Текст книги "Право на пиво"
Автор книги: Юлия Остапенко
Соавторы: Сергей Чекмаев,Сергей Слюсаренко,Андрей Николаев,Татьяна Томах,Олег Овчинников,Дмитрий Градинар,Владимир Порутчиков,Владимир Данихнов,Александр Каневский,Михаил Рашевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
– Он кусается?
– Очччень кусссаетсссяя! – Змей поворотил головы к начальнику и опять облизнулся тремя языками.
Внезапно пол под ногами вздрогнул. Старичок устоял на ногах, схватившись за бок Горыныча. На столе начальника тренькнул телефон – соскочила трубка. Задребезжали стекла в шкафах. Зазвенели бутылки в баре. Низкий гул заполнил помещение, словно в брюхе Змея включился мощный мотор. Он смущенно преступил с лапы на лапу, смяв при этом парочку кресел:
– Зззмей куссаетссяя, осссобливо когда есссть хххоччет.
Мотор заработал громче. Змей почесал брюхо лапой, едва не потеряв равновесие, покачнулся, развел крылья, выметя из окна остатки офисной мебели. Рыгнул пламенем, объясняя:
– Ссснедать хххоччет зззмей.
Стол начальника задымился, бумага вспыхнула и полетела черными хлопьями, сворачиваясь на лету. Заверещала противопожарная система. Змей нервно закрутил головами.
– Богатырь, схххватка, дратьсссяя?
– Успокойся, успокойся! Ничего страшного, – пытаясь перекричать сигнализацию, увещевал змея археолог, гладя того по брюху.
Нервы у начальника сдали, он выскочил из-за горящего стола, протиснулся между стеной и крылом Горыныча, бросился к спасительной двери. Споткнувшись о хвост змея, остаток пути проделал на четвереньках. С потолка хлынула вода – заработала система пожаротушения.
Змей блаженствовал в струйках воды, подставляя то один бок, то другой, разводя крылья и подрагивая кончиком хвоста:
– Дожжждь… хорошшшшо.
Мокрый старик обратился к довольной рептилии:
– Любезный, не мог бы ты стать человеком. Сейчас набегут люди разные, могут зашибить ненароком.
– Меняяя зашшшибить? – удивился Змей.
– Оружие у них силы великой. Не привыкли они со Змеями общаться. Пугливые больно. Ты ж не хочешь так скоро помереть после тысячелетнего сна?
– Змей не хххочет сссмерти! – головы Горыныча переглянулись. – Хорошшшо, сссделаю, как хххозззяин хххочччет.
– Да не хозяин я тебе! – отмахнулся старик.
– А кто ты таков мне будешшшь? – удивилась рептилия.
– Другом я тебе буду. Надеюсь, что буду другом – поправил себя старик.
– Друг? Что сие значччит?
– Друг – это человек, который тебя любит и дорожит тобой.
– Друг-чччеловек любит Зззмеяяя? Почччему? – задумчиво произнесли головы Горыныча хором. – Люди всссегда говорили: «Зззмей – чччудищшше поганое!»
– Ты не чудище. Ты – настоящее чудо! – запальчиво возразил ему старик. – Я буду счастлив считаться твоим другом!
– Змей и человек – друзья вековечные, – подвел итог Горыныч уже в человеческом образе.
– Эк быстро ты облик меняешь! – восхитился старичок. – А почему шипеть перестал?
– Чего шипеть, пугать-то здесь некого! – ухмыльнулся молодой человек. Оглядев разгромленный кабинет, он рассмеялся. – Пугать людей я хорошо умею!
Внезапно дверь рухнула – в кабинет ворвались автоматчики в бронежилетах и касках. Мгновенно они рассредоточились по периметру и взяли под прицел старика и Змея. В дверном проеме показалась фигура Василя Федоровича, тоже в бронежилете. Из-за его спины испуганно выглядывали сотрудники.
– Я рад приветствовать столь долгожданного гостя, – обратился начальник к Змею, – и пригласить на банкет.
– Банкет? – удивился Змей.
– Пир в твою честь, – объяснил археолог.
– Пир! – обрадовался Горыныч. – А друг пойдет?
Василь Федорович покосился на старика Перышкина:
– Как я понимаю, вы теперь официальный представитель этого… – он замялся, пытаясь найти правильное слово, – …субъекта на переговорах.
