Текст книги "Бог не проходит мимо"

Автор книги: Юлия Сысоева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Четвертый священник – отец Сергий, Настин муж. Коренной москвич, единственный ребенок в семье, внук ныне покойного известного академика-математика. К вере пришел в зрелом возрасте, после армии, тогда же и крестился. Бросил физмат МГУ и под бурное негодование своих ученых родителей поступил в семинарию. По мнению родителей – босяцкое учебное заведение.

В отличие от музыкального отца Григория отец Сергий слуха не имел ни малейшего и, когда запевал, страшно фальшивил, так что отец Димитрий затыкал уши, а дьяконы ехидно посмеивались. От настоятеля держался на почтительном расстоянии и был с ним обходительно дипломатичным, за что отец Вадим считал его темной лошадкой.

Пятый и самый молодой священник – вечно веселый, беззаботный и безбородый отец Димитрий, тот самый, что отдавал свою зарплату отцу Григорию, в ней он не нуждался. Выходец из московской театральной богемы. Родители – оперные певцы с мировыми именами, жена-дочь крупного бизнесмена. Детьми обзавестись еще не успел, да и супруга, похоже, не особо торопилась. Отца Димитрия обсуждали всем приходом. Прихожане относились к нему снисходительно, как и он снисходительно относился к их грехам. Исповедь у него проходила молниеносно, и к нему шли те, кто не любил подолгу простаивать в очереди на исповедь, и те, кто не любил строгости, – у отца Димитрия все сходило с рук. Епитимий он никогда не давал. Служил также очень быстро, за что был особо почитаем некоторыми вечно спешащими алтарниками и певчими. Всегда был весел и даже покойников отпевал весело, незаметно утешая родственников проповедью о жизни будущего века. Походку имел летящую, полы его подрясника всегда развевались, и под ними обнаруживались очень модные брюки и очень дорогие ботинки. Впрочем, подрясник он одевал исключительно перед службой, а в остальное время его можно было принять не за священника, а за случайно заскочившего в храм стильного молодого человека. Некоторые тайно завидовали его благополучию, его красавице жене, одевавшейся в дорогих магазинах и гонявшей на автомобиле спортивного класса.

К тому же автомобили его жена меняла гораздо чаще, чем рожала матушка отца Григория.

Народу на рынке было мало, наверное, всех распугала погода. Торговки – украинки и молдаванки – скучали в своих ларьках, позевывая и зябко кутаясь в теплые пуховые платки. Продуктами Насте пришлось нагружаться по полной программе.

«Надо взять еще мяса, – подумала Настя. – У нас событие, приготовлю мужу вкусный ужин, прежде чем сообщить».

Три тяжелые сумки повисли на коляске. Коляска недовольно заскрипела.

– Симочка, пройдись ножками, а то нашей коляске очень тяжело все везти, – сказала Настя, ссаживая недовольную Симу, которая крайне не любила ходить ножками.

Симе было уже три года, но расставаться с коляской она не желала. Да и Насте было удобно с коляской, все из– за того же рынка.

«Скоро начнется токсикоз, недели через две, – погрузилась Настя в свои печальные думы. – Кто станет все это таскать? Дети, коляска, авоськи останутся при мне. Придется, преодолевая приступы тошноты, покупать продукты, готовить еду... А если опять повторится? Нет, не надо думать об этом. Отвлечься. Веру надо записать в дом детского творчества и на подготовку к школе. Надо зайти туда и узнать, какие есть кружки для ее возраста. Только не сегодня, с сумками это нереально».

– Вера, ты хочешь ходить на лепку или рисование?

– Хочу, а когда мы пойдем?

– Пока не знаю, надо все разузнать.

– Мама, достань мне птичку!

– Как я тебе ее достану? Она на проводах сидит.

– А может, она мертвая и ее можно достать.

– Если она сидит, значит, она живая и достать ее невозможно, – с улыбкой объясняла Настя.

Начал накрапывать холодный дождь – вначале мелкий и редкий, с каждой минутой становившийся все сильнее и сильнее.

