Текст книги "Хутор Гилье. Майса Юнс"

Автор книги: Юнас Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Вы же сами знаете, я не могу пойти на хорошие места и восседать рядом со всеми фру, которых я обшиваю.

– Ну разумеется, мы пойдем наверх, где места стоят одну марку, билеты годятся и туда; если хотите, сядем на те, что за двенадцать шиллингов. Но уж на этот раз вы пойдете, йомфру Юнс, не спорьте. В семь часов я жду вас у входа…

Они как раз дошли до ворот.

– Значит, договорились. Спокойной ночи! – сказал Хьельсберг; он всегда соблюдал осторожность и не входил во двор вместе с нею.

Майса была немного озадачена. Как знать, что у него на уме. Она не понимала, надо ей раскаиваться или нет. Но ведь он с первого же вечера должен был почувствовать, что она – девушка серьезная и порядочная… Впрочем, до театра осталось два-три дня, можно еще успеть все обдумать.

Уф, утром ее охватила такая неуверенность! Она ничего не могла с собой поделать. А ведь вчера совсем было решилась…

Она прекрасно знала, что раз ее приглашают шить в хорошие дома, не следует рисковать и появляться в театре со студентами. Но, с другой стороны, что здесь плохого? Один-то разок…

Ведь она никогда никуда не ходит… Только и знает, что шить да кроить, кроить да шить.

Будь что будет, не станет она больше ломать себе голову, пойдет, и все!

В воскресенье Майса немного запоздала, Хьельсберг уже ждал ее возле театра и замахал рукой, чтобы она поторопилась.

Те, кто спешил занять дешевые ненумерованные места, тесной толпой дожидались у входа; пришедшие раньше стояли на верхней ступеньке, стараясь зацепиться за ручку двери, чтобы сразу прорваться на лестницу, как только пустят наверх. Толпа все росла, многие покупали билеты в последнюю минуту и нажимали сзади.

Хьельсберг относился к этому спокойно, но все же потихоньку пробирался вперед.

– Послушайте! Куда вы? – раздавались рассерженные или укоризненные выкрики; кое-кто выставлял спину или плечо, загораживая ему дорогу. Он только смеялся, шутил и двигался дальше, увлекая ее за собой.

А какая давка началась, когда открыли дверь!

– Теперь не отставайте, йомфру Юнс…

Каждую ступеньку приходилось брать с боя. Хьельсберг повернулся боком. Он действовал мягко и вежливо, никого не расталкивая, не пуская в ход силу, но на каждой ступеньке люди расступались перед ним, пропуская его все выше и выше.

Как спокойно он все это проделывает! Майса от души веселилась, наблюдая за ним.

– Послушайте, будет лучше, если вы меня отпустите, – с приветливой улыбкой обернулся он к какому-то человеку на нижней ступеньке, который схватил его за пальто, – видно, понял, что так ему легче будет пробраться вперед. – Не то я вас пну ногой, – тем же любезным тоном добавил он, и хорошо, что тот повиновался: взглянув в серые глаза Хьельсберга, Майса заметила, каким жестким стал его взгляд.

Добравшись до верхнего яруса, Хьельсберг бегом потащил ее за собой. Надо было скорей захватить хорошие места, откуда хоть что-то видно, и через мгновение они оказались в первых рядах; правда, шляпка у Майсы сбилась набок, но не беда, этого никто не заметит – в театре еще совсем темно.

По лестницам и коридорам с шумом и топаньем мчалась публика, громко хлопали двери лож.

Хьельсберг сел позади нее, и она сразу отметила, какой он предусмотрительный: теперь снизу никто не догадается, что они пришли вдвоем, а место у нее было очень хорошее, возле колонны.

Она огляделась и с облегчением увидела, что поблизости нет ни студенческих шапочек, ни дорогих шляп; правда, поодаль сидела целая ватага студентов, а за ними она разглядела молодых девушек и приказчиков из магазинов. В первом ряду на некотором расстоянии друг от друга уселись несколько разряженных модниц, они принялись охорашиваться, а рядом шумели и возились уличные мальчишки.

Наконец зажегся свет и стали настраивать скрипки. В партере застучали сиденьями стульев.

Зазвучала музыка. Майса оглянулась на Хьельсберга.