– Да, – подтвердил старик. – Я помогу Змею адаптироваться в нашей жизни.
Василь Федорович, новый генеральный директор международного пивоваренного концерна «Оболонь», шел по огромному парку развлечений «Змей Горыныч Оболоньский», привольно раскинувшемуся на высоком берегу. Без сомнения, его проектировщикам не давали покоя лавры создателей «Диснейленда», и обилие аттракционов поражало: «Русские горки» и «Змеиные карусели», «Драконьи пещеры» и бои современных гладиаторов «Богатырские забавы», «Круиз по Пучай-реке» на ладьях и прочая, прочая. Но изюминкой был аттракцион с живым ящером.
Ровно в полдень ворота огромного каменного терема в центре парка открывались, и шикарный трехголовый Змей Горыныч под рев восторженной толпы, тяжко ступая, выходил на булыжную площадь. Вспышки фотоаппаратов затмевали солнечный свет. Змей добродушно поворачивался из стороны в сторону – позировал перед камерами, сверкая отполированной чешуей, расправлял огромные крылья и, подпрыгнув пару раз, взлетал в воздух. Сделав пару кругов под стеклянным куполом циклопических размеров, он опускался на землю. Люди, затаив дыхание, ждали главного – богатырской битвы с чудищем. Участники честно отрабатывали номер: богатыри махали мечами, лошади истошно ржали и становились на дыбы, Горыныч вертел головами, аккуратно махал Хвостом и плевался огнем. Стена пламени разбивалась о защитный экран, щекоча нервы зрителям, но не задевая участников «сражения». Выручив из полона девицу-красавицу, богатыри уезжали, а довольные зрители смотрели, как Змей одним глотком осушает три бочки пива, закусывая возом вяленой рыбы.
Вообще-то у каждой головы был свой излюбленный сорт: у первой – «Магнат», вторая предпочитала «Портер», а третья с удовольствием пила бы безалкогольный напиток «Живчик», но приходилось пить пиво, сорта которого менялись каждый день. Ничего не попишешь – контракт.
Только вечером Змей Горыныч мог побыть собой.
– Ну, как ты поживешь, Горыныч? – любопытствовал старик археолог.
– Живу, как видишь, хорошо, – ответил Змей, наливая гостю большую кружку. – Работаю. В облике трехголового исправно дышу пламенем. Людей пугаю.
Хозяин принимал гостя в светлой горнице за массивным столом. Мебель была деревянной, стилизованной под старину, по стенам висели пучки сушеных трав. Полотняные занавески, льняная скатерть, домотканые половики, глиняная посуда. Воздух был пропитан запахами мяты, чабреца и сосновой смолы, что придавало помещению особую, уютную, неуловимо знакомую атмосферу. Как будто ты был когда-то здесь – родился, жил, умер, но тебе опять посчастливилось родиться и вспомнить о своем настоящем доме.
– Пиво пьешь? – улыбнулся Алексей Гаврилович, попробовав напиток, которым угощал его Горыныч.
– Отчего же не пить? Весьма сходно с брагой медовой, токма могутнее голову кружит.
– Скажи-ка, друг любезный, – выпив пива, старик немного захмелел, его непреодолимо потянуло на задушевную беседу. – Когда лучше тебе жилось – в старину или сейчас?
– Скажу тебе, как другу своему единственному, – Горыныч тяжело вздохнул. – Горько мне. Одиноко. Змея никто не любит.
– Как не любят? – несказанно удивился Перышкин. – Сотни людей каждый день приходят на тебя смотреть! – Фотографии, газеты, журналы, фильмы! Ты самая популярная личность в мире!
– На Руси Горыныча всегда знали, – отмахнулся Змей. – Знали и любили. А сейчас знают, но не любят, – горько улыбнулся он своему отражению в зеркале.
– Любили? И кто же? – поразился археолог. – Наверно я что-то пропустил в былинах, – задумчиво пробормотал он себе под нос.
– Да жена моя, ненаглядная. Уж так меня любила, жизнь положила за любовь свою… так теперь и не любят поди.
– Жена? – Перышкин был сражен неизвестными ему фактами из жизни Горыныча. – Как звали ее?
– Забавушка, ладушка моя… Ох, и хороша была! – с неожиданной нежностью заговорил Горыныч. – Лебедушка… белолика… крутобедра… глаза как ночь черные, косы до земли, губы малины слаще, – грустно прошептал он. – Краше ее не видывал!
