Текст книги "Бог не проходит мимо"

Автор книги: Юлия Сысоева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Ты такая же добрая, как моя младшая сестренка Айша, жаль, что я ее больше никогда не увижу, – и девушка вновь залилась слезами.

– Расскажи, что с тобой произошло. Тебя разлучили с сестрой? – настаивала Алена, хотя эго было против лагерных правил.

Рассказывать о своей прошлой жизни и о причинах, приведших сюда, было строго запрещено.

Зарема происходила из очень религиозной радикальной семьи. У ее родителей было еще три сына и четыре дочери. Все братья Заремы были боевиками у известного полевого командира Вахи Закаева. Сестры и мать трудились с рассвета и до ночи с перерывами на еду и молитву, хозяйство вели практически натуральное, с него же и кормились. Множество овец, коровы, куры, утки, козы, сад и огород. Целыми днями девочки занимались хозяйством: трепали овечью шерсть (она вся шла на продажу), ходили за скотом, кормили, убирали, доили, пололи огород, делали овечий сыр и айран на продажу.

Отец торговал на рынке и больше ничем не занимался. Кроме того, он был связным у боевиков, но это женской половине знать не полагалось. Братья наведывались очень редко и всегда тайно. Девочки не имели права выходить за двор, вся их жизнь протекала в доме и на скотном дворе. Если девочки и ходили куда-то по поручению матери или отца, то всегда парами, низко опустив головы и уткнув глаза в землю. Смотреть по сторонам или прямо перед собой разрешается только замужним женщинам, и девочки это прекрасно усвоили с раннего детства.

Семья никогда и никуда не выезжала. Зарема с трудом представляла, что находится за ее родным селом. В районном центре была один раз, когда отец возил ее к врачу: у нее был острый отит, который не поддавался никакому домашнему лечению. В школе давно не учились. Сама Зарема закончила четыре класса начальной школы. Дальнейшее образование для девочек родители считали излишним. Женщина должна заниматься домашней работой и рожать мужу сыновей, все остальное не нужно. Красивых нарядов и развлечений у сестер никогда не было. Скромные длинные платья с рукавами, глухим воротом и платок, вот и вся одежда.

Их отец был крайне жестоким человеком: за малейшую провинность или оплошность полагалась порка – либо он просто бил своей палкой по спине или куда придется, либо сажал на ночь в чулан, где водились крысы и было темно и страшно. Матери тоже частенько доставалось от него, после побоев она тихо плакала на кухне, стараясь не показывать дочерям своих слез. Муж обязан учить жену, и она это прекрасно понимала. Никакой ласки или добрых слов в семье никогда не было, только работа и покорность.

Сестры все до одной, кроме самой младшей – шестилетней Айши, которая еще играла в куклы, мечтали выйти замуж. Они не любили друг друга, старались следить друг за другом, чтобы в случае какой-либо оплошности немедленно доложить родителям.

Единственным светлым пятном в жизни Заремы была младшая сестра Айша. Айша любила Зарему, а Зарема – Айшу. Девочки были очень привязаны друг к другу и даже получали за это выговоры от матери, когда Зарема излишне, на ее взгляд, много времени уделяла младшей сестре вместо того, чтобы заниматься домашней работой. Так они и жили, пока с Заремой не случилась беда.

Несколько месяцев назад старшую сестру Хаву выдали замуж за парня из соседнего села. Ее вначале похитили, – так часто делается в горных селах, такова традиция, затем прислали сватов и сыграли свадьбу, как положено. Правда, буквально через неделю Хава прибежала к матери жаловаться на семью мужа и на него самого. Свекровь ее невзлюбила и нагружала самой тяжкой и черной работой, как последнюю поденщицу. Муж стал поколачивать, причем с каждым разом все сильнее. Хава запиралась с матерью на кухне, и они о чем-то долго шептались, а зачастую и плакали. Хава никогда не оставалась в родном доме на ночь: так можно было опозорить себя и родителей – а уходила так, чтобы успеть в дом мужа до захода солнца.

