Текст книги "Бог не проходит мимо"

Автор книги: Юлия Сысоева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Ахмет потрясенно молчал. Его немигающий взгляд был направлен в одну точку, куда-то в темноту. Воцарилась тишина, лишь слабые трели сверчков доносились до их слуха. Они сидели почти в полной темноте. Комнату слабым огоньком освещала одна лампадка, теплившаяся перед иконами.

– Разве это справедливо? Всю жизнь убивать людей, а потом один раз покаяться, получить прощение и пойти в рай? – в глубоких раздумьях спросил Ахмет.

– Справедливость устанавливает Господь Бог – Тот, Кто все сотворил. Знаешь, шо есть люди, которые усю жизнь жили праведно, а потом, надеясь на эту праведность, согрешили, умерли без покаяния и не попали в рай. А есть, которые грешили усю жизнь, а потом покаялись искренне, от всего сердца, с твердым желанием не повторять содеянного и сподобились прощения от Бога.

– Тогда получается, можно жить, как хочешь, и просто ходить и каяться постоянно. Или на четвереньки встать, как вы рассказали...

– Ну на четвереньки вставать Бог не требует, это у разбойника такое особое покаяние было, которое, может, и не всякому дается. А вот то, шо ты не сможешь жить, как тебе вздумается, это точно. Ведь покаяние показывает твое намерение больше не повторять грех. А если желаешь повторять – покаяние теряет свой смысл. И так ты рискуешь однажды не успеть покаяться. Лучше жить, стараясь не совершать зло, а делать только добро, ведь это несравнимо лучше и приятнее для души.

– Ты мне обещаешь, что если крещусь, то буду спасен и познаю Его?

– Это обещаю не я, но Сам Иисус Христос, а я лишь свидетель этому. Выбор только за тобой.

– Тогда я прошу тебя крестить меня. Я хочу получить прощение грехов и лично познать Бога Творца. Сделай это сейчас, не откладывай.

– Ну зачем же так спешить, может, ты еще подумаешь.

– Я не могу откладывать, возможно, меня завтра уже не будет в живых, я это знаю почти наверняка.

Отец Николай задумался.

– Ты точно решил, шо хочешь креститься во имя Святой Троицы?

– Да, я решил.

В ту ночь в полной темноте двое людей тихо вышли из дома священника, прошли через сад и направились к реке. Они шли молча. Горная река в том месте, куда направлялись люди, замедляла свое течение, делая причудливый изгиб. Двое людей вышли к берегу, пели сверчки, тихо шептала вода. Отец Николай крестил Ахмета.

– Крещается раб Божий Александр во имя Отца. Аминь. И Сына. Аминь. И Святаго Духа. Аминь.

В эту же ночь Ахмет-Александр ушел.

Как Алена добралась до станицы В-ской, она не понимала. Был Нальчик и пересадка в автобус на Пятигорск. В Пятигорске еще одна пересадка на В-скую. Ей не хватало десяти рублей, Алена расплакалась, и какая-то женщина сунула ей в руку недостающую десятку. Алена даже не заметила эту женщину, она находилась в полубреду. Силы и рассудок медленно покидали ее.

Был вечер, алое солнце клонилось к закату, когда она вышла из маршрутки на тихой и безлюдной В-ской автостанции. Грязная лохматая собака, словно убитая, лежала в пыли у тротуара. Вечернее тепло поднималось потоками от земли, пахло терпкой травой и разогретыми на дневном солнце тополями. Рядом с закрытым ларьком, выкрашенным зеленой краской, на низенькой табуретке сидела старушка в белом платочке, в ногах у нее стояли эмалированная миска, доверху наполненная семечками, и стакан с горкой.

Алена подошла к старушке.

– Скажите, где живет священник?

Старушка посмотрела на нее подозрительно-вопросительно.

– А ось у церкви, трошки пройти, бачишь серые ворота, у там и проживае, – и старуха махнула рукой в сторону видневшегося за деревьями купола церкви.

– Спасибо, – прошептала Алена.

Старуха проводила ее долгим любопытным взглядом.