Змей глубоко вздохнул, глотнул из кружки, смахнул непрошеную слезу и погрузился в воспоминания. Ласковая улыбка тронула его губы.
– Ну да, конечно же, – нарушил затянувшуюся паузу старик. – Забава Путятична! Самая красивая девушка стольного града! Это же из-за нее Добрыня вызвал тебя на битву? Ты полюбил Забаву? После того, как украл? – любопытство Алексей Гавриловича было неистощимым.
– Да не крал я ее! – голос Змея окреп. – Сама ко мне пришла. Добрыня осерчал, что красна девица покинула его ради меня.
– Никогда не знал об этом! Да, что я говорю, – старик дрожащей рукой снял очки, вытер глаза. – Никто в мире не знал о твоей любви. В былинах об этом ничего не говорится.
– Ну да… да… знамо дело. – Читал на досуге былины эти. Во всех книгах Змеище поганый, да скверный! Слова доброго никто не молвил! – Горыныч со стуком поставил кружку на стол, не обращая на расплывшееся по белоснежной скатерти пятно. – Злобные наветы на род Горынычей. От зависти все это!
– Да, друг мой, как я тебя понимаю, – тяжело вздохнул Алексей Гаврилович. – Зависть, клевета, любовь которую не вернуть, одиночество и пустота в конце длинного пути.
Горыныч глянул на закручинившегося старика, положил руку на плечо:
– У Змея есть друг. У друга есть Змей.
– Хорошо, хорошо! А теперь медленнее. Камера за зеркалом отъезжает, дальше, дальше! Теперь панорама всей комнаты. Два человека за столом. Правая камера! Крупным планом кружки с пивом в руках! – режиссер за пультом раздавал приказания, следя одновременно за работой двадцати камер, мгновенно выхватывая из калейдоскопа экранов наиболее выигрышные кадры.
Василь Федорович сидел в телевизионной студии, в которую попадала информация о каждой секунде жизни Оболоньского дива. Отсюда смонтированный, сдобренный рекламой материал растекался по всему миру. Генеральный сидел и неотрывно смотрел на монитор. От тоски, плескавшейся в глазах Змея Горыныча, ему стало зябко. «Змей Горыныч Оболоньский» стал самым удачным и прибыльным брэндом. Но чего-то не хватало. Это непонятное чувство недостачи чего-то очень важного, нужного, сидело в сознании Василя Федоровича как заноза. Маленькая, острая колючка, которую невозможно вытащить.
– Отличная сцена, шеф! – воскликнул Сергей. – Смотрите, как задушевно беседуют. Так специально не сыграть! Вставим в ролик, а?
Сергей победно взглянул на шефа. Тот не разделял его восторга.
– Что-то не так? – удивился Сергей.
Василь Федорович вздохнул.
– Как ты думаешь, чем мы занимаемся?
– Сейчас или вообще? – смутился Сергей.
– Вообще.
– Понятное дело, чем, – усмехнулся Сергей. – Пиво продаем. Не угадал?
Василь Федорович посмотрел на него сочувственно, и Сергей вдруг вспомнил этот взгляд: когда-то так же смотрел на него старик в курилке. Как на студента-двоечника.
– Не угадал. Еще недавно я тоже так думал, а теперь – нет. Работа, работа. День и ночь. Повышение объемов продаж, слияние, поглощение, стратегия развития… – Василь Федорович усмехнулся. – Домой придешь – единственная радость кот Казимир.
Сергей сочувственно вздохнул. Всем было известно, что у генерального директора нет детей.
– Может, единственное, что я сделал хорошего, – Василь Федорович говорил тихо, как будто старался убедить самого себя, – это помог старику исполнить мечту всей жизни.
По ту сторону экрана Горыныч встал, подошел к зеркалу и протянул руку к стеклу.
Василь Федорович встал и тоже протянул руку к экрану.
Их пальцы встретились.
Прошлое и настоящее. Человек и легенда. Сказка и реальность.
Они стояли и смотрели в глаза друг другу…
Александр Маслов
ЧЕРЕЗ ПИВО К ЗВЕЗДАМ
Кто бы мог подумать, что ключом к Двери в другие миры может стать обычное пиво. Впрочем, пиво не совсем обычное… Я говорю о марке «Оболонь». Сейчас об этом многие знают: моя теща, соседи по подъезду, участковый и некоторые зеленые лопоухие уроды. И в системе Лиры тоже знают – немало разговоров было, причем неприятных.