В тот день, когда случилась трагедия, мать послала Зарему в лавку за мукой, все сестры были заняты, готовилось угощение – ожидались гости, какие-то родственники отца. Зарема впервые пошла одна. Лавка была недалеко, всего в двух кварталах. Зарема шла и упорно смотрела себе под ноги, чтобы никто из соседей не увидел, что она смотрит по сторонам, и не сказал родителям, какая у них беспутная дочь. Она даже размышляла о том, как выглядит со стороны и что могут подумать окружающие, почему она идет одна.

Был знойный пыльный полдень, и на улицах, кроме пасущихся почти у самого асфальта гусей и осликов, никого не было. Село словно вымерло. В какой-то момент Зарема услышала, что за ее спиной медленно едет машина. Зарема ускорила шаг, но оглянуться не посмела, это было бы неприлично с ее стороны. Когда машина поравнялась с ней и двое мужчин забросили ее в салон, она подумала, что ее похищают, чтобы выдать замуж. Так было с сестрой, и она нисколько не испугалась и не сопротивлялась. Более того, она с интересом пыталась разглядеть неизвестных мужчин, думая, что один из них наверняка окажется ее мужем.

Ехали недолго. Машина остановилась в лесу, затем начался кошмар – она кричала от боли, плакала и молила о пощаде. Все трое, по очереди, долго насиловали ее на заднем сиденье. Под конец она замолчала и мечтала только о том, чтобы после всего ее убили, но они ее не убили, а, когда стемнело, выбросили на окраине села. Зарема как-то доползла до своего двора и, забравшись на крыльцо, стала стучать в дверь.

Открыл отец, за его спиной маячила перепуганная мать. Глядя на ее разорванную и грязную одежду, отец мгновенно все понял. Он не пустил ее в дом, а заорал не своим голосом и пнул в живот, как собаку, так, что Зарема кубарем скатилась с высокого каменного крыльца и больно ударилась затылком. Дверь захлопнулась, и больше никто из дома не выходил. Зарема лежала у крыльца, прося Аллаха послать ей смерть и проклиная себя за то, что принесла такой позор и такое горе в дом. Совсем стемнело, жалобно запели сверчки, когда Зарема кое-как поднялась и на четвереньках поползла в овечий сарай, там она забилась в самый дальний и темный угол, ожидая к утру своей участи.

Утром явился отец и избил ее своей палкой в качестве воспитательной меры. Зареме было все равно, ей хотелось умереть, и она жалела, что отец не забил ее до смерти. Потом он спросил, кто это был. Зарема ответила, что не знает их и впервые видела.

– Это были русские? – спросил отец.

– Нет, это были не русские, я не знаю, кто они, не из нашего села, – ответила сквозь рыдания девушка.

– Если кто-то придет и будет спрашивать, кто это был, ты ответишь, что это были русские, русские военные.

– Но это не были русские, – стала сопротивляться Зарема.

– Если ты скажешь, что это были свои, а не русские военные, я тебя убью, – произнес разгневанный отец.

– Убей меня сразу, мне больше незачем жить! – прокричала Зарема в спину уходившему отцу.

Никто не приходил спрашивать ее о происшедшем, отец, видимо, опасался, что придут из милиции, когда спрашивал дочь о том, кто это был. Зарема осталась в сарае одна, ни мать, ни сестры не появлялись, лишь к вечеру в овчарню пробралась младшая Айша и принесла лепешки и молоко. Айша сказала, что пришла тайно, отец строго-настрого, под страхом порки запретил всем общаться с нечистой сестрой. Зарема попросила Айшу принести ей кувшин с водой, она испытывала омерзение от невозможности обмыться после того, что с ней произошло.

