки к моим сапогам, в которых я отправлюсь инспектировать дорогу.

«Ого, – подумал Грип, – значит, он уедет из дому завтра утром. Стало быть, мне все же придется еще нынче вечером попросить его одолжить мне деньги. Вот, пожалуй, теперь, когда дочки убирают со стола, я смогу улучить подходящий момент».

Капитан ходил маленькими шагами взад и вперед по комнате.

– Да, да… Да, да… Грип, не хотите ли взглянуть на отличных поросят?

Студент с готовностью вскочил с места.

Прекрасный выход! Он схватил свою шапку.

– У вас их много, господин капитан? – спросил он с видимым интересом.

– Сейчас увидите… Надеюсь, вы не обидитесь, что я поведу вас через кухню… Мы попадем оттуда прямо на задний двор. Видите, там, в лесу, просвет? Мы валили там деревья два года назад, чтобы построить коровник и свинарник.

Капитан вышел во двор с непокрытой головой.

– Марит, Марит! – позвал он. – Тут хотят взглянуть на твоих поросят. Слышишь, Марит, как твои малыши заверещали… Знаете, Грип, с этой капитальной стеной нам пришлось немало повозиться. Ведь здесь было самое настоящее болото. Вот из того ручья сюда стекала вода. А теперь – видите ту дренажную канаву? Земля стала сухой, как порох.

«Теперь или никогда», – решил Грип.

– Глядите, – продолжал капитан, – вся скотина у нас размещена в таком роскошном дворце…

– Все семь далеров? Простите, я хотел сказать – все пять поросят?..

– Что?

– Отец, вот твоя шапка! – крикнул Йёрген, прибежавший из дому. – К тебе пришли двое из Фоссера. Они ждут…

– Ждут, говоришь? Ладно, сейчас. Мы еще только на минуточку заглянем в конюшню.

Там стояли совершенно мокрые Вороной и Гнедой, которых только что распрягли, и шерсть у них была еще жесткой, как всегда после пахоты.

– Неплохое стойло, а? И смотрите, конюшня совсем светлая; когда лошадь отсюда выходит, ее не ослепляет свет во дворе. Эй, Вороной, ты еще не обсох?

Их обдал теплый, уютный запах конюшни, и Грип наконец вымолвил:

– Господин капитан, у меня к вам настоятельная просьба…

– Ула, – крикнул вдруг капитан, – погляди-ка на ясли Гнедого. Щепки! Этого еще не хватало! Неужто он доски грызет?