– Красивая музыка, – наклонился он к ней. – Она, знаете, настраивает на нужный лад.

И вот поднялся занавес.

Пьеса называлась «Сватовство». Действие происходило перед крестьянской избой; сначала протяжными криками и пением сзывали скот, потом появился молодцеватый парень с гор, который поджидал хозяйскую дочку; он все время расхаживал по сцене, дрыгая ногами, будто собрался танцевать халлинг. Он нисколько не был похож на тех крестьян, что торгуют картошкой, бараниной, маслом и сыром на рынке Юнгсторве.

Крадучись вышла хозяйская дочка, делая какие-то знаки, – ему, мол, нельзя здесь оставаться, ему грозит какая-то опасность.

Ах, вот что, оказывается, ограбили почтовую карету, и его, ее возлюбленного, подозревают, так как в ту ночь он как раз был на охоте…

Но он хочет поговорить с девушкой.

Одним прыжком он вскакивает на крышу и начинает подслушивать, что говорят в доме; он страшно разъярен… И вот тебе на, крыша вдруг проваливается, и он попадает прямо в комнату, где собрались отец, мать, его возлюбленная, ленсман и прочие, а весь театр хохочет и аплодирует.

Майса не в первый раз была в театре, да и в домах у своих заказчиц наслушалась всяких разговоров, поэтому она сразу поняла, что это настоящий балаган. И, повернувшись к Хьельсбергу – она знала, что он наблюдает за тем, как она воспринимает происходящее, – она понимающе улыбнулась:

– Довольно глупо, что он полез на эту крышу!

– С его стороны – да, но для того, кто написал пьесу, йомфру Юнс, сарай этот, как видите, сослужил службу.

Майса снова перегнулась через барьер, чтобы посмотреть, как парень теперь выпутается… А он ловко издевался и насмехался над этим ленсманом! И откуда у него берутся такие шуточки? Публика хлопала как безумная.

Майса тоже не могла удержаться от смеха, а вокруг них топали и стонали от восторга.

– Я же говорил вам, что это смешная пьеса.

– Ну и чушь!

– Все дело в том, что у этого героя, Эндре, умная голова на плечах.

– Ну, только не похоже, чтоб я стала тут плакать, – улыбнулась она, – вряд ли мне понадобится та дверь, о которой вы говорили.

– Подождите, йомфру Юнс, пьеса еще не кончилась.

И вправду, парню связали руки и повели его в тюрьму.

Майса стала смотреть вниз – не видно ли кого из знакомых. В креслах и в нижнем ярусе, где располагались ложи, сегодня, в воскресенье, народу было не много. Зато в верхних ярусах зрителей было полным-полно. Внизу Майса заметила Турхилля Хейберга, а в другом конце зала – веселого студента Скэу, знакомого Арны; он стоял, засунув руку в карман, и рассматривал в бинокль зрителей. Майса поспешно спряталась за колонну.

– Не хотите ли апельсин, йомфру? – предложил Хьельсберг, успевший побывать в буфете. А публика уже с шумом рассаживалась по местам.

Началось следующее действие, и Хьельсберг уселся повыше, на скамейке сзади, – ему было тесно и неудобно сидеть на подложенном внизу пальто – все время приходилось остерегаться, чтобы не упереться коленями в спину Майсы.

Теперь показывали героиню; она была уверена в невиновности Эндре и решила освободить его, чего бы это ей ни стоило…

Отец ласково убеждал ее выйти за богатого Трунсена из Стуренга; его поддерживал и дядюшка-звонарь; мать беседовала с ней с глазу на глаз; ничего не помогало – девушка думала только об одном: как бы разыскать настоящего преступника и вызволить Эндре…

– Положимся на судьбу, йомфру Юнс.

И что вы думаете? Гунлэуг, героиня, нашла обрывок почтового извещения возле того дома, где жил помощник ленсмана. Как же она обрадовалась!

– Ну, это малоубедительно, – заметил Хьельсберг. – Я уже писал в своей статье, что этот обрывок – слабое доказательство: мало ли какие бумажки ветер разносит по дороге.

Но Майса явно поверила в эту улику. Гунлэуг же укрепилась в своих подозрениях: помощник ленсмана вдруг ни с того ни с сего стал собираться весной в Америку.