Потекли дни, ни отец, ни тем более мать больше не появлялись, про нее словно забыли, от нее все отгородились, как от чумной больной. И мать, которая первая должна была разделить горе своей дочери, ни разу не заглянула к ней, не принесла одежду, не дала воды. Получается, что ее оставили здесь подыхать с голоду. Если бы не забота младшей сестренки, она умирала бы здесь от жажды и истощения. Выйти на свет Зарема никогда не осмелилась бы, – лучше смерть, и она знала, что приговорена к ней.

Айша каждый день тайно приходила и приносила еду. Однажды сестра сообщила Зареме, что приехали братья и заперлись с отцом на семейный совет. Маленькая и юркая девочка подслушала часть разговора, из которого стало понятно, что такой позор с семьи можно смыть только кровью. Это было подтверждением смертного приговора.

Каждый день Зарема ждала, что за ней придут, но никто не приходил. На рассвете распахивалась дверь, выгонялись овцы, но никто не звал ее. На закате овцы загонялись обратно, и Зарема засыпала тревожным сном под их громкое блеяние. Приходили сестры, молча чистили сарай, на Зарему не обращали никакого внимания, будто ее вовсе не было, в такие минуты она пряталась за старую телегу, чтобы не попадаться им на глаза и не смущать своим присутствием.

Прошло около месяца. Зарема чувствовала себя как-то странно: ее тошнило, кружилась голова, и вставать с подстилки не хотелось. Она лежала целыми днями, уткнувшись лицом в солому, ее тошнило от запаха овец, который она раньше не замечала. Зарема догадывалась, что беременна, правда, она почти ничего не знала ни о мужской, ни о женской физиологии, но знала одно: женщина, побывав с мужчиной, может забеременеть. Она даже думала, что женщина обязательно должна забеременеть, поэтому свое новое состояние не стала списывать на ужасающие, скотские условия, в которых находилась. Она уже обо всем догадалась. Того, кто находился в ней, она ненавидела так же, как и себя, – ему не суждено родиться, это она знала точно.

В своей беде девушка, выросшая по законам ислама, винила только себя. Мужчина никогда не виноват, виновата только женщина, так ее воспитывали. И если с ней случился такой позор, значит, она допустила это, вела себя ненадлежащим образом. Но другая половина, где-то в душе, отчаянно сопротивлялась подобным мыслям.

В чем она виновата? Она даже платья никогда не носила выше щиколоток, никогда ни на кого не заглядывалась и ни с одним парнем ни разу не поговорила. Она почти никогда не видела неба, потому что должна была смотреть под ноги, ждала, что ее выдадут замуж, и больше ни о чем не мечтала.

И в тот злополучный день она шла по улице одна только потому, что с ней некого было послать. Тем не менее мужчина имеет право желать женщину, если эта женщина не замужем и не принадлежит другому мужчине, а следовательно, те трое были полностью правы и их нельзя винить, они захотели воспользоваться ее телом и воспользовались им. А что будет с ней дальше, они не обязаны знать. Дальше только ее проблемы, и больше ничьи. Это даже не проблемы ее семьи, так как ее семья от нее отреклась.

Однажды в овчарню вошел отец, за его спиной стояла все с тем же перепуганным лицом мать. Отец сказал, чтобы она собиралась, мать ей поможет. Ее вывели на улицу, от свежего воздуха у девушки закружилась голова, и она упала в обморок. Очнулась в летней кухне, где на плите грелись ведра с водой для мытья. Ее решили помыть впервые за целый месяц! В доме была ванна, но в дом Зареме нельзя: своей нечистотой она осквернила бы жилище. И мыть ее будут не из сострадания, а потому, что отправляют туда, откуда она уже не вернется.

Мать не сказала ни слова, ее губы были плотно сжаты, а все лицо выражало отвращение от нечистоты дочери. Она была ужасно грязная, от нее очень дурно пахло, волосы сбились в сплошной грязный колтун, который мать отрезала ножницами, больно дергая за концы. Зареме было все равно, она была покойницей.

– Ты беременна, – наконец произнесла мать, голос ее был сухой и шелестел, как прошлогодняя листва, – я вижу это по твоим грудям.

Зарема молчала.