Алена шла, еле переставляя ноги, последние двести метров показались ей вечностью. Все тело нестерпимо болело, особенно сбитые в кровь и исцарапанные ноги, во рту пересохло, в голове мутилось. Главное – дойти до этих серых ворот, главное – чтобы он был там. Сердце защемило от этой мысли. Ведь там он, ее Андрей. Какой он теперь? Она не видела его почти десять лет с того самого момента, когда встретила его с женой случайно в Лавре. С тех пор они ни разу не встречались.

Алена подошла к воротам и нажала на кнопку звонка.

Сержант Сергей Баранов дежурил у проходной Ростовской северокавказской военной комендатуры. Вот уже второй час он мучился от невыносимой жары. Ноги в сапогах нестерпимо горели и зудели. Сержант Баранов мечтал о прохладной речке или хотя бы о колонке с водой, на худой случай и ведро с водой сойдет. Бесцветное горячее небо дождя не предвещало.

«Снять бы сапоги и сунуть ноги под струю воды», – мечтал сержант.

Он переминался с ноги на ногу и думал, что эта пытка будет продолжаться еще несколько часов и остается только терпеть, стиснув зубы. Горячий и неподвижный, как из духовки, воздух все более накалялся. Асфальтированный пятачок перед комендатурой начинал напоминать раскаленную сковороду. За пятачком шумели раскидистые тополя, давая вожделенную и недосягаемую тень. Там, под тополями, уютно расположилась серая «Волга» полковника

Адамова. Сержант с завистью посматривал в сторону «Волги»: не потому, что завидовал полковнику, а потому, что завидовал самой машине «Волге», мирно почивавшей в тенечке.

Сергей Баранов решил отвлечься от «Волги», слишком мучительно было туда смотреть, и перевел взгляд на мух, которым, по всей видимости, жара была нипочем, даже, напротив, в удовольствие, если таковые твари вообще способны получать удовольствие. Жирные сонные мухи подолгу зависали на одном месте, издавая приглушенное жужжание военного истребителя, потом внезапно и резко совершали некую ретировку в пространстве, замирая вновь на новом месте дислокации. Мухи несколько отвлекли сержанта от невыносимых страданий. Он даже немного развеселился, глядя на их причудливые движения, как вдруг на дорожке к проходной сержант заметил странного незнакомца, стремительно двигавшегося прямо на него.

«Боевик!» – испуганно подумал сержант и сжал потными ладонями свой «Калашников», преграждая путь подозрительному типу.

– Вы к кому? – рявкнул сержант что было силы, мгновенно забыв про мух, «Волгу» и горящие в сапогах ноги.

– К полковнику Адамову, – спокойно ответил незнакомец, смотря прямо в глаза перепуганному сержанту.

В это мгновение послышались гул мотора и визг тормозов. Напротив комендатуры резко остановилась светлая «девятка» с сильно тонированными окнами.

– На землю! – крикнул незнакомец сержанту.

Сержант упал на асфальт, инстинктивно закрыв руками голову.

Стекла «девятки» опустились, и раздался сухой треск автоматных очередей. Зазвенели разбитые стекла. Тело незнакомца странно затряслось и рухнуло рядом с распластавшимся на земле сержантом. Все стихло так же внезапно, как и началось. Перепуганный сержант вжимался в горячий асфальт, боясь пошевелиться. Рядом в луже крови, неестественно подвернув ногу и устремив к небу широко раскрытые неподвижные глаза, лежал незнакомец.

Навстречу пострадавшим, как в немом кино, выбегали люди из распахнувшихся дверей комендатуры. Раздалось несколько очередей вслед уезжающей «девятке».

Уже через час на месте происшествия работали эксперты-криминалисты и представители ФСБ. За оцеплением, отмеченным красно-белыми лентами, толпились вездесущие журналисты и любопытствующие зеваки. Некоторые журналисты пытались прорваться за оцепление, чтобы взять интервью. Насмерть перепуганного сержанта отправили в медсанчасть. Кто-то из представителей прессы пытался прорваться и туда.

