Текст книги "Бог не проходит мимо"

Автор книги: Юлия Сысоева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Свою жену он никогда не любил. Это была очень больная, изможденная, некрасивая и скудоумная девушка, к тому же старше его почти на восемь лет. Она страдала хронической болезнью крови, из-за которой ей было строжайше запрещено рожать. Но ради ее здоровья врачи все же настаивали на замужестве. Считалось, что регулярная супружеская жизнь может заметно улучшить состояние ее здоровья, а то и способствовать длительной ремиссии. Отец ради своей любимой и единственной дочери готов был пойти на все.

С Рихардом будущий тесть познакомился все в том же МГИМО: узнав, что он земляк, пригласил к себе на каникулы. Рихард не заставил себя долго ждать, считая, что знакомство с консулом может сулить в дальнейшем широкие перспективы. Будущий зять незамедлительно явился к консулу в гости на его уютную дачу на Рижском взморье, даже не заехав к своим родителям. Ни отец, ни мать не были ему интересны, они сыграли свою роль. Рабочее происхождение, партийность отца помогли Рихарду покорить главный вуз страны, больше они ничего не могли для него сделать. Мавр сделал свое дело, мавр должен уходить. Рихард был обижен на них и на судьбу – его родители не были сильными и высокопоставленными людьми.

Когда Рихард увидел дочь консула, он понял, что это и есть его следующий шанс, очередной трамплин на пути к вожделенным карьерным вершинам. И не важно, что она тяжело больна и некрасива. Уже через неделю он изображал безумную любовь к Эльзе, с восторгом за ней ухаживая и ни на минуту не отходя от нее. Они часами гуляли в дивных окрестностях Дзинтари среди дюн и сосен, по песчаным берегам Балтийского моря, любовались красотами и искали на побережье янтарь. Рихард читал ей стихи и вел беседы о возвышенном. Ему абсолютно не интересно было общение с болезненной и убогой Эльзой, но цель оправдывает средства – именно такому принципу он всегда следовал.

Будущую тещу он осыпал комплиментами и цветами, галантно целовал ручку по утрам и вечерам, чем приводил старуху в неописуемый восторг. Отец Эльзы также видел в Рихарде своего будущего зятя. Лучшей партии для больной дочери он придумать не мог. Подающий надежды, одаренный, талантливый и сказочно красивый. Мужчины, имеющие столько положительных качеств, встречаются редко. А желающих жениться на девушке-инвалидке найти было очень трудно.

Рихард искусно играл в любовь, так искусно, что даже старый дипломат не смог разглядеть в нем фальши. Всю жизнь ему приходилось играть роли. Роль влюбленного жениха, верного мужа, убежденного коммуниста, героя-любовника, альфонса-повесы... Для Рихарда вся жизнь была игрой. Наверное, если бы он родился где-нибудь в Америке, стал бы голливудской звездой, так хорошо он умел воплощаться в поставленные образы.

Через месяц Рихарда принимали в семье консула как жениха, а через шесть месяцев он женился на Эльзе. Еще через полгода окончил институт и был устроен своим тестем на хорошую работу в Английском консульстве.

Рихард не был верным мужем. Единственной его слабостью были женщины, вернее секс с женщинами. Они не интересовали его как личности, ему интересны были лишь их тела. Тела, приносившие, пожалуй, самое большое удовольствие в жизни. К тому же он пользовался у них огромным успехом: красив, галантен, страстен.

Рихард был твердо убежден, что на свете почти нет женщины, которую бы он не смог соблазнить и затащить в постель. Он от природы владел искусством обольщения, которому в отличие от искусства дипломатии и манипулирования не приходилось учиться. Секс и карьера-два кита в его жизни, правда, требовавших умелого и грамотного обращения, иначе можно на них потонуть.