– Это он ограбил! – решительно заявила Майса Хьельсбергу. – Он, он, этот длинный негодяй с вкрадчивыми манерами. Только бы ей удалось поймать его!

Дальше дело пошло совсем плохо… Помощник ленсмана потребовал снова произвести обыск, и у Эндре в овине нашли вторую половину письма с двумя печатями из четырех; там же был спрятан и почтовый мешок!..

– Это все помощник подстроил. – Теперь Майса была совершенно убита, ей казалось, что весь мир обрушился на влюбленных.

А когда им подошло время в последний раз проститься в тюрьме – Эндре отправляли на каторгу, – Майса так плакала, что слезы ручьями текли у нее по щекам. Она всхлипывала, вытирала глаза и почти не видела сцены. Она уже не думала, о том, что скажет Хьельсберг. Но вдруг двери тюрьмы распахнулись.

– Ну, слава богу! – быстро обернулась она к Хьельсбергу со вздохом облегчения.

На сцену высыпали родители Гунлэуг, уездный судья и другой народ, а помощник ленсмана стоял связанный и озирался. Мальчик-пастушок заиграл на своем рожке – это он увидел, как помощник ночью крался к дому Эндре, чтобы подбросить мешок!

– А сейчас они уже давным-давно поженились, – пошутил Хьельсберг, – и страшно счастливы.

Майса вздернула подбородок, – ей вовсе не хотелось, чтобы над ней подтрунивали.

– Вот видите, йомфру Юнс, напрасно вы зарекались насчет той двери.

Она ведь тоже не в первый раз в театре, напомнила ему Майса холодно.

– А я, знаете, дорого бы дал, если б мог приблизиться к одной из этих дверей.

На лице у Майсы появилось несколько обиженное выражение. Он, видно, думает, что пьесы вроде этой годятся только для таких, как она.

– Но вы все же получили удовольствие? – допытывался Хьельсберг.

– Ну конечно, и большое спасибо за билет… А теперь я должна попрощаться, мне нужно спешить – завтра спозаранку меня ждут у Транемов.

– Но ведь нам, кажется, по пути?

– Нет, благодарю вас, мне еще нужно забежать на кухню к Бьерке, захватить модный журнал на завтра.

– Вот как, значит, отвергаете меня… – Он постоял с минуту. – Знаете, йомфру, осторожность – большая добродетель, но не всегда она приятна. А впрочем, мне пора в редакцию, надо передать свои записи о спектакле, – заторопился он. – До свидания, йомфру Юнс.

Вечер кончился не так уж гладко. Майса провожала Хьельсберга глазами, пока он спускался с лестницы. Всегда-то из осторожности нужно от всего отказываться… Но какой он внимательный – попрощался с ней в коридоре, а не пошел по лестнице у всех на виду, будто она разрешила ему проводить ее.

На следующее утро в проходной комнате у коммерсанта Транема, где сидела Майса, собрался большой совет. Складной стол был завален образчиками клетчатой шотландки всех расцветок. Сингне, Арна и Грете намеревались шить себе платья на каждый день и обсуждали, решали и обдумывали, что выбрать.

– Если шить всем из крупной клетки, так хоть разного цвета.

– Грете эта клетка не подходит. Ей нужно что-нибудь такое, чтобы не полнило. Зачем же портить себя крупной клеткой?..

Грете, большая, тихая и нерешительная, молча слушала все «за» и «против», высказываемые другими, и только вздыхала время от времени. Видимо, самой-то ей материал нравился.

– Но не кажется ли вам, что раз Сингне помолвлена, ей тоже нехорошо ходить в пестром, – придумала она наконец.

– Правда, лучше однотонное, – поддержала ее Арна.

– Ага, понятно: Арна боится, что мы будем одинаково одеты, теперь она хочет царствовать одна, – сказала Сингне.

– Ну уж мне-то такая клетка, во всяком случае, пойдет – правда, мама? – заспешила Арна. – Она сейчас как раз в моде. Юлие Нурум тоже сошьет себе платье в крупную клетку.