Ну а ежели вы с этим архиважным свойством «Оболони» не знакомы, то расскажу все по порядку.
Дело вышло так. У Зинки, жены моей, день рожденья – тринадцатого января, ровно под старый Новый год. И решил я, как заведено, поздравить ее. Сначала досрочно: на работе за здоровье благоверной с ребятами немного выпили. Потом по пути домой купил букет гвоздик, духи дорогие и восемь бутылок «Оболони» – часть для гостей, часть лично для себя.
Шел я к автобусной остановке. А путь мой мимо сапожной мастерской Павла Глотова лежал. И отчего-то так случилось, что я не смог его мастерскую никак миновать.
Зашел. Пашка сидит, подошву на дамские туфельки клеит. Меня с цветами увидел, весь просиял, туфельку отставил и ко мне навстречу с расспросами – ведь не виделись недели три.
– Ты, – говорю я, – закрывай свою лавочку. Дело есть, – улыбаюсь и ставлю на стол две бутылки пива.
– Понял, – ответил Павел, проворно щелкнул задвижкой двери, зашуршал свертком – на столе появилась колбаса.
– Ничего ты не понял. День рожденья сегодня у Зинки моей. Вот, иду поздравлять. Наверное, уже гости там, теща, моя двоюродная сестра. Давай быстренько, Паш. – Я пробки ножичком поддел, колбасу нарезал и дожидаюсь, когда он настроится на всю торжественность момента.
Выпили мы по одной, закусили слегка. Потом еще открыли, впуская в душу радость, разомлев и разговорившись. Знаете ли, пиво – не водка: его можно пить для своего удовольствия весьма много, без всякого ущерба настроению и даже уму. В процессе его приятного усвоения обязательно наступает момент, когда самое далекое становится близким, понятным словно откровение друга. И после того, как я открыл еще по бутылочке, такой момент настал – далекое приблизилось к нам вплотную.
– Ну, поехали! – словно заклятие проговорил Пашка, и с волшебным звоном наши сосуды встретились.
Тут-то и случилось. Воздух над обувной полкой стал плотным, будто куриное яйцо и засветился пшенично-золотистыми отблесками. И вслед за этим открылась Дверь – неведомая прежде Дверь в другой мир. Причем, открылась так мощно, что Павел икнул и сел мимо стула.
– Поехали, – повторил он, судорожно сжимая бутылку и глядя, как за сияющим овалом, черт его знает как и почему возникшем посреди мастерской, просматривается крайне чужеродный пейзаж.
– Ерунда какая-то, – пробормотал я, вытянув руку и пробуя на ощупь странное образование. – Брехня это, Паш. Галлюцинация… Хотя в день рожденья моей жены может всякое случиться.
– Или под Новый год, если теща под елкой, – ляпнул зачем-то Глотов. – Серега, а давай поглядим чего это там. Давай!
– Ну и давай, – согласился я, взял сумку с «Оболонью», букет цветов и шагнул к призывно светящейся Двери.
В общем, признаюсь я вам честно, зря мы туда вошли. Во-первых, жара там как в бане. А во-вторых, воняет в некоторых местах так, что глаза на лоб лезут. Но пейзаж ничего, красивый и в меру странный: грибочки малинового цвета, большие, величиной с пятиэтажный дом, за ними бугры начинаются, блестящие, будто из стекла. Небо – оттенка яркой бирюзы, и бабочки многокрылые летают. Я изловчился, поймал одну, хотел ей усики оторвать, но она оказалась существом агрессивным – нагадила мне на руку.
Пошли мы с Пашкой по дорожке мимо этих здоровенных грибов, мимо зарослей, одетых клочками синей шерсти, и мимо красных пальм с какими-то шарами на верхушках. Идем, сами на Дверь оглядываемся – вдруг захлопнется, оставит нас навсегда в чужеродном мире. Только любопытство было выше всякого страха, шли мы дальше, обливаясь потом и морща носы от неблагодатного наполнения воздуха. Когда добрались до бугорков тех стеклянных, Павел заметил, что рядом из земли то ли ветка, то ли проволока толстая торчит, а на ней – штуковины вроде дамских бус с разноцветными камушками и крошечными непонятными знаками.