В своих любовных похождениях он умело лавировал между тестем и женой, как корабль среди айсбергов. Развестись в нелюбимой Эльзой он не мог, во-первых, потому, что дипломаты не должны разводиться, во-вторых, из-за высокого покровительства своего тестя. Он исправно исполнял все супружеские обязанности, заботился о жене, регулярно дарил ей дорогие подарки. Эльза была счастлива. Ему постоянно приходилось играть роль верного и любящего супруга, а любовные интрижки тщательно проверять на безопасность.

Через девять лет их совместной жизни жена скончалась от обострения своего давнего заболевания, наконец избавив мужа от тяжкой обузы, к тому времени уже сильно его тяготившей. Рихард виртуозно сыграл очередную роль – убитого горем вдовца, рыдая на плече тестя и шепча ему, что теперь у него осталось единственное утешение – его работа. Получив вожделенную свободу, Рихард не стремился к новому браку, тщательно избегая контактов с женщинами, мечтавшими о замужестве. Он предпочитал либо замужних, либо так же, как он, дороживших своей свободой. Будучи тонким психологом, он сразу вычислял женщин, ищущих брак и серьезных отношений.

Войдя в кафе и окунувшись в полумрак, Рихард мгновенно почувствовал на себе цепкий и пронизывающий взгляд, словно рентгеном выворачивающий его душу, проникавший в глубь тела, шаривший под одеждой. Его передернуло от отвращения. Он не видел Султана и от этого был еще более беззащитен и безоружен. Омерзительное ощущение наготы всецело овладело им, он едва мог справиться с нахлынувшей паникой. Если бы Султан пришел позже, этого бы не случилось. Но как обхитрить его, приезжать, как дураку, на три часа раньше назначенной встречи? Глупо.

Рихард увидел его развалившимся на диване за угловым столиком. Султан смотрел в упор, с насмешкой и снисходительно. Он уловил смущение Рихарда и немало этим развлекся.

– Привет, Ричи, как дела? Давно мы с тобой не виделись.

– Я просил не называть меня Ричи, ты не Дункан Маклауд, а я не Ричи.

Такой диалог, такое начало было просто провальным для дипломата и опытного разведчика. Рихард не успел взять себя в руки после того, как его буквально раздели донага на пороге сего заведения. Чувство омерзения не проходило, словно он попал в яму с червями.

– Почему не Дункан Маклауд? Как известно, он относился к клану бессмертных, и я отношусь к бессмертным, только еще более могущественным, – съехидничал Султан, с довольной улыбкой отпивая свой кофе.

– В таком случае Ричи тоже относился к бессмертным, и давай закончим этот глупый разговор.

– Как скажете, Рихард Карлович. Или прикажете называть вас ставочной кличкой Дипкурьер? -усмехнулся Султан. – Тебе заказать виски?

– Я сам закажу, и не только виски, я еще не завтракал, – почти рассвирепев, ответил Рихард.

«Знает мою кличку, сволочь», – с раздражением подумал он.

Завтрак необходим был как пауза, чтобы собраться с мыслями перед серьезным разговором, а с таким раздраем в душе продолжать встречу просто невозможно. Он заказал себе двойную яичницу с беконом, капучино, мясную слойку и виски со льдом.

«Жалко, что этот мерзавец не пьет, это сильно усложняет общение с ним», – думал Рихард, поедая свою яичницу.

Рихард пил, но пил, как положено пить разведчику, – никогда не пьянея и не теряя самоконтроля. Он мог выпить почти бутылку виски или водки, нисколько не опьянев. Эту способность ему приходилось тренировать годами самому и на специальных занятиях в разведшколе.

– Ну что, ты доел? Мы можем переходить к делам? Мое время денег стоит.

Рихард на этот раз выдержал паузу.

– Именно поэтому я здесь, и, заметь, мое время тоже стоит денег.

Он спокойно отставил пустую тарелку и не спеша закурил, раскинувшись на мягком кожаном диване. Воля была уже собрана в кулак, нервы успокоены, теперь можно было перейти к работе.

– Ну что, приступим к делам, здесь карточка с авансом, – Рихард достал из портфеля конверт и протянул его Султану.