– Ты опозорила всю нашу семью, твоих сестер мы не сможем выдать замуж, а у Хавы начались проблемы в семье, – заметно было, как мать постарела и осунулась за этот месяц.

По лбу пролегли глубокие морщины, на переносице образовалась складка, которой раньше не было, из-под черного платка выбивались седые пряди. Зареме стало жалко ее.

Когда девушка была вымыта и переодета, в кухню вошел отец, мать с поспешностью удалилась.

– Зарема, ты знаешь, какой позор ты принесла нам всем, единственный выход – смыть его собственной кровью, другого пути у тебя нет, – сказал отец.

Он сел на крашеный облезлый табурет, опершись руками о свою палку.

– Сейчас за тобой приедут люди, они все объяснят, ты должна будешь покинуть этот дом.

Через некоторое время в кухню вошла грузная, тяжело дышавшая женщина лет пятидесяти. Отец удалился, оставив их наедине. Женщина шаркала отечными ногами и поминутно задыхалась, тем не менее глаза ее выражали неподдельный, живой интерес к Зареме. Этот взгляд был адресован Зареме – человеку, а не Зареме – животному, что тут же расположило девушку к этой толстой женщине. Она говорила ласково и гладила Зарему по голове, но говорила она то же, что и ее родители. Нет, она не упрекала Зарему, не обвиняла ее, напротив, она убеждала, что воля Аллаха на то, что с ней произошло. Что она избрана для особой миссии, которая достается не каждой.

– Аллах дает тебе уникальную возможность смыть свой позор, более того, став шахидкой, ты сразу попадешь в рай и прославишь не только себя, но и всю свою семью. Они снова обретут почет и уважение.

Зареме было все равно. Зачем ее уговаривать и убеждать, если у нее нет другого выбора? Да, она верила в рай, но не понимала, зачем для этого убивать других людей, пусть даже и неверных. По природе своей она была очень доброй и милостивой, ей всегда было жалко любую домашнюю скотину, которую вели на убой, будь это курица или баран. Она вспомнила, как плакала всякий раз, когда мать хладнокровно отрубала курице голову, затем бросала ее в ведро, и курица еще какое-то время судорожно дергала ногами. По их убивают ради пропитания, и это как-то успокаивало. Теперь она уподобилась домашней скотине, даже хуже – она стала изгоем, которого надо предать смерти ради чести семьи.

Жизнь женщины не ценнее жизни барана – вот что поняла Зарема за этот страшный месяц.

Потекли однообразные лагерные дни, занятия продолжались. Зарема занималась плохо, подрывные науки ей были глубоко неинтересны. К тому же ее мучил сильнейший токсикоз, она почти ничего не ела, постоянно хотела спать. Потом она впала в совершеннейшую депрессию.

Султан, видя ее состояние, принял решение ее «подлечить», «назначив» ей какую-то фирменную психотропную смесь, от которой человек становился похожим на зомби -безразличным и управляемым. Глаза Заремы заблестели, зрачки сузились, а выражение лица приобрело вполне слабоумный оттенок. Усваивать материал от этого «лекарства» Зарема лучше не стала, напротив, сидела на занятиях с глупой неподвижной улыбкой, глядя в одну точку. Впрочем, успехов от нее и не требовали.

Зарема очень быстро исчезла из лагеря. Султан не питал никаких иллюзий по поводу ее миссии. Она была всего лишь отвлекающим объектом маневра перед ответственной операцией, на который должен был пойти дешевый материал, коим и являлась Зарема. Более того, дело было сугубо семейным, о котором его попросил сам Ваха Закаев. Султан не мог отказать своему старому приятелю Вахе, поэтому и взял Зарему в лагерь, по-быстрому придумав ей дело.

Октябрьским вечером в час пик в городе Невинномысске на автобусной остановке раздался взрыв. Как потом сообщали в новостях СМИ, «по счастливой случайности никто не пострадал, шахидка-смертница взорвала себя за минуту до прибытия на остановку переполненного автобуса. Как показала посмертная экспертиза, девушка была на третьем месяце беременности».