– Удивительные штучки, – восхитился Глотов и, хитро покосившись на меня, предложил: – Возьмем, а? Исключительно, как память об ином мире.
– Чего ж не взять. Зинке подарю, комплектом к духам и букету, – согласился я, не видя особых препятствий.
Пашка из-за пояса пассатижи вынул и давай эти бусы откусывать. Пока он откусывал, я их разглядывал, удивляясь чужепланетной ювелирной работе, разглядывал и рассовывал по карманам.
Когда на проволоке бус осталось немного, случилось совсем непредвиденное. Один из стеклянных бугров дернулся, заскрипел и отъехал в сторону. Выскочило из образовавшегося отверстия трое коротышей. Каждый ростом метра с полтора, все лысые, лица зеленые, уши огромные – видно по всему, народ не наш. Выскочили, галдят о чем-то и в нас пальцами тычут.
Я перепугался крепко, хотел броситься к Двери, которую было едва видно за местной порослью, но пересилил себя и говорю им:
– Привет, дорогие братья! Мы к вам с планеты Земля с целью исключительно дружеской и познавательной!
После моих слов ушастые еще больше всполошились. Какой-то приборчик достали, верещат будто голодные поросята.
– Эй, мы с Земли! Земляяяяяяяя! – попытался объяснить им Пашка, рисуя пальцем в воздухе круг и поднимая руку к небу. – Вот, черти! Не понимают. Тупые, наверное, – заключил он после третьей попытки контакта и стал пятиться к тропе.
Тем временем, наши братья по разуму приборчик свой настроили, нацепили его на шею старшему, как выяснилось потом, и обратились к нам на вполне понятном языке:
– Эй, безухие! Чего вам здесь надо?! Вы нарушили границы территории Бербенбом и подлежите расчленению!
– В смысле «расчленению»? – Павел вопросительно глянул на меня, и когда через мое трагическое молчание до него дошел смысл сказанного зеленым, ноги Глотова ослабли, и рухнул он с возгласом: – Братья, помилуйте! За что?!
– Надо так, – глухо ответил старший из братьев и подошел ближе. – Земляяя… черти тупые… – продолжил он, с подозрением поглядывая на сумку с оскудевшим запасом «Оболони».
– Пивка хотите? – робко предложил я. – Пивка… – и щелкнул себя пальцем по шее.
– Угрожаешь, безухий? – Гуманоид нахмурил тонкую, подвижную будто червяк, бровь.
– Что вы! При нашем-то миролюбии! – поспешил я успокоить его. – Просто пивка ради праздничка…
– Дринк! – пришел на помощь Пашка. – Бир гуд дринк-дринк! – Он открыл рот, тыча туда большим пальцем, потом наклонился к сумке, на которую косился чертов инопланетянин, и проворно достал прохладную бутылку «Оболони».
– Мудрейший Крюбрам, он нам выпить предлагает, – догадался второй зеленомордый, стоявший за старшим. – А что? Я согласен. Испытаем их продукт.
– Потом, – сказал мудрейший Крюбрам, но бутылку у Павла взял. – Потом… после расчленения. Нет, лучше гермутации – с этими словами он усмехнулся почти по-человечески, извлек из-за спины устройство, похожее на крошечную дрель. – С тебя начнем, – мудрейший направил острие в сторону Глотова.
– Братцы! – Павел на секунду застыл от страха и осознания всей межпланетной несправедливости, потом завопил и бросился по тропинке, приведшей нас сюда.
Я бежал за ним, высоко подпрыгивая и петляя, как сайгак при ружейной пальбе, – фиолетовые разряды из устройства Крюбрама со свистом проносились мимо. До Двери, светящей-я спасительным золотистым отблеском, оставалось меньше половины пути, когда фиолетовая молния настигла меня. Ударила между лопаток и разлилась по телу колючей истомой. В глазах потемнело, весь мир стал окутываться в синеватые тона, превращаясь в огромную трагическую гематому. Мои ноги передвигались медленнее, будто укорачивались. И весь я сам стремился к земле, но все же бежал, бежал изо всех сил, матерясь и размахивая букетом гвоздик.
Я влетел в овал Двери в самый последний миг – она тут же захлопнулась, оставив в воздухе слабое мерцание и резкий запах озона.
– Все! Все, Сережка! Спаслись, брат! – запричитал Глотов, обнимая обувную полку. – Изуверы космические! Расчленить меня! – он со стоном выдохнул и, еще подрагивая от пережитого, повернулся ко мне.