В кабинете полковника Адамова было накурено. Старый вентилятор, пожелтевший от времени и табачного дыма, тихо стрекотал в углу, не принося никакого облегчения сидящим в комнате. Полковник Адамов непрерывно и нервно курил, пепельница на столе была полна окурков. Рядом стояла чашка с отколотым краем и недопитым крепким кофе, похожим по цвету на битумную смолу.

ЧП на территории комендатуры сильно выбило полковника из колеи. Это было уже второе ЧП: полгода назад сюда пыталась прорваться террористка-смертница, но взрывное устройство, которым она была обмотана, не сработало. Тогда тоже налетели журналисты и наделали много шума в прессе.

Полковник был задумчив и, казалось, не замечал ничего вокруг себя. В дверь решительно постучали.

– Войдите, – почти крикнул полковник.

– Разрешите войти, – произнес хорошо знакомый голос, и на пороге появился майор Смирнов.

– Заходи, Борис, давай без официоза. Что у тебя, узнали что-нибудь? – выпалил полковник, сунув окурок в переполненную пепельницу.

Майор Борис Григорьевич Смирнов решительно вошел в кабинет, с грохотом отодвинул стул и сел, шумно выдохнув. Он всегда передвигался с шумом, зачастую роняя стулья и натыкаясь на углы. За что и был прозван «Громов». Кличка прилипла к нему настолько, что некоторые не всегда понимали, что это его кличка, а не фамилия.

– Что у тебя, Боря, не тяни резину, – произнес полковник, глядя на устраивающегося на стуле сослуживца.

Стул под Смирновым жалобно заскрипел. Майор засопел и раскрыл красную пластиковую папку.

– Андрей Петрович, дай закурить, – произнес Борис, переводя дыхание, – ну и жара.

Адамов протянул ему свои сигареты и поспешно закурил сам.

– Не знаю, как и начать, – произнес Громов, стряхивая в ту же заполненную до краев, видавшую виды пепельницу.

– Убитый наш, – Громов перевел дыхание и устремил взгляд в открытое окно, за которым неподвижно стояли утомленные солнцем тополя. – Убитый наш, ты не поверишь, Андрей, оказался находящимся в федеральном розыске террористом и одним из первых помощников Султана Ахметом Абу Али.

– Ахмет! – потрясенный полковник замер, пепел с горящей сигареты упал на стол. – Это точно?

– Абсолютно точно, – произнес Громов, наслаждаясь произведенным на полковника впечатлением.

– Елки, этого нам еще не хватало! А что он здесь делал? Я надеюсь, не взорвать комендатуру сюда шел?

– Вот что он здесь делал, совершенно непонятно, и кто его порешил – тоже загадка, в общем полная задница на х...

Воцарилась пауза, вентилятор тарахтел, бессмысленно поворачивая свою старую «голову». Под потолком клубился сизый дым.

– Журналисты уже растрезвонили на всю страну. Вы новости не смотрели? Там нас показывают каждые пять минут. Ахмет был без оружия, зато с документами.

– А отморозков из «девятки» не обнаружили? – перебил его Адамов.

– План «Перехват» ничего не дал, «девятку» нашли в двух кварталах отсюда, владелец... -Смирнов-Громов заглянул в папку, – некий Гриценко Сергей Вадимович шестьдесят третьего года рождения. Утверждает, что машину угнали от магазина на улице Речников, когда тот выскочил за сигаретами. Его сейчас допрашивают в ОВД, но вряд ли он связан с террористами – обычный лох, даже машину не закрыл, когда за сигаретами пошел, и свидетели были, что он сигареты покупал, когда у него машину угнали.

– Понятно, полный висяк, – задумчиво промолвил Адамов, в очередной раз затягиваясь.

– Это еще не все, Андрей Петрович, самое удивительное – кстати, об этом в СМИ не сказали и не скажут – самое удивительное то, что на теле убитого был найден крест.

– Какой крест? – лицо Адамова вытянулось от изумления, рука, державшая сигарету, задрожала, полковник отхлебнул воды из мутного стакана, стоявшего рядом.