Конверт мгновенно исчез.

– Пинкоды и пароли, как обычно, там же.

– Процентная ставка тоже как обычно? – спросил Султан.

Рихард с удовольствием затянулся, выдерживая паузу и тем самым беря верх над соперником.

– А вот предоплата на этот раз – сорок процентов, – произнес он, взглянув на Султана и почувствовав свое преимущество.

– С каких это пор? – Султан держал себя великолепно, не показав, что насторожен и раздражен неожиданным поворотом дела.

– Так решило начальство, все вопросы к Генералу, – Рихард стряхнул пепел с сигареты.

– Я буду разговаривать с Генералом. И в следующий раз откажусь работать на подобных условиях.

Султан резко встал.

– До скорой встречи, Ричи.

Наталья сидела на кухне. Она очень любила эту кухню и эту квартиру, которая осталась ей от бабушки. Здесь все было как при ней. Бабушка умела создавать особый уют. Красновато-оранжевый абажур, светивший мягким, теплым и приглушенным светом, полы, застеленные шерстяными ковриками, по которым так приятно было ступать босиком, угловой диванчик с разноцветными самодельными подушками и множество буйно вьющихся растений, создававших эффект домашних джунглей.

В этот вечер Наталья праздновала свой второй день рождения. Сегодня исполнялось ровно десять лет со дня ее второго рождения 3 октября 1993 года.

Стол был накрыт к тихому торжеству. Наталья, не спеша, наслаждалась вкусом французского белого вина с виноградом и камамбером. В духовке в чугунном горшочке томилось ее любимое жаркое с грибами, издававшее умопомрачительный аромат, а в ногах, громко мурлыкая, лежал большой серый кот Барсик. Старый кот приятно тарахтел от удовольствия, издавая звук, похожий на звук хорошо отлаженного дизельного двигателя.

Только тогда, после своего второго рождения, Наталья научилась ценить жизнь. Она почувствовала вкус к жизни и из каждого прожитого мгновения извлекала наслаждение. Она не понимала, как можно унывать или впадать в депрессию, как можно быть недовольной погодой, политикой и всем остальным, чем обычно постоянно недовольны люди. Последние десять лет у Натальи все было хорошо, и она была всем довольна.

У нее была любимая работа, полный материальный достаток и масса свободного времени, которым она распоряжалась, как считала нужным. Правда, за эти десять лет она потеряла самых близких людей – родителей и бабушку, и осталась совсем одна, как перст. Но к этому она прекрасно приспособилась, извлекая изданного факта максимальное удовольствие.

Теперь одиночество она считала самой главной жизненной ценностью и не представляла, как можно страдать от такого замечательного подарка судьбы, ведь оно дает великую свободу. Великую, вожделенную и наиглавнейшую свободу, которую Наталья после своего второго рождения ни на что не променяет. Ни на какое замужество, ни на какую страстную любовь, ни на каких детей!

Когда-то, а это было до 3 октября 1993 года, она была совсем другой. Как ей казалось теперь, она была глупой и неопытной. Она была погружена в мечты о большой и светлой любви, о принце на белом коне, о подвенечном платье. Ее подруги и однокурсницы по журфаку одна за другой выходили замуж, она гуляла на их шумных свадьбах и мечтала, что когда-то наступит и ее очередь.

Но эпидемия свадеб закончилась так же быстро, как и началась. Вчерашние невесты превратились в серых и унылых теток, обросли детьми и бесконечными проблемами. Общих интересов у них с Натальей почти не осталось. А обсуждать по телефону их кастрюльные проблемы, детей, молочные смеси, ревнивых, гуляющих, пьющих или мало зарабатывающих мужей, воспитательниц детского сада и постоянную нехватку времени, во сколько ни вставай, Наталье было скучно. У нее всего этого богатства не было.