– Девочки, идем быстрее, а то промокнем.

Вскоре Настя поняла, почему свекровь оставила свои сапоги. Старая кожа немилосердно, как губка, пропускала влагу. Ногам стало отвратительно сыро и холодно.

Еще простудиться не хватало! Опасно болеть на таких сроках беременности, да и таблетки нельзя принимать. Пришлось посадить Симу в коляску и увеличить темп. Теперь они почти бежали. Вера периодически хныкала, коляска жалобно попискивала и подозрительно прихрамывала на правый бок. Прогулка явно не удалась. В довершение всего, правда, почти у самого дома, у коляски отвалилось колесо.

«Не выдержала старуха такой жизни, – с отчаянием подумала Настя, – а ведь она еще так нужна, сумки сами не ходят».

Эта коляска, конечно, видала виды. Ее отдали прихожане еще для Веры, а до Веры на ней покатались два мальчика. И хотя коляска была очень добротная, итальянская, из дорогих, она была уже не в состоянии выдержать подобные муки.

Как добрались до дома, Настя не помнила. Дождь, ноющие дети, сломанная коляска, три тяжелые сумки, да еще беременность в придачу.

В квартиру не вошли, а ввалились в буквальном смысле слова.

Надо готовить обед, кормить детей, укладывать спать и самой прилечь, хотя бы на часик, -если получится, конечно. Да, и срочно в шерстяные носки, а то простуды не миновать. Настя почти падала от усталости.

Она блаженно прилегла, закрыла глаза, воспоминания унесли ее в уже, казалось, далекий май девяносто шестого года.

Май 1996 года. Алена была так весела, что Настя сразу поняла: она ничего не знает и ей, Насте, придется первой сказать подруге о том, что произошло. И, может быть, принять весь удар первого негодования на себя.

Она не знала, с чего начать и что в подобных случаях говорят. Не понимала, почему Андрей не сделал этого сам. Не знала и не понимала, а от Сергея, кстати, друга Андрея, она никаких внятных объяснений добиться не смогла. Какая дурацкая ситуация! Тем не менее Сергей сегодня уехал на его венчание. Настя с ним не поехала – это было бы подлостью по отношению к подруге, к тому же Настя знала, что именно сегодня возвращается Алена.

Что она должна сказать радостной и сияющей Алене, которая бросилась ее целовать? Алена, не волнуйся, но твой Андрей сегодня венчается? Смешно и глупо. Но Алена начала первая.

– Слушай, Насть, ты чего такая странная, как пришибленная? Что-нибудь случилось?

– Случилось, – Настя даже зажмурилась.

Надо сразу сказать, и дело с концом, подумала она. Но начала не сразу и издалека.

– Знаешь, что ни случается, все к лучшему и все по воле Божьей.

Алена опустилась на диван, мгновенно изменившись.

– Что-нибудь с Андреем? Да? Я права, ну говори же, не молчи.

– Да, с Андреем, он женится, – и Настя закрыла глаза, чтобы не видеть исказившееся лицо подруги.

– Как женится? – прошептала Алена. Лицо ее стало серым.

Настя думала, что такое бывает только в книгах. Ей казалось, что она во сне, надо только набраться сил и проснуться, стряхнуть с себя этот кошмар. Увидеть, что в комнате шторы с любимым рисунком, утренние солнечные зайчики на обоях. Но солнечных зайчиков не было, а была подруга, посеревшая и оцепеневшая, как от смертельной инъекции.

– Алена, Алена, очнись, скажи что-нибудь, не молчи, – Настя начала трясти ее за плечи.

– Какая я дура! – с нечеловеческим хрипом выдавила из себя Алена. – Какая дура!

Она схватила себя за волосы и принялась раскачиваться из стороны в сторону.

– Какая дура, этого не может быть! Слышишь, Насть ка?! Этого не может быть! Скажи мне, что это вранье, что ты шутишь, скажи! Как это произошло? Как это он женится?

С Аленой начиналась истерика. Настя не на шутку испугалась. Она не знала, что в таких случаях говорить.