– Скажите, если брать для начала только для Арны и Сингне, сколько нужно локтей? – в раздумье обратилась к Майсе фру. – Ах, Арна, да оставь ты ножницы в покое, меня это раздражает!

– Слишком широкое теперь не носят, – вслух прикидывала Майса.

Она шила стеганую юбку для фрекен Раск и, несмотря на болтовню и шум вокруг, строчила, не останавливаясь ни на минуту. Этих размышлений хватит на все утро. Фру ни на что не может сразу решиться. А фрекен Грете стоит, поворачивает голову от одной к другой и не понимает, что не видать ей клетчатого платья: без нее уже давно решили, что она обойдется однотонным…

– Как вы думаете, хватит по четырнадцать локтей на каждое?

– Пятнадцать, мама!

– Помолчи, Арна. Так как же, Майса, ну, скажем, по четырнадцать с половиной?

– Что ж, если материи мало, клетку можно составить из кусочков, будет незаметно.

– Ну нет уж, никаких кусочков – правда, Сингне?

– Мне кажется, мама, не стоит покупать в обрез, – вмешалась Сингне.

– А если взять четырнадцать для Арны и пятнадцать для Сингне, Майса? По-моему, достаточно. А теперь давайте решать, на чем мы остановимся.

Фру собрала образцы и направилась в столовую.

– Чем больше даешь им материи, этим портнихам, тем больше они ее изводят, Сингне, – донесся из столовой ее приглушенный голос.

– Чур, темно-зеленая клетка моя! – закричала Арна. – Вот эта, Майса, – появилась она в дверях с образцом. – Что вы скажете?

В столовой продолжали выбирать и отвергать новые образцы.

– Для Сингне это будет неплохо, правда? – то и дело советовалась с Майсой фру. – Или лучше это, как вы думаете?

Образцы рассматривались и изучались со всех сторон.

А машина что-то шалит сегодня, ни с того ни с сего рвет нитку…

– Вы сошьете мне к воскресенью, правда, Майса? – просила Арна. – Тогда я пойду в нем к Нурумам.

– Нет, нет, Арна, ты уже не маленькая, чтобы бегать ко всем школьным подругам, – плачущим голосом возразила мать.

– Но они же меня без конца приглашают!

– Арна, как ты не понимаешь, тогда и нам придется звать к себе дочерей торговца Нурума.

– Разумеется…

– Но мы не можем себе позволить такое.

– Что же, выходит, мне нельзя встречаться с Трине и Юлие? – возмутилась Арна.

– На улице и в гостях – сколько тебе угодно. Но наше общественное положение нас ко многому обязывает, – медленно объясняла фру, осторожно подбирая слова. – Ты же понимаешь, отец теперь крупный коммерсант, директор банка, председатель правления, на нем большая ответственность. И мы не можем принимать всех мелких торговцев, которых мы знаем и к которым хорошо относимся…

– Знаем и хорошо относимся! Как будто они не были нашими лучшими друзьями!

– С тех пор как мы с отцом у них бывали, прошло уже много лет, уж два-то года во всяком случае. Нам, Арна, надо разумно ограничивать круг своих знакомств…

«Конечно, – подумала Майса, – всех старых друзей из сердца вон!»

– Раз отец с мамой туда не ходят, значит и нам, детям, не следует, у них бывать, – решительно сказала Сингне.

– Детям? Ты считаешь себя ребенком? Впрочем, вы с Торпом, можете, пожалуй, сойти за детей. – И она, кривляясь, заговорила детским голосом. – Ты всегда готова подличать, Сингне.

– Фу, Арна, прекрати сейчас же, как ты можешь так разговаривать с сестрой?

– Но уж гулять-то с Трине я буду.

…Машина сегодня совсем не слушается, Майсе пришлось разобрать ее и прочистить. Сначала игла была слишком высоко и не доставала до материи, теперь опустилась слишком низко… Трах, и сломалась…

А вот уже ей и обед несут… Полдня ушло на эту возню.

…После обеда машина наконец кое-как заработала, только шить на ней приходилось с оглядкой.

Стрелки старых, простуженных часов уже близились к трем, но они, верно, спешат – ведь с крыши пристройки на заднем дворе еще не ушло солнце…

– Ага, сегодня у нас портниха, – заметил Антун. Он заглянул в комнату по пути в контору.