Лицо его отчего-то потемнело, а глаза выпучились, словно предстало перед ним явление удивительное и страшное.
– Серега… – с осторожностью произнес он. – Нет, ты не Серега… – Павел попятился, шаря рукой на рабочем столе, нащупал ручку молотка.
– А кто же? – вырвался у меня справедливый вопрос. Тут же в моем растревоженном идиотским приключением сознании возникла мысль, что Глотов в чем-то прав: уж слишком свободно сидел на мне костюмчик, рукава куртки неестественно удлинились, и в ботинках образовалось свободное место. Чувствуя себя совсем неуютно, я закатил один из рукавов и вскрикнул, увидев трехпалую кисть, больше похожую на клешню.
– Паша! Паша! – взмолился я, мучаясь догадками о произошедшем, постепенно догадываясь и содрогаясь от ужаса положения. – Это я – Сергей Томин. Рыбалку на Белой помнишь? Шашлыки на даче Сарычева? А Зинку мою?
– Да… да… – теплея лицом, ответил он и опустил молоток. – Сережка, друг, что же они сделали с тобой!.. – Глотов сокрушенно качнул головой и потянулся за початой бутылкой пива.
– Зеркало дай, – попросил я.
Он указал на простенок позади меня.
Я повернулся и увидел то, что и ожидал: с поверхности стекла, покрытого шелушащейся амальгамой, на меня смотрел зеленомордый субъект с огромными ушами, ничем не напоминавший прежнего Сергея Томина.
– Что делать будем? – Глотов включил еще одну лампочку, пристально разглядывая существо, бывшее недавно его давним другом – Сержем.
– Мне к Зинке надо. – Я глянул на часы, висевшие над его рабочим столом – было без четверти семь. – Срочно надо. В любом виде и позарез.
– Ну не в таком же!
– Паша… А давай ты проводишь меня и объяснишь ей все. Я же сам не смогу! Я же погибну просто!
– Я-то провожу. – Он допил остаток пива из бутылки и прищурился. – И объясню. Только ты представляешь, что будет?
– Может по пути рассосется это? – Я обвел длинным кривым пальцем вокруг своей рожи. – Не знаю, как в автобусе будем ехать. Не представляю. Нужно загримировать меня. Вот! – Я схватил с полки баночку с черным сапожным кремом. – Ну-ка намажь мне физиономию. Лучше быть черным, чем зеленым или голубым.
– Это точно, – Пашка макнул кусок поролона в крем и принялся втирать его в мое несчастное лицо. – А с ушами что делать? Ведь под шапку такие не залезут.
– Изолента или пластырь есть?
– Пластырь, – Глотов извлек из аптечки пакетик с красной окантовкой. – Только перцовый.
– Ничего. Ты мне уши согни и к затылку приклей, а сверху шапку наденем. – Я сел на табуретку и мужественно пережил процедуру по маскировке ушей и других подозрительных частей головы.
Автобус пришлось ждать долго, и я изрядно замерз в чужом для нового тела климате. Злой январский ветер вольно гулял под непомерно широкой курткой, шарил ледяной лапой по груди и спине. От этого внутри меня что-то булькало, переворачивалось и мучительно стонало. Вдобавок, я почувствовал, что инопланетный организм все сильнее выражает потребность в пище: мигом вспомнилась сумка с колбасой и пивом, доставшаяся банде Крюбрама; вид бездомной собаки, сидевшей возле мусорника на противоположной стороне улицы, пробудил еще больший аппетит, а теплая рука Павла, лежавшая у меня на плече, вызвала небывалое слюноотделение.
– Пашшша… – подрагивая, прошипел я. – Не могу больше – жрать хочу. Пойду в ларьке чипсы куплю.
– Это нервное, – понимающе сказал Глотов. – Не надо никуда ходить. На, закури лучше. – Он достал из кармана пачку «Явы», но тут подошел автобус.
Мы зашли в последнюю дверь и устроились на задней площадке, спиной к излишне любопытным пассажирам.
В салоне было потеплее, и я, чуть согревшись, начал думать о беде, постигшей меня. Путем нестройных и скорбных размышлений я пришел к выводу, что вернуть мне прежний облик возможно только вернувшись в мир Крюбрама и отпинав мерзавца как следует в каком-нибудь темном углу.