– Тебя долго не было, кажется, вы не общались, – начала, запинаясь, Настя, – я слышала, что ты вроде ему отказала. В общем его духовник благословил...

– Это все бред! Слышишь? Бред!!! – закричала Алена не своим голосом. Она стремительно вскочила, заметалась по комнате и выбежала из квартиры. Выбежала настолько быстро, что Настя опомниться не успела.

Это был необычайно жаркий для мая день. Один из тех дней, которые случаются поздней весной и напоминают лето. Люди еще одеты в плащи и куртки, которые от жары сбрасывают на руки. Во дворах зацветает сирень, а нахохлившиеся воробьи лениво греются на припекающем солнце.

Алена шла, не разбирая дороги. Улицы, переулки, дома, дворы и задворки – все смешалось в одном круговороте. Спешащие прохожие, мчащиеся машины, алкаши возле пивного ларька, дамы с собачками, солидные мужчины в иномарках, продавцы овощей с лотков и овощи на лотках – все это было как на другой планете, не здесь и не сейчас. Или Алена была на другой планете, а мир, ее окружавший, стал чужим и ушел в параллельное измерение.

Алена с трудом понимала, что с ней произошло и почему она бессмысленно бродит по улицам. Впрочем, она никуда и не шла. Ей уже некуда было идти. Всего несколько часов назад она строила планы и питала надежду на встречу с любимым. Она сотни раз прокручивала в голове эту встречу: как она приезжает к нему, как он рад ее приезду и как она говорит, что готова стать его женой, навсегда. Она приходит на ту самую семинарскую проходную, там сидит тот же паренек с истертым фолиантом в руках, те же красные кресла и тот же, не изменившийся Андрей, словно и не было разлуки. А впереди у них большое будущее. Они поженятся, и он рукоположится, как планировал. Она родит ему детей, и они будут вместе всегда и всю жизнь.

«Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить», – кажется, это неслось из какого-то кафе, а теперь навязчиво крутилось в голове. – «Да, мне действительно некуда больше спешить, и жить мне больше незачем, он предал меня, он растоптал меня, меня больше нет».

В одном из кривых переулков она набрела на храм, кажется, он не так давно открылся, колокольня была в лесах, а главный купол уже блестел свежей позолотой. Алене захотелось зайти. Просто так. Может, помолиться, а может, и возопить к Богу о своей скорби. Ей казалось, что там, внутри, тишина и полумрак, тихо потрескивая, горят свечи, и старушка в белом платочке дремлет у свечного ящика. Алена встанет на колени у иконы Богородицы, поскорбит и ничего просить не будет, просто постоит.

Первое, что бросилось в глаза, – обилие света, исходившего от центрального паникадила. Алена сразу не поняла, что происходит: пение хора, скопление людей.

«Исаия ликуй, Дева име во чреве, и роди Сына Эммануила... Святии мученицы иже добре страдавша и венчавшеся...» – доносилось до нее.

Алена стояла ошеломленная, кружилась голова, в храме шло венчание. Пожилой священник в правой руке высоко держал крест, а левой рукой, связав руки брачующихся епитрахилью, вел их вокруг аналоя. Стройными голосами пел хор. Лицо невесты в обрамлении венка из белых цветов казалось строгим и сосредоточенным. В женихе Алена узнала Андрея.

Январь 1996 года. Андрей бросился поднимать рассыпавшиеся листки.

– Простите, я не заметила, – лепетало существо, – я сама подниму.

В коридоре царил полумрак, и ее лицо невозможно было рассмотреть. Белый платок сполз на плечи, несколько непослушных локонов падали на лицо, и она их сдувала и откидывала движением головы.

– Вы из регентской школы? – это был глупый вопрос, откуда ей еще быть. – Вас как зовут?

– Вероника, – робко пролепетало существо.

– Вы в смешанном хоре поете?

– Да, а я вас знаю, вы Андрей из четвертого класса, – она немного осмелела, растерянность ушла.

Непослушная прядь волос упала на лицо, она пальцами заложила ее за ухо и поправила сползший платок.