Наталья никогда не страдала от недостатка внимания со стороны мужчин. Более того, она была избалована их постоянным вниманием, но до серьезных отношений никогда не доводила принципиально. После очередного бурного романа поклонник становился ей неинтересен. Из красавца и доблестного «агента 007» он превращался в обычного мужика, со своими мелкими страстишками, изъянами интеллекта и множеством физиологических отправлений, которые в Наталье вызывали отвращение. Она ненавидела запах нечищеных зубов по утрам и запах пота и носков по вечерам, когда он приходил с работы и, не заходя в ванну, принимался за стандартный набор примитивных мужских ласк. И, как только роман подходил к своему логическому концу, она немедленно давала от ворот поворот своему не успевшему остыть до конца любовнику.

Конечно, есть высшая форма любви, без всех этих физиологических отправлений и «обмена жидкостями», как говорилось в одном американском фильме. Фильма Наталья не помнила, но это меткое выражение ей пришлось по душе. Где она, эта высшая форма любви, Наталья не знала.

«Любовь – это розы, – говорила Наталья. – Пока они свежи, они радуют взгляд своей нежностью и тонким ароматом, но проходит время, они увядают, а вода под ними начинает протухать и превращаться в зеленое зловонное болото. Нужно уметь вовремя от них избавиться, чтобы потом, выливая тухлую воду в унитаз, не зажимать себе нос. От роз должны оставаться хорошие воспоминания».

Этот жизненный принцип привел тогда Наталью в тупик, жизненный тупик, как рельсы, которые вдруг заканчиваются бессмысленной серой бетонной глыбой. Дальше поезд не пойдет, просьба освободить вагоны. Пришла пустота. Единственный человек, который хоть как-то заполнял эту пустоту, был Кирилл Гольдман – друг еще с университетской скамьи. Кирилл, который тогда, третьего октября, нашел ее истекающей кровью от пулевого ранения возле Белого дома. Ее, потерявшую сознание, он тащил на себе, тащил туда, в переулки Красной Пресни, где можно было найти «скорую помощь» и врачей. Наверное, он спас ее от неминуемой смерти, она потеряла слишком много крови.

Что их понесло тогда к Белому дому? Конечно же, журналистский интерес, погоня за горячими новостями и сенсацией. Как они встретились в этом месиве, вернее, как он набрел на нее, знало одно провидение. Ведь после окончания универа они практически не общались, работали в разных местах, почти не пересекаясь. Потом он приходил к ней в «Склиф», приносил гранатовый сок и фрукты и молча сидел возле ее койки. Когда она поправилась, они жили какое-то время вместе, наверное, Наталья пошла на это в знак благодарности за спасенную жизнь.

Она умела быть благодарной. Кирилл все эти годы был безнадежно влюблен в Наталью и хотел предложить ей руку и сердце. Но она не любила Кирилла, он был просто другом, приятелем, коллегой, любовником наконец, кем угодно, только не любимым мужчиной, с которым она могла бы прожить свою жизнь. Впрочем, Наталья и не собиралась ее ни с кем проживать. А Кирилл ждал все эти годы и надеялся.

В жизни у него было только два увлечения – Наталья и журналистика. Он был очень талантлив, его журналистские расследования всякий раз буквально будоражили общество. Он умел находить сенсационные новости и, главное, грамотно их преподносить, и это обеспечивало газете «Новая правда» немалую популярность.

Однажды Наталья неудачно пошутила с ним, о чем впоследствии очень жалела. После очередного, вовремя увядшего романа она явилась к Кириллу. Дело было в редакции, Кирилл работал над очередной сенсационно разоблачительной статьей, которая должна была выйти в завтрашнем вечернем номере. Наталья даже помнила, что статья была о воспитателях– садистах, моривших голодом детей в детском доме.

Было поздно, одиннадцатый час вечера, в комнате, кроме Кирилла, никого не было. Он увлеченно стучал пальцами по клавиатуре, уставившись в экран, курил и отхлебывал кофе из огромной синей кружки. Свет монитора падал ему на лицо, отчего оно казалось голубоватым, а в очках отражались два сизых экранчика. Наталья вошла тихо, Кирилл был так увлечен, что не сразу ее заметил.