Теракт, исполнителем которого должна стать Алена, был назначен на тридцать первое декабря. Султан специально выбрал именно этот день.

– Хочу устроить русским праздничный новогодний фейерверк, очень знаменательно, неправда ли, – говаривал он, сидя за столом со своими сподвижниками.

Тридцать первое декабря – день еще рабочий, но настроение у людей самое что ни на есть праздничное. Народ едет на работу уже не столько потрудиться, сколько отметить Новый год в кругу коллег, предвкушая корпоративные вечеринки, а вечером – продолжение любимого праздника в кругу семьи и друзей. И если в такой момент в переполненном вагоне метро совершить взрыв, то резонанс от происшедшего будет небывалый, гораздо сильнее того, что был после февральского взрыва на перегоне между «Автозаводской» и «Павелецкой».

Однажды вечером за ужином Алена почувствовала дурноту, ее вдруг ни с того ни с сего чуть не вырвало от запаха тушеной баранины. Алена поспешно ушла с ужина, сославшись на внезапный приступ мигрени.

Она легла и замерла, прислушиваясь к новым внутренним ощущениям, на утро вновь почувствовала дурноту и приступ какого-то неестественно сильного голода.

«Может, это гастрит?» – подумала Алена, но, вспомнив землистое и осунувшееся лицо Заремы, решила, что скорее причина недомогания у них одинаковая.

Алена так увлеклась новой лагерной жизнью, затем постоянными переживаниями после случая с Насирой, что совершенно забыла о месячных и о цикле.

«Когда они были последний раз? – тщетно силилась вспомнить Алена, ей казалось, что за время, проведенное в лагере, их вовсе не было. – А, может, были? И, если это действительно беременность, тогда какой срок? По крайней мере, это произошло до случая с Насирой».

Вопросы сыпались один за другим, ответов она не находила. Скоро ее тошнило почти постоянно, особенно по утрам. Алена заметила, что не может чистить зубы, так как малейшее неосторожное прикосновение зубной щетки к языку вызывает рвотный рефлекс, который очень сложно остановить.

Постепенно с Алены начала спадать некая пелена, словно затуманившая ее разум. Если бы об этом узнал Султан, наверное, он принял бы срочные меры по возвращению Алены в прежнее состояние или накачал и ее своим фирменным препаратом. К счастью, он узнал об этом слишком поздно.

Но теперь Алена быстро приходила в себя. Она уже не желала делать то, к чему ее так упорно и тщательно готовили. Она все яснее начала осознавать всю пагубность своего положения и весь ужас, в который ее втянул любимый человек. До нее наконец дошло, что она приговорена им к смерти, что он желает уничтожить ее собственными руками, сделав из нее живую бомбу и направив в толпу ни в чем не повинных людей. Ее любовь к этому человеку потерпела катастрофу, и эта катастрофа была гораздо страшнее и трагичнее ее первой беды.

Если бы она не забеременела, наверное, не смогла бы всего этого осознать. Но, как известно, беременность способна изменить женщину полностью, что и стало для Алены спасительным – и не только для нее, но и для тех людей, которые могли погибнуть вместе с ней. Султан не знал, что она изменилась, что она просто пришла в себя, как после долгого бредового сна.

И она сказала ему об этом. Сказала тогда, когда должна была выезжать из лагеря в Москву для выполнения страшной кровавой миссии. Сколько он ее бил, она не помнила. Она думала, что он убьет ее, но этого не произошло.

Вместо Алены поехала другая – сорокалетняя Амина Махмудова, вдова боевика. Она попалась на глаза милицейскому патрулю еще на входе в метро. Запаниковала и не смогла привести в действие взрывное устройство. Дистанционная страховочная связь в тот момент не сработала. Операция «С Новым годом!», как назвал ее Султан, потерпела крах. О провале немедленно узнали в высоких лондонских кругах, Султану грозили крупные неприятности, в том числе серьезные финансовые потери – он обязан был выплатить неустойки. Бизнес есть бизнес, он не терпит столь грубых промахов. Амина Махмудова, взятая с поличным в метро, на допросах очень быстро заговорила, ее желание мстить русским за убитого мужа мгновенно куда-то испарилось, а это сулило еще более глубокий провал для террористической организации.