– Откуда вы меня знаете? – немного заискивая, спросил Андрей.

– Конечно, знаю, мы же в одном хоре поем. Вы не заметили? – она заметно повеселела и даже улыбнулась.

– Давайте на ты, – предложил Андрей.

– Давайте, то есть давай, – теперь она даже засмеялась, и на щеках появился еле заметный румянец.

– Давай прогуляемся после ужина, – предложил Андрей, почти не надеясь на положительный ответ.

– Да, после ужина, я на спевку опаздываю, тогда до вечера?

На спевку Вероника летела как на крыльях. Какое счастье, наконец он обратил на нее внимание. Вероника давно и безнадежно была влюблена в Андрея, который, как говорили у них на регентском, не замечал ее в упор. Встречи с ним в коридорах, в хоре и на спевках были для Вероники сущей мукой. Андрей ее не видел. Он почти всегда был весел. Легко общался с регентшами из их хора, шутил и смеялся с ними. Буднично бросал «привет», «пока». Вероника мечтала хотя бы об этом, но он ни разу с ней даже не поздоровался. А так хотелось, чтобы он и ей сказал «привет».

По природной своей робости она не могла первая с ним ни заговорить, ни даже поздороваться. На других ребят она и не смотрела. Сказывалось теткино монашеское воспитание: та всю жизнь учила ее, как надо блюсти себя, а не как общаться с молодыми людьми. И Вероника блюла, два года тайно наблюдая за Андреем и тайно по нему страдая. О том, что она влюблена, не знал никто, кроме лаврского духовника отца Ефрема, к которому Вероника и ходила изливать свою душу. Как-то отец Ефрем сказал ей: «А ты молись Преподобному Сергию, может, Господь вас и столкнет». Вот Ника и молилась, каждый день ходила на акафист к Преподобному.

Вероника бежала на спевку и думала, как точно выразился отец Ефрем – столкнет. Сегодня она с Андреем именно столкнулась, она восприняла это как предзнаменование, как воспринимают люди сбывшееся пророчество, вот почему она так растерялась и почти лишилась дара речи.

«Столкнет, – думала она, – надо же, столкнул!»

Вероника в одно мгновение забыла даже о том, что у Андрея есть невеста – и не чета ей. Статная, строгая, похожая на институтку из романа образованная москвичка, изысканно и со вкусом одетая. Невеста часто приезжала к нему. Вероника видела, как он сиял и расцветал при ее появлении, как нежно и трепетно брал за руку.

Она смотрела, как они вместе уходили гулять. Смотрела сквозь слезы и понимала, что ее любовь безнадежна. Он обязательно женится на ней, Вероника была уверена, что у них давно все решено и однажды она с горечью увидит сияющее обручальное кольцо на его пальце. Каждый раз, встречая Андрея в хоре, Вероника старалась взглянуть на его правую руку. Она испытывала облегчение, когда видела, что кольца нет, но оно все равно рано или поздно появится, в этом она была уверена. А потом будет рукоположение, его молодая жена будет стоять здесь же, в храме, а Андрея под руки проведут сквозь царские врата к престолу Божьему. Хор будет петь «аксиос, аксиос, аксиос». Прошедший царскими вратами, обратно не возвращается. Вероника придет на его рукоположение и будет тихо плакать где-нибудь в уголке и молить о нем Бога, навсегда прощаясь со своей тайной мечтой. А из алтаря он выйдет уже в подряснике и без обручального кольца, его жена подойдет к нему, и они пойдут вместе. Он, конечно, никогда не узнает о бедной Веронике, ее любви и пролитых слезах.

Вероника не была красавицей. Роста ниже среднего, даже маленького, полноватая. Из-за своего роста и фигуры она постоянно комплексовала. Ей казалось, что у нее очень короткие ноги, короткая шея, короткие пальцы на руках. На хоре, чтобы увидеть ноты, ей приходилось стоять всю службу на цыпочках. До полноты ей было еще далеко, она была просто пухлая – какой-то особой младенческой пухлостью, с белой молочной кожей.