– Привет, – сказала она, усаживаясь на край соседнего стола.

Кирилл вздрогнул и расплылся в улыбке.

– Ой, привет, я тебя не заметил. Как дела? – при виде Натальи он даже бросил писать.

– Ты так увлечен, что немудрено не заметить, – несколько кокетливо произнесла Наталья, затем встала и кошачьим движением провела ладонью по его взлохмаченным волосам.

Кирилл растаял и уже был у ее ног. Она любила наблюдать, как его влечет к ней от каждого ее движения.

– Я хотела сказать тебе нечто очень важное, мне больше не с кем поделиться, – она выдержала паузу, Кирилл уставился на нее нежно внимательным взглядом, – представляешь, я беременна.

Лицо его изменилось на скорбно-трагическое, как у ребенка, которого бросили одного на людной улице.

– Ты выходишь замуж? – спросил он, стараясь выглядеть как можно спокойнее.

– Нет, с отцом ребенка у меня все кончено, я буду одна, стану матерью-одиночкой или просто избавлюсь от ребенка.

То, что происходило дальше, просто ошеломило Наталью. Он умолял ее не делать аборт, а выйти за него, убеждал, что готов стать отцом ее ребенку, ведь тому все равно нужен отец, что он готов, готов... Он будет носить ее на руках, они проживут долго и счастливо и умрут в один день. Наталья моментально пожалела о своей шутке.

Получилось глупо и жестоко по отношению к Кириллу, очень жестоко, она уже и не знала, как сказать ему, что просто-напросто пошутила. Конечно, она выкрутилась, сказав, что хотела проверить его чувства, но все равно Кирилл тогда страшно обиделся и не звонил две недели, а потом уехал с двумя ребятами в командировку в Чечню делать какой-то очень важный репортаж о чеченских бандформированиях. В тот раз в Чечне их группу похитили боевики и месяц продержали в плену.

«Как хорошо, что не случилось замужества, что нет детей. Не надо никому отчитываться и спешить после работы домой, – думала Наталья, потягивая из бокала великолепное французское вино, – чтобы накормить свое семейство ужином, ублажить мужа, проверить уроки у детей, а потом бессильно упасть в кровать, чтобы следующий день провести в такой же бессмысленной круговерти. И так всю жизнь, от рассвета до заката, без просвета и без глотка свежего воздуха, как в душной комнате, где уже нечем дышать и вот-вот потеряешь сознание».

Эта аллегория понравилась Наталье, и она одним глотком допила оставшееся в бокале вино. Приятное тепло разлилось по телу, Наталья откинулась на спинку дивана, ощутив легкое головокружение, и принялась за ароматное жаркое.

Настя почти проснулась, ей было хорошо, и мысли с Алены переключились на лето и дачу. Снова захотелось тепла, цветов и пения птиц.

Однажды летом на даче у Насти страшно разболелся зуб. Он заболел еще вечером, сразу после ужина. Настя промучилась от нестерпимой боли почти всю ночь; выпив лошадиную дозу анальгина, ей удалось заснуть лишь под утро. Утром свекровь, увидев бледную и осунувшуюся невестку, участливо спросила:

– Настенька, что случилось, ты заболела? У тебя очень нездоровый вид!

– У меня зуб всю ночь болел, не могла заснуть.

– Что ж ты мне сразу не сказала, зачем терпела?

– Вера Борисовна, мне не хотелось вас беспокоить, это ночью случилось.

– Нет, Настенька, с зубами не шутят. У меня есть прекрасный стоматолог, я сейчас ему позвоню.

Она быстро зашелестела листками своей старой записной книжки.

– Ну где? – бормотала себе под нос Вера Борисовна. – А, вот, одну минуту, сейчас, сейчас.