– Самый обычный православный церковный крестик на веревочке, кстати, веревочка совсем новенькая, а сейчас жара какая... Я свою веревочку на прошлой неделе менял, а она уже вся серая. Это говорит о том, что крестик только надели, – произнося это, Смирнов почувствовал себя Шерлоком Холмсом и не без удовольствия наблюдал, как ошарашил этой информацией своего начальника.

– Подожди, какая веревочка, какой крестик! Они же мусульмане, ваххабиты, они крест на дух не переносят! Ты что, смеешься? – почти закричал полковник, нервно затушив окурок в пепельнице.

Борис Григорьевич с шумом поднялся и понес пепельницу в сторону урны.

– В том-то все и дело, что не смеюсь, – с явным удовольствием проговорил Смирнов, вытряхивая пепельницу, – более того, при нем обнаружено карманное Евангелие со следами запекшейся крови. Кровь старая, явно не Ахмета. На экспертизу уже отправили.

Смирнов шумно сел, стул жалобно заскрипел.

– Что за бред? Крест, Евангелие! – полковник вскочил и нервно заходил по кабинету. – Это что, новый тип международных террористов с крестами и Евангелиями?!

– Не знаю, Андрей Петрович, не знаю, – развел руки Смирнов.

– А кто знает? – заорал полковник. – Так, я даю вам неделю на выяснение всех обстоятельств. Все, свободен, Боря.

Но объяснение не заставило себя долго ждать. На следующий день полковнику Адамову доложили, что его дожидается священник – Павлов Николай Васильевич из станицы У-ской, которая находится на границе с Карачаево-Черкесией.

– Давно ждет? – спросил Адамов устало.

После вчерашнего суматошного дня и бессонной ночи у полковника раскалывалась голова. От выпитого кофе и выкуренных сигарет во рту было противно-горько, подкатывала тошнота. Полковник вспомнил, что не только не спал эти сутки, но и не ел. Навязчивые как мухи журналисты периодически пытались прорваться к нему на прием, поэтому полковник распорядился никого к нему не пускать.

– Да с час уже, – ответил дежурный, – сказал, что не уйдет, пока с вами не поговорит.

– Так что же вы его не зовете! – начиная злиться, повысил голос полковник.

– Так вы сами велели никого не пускать, – послышался удивленный голос.

– Мать вашу! Да я сказал журналюг не пускать, идиоты! – заорал полковник в селектор так, что голова еще сильнее заболела, словно в нее стали вбивать железный штырь.

Он присел, потер виски руками и застонал.

– Как голова болит. Где эти таблетки? – пробубнил себе под нос. Нажал кнопку селектора, устало попросил: – Сань, таблетку мне от головы принеси.

В дверь постучались, на пороге стоял пожилой сутулый священник в светлом льняном подряснике, за его спиной маячил сержант Саня с таблеткой и стаканом воды в руке.

– Здравствуйте, меня зовут священник Николай, – ровным голосом произнес батюшка, замешкавшись в дверях, словно робея.

– Да вы проходите, садитесь, – вскакивая со своего места и указывая рукой на стул, поспешил предложить полковник.

– Разрешите идти? – спросил сержант, поставив на стол Адамова стакан с водой и положив упаковку анальгина.

– Иди.

Священник робко присел на краешек стула и огляделся по сторонам.

В кабинете по-прежнему было накурено, старый вентилятор продолжал устало стрекотать в углу.

– Простите, я не знаю, как правильно обращаться к духовному лицу.

– А как удобно будет, так и обращайтесь, отец Николай можно, а можно просто Николай Васильевич.

– Мои подчиненные вас долго не пропускали, простите за ожидание, – замялся Адамов.

– Ничего страшного. Я пришел сообщить вам...

Отец Николай говорил без акцента, тщательно подбирая слова. В официальных местах он никогда не позволял себе говорить на родном малороссийском наречии. Даже его архиерей не подозревал, что отец Николай в обычной жизни балакает.

– ...очень важную информацию. Вчера я смотрел новости. Телевизор обычно не включаю, а вчера утром, как чувствовал – включил. Так вот, у вашей комендатуры убили... – отец Николай запнулся.

Он заметно волновался и не мог подобрать правильного слова. Сказать «бандита, террориста» -язык не поворачивался.