Из столовой от большой кафельной печки приятно тянуло теплом, хозяева уже пообедали, и двери были открыты.

Фру снова принялась разглядывать образцы; но Майса наперед знала, что все уже решено.

– Ну, мне наконец выбрали, – сказала Арна, выходя к Майсе. – Я так рада, что шить будете вы, значит все получится как я захочу. Страшно рада. Только надо, чтобы платье вышло очень-очень броским. Пусть даже покороче, но только придумайте что-нибудь совсем необычное. Пусть это будет что-то вроде костюма шотландских горцев, тогда уж оно не покажется скучным, тяжелым и будничным. Потому-то я и говорила, что Сингне такое не пойдет, – тихонько добавила она.

Кажется, фру решила вернуться к своему первому варианту:

– Не правда ли, эта мелкая клетка очень мила и так освежает. Пожалуй, ее мы и купим для Сингне, Майса, только подождем, пока она придет…

– Но мое платье должно быть готово к воскресенью, не забудьте, – зашептала Арна, – обязательно к воскресенью.

– Только бы ваша мама не велела сначала шить для фрекен Сингне.

– А вы устройте так, чтобы мое было первым. Я вам все объясню, Майса… Трине, я и Якоб Скэу в воскресенье идем на каток на озеро Ладегоршёэн. Только никому не говорите!

По внимательному лицу Майсы видно было, что она не выдаст.

Странно, сегодня ее трогает все, что касается любви. Из головы не выходит вчерашняя пьеса, и в памяти все время всплывает то одна, то другая сцена. Ей тоже захотелось поговорить о своем:

– Знаете, фрекен Арна, я вчера была в театре и видела «Сватовство».

– А, про Гунлэуг, – кивнула Арна. – Мы смотрели в пятницу.

– Да, про Гунлэуг. Сначала мне показалось, что все это чепуха, но к концу стало до того трогательно…

– Я больше всего плакала, когда они прощаются в тюрьме, – доверительно сообщила Арна.

– Ведь такое могло случиться и на самом деле.

– На самом деле? Конечно, могло. Только я бы…

– Полюбуйся, мама, – засмеялась Сингне в столовой, – Майса с Арной сидят и обсуждают «Сватовство». До чего умилительно!

– Ну и что? Самая интересная пьеса в этом сезоне! – крикнула Арна.

– А Антун называет ее пьеской про разбойников для галерки и совершенно прав.

– Ну ясно, если бы Гунлэуг вышла за этого богача Трунсена, тебе бы больше понравилось.

– Этой пьесе недостает оригинальности и глубины, и к тому же она грешит композиционными промахами, милая Арна.

– Ишь ты, как она бойко шпарит! Это что, в газете написано?

– При чем тут газета? Мне и самой это ясно!

– Ага, значит так думает господин Торп. Ну, тогда мы должны согласиться. Слышишь, Грете, пьесе не хватает… как это ты сказала?

– Не ребячься, Арна, ты не можешь судить о таких вещах, – сказала фру. – Вполне понятно, что пьеса тебя растрогала, но не берись разбирать ее.

– Конечно, как только ставят что-нибудь интересное, вам всем нужно, чтобы оно было поскучнее, – ворчала Арна, – а вот, если уж пьеса совсем скучная, тогда…

– Не спорь, Арна. Это просто третьеразрядная пьеса, об этом все говорят, и в газетах так написано; она рассчитана на простую и наивную публику.

– Как раз для тебя и для галерки, – вставила Сингне.

– Удивительно только, как могло прийти в голову директору показывать такой глупый фарс публике, у которой постоянный абонемент по пятницам! Надеюсь, ему достанется от газеты, – мягко сказала фрекен Раск: она проплыла через комнату – пора было распорядиться насчет кофе…

…Ох, уж эта машина! Совсем не слушается сегодня, то шьет, то остановится, то опять пойдет, то снова застрянет в вате. А ведь и нитка и игла того номера, что нужно, просто какое-то наваждение.

«Для галерки, – передразнила Майса, с недоумением закатив глаза к потолку, совсем как фру. – Небось если бы Торпа обвинили, как Эндре в пьесе, так Сингне быстро бы дала ему отставку!»