Такой заботы от свекрови Настя не ожидала. Впрочем, Настя догадывалась, почему свекровь бросилась ей помогать, хотя обычно никогда не интересовалась чужим здоровьем. «Какой смысл, когда своих болячек хватает, а тут еще чужие», – рассуждала она. А тут такая забота, такое участие. Здесь была своя тактика, очень важная для Веры Борисовны. Настина мама работает медсестрой в Семашковской стоматологической клинике. И Настина мама может свою дочь устроить к любому дантисту, вернее, не к любому, а к самому лучшему. Вера Борисовна, которая свою сватью на дух не выносила, не могла допустить подобного контакта Насти с мамой. И уж, конечно, у нее, у Веры Борисовны, должно быть все лучше, чем у Настиной мамы. Это был жест своеобразного самоутверждения. У Веры Борисовны все должно быть лучше: она умнее, богаче, образованнее, у нее лучшие связи, куда уж там какой-то полуграмотной медсестре из стоматологической клиники.

– Ну вот, нашла! Алло, Валерочка... – Вера Борисовна удалилась в комнату.

Через пару минут вернулась, положила мобильник на стол.

– Настенька, собирайся, я договорилась, поедешь к моему стоматологу, Валерий Эрастович прекрасный специалист, он ждет тебя ровно к одиннадцати. Нам повезло, что он не в отпуске и сегодня принимает.

– Адети? – робко спросила Настя, ошеломленная столь проворной и безапелляционной заботой.

– Ну что ты, о чем ты говоришь? Я побуду с детьми, об этом даже не беспокойся, с зубами шутки плохи, собирайся, а то опоздаешь.

Настя была очень рада, что Вера Борисовна своими стратегическими действиями освободила ее от неприятной необходимости общения с матерью. Последнее время, а именно после третьей, неудавшейся Настиной беременности, отношения с матерью у нее окончательно испортились.

При каждой встрече мама говорила, что нормальные люди в современном мире не рожают больше двух детей и только сумасшедшие, пьяницы и прочие асоциальные элементы плодят нищету. Надо предохраняться, надо делать аборты, как делают во всем цивилизованном мире. «Мама, я не хочу обсуждать с тобой эту тему, это наше дело, сколько рожать детей, прошу тебя, не лезь ко мне со своими претензиями», – слабо сопротивлялась Настя при каждом таком разговоре, но от подобных возражений мать еще больше заводилась.

Всю ночь Настя думала, как ей придется в очередной раз общаться с матерью, что ей отвечать. Этого очень не хотелось, и вот Вера Борисовна, сама того не ведая, избавила свою невестку от столь тяжкой необходимости.

Настя была очень рада, что вырвалась с дачи и, кроме похода к стоматологу, сможет просто немного развеяться. Безвылазно находиться на даче с двумя детьми, под пристальным взглядом свекрови было очень тяжело.

Муж приезжал раз в неделю, в свои выходные – в понедельник и вторник, и вместо того, чтобы как-то разнообразить существование жены, удалялся с книгой в свою любимую южную мансарду.

В старом доме имелось три мансарды: южная, западная и восточная, а также две веранды, множество лесенок и потайных кладовых. Это была дача из старых московских, еще пятидесятых годов постройки, несуразной архитектуры, с двумя огромными верандами, одна из которых пришла в полную негодность из-за прохудившейся крыши и прогнивших полов.