– ...убили человека. Я хочу сообщить, что позапрошлой ночью этот человек, Ахмет, был у меня и принял крещение.

Глаза полковника округлились.

– Вы не возражаете, если я закурю? – спросил Адамов.

– Курите.

Адамов нервно защелкал зажигалкой, но, кроме искр, она так ничего и не выдала.

– А ну ее, – Адамов в сердцах отбросил зажигалку и сигарету, – продолжайте, я вас слушаю.

– Если коротко, то этот человек пришел ко мне ночью и попросил о крещении, еще он сказал, что убил журналиста Кирилла, я забыл фамилию, и оставил его документы, вот они, – и батюшка достал из кармана потрепанную бордовую книжку. – Он просил передать эти документы и рассказать, что этот... как его... бандит по кличке Султан предлагал журналисту принять ислам, а журналист отказался, и за это было приказано его расстрелять. Я как священник считаю, что очень важно знать, за что его убили, и сообщить его родным об этих обстоятельствах.

Полковник Адамов неожиданно вскочил, схватил за руку отца Николая и, с силой сжав его сморщенную старческую ладонь, быстро заговорил.

– Батюшка, милый, вы не представляете, какую неоценимую помощь вы нам оказали, приехав сюда и рассказав все это. Мы ведь вчера голову сломали, почему у убитого крест и Евангелие.

Такие эмоции не были свойственны сдержанному и суховатому в общении полковнику. Он словно в исступлении продолжал сжимать руку священника, так что тот поморщился от удивления и боли в ладони.

– Ой, простите, батюшка, простите, – опомнившись, сказал полковник и выпустил руку священника, – вы не представляете, как я рад, что вы приехали и это все рассказали.

Полковник не сразу отпустил священника, все спрашивал его о причастии и исповеди. Поведал, что сам в церковь не ходит и на исповеди ни разу не был, но в Бога верует и крестик носит. А жена его ходит в церковь, и куличи святит на Пасху, и воду берет на Крещение, и все в таком духе. Полковнику хотелось говорить и говорить со священником. Потому что в жизни он с ними почти не общался, кроме того случая, когда освящал машину, да и тогда с батюшкой не удалось поговорить, постеснялся. Хотел спросить его о чем-то, да забыл, о чем. Показалось тогда, что не стоит отвлекать и беспокоить священника по пустякам. А тут такой случай представился, так что полковник не мог не воспользоваться моментом. Слишком много накопилось у него на душе такого, что хотелось рассказать именно священнику.

Наконец обед был приготовлен, дети накормлены и уложены спать. Как ни странно, сегодня они угомонились очень быстро, наверное, погода на них подействовала. За окном стоял серый сумрак, и это в три часа дня! Настя почувствовала непреодолимую усталость, так что почти рухнула на диван. На кухне осталась полная раковина немытой посуды, но сил подняться не было совсем, и Настя задремала.

«Потом, – проваливаясь в сон, думала Настя, – потом посуда, надо еще мясо мужу на ужин приготовить».

Она собиралась сообщить ему о новости и приготовить по этому случаю вкусный ужин. Постоянная денежная нехватка не позволяла особых вольностей в еде. Зарплата была небольшая, а требы, где у священников появлялся дополнительный заработок, распределял настоятель. Настоятель, как назло, был серьезно настроен против отца Сергия и поэтому треб давал ему крайне мало. Конфликт, а вернее, противостояние, длилось несколько лет.

Все произошло из-за того, что отец Сергий стал настаивать на крещении взрослых в большой купели и на проведении специальных бесед либо курсов для желающих креститься или просто больше узнать о Православной вере. Настоятель открыто вроде и не выступал, но, что называется, ставил палки в колеса и устраивал различные гонения на отца Сергия, в том числе зажимал его материально. Другие священники, видя это, просто помалкивали, иногда в кулуарах сочувствуя своему коллеге. Кому хотелось попасть в немилость к настоятелю? Проще было промолчать.