…Вечером Майса возвращалась домой не в настроении, – уж очень беспокойно прошел день у Транемов.

Пожалуй, сегодня она не пойдет к Суннбю за конфетами для глухонемой, а то там вечно приходится вести длинные разговоры с мадам и с йомфру.

– Ну и спешите же вы, йомфру Юнс, добрый вечер! – окликнул ее Хьельсберг. И сегодня он тут как тут!

– Добрый вечер!

– Вы, кажется, повесили нос? Какие-нибудь неприятности? Мир кажется вам сегодня черным, как чернила?

Она улыбнулась одними глазами, но на душе у нее было так же скверно.

– Боже мой, дела, видно, и впрямь неважные! Что случилось? Что-нибудь не так скроили? Испортили платье фру Транем?

– Да нет, – отмахнулась она, – но меня так разозлили, так разозлили! Оказывается, эта пьеса, которую мы вчера смотрели, никуда не годится, разве что для простого народа, для третьего яруса. Это у Транемов говорят… Ее, мол, только на рынке и показывать.

– Ах, вот как, значит Транемы так считают?

– Да, говорят, что это третьесортная пьеса про разбойников для галерки! И всякие другие умные слова. Можно просто задохнуться от злости, как их послушаешь… По их словам, весь город так думает и все газеты так пишут.

– Все газеты? Так-таки все?

…Он внимательно следил за концом трости, которым чертил в воздухе разные фигуры…

– Значит, говорите, они такие разборчивые? И такой у них тонкий вкус?.. Что же, может быть, нам удастся досадить этой фру… Поинтересуйтесь-ка, йомфру Юнс, не появится ли на днях чего-нибудь об этой пьесе в их утренней газете…

…Майса с увлечением шила Арне платье, прямо как будто интересную задачу решала. Теперь она наконец разобралась в этом трудном покрое, при котором легко испортить клетчатый материал. Она представляла себе, как быстро и легко будет Арна носиться по льду в узкой короткой юбке, едва достающей до высоких зашнурованных ботинок.

И наконец в среду утром платье было скроено и сметано, так что осталось только прострочить на машине.

– Майса! Майса! – вбежала в комнату Арна, размахивая газетой. – Вы подумайте, здесь сегодня пишут про «Сватовство»! «Нам кажется, в городе есть категория людей, которые склонны с серьезной меркой подходить к этой незамысловатой народной комедии. Их эстетическое чувство оскорблено, а директора, осмелившегося предложить подобное зрелище высокообразованным и утонченным посетителям пятниц, следовало бы, по их мнению, по меньшей мере самого посадить в ту яму, которой с таким трудом избегли бедные влюбленные – герои комедии. Наш театр нуждается в собственных национальных пьесах с подлинно народными характерами, не все же нам обходиться переводными. Но тут-то и выступают снобы со своими рассуждениями о том, что годится для образованной публики, а что нет, тут-то и поднимаются крики: „Пожар! Горим!“ Мы позволим себе успокоить их: та часть нашей уважаемой публики, которая чувствует себя в этих вопросах уверенней и не отличается повышенной чувствительностью, свойственной выскочкам, с удовлетворением и радостью встречает эту первую ласточку национальной драматургии, пусть даже и не совсем окрепшую, но несущую здоровое начало и способную пробудить сочувствие…»

Майса всплеснула руками и вспыхнула до корней волос.

– Правда, написано ужасно язвительно, – сказала Арна, – ужасно. Но я рада, что Антун и Сингне с ее архитектором получат по заслугам.

И она умчалась.

Господи помилуй, напечатано в большой газете! Только бы не вскрылось, что и Майса к этому причастна.

У нее горели щеки, но она от души радовалась. Ей казалось, что вокруг стало чище, будто большой метлой вымели весь мусор.

Нет, надо же такому случиться; а вдруг они пронюхают, что без нее тут не обошлось? При одной мысли об этом ее бросило в жар…

Ну нет, не может быть…

…Молодец Арна, прикинулась, как ни в чем не бывало, и попросила Антуна почитать газету вслух, когда все семейство после обеда сидело в гостиной.

Как же он раскричался! Через две двери было слышно, до чего он зол. И архитектор пустился в рассуждения; он говорил медленно и значительно, словно взвешивая каждое слово. Никогда еще не было у них такого переполоха.