Вероника относилась к типу тех женщин, которые в девичестве бывают приятно обаятельны и умилительны. Но, выходя замуж и рожая детей, обретают существенную полноту и обрюзглость тела. Это тип уютной домохозяйки, нежной и заботливой, которая ждет мужа, печет пироги, растит детей и не ищет в жизни ничего другого, видя в этом свое единственное предназначение. Она всю жизнь будет чтить мужа и благоговеть перед ним, ни разу и ни в чем не возразив ему. Она родит ему много детей, сама всех воспитает и не заметит, как станет бабушкой, плавно занявшись воспитанием уже внуков. На хвори и болезни она не будет обращать внимания, как никогда не будет обращать внимания и на свою внешность.

Выросла Вероника в далеком уральском городке без отца и матери, на попечении строгой тетки-монахини. Краснокомбинатск – так именовался городок – был рабочим поселком при комбинате «Красный фрезергцик». Скучным, серым и пыльным, застроенным панельными пятиэтажками (местное VIР-жилье) и длинными деревянными бараками, жители которых мечтали переселиться в VIР– квартал за выслугой лет. Все население городка в несколько смен работало на заводе, а в выходные беспробудно пило горькую. Примерно половину населения составляли татары, приехавшие на комбинат из соседних татарских деревень. Татары хотя и считали себя мусульманами, в питии от русских не отставали, а по некоторым позициям даже лидировали. Завод вытачивал какие-то скучные болванки для других заводов, грузил ими товарные эшелоны и с грохотом отправлял по железной дороге.

В городке, кроме завода, бараков и пятиэтажек, была одна достопримечательность – железная дорога. Тетка Вероникина тоже когда-то работала на сем замечательном предприятии бухгалтером, но потом решила принять монашеский постриг, уйти со светской работы и с мирской жизнью покончить. Она мечтала уехать в монастырь – в Киев или в Пюхтицы. В советское время монастырей было мало, и попасть туда было не очень просто. И вот, когда она уже получила все благословения ехать в Пюхтицы, оформила необходимые бумаги, появилась маленькая Вероника. Все планы разом рухнули. Теперь тетка мечтала вырастить Веронику и лишь тогда осуществить свою мечту. Она поселилась с Вероникой при храме в соседнем селе, в семи километрах от Краснокомбинатска.

Был у Вероники и дядя священник, живший и служивший в Москве. Судьба Вероникиной матери была трагична. Мать, как и дядя с тетей Зоей, происходили из очень религиозной патриархальной семьи со строжайшими нравами. Все были глубоко верующими, соблюдали посты и церковные уставы, несмотря на то что религия в стране гласно и негласно преследовалась и всячески притеснялась. А их младшая сестра Ольга не желала жить подобной жизнью.

«Не хочу быть верующей, – говорила Ольга. – Вы отсталые, сумасшедшие ханжи, не хочу походить на вас. Не буду фанатичкой и посмешищем, весь поселок над вами смеется, а вы ничего не видите».

Тетка же твердила: «Бог тебя накажет за такие слова, не хочешь ходить в церковь – не ходи, а богохульствовать не надо».

В семнадцать лет, едва окончив школу, Ольга забеременела от одного татарина, токаря с завода. Зоя, которая была старше Ольги на десять лет, страшно вознегодовала. К тому времени брат Кирилл уже покинул поселок в пользу Москвы. А следовательно, все попечение о сестре и ребенке должно было лечь на ее плечи. Татарин жениться не захотел, вернее, ему родня запретила. Как узнали, что от него русская забеременела, быстро забрали его в родную деревню и женили на ком положено. Тетка в эту деревню ездила, пыталась их усовестить, но вышел хозяин семьи и заявил: «А мы почем знаем, с кэм этот дэвыц еще спал».

Зоя уехала несолоно хлебавши, утешая себя тем, что и правильно, нечего с инородцами связываться, сами вырастим. Ольга родила девочку, маленькую и слабенькую, но материнские чувства в ней не проснулись. Бросив дочку на попечение сестры, она пошла в полный разнос. Никакие увещевания и призывы к совести не помогали. Все чаще ее видели в компаниях парней, которые пили, дрались, матерились и гоняли на мотоциклах. Так и погибла Ольга.