Настя терпела, старалась не роптать, она всегда пыталась воспитывать в себе терпение. Она никогда не жила в достатке, ей и не привыкать было. Родители всегда жили очень скромно: мать перешивала вещи, на еде экономили, в отпуск не ездили. Мысли о безденежье напомнили ей о детстве, затем плавно перешли на Алену. Она вспомнила, как баловали родители Алену, свою единственную дочь. Они были очень обеспеченными, ни в чем себе не отказывали, ездили на курорты. Дочери покупали у спекулянтов или в «Березке» самые модные, самые красивые вещи.

Однажды они взяли Настю с собой на море, но это произошло только потому, что Алена отказывалась ехать без Насти. Потом брали Настю на дачу, потому что все лето Настя проводила в пыльной и душной Москве, а Алене было скучно одной без подруги.

Настя вспомнила Алену, в сердце что-то защемило. Ее любимая подруга пропала, нет никаких вестей. Настю удивляло, что родители Алены были спокойны, говорили, что дочь пишет, звонит, скоро приедет и очень счастлива. Настя не верила, ей казалось, что Алена попала в беду.

Сон прошел. Настя поднялась и поплелась на кухню. Надо перемыть посуду и приготовить мясо, пока не проснулись дети. На кухне она автоматически щелкнула пультом телевизора. В прошлом году они с мужем решили телевизор поставить на кухне. Никто не хотел, чтобы он стоял в комнатах. Были мысли вообще с ним расстаться, так делали многие их знакомые, но потом решили все же оставить. Из ящика вырвались бессвязные вопли, Настя переключила, шли новости.

– Сегодня в городе Невинномысске произошел взрыв, – вещал беспристрастный голос диктора. – На автобусной остановке около семнадцати тридцати по московскому времени в районе Заводской улицы подорвала себя неизвестная террористка-смертница. Лишь по счастливой случайности обошлось без жертв. Легко ранена продавец...

Настя щелкнула пультом и выключила телевизор. Последнее время она так расстраивалась от подобных новостей, что старалась включать телевизор все реже. То взрывают, то убивают, то самолеты падают, ураганы, наводнения. Ее психика не выдерживала такого потока негативной информации. А тут еще новость о беременности – сразу появилось желание оберегать себя от всего, что может принести хоть какой-то вред ребенку.

Проснулись дети, с топотом ворвались на кухню, стали просить поставить им мультики.

– Так, никаких мультиков, сначала пьем кефир, потом идем рисовать, – Настя пыталась изображать строгую маму, воспитывающую детей, но мысли ее сегодня были далеко от них.

– Кефил только с печеньем, – пропищала Вера.

– Хорошо, с печеньем, – ответила Настя, доставая из шкафчика пачку «Юбилейного».

Почему-то из храма муж приносил почти всегда «Юбилейное». Вера залпом выпила кефир, мгновенно проглотив печенье и сильно накрошив на столе. Сима кефир не любила и сидела со страдающим видом, ожидая, что мама разрешит съесть печенье без него.

«Наверное, придется их посадить смотреть мультики, – думала Настя, вытирая крошки со стола, – пока буду готовить мясо, надо детей занять».

– Верочка, принеси кассету с мультиками, – попросила Настя.

«Нет, надо телевизор опять в комнату переносить, – решила Настя, – дети на кухне сядут, будут мешать готовить, хоть кухня и большая, все равно не место для детей. Ну почему все так неудобно?»

– Поставь пло Аленуску и блатца Ивануску, – пролепетала запыхавшаяся Верочка, протягивая потертую коробку с видеокассетой.

Глядя на кассету, Настя опять вспомнила Алену.

«Может, позвонить ее родителям, спросить», – думала Настя, отправляя кассету в темное нутро видеомагнитофона.

Девочки в предвкушении мультиков залезли на диван, болтая ногами. Сима шмыгала носом.

«Еще простуды не хватало», – Настя посмотрела на младшую дочь, которая уже успела вытереть нос рукавом платья.

Настя набрала номер родителей Алены, никто не отвечал. Потом кухня ее отвлекла. Она готовила мясо по-французски, ее Сережа любил именно такое.