Тетушка Раск сновала взад-вперед из столовой в кухню. Майса украдкой посматривала на нее: фрекен выглядела необычно и открывала кухонную дверь совсем не так деликатно, как всегда. Наконец-то и им досталось!

…Приходя по утрам к Транемам, Майса мучилась от страха и беспокойства, пока не узнавала, не появилось ли еще чего в газетах.

Статья о пьесе наделала много шума. По словам Арны, Теодор и все остальные считали, будто она была написана по заказу самого директора театра, который решил взять пьесу под защиту. Но понемногу суматоха улеглась, а Майса, глядя на них всех, потешалась в душе. Дай ей волю, она бы хохотала до упаду.

Хьельсберг все время осведомлялся о фру. Какая досада, ведь статью поместили как раз в их всегдашней добропорядочной газете! – вздыхал он. Ну и плут, поискать такого…

…В субботу вечером она только кончила платье Сингне и взялась за примерку, как вошел Антун и начал читать им вслух из вечерней газеты:

«В среду наш город был напуган заявлением, что среди нас скрываются злоумышленники, пышущие гневом и негодованием по поводу того, что в столичном театре осмелились поставить „Сватовство“. Мы кинулись в ружье и, смеем заверить уважаемых читателей, всю неделю трудились не покладая рук, чтобы напасть на след чего-нибудь, хоть мало-мальски похожего на надвигающуюся общественную бурю. Но царил полный штиль, нигде нельзя было заметить даже легкого дуновения. Обычный, несколько банальный фарс – вот единодушное мнение публики! Уважаемый рецензент, с такой готовностью взявшийся трубить военную тревогу, представляется нам сродни козлу, который захотел бодаться, но не нашел подходящего объекта…»

«Ну, теперь ему крышка!» – подумала Майса. Руки у нее так дрожали, что она едва справилась с примеркой…

– Я не сомневалась, что кто-нибудь выступит против этих преувеличений, – заявила фру, не отрывавшая взгляда от платья Сингне, и глаза ее под опущенными веками заблестели.

– Да, щелкнули его по носу, – торжествовал Антун. – В другой раз не будет зарываться.

– Вот видишь, милая Арна, – вмешалась Сингне, пытаясь маленькими зоркими глазками поймать в зеркале взгляд сестры, – здесь сказано черным по белому: все согласны, что это банальный фарс.

– Ничего подобного! Там написано: «несколько банальный».

– Они отвечают с таким превосходством, – заметила тетушка Раск. – Сразу видно образованных людей.

– Великолепно, великолепно! – ликовал Антун. – Его песенка спета, и, ей-богу, так ему и надо.

У Майсы было такое чувство, будто что-то стряслось, скандал на весь город, последствия которого трудно предугадать… Она только радовалась тому, что на неделю отделалась от фру и сейчас будет дома.

И кто же, как не Хьельсберг, очутился перед ней на углу, когда она собиралась свернуть на свою улицу! Похоже, что он стоял здесь и поджидал ее.

– Ну вот, йомфру, сегодня мы потерпели горестное поражение… – Он шутил, но она сразу поняла, что статья его расстроила.

– Нет, не такой уж я сумасшедший, чтобы сражаться из-за этой пьесы! – пробормотал он. – Но все-таки они свое получили. Моя статья ударила по больному месту, и в том доме, где вы шьете, я им всем досадил. А сегодня они, наверно, торжествуют? Как фру? Поди, сказала, что статья на редкость хорошая?..

Он так и кипел, она это ясно видела. Словно не замечая ее, он продолжал рассуждать сам с собой.

– Но я могу утешаться тем, что скрестил с ними шпагу ради дамы, – смеялся он. – А как известно, чистая совесть всегда вызывает нападки. К тому же должен сказать, что полезно слегка разнообразить свои неприятности. Слишком много огорчений одного и того же свойства действуют утомительно.

– Вы ведь всегда такой веселый, неужто у вас и впрямь много неприятностей?

– Да нет, сейчас только одна: никак не решу, что лучше – повеситься или снова податься в домашние учителя…

Боже мой, вот, значит, как это для него плохо… Майса придвинулась к нему поближе, она понимала, что на этот раз он говорит серьезно.