– Пашка, – тихо сказал я. – А как мы попали туда? Ведь трезвые почти были.
– Трезвые, – согласился он, дружески прикрывая меня могучим телом от насмешливых взглядов каких-то девиц. – Попали мы туда через Дверь – овал такой светящийся, – пояснил он очевидное.
– Не, Паш, я не дурак, и все помню. Ты лучше объясни, из-за чего этот овал получился.
– Охотно, – Глотов сдвинул шапку на лоб, почесал затылок и изрек: – «Оболонь» во всем виновата. Я так понимаю: пиво это имеет свойство склонять народ к межпланетному общению, из-за чего получаются Двери.
– Ну… это ты загнул, друг. Ведь, не первый день мы пивом балуемся, – ответил я, подавляя острое желание укусить его за руку.
– Не первый, но впервые я почувствовал космическую э-э… эйфорию и сказал: «Поехали!». Помнишь? Точно как Гагарин, проложивший нам путь туда. – Он с чувством вскинул вверх палец. – Как я это сказал, в мозгу моем что-то треснуло, и получились Двери – портал межпланетного общения.
– В мозгу треснуло, – передразнил я, не в силах принять гипотезу Глотова – уж слишком фантастической она казалась для моего гермутировавшего разума.
– Мальчики, билетики берете? – раздался позади меня голос кондукторши.
Я обернулся и полез в карман за проездным. Пашка зазвенел мелочью.
– Негритенок ваш? – спросила кондукторша Глотова. – Какой хорошенький! – восхитилась она и потрепала меня по голове.
Тут лейкопластырь на моем затылке отклеился, и уши стрельнули так, что шапка улетела к очкастому старичку.
– И-и-и! – завизжала кондукторша, бросаясь по проходу.
– Хи-хи-хи! Чебурашка! – засмеялись девицы на последнем сидении.
По салону автобуса прошел изумленный ропот.
– Товарищи, это сын мой! – попытался оправдаться Глотов. Ропот превратился в дружный хохот. – Переодетый сын! – не сдавался Павел. – С карнавала школьного едем. Ну, костюмчик на нем такой. Да вы не бойтесь! – Он любезно улыбнулся кондукторше, приходившей в чувство. – А черный от гуталина.
– А сам зеленый как кузнечик, – девица в мохнатой шубе издевательски усмехнулась, увидев мою салатного цвета шею, показавшуюся из-под шарфа.
– Сама обезьяна пластилиновая! – вспылил я, гневно вытянув к ней руку.
Народ в автобусе на мгновенье затих и взорвался дружным воплем – вид моей трехпалой клешни был для всех крайне неожиданным.
Площадка возле нас мигом опустела.
– Милиция! – кричал кто-то. – Скорее милицию!
Кондукторша, пробивалась к водителю, не прекращая реветь громче бензопилы. Девицы и парень с сумкой лезли к двери через сидения. Старик в очках потянулся за валидолом.
Едва автобус доехал до остановки, Глотов подхватил мою шапку и, рванув меня за воротник, метнулся к двери.
Не задерживаясь на глазах у бушевавшей толпы, мы побежали в ближайшую подворотню и нырнули в подъезд. Там в тепле возле батареи Пашка привел меня в надлежащий вид: снова приклеил уши к затылку, подтянул спадавшие брюки и плотнее обмотал шарф вокруг шеи.
Две остановки нам пришлось идти пешком. Я замерз окончательно и еле переставлял ноги, кутаясь от пронизывающего ветра и понося неуютную, злую жизнь. Мне очень хотелось назад, под теплое небо неведомой планеты. Хотелось взять бутылку пива, сказать заветное: «Поехали» и, булькая с блаженством волшебным напитком, открыть таинственные Двери.
Уже возле моего дома Глотов, пока я прятался за тумбой объявлений, купил три «Оболони» в соседнем ларьке. Пить ее мы пока не стали, потому что неясно было, как сложатся дела в ближайшее время, как перенесет уготованное испытание моя жена, и соблаговолят ли вообще открыться Двери в теплый и подлый мир, который отныне мне очень многим обязан. А еще Пашка купил мне несколько пачек чипсов, которые я с жадностью схрустел, разрывая пакеты один за другим. После чипсов стало легче, даже теплее.
Мы вошли в мой подъезд, постояли недолго, убеждаясь, что никого на лестнице сверху нет, и поднялись на четвертый этаж.