Незаметно стемнело, остаток дня прошел в хлопотах с детьми и на кухне. Поужинали, помыла детей, сказка на ночь, вечерние молитвы. Вот и день пролетел. Настя взглянула на часы – десять, отца Сергия все не было. Позвонила на мобильный – не отвечает. А она так хотела поужинать вместе! Можно было свечи зажечь, вино поставить. Она забыла, когда последний раз так ужинали. Романтика ушла безвозвратно, остались будни.

«Хоть бы позвонил, сказал, что задерживается», – Настя начинала злиться и нервничать.

Последнее время их отношения стали весьма прохладными. Муж приходил поздно, уходил рано, обедать оставался на приходе. Настю это обижало. Раньше были и ласковые слова, и знаки внимания, сейчас ничего этого не осталось. Привет, пока, как дети, чем занимались – вот и все. Он не спрашивает, как она сама, как себя чувствует, словно ему все равно, чем она живет. Приходит, молча поедает ужин, уходит в ванную, ложится спать. Настя молчит, она не лезет. Если он закрылся душевно, бесполезно к нему стучаться, все равно не откроет. Он давно не пускает ее в свою душу, она только догадывается о его переживаниях: чем живет, что думает.

Насте казалось, что он специально придумывает все мыслимые и немыслимые дела, чтобы пореже бывать дома. Настю это больно ранило, особенно по вечерам. Когда дети были уложены и засыпали, мрачные мысли овладевали ею. Она подолгу сидела в темноте в детской, смотрела на умиротворенные лица девочек, думая, что самое прекрасное – это спящие дети, а в ее жизни ее дети – это и самое главное.

Ее часто посещали мысли о том, что он разлюбил ее, нет того, что было раньше. Она уже давно не думала о себе, жила для мужа, для детей, не обращала внимания на свою внешность, почти ничего не покупала себе, кроме самого необходимого. Зачем и на какие деньги, если их постоянно не хватало и порой надо было выбирать – купить детям сок или себе новые колготки. Детям покупался сок, а колготки вечером штопались. Может, Алена и была права, что упрекала Настю: она всегда говорила, что мужья бросают женщин, которые не следят за собой. Но у Насти муж священник, и она подсознательно надеялась – или понимала – что из семьи он не уйдет. Тем не менее разлад в отношениях начался давно, и отнюдь не из-за того, что Настя плохо за собой следила.

Вот и сейчас она села в детской, глядя на спящих детей. Бледный свет уличного фонаря падал на их лица, шумел ветер, скреб мокрыми ветвями деревьев по оконному стеклу. В комнате было зябко, отопления пока не было. Она включила старенький обогреватель, поправила детские одеяла и вышла. Ноги замерзли – у нее всегда мерзли ноги и ладони, такая особенность, и Настя отправилась греться в ванную.

Заснула почти в двенадцать, праздничный ужин остался нетронутым стыть под белой салфеткой. Засыпая, она подумала, что завтра пятница и мясо они не съедят до субботы. Уже сквозь сон Настя слышала, как муж вошел в квартиру, защелкал выключателями, зашумела вода в ванной, но вставать и выходить к нему не было сил. Завтра, если будет возможность, она ему скажет, а мясо придется есть в субботу, правда, оно уже не будет таким вкусным, как сегодня. Обида защемила сердце, сквозь сомкнутые веки проступили слезы.

Но и на следующий день ей ничего не удалось сказать. Муж ушел очень рано, она даже не слышала, когда. Под утро так крепко заснула, что и первый трамвай ее не разбудил, чего с ней никогда не бывало. Проснулась Настя поздно, около десяти, и только от того, что к ней под одеяло в шумом залезли сразу две теплые со сна девочки, они смеялись и лезли целоваться. У них была новая игра, которая называлась «кто больше поцелует мамочку». Девочки шумели и дрыгались.

– Так, ну все, хватит, быстро в ванну умываться, а то икать начнете от смеха, – освобождаясь от крепких детских объятий, произнесла Настя.

Она подошла к окну, на улице было гораздо светлее, чем вчера, хотя по-прежнему пасмурно.

Промчался трамвай, из ванной доносились детские голоса, кажется, дочки затеяли новую игру.

«Вот оно, счастье, – подумала Настя. – Чего еще надо?»