– Да, теперь рухнули планы на несколько лет…. А я мог бы протянуть еще года два-три. Я – как один мой больной. Он все хватался за зуб и повторял: «Только бы выдержать!..» Вы смеетесь, йомфру?

– Я уж и не знаю, что мне делать – смеяться или плакать! – Майса была вконец расстроена. – Надеюсь, вы говорите все эти ужасные вещи не всерьез.

– Нет, что вы, успокойтесь, если я кого и собираюсь карать, то не себя… Сначала посмотрю, как будут вешаться другие. Видите ли, йомфру, у каждого свое назначение в жизни. Я, например, считаю, что специально послан на землю богом, чтобы вывести в люди по крайней мере одного человека. И зовут этого человека Бор Хьельсберг. Вот и приходится шутить, драться и во всем находить смешную сторону…

Майсе казалось, что земля уходит у нее из-под ног, такие это были мрачные шутки.

– А скажите, йомфру, вы-то довольны, что Транемы получили небольшую взбучку?

– Еще бы!

– Вот и помните о главном: все-таки вам удалось держать оборону больше чем полнедели, все эти дни вы могли радоваться. Мы с вами должны довольствоваться малым. – Ответить ему она не могла, в горле у нее стояли слезы. – Вам не кажется, что это звучит довольно трогательно? Ну да, впрочем, ваш удел шить для чужих. Чужие платья, чужие горести – вот вы и забываете о своих…

Он поспешно распрощался с ней.

…Ну и денек выдался! У себя в комнате Майса не могла больше сдерживаться, нужно было выплакаться как следует.

Но в слезах ее была не только горечь…

IV

К весне стало так светло, что все, чего раньше не замечали теперь выступило наружу, и очень жаль – ведь Хьельсберг ходил в потрепанном синем пальто с зачиненным боковым карманом, который, судя по неумелым стежкам и светлым ниткам, он пришивал сам.

Майса не говорила с ним уже больше недели, только едва мельком видела его: вид у него был озабоченный, воротник наставлен от ветра, под мышкой трость. Йомфру из лавки Суннбю рассказала ей, что там снова грозили взыскать с Хьельсберга за неоплаченный счет; только бы это не дошло до фру Турсен, а то и она набросится на него как одержимая и станет требовать плату за квартиру!

Как бы Майсе хотелось починить ему пальто! Но предложить это даже в шутку было не так-то просто – он мог обидеться: вряд ли ему охота признаваться, что он обносился… А петли на пальто! Ими тоже не мешало заняться.

Она уже подумывала, не подослать ли к нему Тиллу – пусть, будто по собственному почину, посоветует ему отдать пальто йомфру Юнс: та, мол, по вечерам охотно выполняет всякую мелкую работу и берет за это недорого. Но тогда он еще, чего доброго, вообразит, что все парни со двора пользуются ее услугами… Да к тому же ей не хотелось разговаривать с ним при встрече о каких-то грошах…

И вот раз вечером она неожиданно столкнулась с Хьельсбергом в лавке Суннбю. Ему заворачивали сыр, и, казалось, он чувствовал себя здесь как дома.

– Вот что я вам скажу, йомфру Юнс, – проговорил он, когда они вместе вышли на улицу, – удивительное испытываешь чувство, когда снова вступаешь в дипломатические отношения со своим кредитором. Знаете, как я проходил здесь все эти дни, когда возвращался туда, в свою комнату? – Он показал тростью на стену. – Крался, согнувшись, под самыми окнами, чтобы никто меня не заметил. А теперь – теперь я дважды в неделю даю уроки норвежского обоим сыновьям Суннбю. Я начиняю их премудростью, а они меня – маслом, сыром, кофе, табаком, стеариновыми свечами и прочими драгоценными продуктами. Разумеется, требовательным быть не приходится, но, как видите, обе стороны вполне довольны… – Он болтал без умолку. – Наверно, я был бы отличным министром финансов в какой-нибудь стране, где не пользуются деньгами. Подумаешь, разве это заслуга изобретать всякие комбинации, когда есть деньги? Вот попробуйте без них… А я умею находить выход, уверяю вас…