На звонок нажал Глотов: я бы не достал до кнопки, да и не было сил вот так взять и заявить жене о своем существовании при полном отсутствии прежнего тела. Вдобавок, мне от чего-то стало плохо: внутри забулькало, запыхтело, и меня стала раздувать неведомая сила. Наверное, это было от страха или чипсов, которых я слопал три пачки.
Павел позвонил второй раз.
– Иду, иду, – послышался голос Зины, следом звон посуды и быстрые шаги.
– Бежим! – крикнул я и вцепился в рукав Пашиной куртки. – Умоляю! А то лопну сейчас! – взмолился я и бросился по лестнице вниз.
– Хулиганы! – возмутилась сверху моя жена и захлопнула дверь.
Мы выбежали из подъезда, и Глотов призвал меня к ответу:
– Ты чего, Серега? Совсем сдрейфил? – Он слегка потрепал меня за плечо. – Пойдем. Надо Зинке сдаваться. Надо! Нет другого выхода. Уж доверься – все беру на себя.
– Плохо мне, Паш. Дует чего-то. Изнутри дует. – Я почувствовал, как странные процессы в чужеродном теле пошли быстрее. В животе зашипело, надулись щеки, ноги и все шесть пальцев на руках.
– И вправду, ты опух чего-то, – Павел настороженно оглядел меня. – Очень опух.
– Держи, Пашка! – Внезапно я ощутил, что земная гравитация больше не действует на мое чужеродное тело. – Ой, держи! – заорал я, взлетая воздушным шариком над растерявшимся Глотовым.
Он среагировал слишком поздно. В прыжке схватил меня за брючину, сдергивая еле державшиеся брюки. Я дважды перевернулся, выронил букет гвоздик и продолжил полет, которым теперь управлял ветер. Меня понесло на пятиэтажку, откуда мы только что выскочили. На всех языках вселенной сердце в груди бешено выстукивало: «SOS». В желудке трещало и хрустело, будто полчище мышей разбиралось там с вагоном чипсов. На девятой или десятой секунде полета я стукнулся головой о водосточную трубу. От удара потерял шапку и снова стрельнул ушами. Меня снова развернуло. Теперь я поднимался вертикально. Брюки черным шлейфом болтались ниже ботинок, ночной морозец ледяными зубами ел голые ноги и привыкший к теплу зад.
На уровне третьего этажа я понял, что лечу точно к своей родной лоджии, стекло в которой сейчас было сдвинуто, и там виделись два тусклых огонька сигарет. Пожалуй, это был шанс, единственный шанс, хоть как-то зацепиться за некогда близкий мне мир. Высунув из рукава трехпалую клешню, я попытался схватиться за прутья ограждения – они предательски выскользнули. Но, к счастью, пришли на помощь бельевые веревки, натянутые вдоль нашей лоджии, на миг я запутался в них и успел схватиться за окостеневший на морозе Зинкин халат. Крепко держась за хрустящую ткань, я всплыл к отодвинутому стеклу, откуда сладко несло табачным дымом и теплом. Тут же увидел свою двоюродную сестру с тещей, стоявших ко мне вполоборота.
– Лидия Петровна! – негромко позвал я. – Стекло еще чуточку отодвиньте. – В этот момент одна из прищепок на Зинкином халате отскочила, и я поднялся выше, так, что зубы мои встретились с бетонным углом пятого этажа, а голые ноги со всем остальным оказались ровно против изумленного лица Лидии Петровны.
Она взвизгнула совершенно дурным голосом и запричитала что-то из Библии.
– Это я, зятек! Умоляю! Замерз слишком, – крикнул я, стараясь втиснуть обнаженную часть тела на лоджию.
– Зин! Это свои! Свои пришли! – заорал снизу Пашка.
– Зинка! – раздался похожий на сирену голос двоюродной сестры. – Скорее сюда! К тебе тут педерасты зеленые лезут! Ах ты гадина! Гадина такая! – Она схватила что-то тяжелое и принялась молотить меня по ногам и другим частям тела, приговаривая: – Маньяк! Извращенец балконный!
– Дорогие мои, сжальтесь! – стонал я, все еще пытаясь пробиться к заветному теплу домашнего очага, но чья-то злая сила толкнула меня прочь, и я полетел, поднимаясь выше над пятиэтажкой, в сторону стадиона и парка.