Сегодня у нее назло всем обстоятельствам обязательно будет хорошее настроение, потому что у нее есть двое замечательных детей и скоро будет еще один, и это ее счастье. Новый день принес старые хлопоты.

Вечером муж пришел раньше обычного. Она только уложила детей и домывала посуду на кухне.

– Привет, – произнес отец Сергий, войдя на кухню.

– Привет, давно не виделись.

– Разве? – садясь на диван у стола и включая телевизор, спросил муж. – Кстати, спасибо за ужин, но я вчера не смог попробовать, было уже двенадцать, а я служил сегодня. Придется завтра съесть, а завтра я с утра не служу. Новости смотрела? Опять теракт, говорят.

– Нет, не смотрела.

– Поесть дашь?

– Дам, – ответила Настя, накладывая в тарелку рис.

– Один рис? Дай к рису что-нибудь, лечо или икры кабачковой. Соевый соус есть?

– Соуса нет, есть икра, сейчас открою.

– Ну давай икру, заморскую.

Отец Сергий набросился на еду, одним глазом смотря в телевизор. Эта его манера есть Настю ужасно раздражала, но она, как всегда, молчала. Какой смысл делать ему замечания, все равно не исправишь, он и так редко дома бывает, хоть посмотреть на него, и то ладно. Тут же подскочила и провокационная мысль: «Чем пялиться в телек, лучше бы со мной поговорил, а то месяцами почти ни о чем не разговариваем».

– Слушай, выключи телевизор, у нас новости есть, – произнесла Настя, присаживаясь напротив на табуретку.

Отец Сергий оторвался от телевизора и щелкнул пультом.

– Ну? Какие новости?

– У нас третий намечается, – опустив глаза и теребя пуговицу на халате, произнесла Настя.

Отец Сергий отложил ложку и даже, как показалось Насте, нахмурился.

– Ты что, не рад? – изумилась Настя, поправляя сползшие на нос очки.

– Нет, я рад, просто думаю...

– Что ты думаешь, я вижу: ты не рад.

– Я всегда рад детям, просто это как-то... – он замялся, подбирая нужные слова, – как-то неожиданно, что ли. Нет, ты сама понимаешь, после прошлого случая надо беречься и быть осторожнее.

– Что ты несешь?! Ну ты сам понимаешь, что ты плетешь?! – Настя заплакала и выскочила из кухни.

Вот так, а раньше она представляла себе, что, узнав о ребенке, муж будет кружить ее на руках, и они будут смеяться.

– Настя! Ася, подожди! Асенька, ну прости, я не так сказал.

Настя лежала на диване, уткнувшись лицом в подушку.

Сергей погладил ее по разметавшимся волосам.

– Ась, я правда очень рад, ну прости. Просто после того, как мы мальчика потеряли, я стал этого бояться. Я вообще думал, что у нас больше не будет детей.

– С чего это ты думал, что у нас детей не будет? – сердито спросила Настя, сев на диване и вытирая мокрые глаза.

– Ну прости, – он обнял ее за плечи, – тогда столько пережили, я до сих пор не отошел. Ты болела долго, ну я и думал, что если это и случится, то не скоро, не так скоро. Да и врачи говорили, что надо было обследоваться, причину выяснить. А Господь, значит, решил по-другому.

– Слушай, ну зачем ты мне все это напоминаешь? Думаешь, я меньше тебя переживала, зачем к этому надо возвращаться? Радуйся новому ребенку.

– Ладно, не бери в голову, что я тебе наговорил, пойдем чай пить, – сказал Сергей, протягивая ей руку.

Во дворе глухо залаяла собака, послышались отдаленные детские голоса, какая-то возня и шаги к калитке.

У Алены гулко забилось сердце, кровь неприятно пульсировала в висках, голова кружилась, во рту пересохло.

Калитка распахнулась. Это был он, только сильно повзрослевший, возмужавший, с небольшой бородкой и длинными до плеч волосами. Он был гораздо красивее того Андрея, которого она знала в семинарии и которого так нелепо потеряла, но это был он, ее Андрей. Дальше Алена не помнила ничего, ноги подкосились, и все померкло.