Верандой этой давно никто не пользовался, там всегда пахло пылью, плесенью и очень старыми вещами, она была завалена всякой рухлядью, которая не годилась даже для дачного использования, и выходила в самую глухую, заросшую и дикую часть сада. Свекровь частенько вздыхала по поводу плачевного ее состояния и намекала на ремонт, но ее игнорировали, ссылаясь на то, что веранда эта вовсе не нужна, так как выходит на северную сторону, в сырой и темный сад, и непонятно, зачем дедушка ее вообще построил, когда в доме есть прекрасная южная, теплая и светлая веранда с дубовым овальным столом под старинным абажуром, за которым так приятно собираться всей семьей в обед или на чаепитие. Дом окружал такой же огромный участок, не менее пятидесяти соток, добрую половину его занимал все тот же старый сад дедушкиной посадки. Свекровь садом не занималась, ей хватало огорода с необходимым набором овощных культур и довольно внушительного цветника, который она любила и всячески лелеяла. В углу сада, почти на самой меже, было еще одно удивительное и, на первый взгляд, несуразное строеньице, опять же дедушкиного изготовления. Это была настоящая русская баня с великолепной печью, срубленная из толстенных бревен, о которых дедушка с гордостью говаривал, что везли их по его спецзаказу из самой Сибири. Баня была черна от времени, но в прекрасном состоянии, правда, после смерти дедушки ею редко кто пользовался. Свекровь ссылалась на слабое сердце, а отец Сергий был равнодушен к парилке. Лишь Настя, до фанатизма любившая русскую баню, выбирала время, раз в неделю, для парилки и тщательно ее топила не менее двух часов. Свекровь ворчала, что так дров не напасешься, но Настя возражала, что, если баню не топить, она погибнет, как погибла веранда в доме, и Вера Борисовна скрепя сердце соглашалась с этим аргументом.

Для Насти баня была местом не только отдыха, но и уединения, где можно было на протяжении трех часов побыть в полном одиночестве. А с этого лета она стала для Насти еще и местом одного из самых сладостных воспоминаний в ее жизни и ожидания повторения случившегося.

В тот день Настя затеяла баню еще днем, думая к приезду мужа, напарившись, сесть с ним на веранде пить чай. Он появился внезапно, когда она поддала очередную порцию пара и залезла на верхнюю полку в обнимку с душистым березовым веником. Это была страсть, никогда не посещавшая их за все годы супружества. Он был сильный, красивый, как никогда. Она даже и не предполагала, что сама способна на такую сильную любовь, такое бурное выражение своих чувств. Все эти годы она стеснялась. Стеснялась всего: обнаженного своего тела, скрипов и звуков. Ей мерещилось, что свекровь все слышит, особенно здесь, на даче, где в старом доме скрипело все: пол, стены, потолки, а кровати скрипели и стонали непомерно громко, где даже мышь не могла пройти незамеченной.

Их медовый месяц прошел здесь же, на даче. Был хмурый и дождливый октябрь, газовое отопление тогда еще не было проведено, поэтому приходилось топить печь, которая к утру быстро остывала, и в дом закрадывалась промозглая сырость. Они уехали на дачу сразу после венчания, поскольку проводить медовый месяц в компании свекрови и еще не ушедшего свекра не хотелось, а денег на романтическое свадебное путешествие у них тогда совсем не было, вот и пришлось ехать на дачу в не самый подходящий для этого сезон.

Свекор ушел к другой женщине ровно через год, знаменательно, что к тому времени он успел-таки сделать на даче газовое отопление. Ушел внезапно: уехал в очередную командировку в Воронеж, где на химическом заводе их институт внедрял новый пластификатор каучука, и не вернулся. Позже выяснилось, что женщина у него в Воронеже уже давно и ездит он туда не только по делам своей лаборатории. Потому что нашел простое человеческое понимание, нашел женщину простую, не ученую, как его жена Вера Борисовна, но которая варила восхитительные борщи и смиренно ждала его очередного приезда и постоянно им восхищалась.

Свекровь занимала западную мансарду – чтобы любоваться закатом, к тому же ее мансарда была увенчана причудливым балконом, обставленным плетеной мебелью, где когда-то дедушка-профессор показывал внуку Сереже луну в телескоп.

Отец Сергий обитал с южной стороны, там он ложился на старом горбатом диване, подле окна, сплошь увитого диким виноградом, прихватив с собой бутылочку прохладного пива, читал да спал в перерывах между чтением. Это у него называлось отходить от трудов праведных. Потом он вспоминал, что у него есть дети, выходил к ним и устраивал какую-нибудь безумную игру с щекоткой, кувырками, визгами и криками.