В доме-крепости шли однообразные, скучные дни. Дом, как поняла Алена, находился не в поселке, а где-то в лесу – из-за забора доносились только лесные звуки – ни крика петухов, ни лая собак, которые свидетельствовали бы о присутствии поблизости людей.

Лейла добросовестно и ответственно выполняла все свои обязанности. Она приносила еду, убирала комнату и выводила Алену на прогулку, все делалось по-прежнему молча. Это было похоже на тюрьму повышенной комфортности. Обильная вкусная еда, чистая постель, прогулки и отсутствие какой бы то ни было свободы. Все под контролем, никакого общения.

Алена держалась из последних сил, чтобы не сойти с ума. На тумбочке лежали книги, принесенные Лейлой, – Коран, Сира и еще что-то, Алена даже не смотрела. Она больше не могла читать исламскую литературу. Она пыталась молиться, силясь вспомнить православные молитвы, которые в свое время знала в большом количестве, но память была словно стерта чьей-то невидимой рукой. Тогда она стала просить Бога спасти ее от убийц ради ее нерожденного ребенка.

Мадину с мальчиком-инвалидом Алена видела редко, видимо, у них не совпадали часы прогулок. Алена уже знала, что Мадина с ребенком занимают почти всю правую половину дома и имеют свой обслуживающий персонал, – она иногда видела двух женщин, выносящих ведра или выбивающих половики. Раз в неделю на территорию заезжал небольшой грузовичок, привозивший продукты и еще что-то. Охранники на воротах дежурили сутки через трое сразу по два человека. Один через каждые десять минут обходил территорию, другой неотрывно следил за воротами и мониторами с камер слежения.

Окно комнатки, которую занимала Алена, выходило в сад, туда, где кроме деревьев нельзя было ничего разглядеть. На прогулках Алена старалась максимально запомнить малейшие мелочи и распорядок жизни этого каземата. Она почти не надеялась на побег. С такой охраной это было невозможно, но она надеялась на чудо, на то, что Бог помилует ее, только это спасало ее от отчаяния и сумасшествия.

Единственная небольшая надежда была на добрую Лидию Александровну, врача-гинеколога. Алена была уверена, что рано или поздно ее опять повезут к гинекологу, у нее уже заметно округлился живот, она начала чувствовать первые робкие шевеления ребенка. Руслану в сложившейся ситуации понадобится узнать пол ребенка, следовательно, ее еще раз вывезут в город. Это вселяло надежду и в то же время страшило. Она боялась, что, если ребенок окажется девочкой, Руслан может принять решение не сохранять беременность, и сразу лишит Алену жизни. Тогда конец – ни она, ни Лидия Александровна ничего не успеют сделать. Если окажется мальчик, у Алены еще останется время, и, быть может, это время сработает на нее.

«Надо постараться как-то предупредить Лидию Александровну, дать ей знак, что я в плену и что мне грозит опасность, – думала Алена, гуляя по аллеям сада. – А если врачиха с ними заодно?»

То, что гинеколог может оказаться их человеком, Алене пришло в голову в последнюю очередь.

«Допустим, – рассуждала Алена, – мне удастся дать ей знак или, еще лучше, передать записку. Тогда она немедленно сообщит о попытке Султану. Если будет мальчик, он ее меня все равно не убьет, но ужесточит режим и наблюдение, и тогда шансов почти не останется. Но все равно попробовать надо, вдруг она не с ними».