Поехала кататься на мотоцикле с очередным своим ухажером. В то воскресенье с утра вся компания пила. На заводе в пятницу выдали аванс, поэтому возлияния в тот день были особенно обильными. Был жаркий июнь, ребята сильно разгорячились и решили охладиться, съездить на речку искупаться. Ольга со своим возлюбленным до речки не доехала: на дороге шли ремонтные работы, и пьяный парень не заметил многотонный асфальтовый каток. Оба погибли на месте. Как выяснилось позже, парень ни тормозить, ни объехать каток даже не пытался.

После гибели Ольги тетка с Вероникой переехала в село, купив маленький домик возле храма. В поселке ей оставаться было невыносимо. Так и росла Вероника с младенчества при храме. Бывало, и спала в церкви: заиграется и заснет прямо под лавкой, а тетка ее потом ищет. Тетка пела на клиросе и прислуживала в алтаре. Пекла просфоры, убирала, шила и латала облачения, пряла домашние коврики батюшке под ноги и готовила трапезу. Все это вместе с ней делала и Вероника. На клиросе пела лет с шести и службу всю знала наизусть лет с девяти, по-славянски читать выучилась раньше, чем по-русски.

Зоя приняла монашеский постриг с мужским именем Николая. А как только Вероника окончила школу, ее дядя отец Кирилл похлопотал, чтобы сироту приняли в регентскую школу при Московской семинарии: если там жениха себе не найдет, то пойдет с теткой в монастырь, а если найдет, станет матушкой и с мужем уедет на приход. Как было решено, так и сделали.

Веронику определили в регентскую школу, а тетка Николая со спокойной душой стала собираться в монастырь.

Теткины опасения, что у девочки могут проснуться гены матери, не оправдались. Ника выросла тихой и послушной, никогда не перечила и к службе Божией имела огромное усердие. Как только Вероника поступила учиться, дом в селе тетка продала, деньги разделила на две части. Одну -взнос на монастырь, а другую положила на книжку Веронике на приданое. Возврата назад, в Краснокомбинатск, не было.

Обезумевшая Алена выбежала из храма.

«Это он, и он венчается. Этого не может быть, как я могла прийти в храм, где он...»

Алена бежала и сама с собой разговаривала. Прохожие оглядывались. Ей было все равно, что они думают и что говорят. Она их не видела, с размаху налетела на какую-то толстую тетку с пакетами, которая осыпала ее проклятиями и руганью. Кто-то бросил: «Сумасшедшая».

Наконец она устала и повалилась на лавочку в каком– то сквере.

«Надо вернуться и расстроить ему свадьбу, – подумала Алена и даже вскочила, но тут же в бессилии опустилась. – Я не помню, где этот храм, я далеко ушла».

Отчаяние и нечеловеческая злоба овладела ее душой.

«Жалко, что я не пришла на полчаса раньше, когда священник вопрошал у брачующихся, не обещался ли другой невесте. Я бы вышла и сказала, что обещался, что он лжец, вот я, другая невеста, мне обещался!»

Теперь в своем отчаянии Алена рассуждала так, как будто заранее знала, где и когда состоится венчание, как будто она специально шла именно в этот храм, чтобы расстроить свадьбу. Она пришла, и лишь некоторые обстоятельства помешали ей это сделать.

На миг она пришла в себя.

«Какую чушь я надумала! Венчание, расстройство. Бред, ничего я не сделала бы».

Алена вспомнила книгу святителя Николая Сербского о некой горбатой девушке по имени Юлия, которая была безобразна собой, но очень богата. И однажды к ней посватался молодой человек, но сделал он это не по любви, а дабы поправить свое материальное положение. И, когда он расплатился со своими долгами, а деньгами его щедро снабжала невеста, он бросил бедную горбатую Юлию и собрался жениться на другой. Юлия же пришла в ярость и негодование и решила застрелить своего бывшего жениха прямо в церкви во время венчания.