Два выходных дня проносились незаметно, и рано утром супруг отбывал на первой электричке, когда все еще спали. Настя выходила провожать его до калитки, получала свой прощальный поцелуй, такой же холодный, как раннее туманное утро. Потом она стояла еще некоторое время, ежась от пронизывающей утренней свежести, наслаждаясь разгоравшимся летним рассветом.

Теперь она ехала в электричке и радовалась, что у нее заболел зуб и появился законный и науважительнейший повод съездить в Москву и самой немного отдохнуть от трудов праведных.

Стоматолог Веры Борисовны действительно оказался редкостным профессионалом, можно сказать виртуозом своего дела, и уже в первом часу Настя освободилась, получив вылеченный зуб и несколько часов свободного времени в придачу.

Настя решила съездить к отцу. Она не видела его с момента отъезда на дачу и очень соскучилась. Отец для нее последнее время стал самым близким человеком: с матерью Алена прервала всякое общение, с мужем отношения были более чем напряженными. Муж стремительно отдалялся и жил как бы своей жизнью, делиться которой он ни с кем не желал, в том числе с женой, за исключением некоторых светлых моментов – таких, как тогда в бане. Он был занят своими делами, приходом и прихожанами, и об этих делах Насте знать не полагалось. И когда Настя пыталась расспрашивать его о том, как у него прошел день, он только отмахивался с раздражением: «Я слишком устал от всех дел и забот, чтобы еще раз пересказывать все это тебе, когда просто хочется отдохнуть и помолчать». Вначале Настя обижалась, потом привыкла. Наверное, это была его манера общаться – наследственность или еще что-то, какие-то личностные особенности, как выражались психологи в своих умных книжках. Впрочем, в этом он был очень похож на свою мать Веру Борисовну, которая всегда усложняла жизнь себе и другим какими-то постоянными секретами и многозначительным молчанием.

Все равно было немного обидно, что муж не посвящает ее в свои дела, а о его планах она узнает преимущественно из его же телефонных разговоров с друзьями или из общения со знакомыми, зачастую попадая в неловкое положение из-за своей неосведомленности.

Настя доехала до знакомого с детства так называемого «Дома быта», где ее отец много лет проработал часовым мастером. Сколько она себя помнила, столько отец там работал, в обычной часовой мастерской. В детстве она любила сидеть в его мастерской, сплошь заваленной и уставленной самыми разными часами, которые, как живые, тикали и такали дружным хором, выводя свою собственную, особую, неповторимую музыкальную симфонию времени. В такие моменты она погружалась в особый мир созерцания, представляя себя в сказочном замке времени.

Отец был очень рад ее внезапному появлению.

– Доченька, – он встал со своего места и устремился ей навстречу, – какими судьбами, ты что же отца не предупредила, я бы тортик купил или пирожное.

– Ничего не надо, пап, я случайно в Москву приехала, зуб лечила, – ответила Настя, целуя его в мягкую, всегда идеально выбритую щеку.

Настя заметила, как он постарел, как много новой седины появилось в его некогда пышных и черных волосах. Она унаследовала его волосы, такие же кудрявые и черные.

– Дочка, садись, садись, я чайку сейчас заварю, – засуетился отец, насыпая дешевый черный чай в две большие эмалированные кружки. Настя ненавидела этот чай и терпеть не могла, когда его заваривают именно таким способом, но промолчала, чтобы не обижать отца.

– Садись вот здесь, сейчас чайку попьем, – заботливо суетился вокруг нее отец, – хорошо, что ты приехала, я хотел тебе сказать одну вещь, думаю, ты обрадуешься, ты ведь все меня в свою религию приглашаешь.

– Ну ты скажешь, пап, ну как можно в религию приглашать, прям смешно, – усмехнулась Настя.

– Ну так и есть, приглашаешь или агитируешь, – засмеялся отец.

– Пап, никого я не агитирую. Ну и что ты мне хотел сказать?