От этих мыслей у Алены мурашки побежали по коже, она ускорила шаг. Всюду буйствовала весна, пели птицы, распускались цветы, но Алена этого не замечала, все не радовало ее. Она смотрела на птиц только потому, что они были свободны и спокойно перелетали через ограду, куда ей доступа не было, и Алена им завидовала. 'Гам, за забором, текла размеренная и спокойная жизнь, шелестел лес, вдали была слышна река.

Она думала о том, как написать записку для врача, хотя это было почти нереально. Все кругом просматривается, у нее нет ни бумаги, ни карандаша. Даже туалетная бумага отсутствовала ввиду имевшегося в наличии биде. Видимо, туалетную бумагу поэтому и не приносили, в целях безопасности.

Алена решила пойти на хитрость.

– Лейла, ты знаешь, что я по профессии художник-модельер?

Лейла молча слушала. Алена продолжила.

– Нельзя ли мне принести несколько листов бумаги и карандаш, я хочу порисовать или придумать несколько моделей исламской одежды для наших женщин.

– Я спрошу, – произнесла немногословная прислуга и удалилась.

– Рисовать не разрешили, – доложила Лейла тем же вечером.

Через некоторое время Алена попросила у Лейлы туалетную бумагу, ссылаясь на то, что не может пользоваться исключительно одним биде. Лейла опять обещала узнать.

– Бумагу не разрешили, – произнесла она, принеся ужин.

«Сволочи, – подумала Алена, – все чуют». И на бумажную тему решила больше не заикаться.

Была надежда еще и на мусор. Охранники курили на территории, а следовательно, кто-нибудь из них мог обронить пустую пачку из-под сигарет. Алена во время прогулок стала внимательно смотреть под ноги, но ни окурков, ни, тем более, пачек от сигарет нигде не валялось. Сад был стерильно чист.

«Еще мусор, – думала Алена, – его выносят на задний двор в больших черных мешках, а потом увозят на все том же грузовичке».

Но как она подойдет к мусору, как развяжет мешок и начнет рыться в отходах? Это тоже нереально. Были и более утопические мысли, например, как в фильме: ей удастся забраться в кузов грузовика, затем ее закидают мешками с мусором и вывезут на свалку.

«Для этого мне самой нужно превратиться в мешок, – в отчаянии думала Алена, – да и к грузовику охрана не подпустит на пушечный выстрел».

Любую погрузку и разгрузку на территории двора внимательно наблюдал один из охранников.

Идея подкинуть доктору записку становилась все более нереальной. Дать знак ей она тоже не сможет, ведь Руслан не отойдет от нее ни на шаг и с врачом она с глазу на глаз ни на минуту не останется.

Алена знала, что комната и даже санузел просматриваются камерами наблюдения. Что можно придумать в комнате, которая как на ладони. К врачу ее повезут без предупреждения, и это может случиться в любой момент. Ночью под одеялом она оторвала кусочек простыни, совсем маленький, надеясь, что Лейла не заметит, когда будет менять белье. Простыня была почти новая, поэтому пришлось изрядно поработать зубами. Она спрятала его под матрац.

Наконец настал день посещения врача. Однажды утром вместо Лейлы явился сам Руслан.

– Собирайся, после завтрака поедем к доктору, – это было сказано таким будничным голосом, словно она не пленница и смертница, а просто жена, которую любящий муж хочет отвезти на прием к врачу.

Пришла Лейла, принесла завтрак: гренки с сыром, салат, яичница с помидорами, кофе, сливки в изящном фарфоровом сливочнике, свежевыжатый апельсиновый сок.

Алена принялась за завтрак, сев вплотную к кровати, где под матрацем лежал заветный кусочек простыни, незаметно вытащила его пальцами и положила под накрахмаленную льняную салфетку, которую всегда приносили вместе с едой. Она макала ложку в кофе, приподнимала салфетку и на кусочке простыни старательно выводила корявые и расплывавшиеся буквы – SOS, с аппетитом уплетая при этом яичницу и гренки. Затем она пролила кофе на стол и, делая вид, что вытирает кофейную лужу, быстро засунула тряпочку с надписью йод халат.