«Нет, это не про меня, – подумала Алена, – хотя его и надо было бы застрелить».

С этого момента она возненавидела его и себя. Рассудок ее вновь помрачился. Несмотря на жару, ее бил сильный озноб.

«Зачем Бог так поступил со мной? Почему Он это допустил? Господи! Я Тебя любила, я Тебе служила. А теперь я не хочу любить Тебя. Слышишь, Господи, или Ты глухой Бог?! Я не хочу любить Тебя. Ты несправедливый и жестокий Бог. И не желаю Тебе служить. Я забуду Тебя...»

Алена вскочила со скамейки и погрозила кулаком в небо. Там, в бледно-голубой вышине, скользили легкие быстрые стрижи, издавая характерный свист. Звуки большого города мерным гулом сливались со свистом птиц, создавая странную симфонию неба и земли. Солнечное марево плотной пеленой выстилало половину неба и слепило глаза, стрижей становилось все больше и больше.

Только Бога там не было. Там была равнодушная высота и носившиеся в ней птицы, которым не было дела до большого города, шумевшего внизу, и не было дела до девушки, грозившей в небо кулаком.

Рука Алены опустилась, глаза до слез резало от яркого света. Алена вспомнила, как когда-то в детстве, в далеком, далеком детстве, летом в деревне, бабушка сказала, что если она будет себя плохо вести, то Боженька ее накажет.

– А я его не вижу, – возразила Алена бабушке.

– Его видят только хорошие девочки, – нашлась бабушка.

Алену так поразили эти слова, что она, выйдя из дома, до боли в глазах всматривалась в небо. Но кроме стрижей, паривших в бесконечных голубых далях, она так ничего и не увидела. Она хотела увидеть Бога.

«Наверное, я плохая», – решила Алена, не смея усомниться в словах бабушки.

Потом Алена спросила у мамы, видит ли она Бога. Мама сказала, что Бога никто не видит, потому что Его выдумали люди. В древности они боялись грозы и других природных явлений, поэтому и вынуждены были Его придумать.

– Почему же бабушка говорит, что Он есть?

– Потому что бабушка старенькая, а многие старые люди в Него верят, – ответила мама.

– А почему именно старые в Него верят? – не унималась Алена.

– Потому что раньше всех воспитывали в вере в Бога. Раньше наука не была развита, и люди верили в Бога.

Больше Алена не спрашивала свою маму о Боге и не верила бабушке, потому что она старенькая, а старые люди часто верят в Бога от старости.

Алена прошла по Варварке, мимо храма Василия Блаженного и оказалась у Большого Каменного моста. Она знала, что хочет сделать, но у самого моста остановилась в нерешительности. С минуту постояв, повернула было назад. Прохожих не было. Непривычно пустынно, только кучка пестрых туристов фотографировались вдали у Васильевского спуска.

Тихий вечер и мерный гул вечного города. Неугомонные стрижи все еще парили в порозовевшем от наступившего заката небе. Алена их возненавидела – наверное, за их любовь к жизни и близость к небу. Зной постепенно отступал, от раскаленного за день асфальта поднимались струи теплого, пропахшего городом воздуха.

«Делай, что делаешь!» – услышала Алена вкрадчивый голос позади себя и вздрогнула от неожиданности, но поблизости никого не было.

Она хотела уйти, ей казалось, что мост ожил и разговаривает с ней, обдавая ее своим тяжелым дыханием.

«Сделай, что задумала!» – повторилось более настойчиво.

Мост, словно магнит, тянул ее к себе. Алена уже не в силах была сопротивляться этому настойчивому зову.

«Выйду на середину, нагнусь – и все. Это не страшно. Это высоко, удар о воду будет достаточно сильным, чтобы мгновенно потерять сознание и утонуть».

Алена не заметила, как оказалась на середине моста. Она стояла, перегнувшись через чугунные перила, глядя в мутную воду Москвы-реки. Дыхание сдавило болью. Зажмурилась. Еще одно движение... где-то внизу послышались звуки парохода и музыка.

«Надо переждать, пусть он проплывет».

Музыка нарастала, вскоре показался нос парохода. На палубе шумно веселились, смеялись и танцевали нарядные люди, динамики истошно вопили: «На пароходе музыка играет, а я стою, стою на берегу-у».

Судно плавно удалилось, оставив после себя несколько пустых бутылок, мерно покачивавшихся на встревоженных волнах. Вновь воцарилась тишина.

«Ну же, ну, смелее», – повторил знакомый цепкий голос.

«Надо написать записку».

Алена трясущимися руками достала из сумочки ручку, вырвала из записной книжки листок и неровно нацарапала: «В смерти моей прошу винить Андрея Подольского».

Она свернула бумажку в трубочку и засунула ее в стык между перилами. Перегнулась, еще один маленький толчок – и она камнем ринется навстречу темной речной воде. Это будет конец, она так решила, она отомстит ему, и он будет всю жизнь мучиться и страдать от своего предательства и своей подлости...

– Сегодня необыкновенно теплый вечер, не правда ли, сударыня? – вдруг раздался приятный баритон у нее за спиной.

Алена от неожиданности вскрикнула, повернулась и прижалась спиной к чугунному бордюру. Обладателем приятного баритона оказался старик в светлом полотняном, немного примятом костюме, какие носили русские интеллигенты веке в девятнадцатом. Старомодные парусиновые туфли, абсолютно седые волосы и белая, аккуратно подстриженная бородка. Взгляд его был строг и одновременно добр. В руке он держал длинную трость с круглым блестящим набалдашником. Такие трости бывают разве что у архиереев. Да, это была настоящая архиерейская трость.

– Простите, я, кажется, вас напугал? Очень приятный, по-летнему теплый вечер сегодня. Честь имею.

Старик поклонился и медленно зашагал в сторону Васильевского спуска.

Алена бросилась бежать к Замоскворечью. Через несколько мгновений остановилась и оглянулась – на мосту никого не было.

Осень 1986 года. Люба Подольская возвращалась в родную станицу из Ставрополя на рейсовом автобусе, слезы обильно текли у нее по щекам, она украдкой смахивала их платком, отвернувшись к окну и делая вид, что рассматривает окрестности.

Была ранняя южная осень, сухая и ветреная. Солнце уже не было таким знойным, как летом. Поля почти все убрали, и лишь сухие черные головки подсолнечника понуро ждали своей очереди. От длительных суховеев листва на деревьях не желтела, а сразу начинала подсыхать.

Старенький «ЛиАЗик» прыгал по кочкам, каждый толчок отдавался у Любы глухой болью в спине и пояснице. Она ехала из краевого онкодиспансера, где всего несколько часов назад врачи вынесли ей окончательный вердикт, равносильный смертному приговору. Они не стали ничего скрывать, наверное, если бы у нее были взрослые родственники, ей и не сказали бы о ее безнадежном положении, а так, что называется, чего греха таить...

Люба плакала не о себе, а о тринадцатилетнем сыне, которому суждено было остаться сиротой.

Она вспоминала, как однажды возвращалась этим же автобусом тринадцать лет назад из краевой женской консультации и как радовалась и ликовала ее душа. Она была беременна своим долгожданным. Теперь же незаметно подобравшаяся смерть должна отнять ее у сына.

Слишком поздно она обратилась к врачам. Все думала, что боли в позвоночнике – от длительного сидения за швейной машинкой. Но эти боли были уже признаком метастазов. Болезнь проявлялась только утомляемостью, плохим аппетитом да холодным потом по утрам. Ну какой нормальный человек обратит внимание на подобные пустяки? Кому придет в голову, что это смертельная гадина поселилась в организме и медленно его убивает? Опухоль оказалась неоперабельной, множественные метастазы в позвоночнике и легких. Смерть неминуема, даже если пройти курс лучевой и химиотерапии, – таков был вывод врачей. Промучившись на химии и под рентгеном, можно продлить себе жизнь всего на несколько месяцев и умереть, когда сыну едва исполнится четырнадцать лет.