Пришла Лейла, убрала все со стола, ни слова ни сказав про полностью испорченную кофе салфетку, принесла одежду. Алена нарочито долго одевалась, наконец ей удалось пристроить тряпочку под резинку трусов.

Ехали, как и в прошлый раз, в том же составе, молчали.

«Столько манипуляций проделала с этой псевдо запиской. Будет ли толк? Да и поймет ли врач, что я хотела сказать? А если и поймет, что я прошу помощи, что сможет сделать? Правда, она знает, где меня держат – первый раз ее привозили в дом, вряд ли ее везли с завязанными глазами. Значит, если она поймет, то хотя бы укажет место, откуда просят помощи. Но и это может не помочь: местная милиция наверняка ни за что не станет трогать Султана. А идти в ФСБ доктор явно не догадается, да и там могут не понять и отправить ее куда подальше, а она, решив, что сделала все возможное, больше ничего предпринимать не станет. Кто я для нее? Если она вообще не с ними заодно. Может, они ей деньги платят, а она на них работает? А если не с ними и поймет, что мне нужна помощь, то, вполне возможно, не захочет связываться с бандитами, побоится – у нее наверняка семья, дети, подумает, что не стоит рисковать», – думала Алена, сидя на заднем сиденье рядом с Русланом.

Когда Алена пристраивалась на кушетке в кабинете УЗИ, ей удалось незаметно бросить свою записку в щель между стеной и краем кушетки.

Лидия Александровна была все так же добра и приветлива. Руслан стоял рядом и напряженно следил за каждым движением доктора.

– Головное предлежание, сердцебиение в норме, ритмичное, органы в норме, – спокойно произносила Лидия Александровна привычные для нее слова.

– Пол ребенка уже можно определить? – спросил Руслан.

Лидия Александровна еще поводила датчиком по животу Алены, внимательно глядя на монитор. Алена вся напряглась и сжалась. Вдруг окажется девочка? Доктор не знает, что этого не следует говорить, что ей, Алене, грозит смертельная опасность – ей и ее ребенку.

– У вас мальчик, – так же спокойно произнесла Лидия Александровна.

Алена возликовала: у нее есть шанс, по крайней мере, есть время. Она была права, для Султана действительно очень важен пол ребенка.

– Это точно? – переспросил Руслан.

– Сто процентов.

– То есть вы гарантируете?

– Если вы сомневаетесь в моем профессионализме, – поддела его Лидия Александровна, которой явно не нравился муж ее пациентки, – можете обратиться к другому специалисту, но смею вас заверить, что он скажет вам то же самое.

В конце рабочего дня санитарка женской консультации убирала в кабинетах. Она вымела из-под кушетки лоскуток ткани с кофейными пятнами SOS, не обратив на него ни малейшего внимания. Доктора уже все разошлись, и санитарка торопилась поскорее закончить работу и уйти домой, где ее ждали некормленые дети, стирка и уборка.

Наивно было полагать, что кто-то обратит внимание на обрывок грязного лоскута, валяющийся иод кушеткой в кабинете женской консультации. Алена это прекрасно понимала, но придумать еще что-либо была не в состоянии. Все остальные варианты были либо совершенно бредовыми, либо физически невыполнимыми.

Алена была на грани отчаяния и надеялась лишь на чудо, которое может произойти за это время. Но времени становилось все меньше. Весна незаметно перешла в лето. Стояли теплые солнечные дни. Алена с ужасом думала, что до родов остается меньше двух месяцев и ничего не меняется. Только живот растет, и ребенок все более и более активно двигается и толкается. Она никогда не могла предположить, что ожидание ребенка для нее превратится в кошмар, в ожидание смерти. Ведь за его рождением последует ее неминуемая смерть, а матерью ему станет эта противная и злая Лейла.

Это случилось поздно ночью. Алена спала, когда в комнату вошла Лейла и бесцеремонно зажгла свет. Вспышка света ослепила Алену, она в испуге села в кровати, прикрывая рукой глаза.