Текст книги "Бог не проходит мимо"

Автор книги: Юлия Сысоева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Алена очнулась в незнакомой комнате на диване. Над ней, склонившись, стоял он. Рядом, со стаканом воды в руке, сильно располневшая, с огромным животом, Вероника. Алена ее сразу узнала. Теперь она не испытывала к этой женщине ничего; ненависти, которая была раньше, не было и в помине. Алена попыталась ей улыбнуться. Вероника была беременна, как тогда, несколько лет назад, когда она последний раз случайно встретила их в Лавре.

Где-то в соседней комнате слышны были детские голоса. Вероника с удивлением и полным непониманием смотрела на Алену.

– Андрей, прости, простите, – прошептала Алена, – я пить хочу.

Вероника вручила стакан мужу.

– Отец Андрей, я к детям, укладывать пора, – она развернулась и, тяжело дыша, удалилась.

– Алена, я уже вызвал врача. Почему ты здесь, в таком виде, что случилось? Ты много не говори, в двух словах, – произнес отец Андрей, усаживаясь на стул рядом с диваном. – У тебя все ноги изранены, промыть надо и забинтовать.

– Не надо врача, Андрей, я бежала... бежала из плена, никто не должен знать, что я здесь, иначе меня убьют. Я тебе все-все расскажу, только отдохну немного... Я должна родить недели через две, а может, раньше. Прошу, помоги мне, спрячь меня, это страшные люди, они на все пойдут, они могут убить твою семью, если узнают, что я здесь. Ты меня спрячь где-нибудь, не подвергай себя опасности, – Алена быстро шептала, она вся горела, у нее начинался бред.

– Не надо столько говорить, отдохни, тебе надо поспать. Мы все решим, у меня ты в безопасности, и ты потом мне все расскажешь. Ладно? А сейчас просто отдохни, я никому ничего не скажу, – отец Андрей сжал ее горячую ладонь в своей руке и закрыл глаза.

Казалось, он даже не понял, о какой серьезной опасности она пытается ему сказать.

«Господи, это не сон, что это? Откуда?» – думал он.

Он смотрел на нее, словно не было всех этих лет разлуки. Ему хотелось поцеловать ее пальцы. Он переборол себя, отпустил ее руку, ему стало страшно. С ней случилось несчастье, она беременна, наверняка замужем, у нее что– то стряслось, а он, священник Андрей, вдруг допустил в сердце... Ему стало страшно думать, что произошло с его сердцем. Разве может он иметь такие чувства! Все вернулось в несколько минут, все, с чем он боролся столько лет, что подавлял в себе, что замаливал. Какое он имеет право? Его жена должна скоро родить, у него четверо детей, он священник, он стоит у престола. Нет!

Он порывисто встал, подошел к окну.

Алена уже спала.

В дверь постучались, пришла врач Антонина Семеновна, его давняя прихожанка.

Отец Андрей вышел на кухню. Вероника стояла у окна, она повернула голову и посмотрела на мужа, в глазах ее угадывалась тревога, очень сильная тревога. Черные глаза Вероники всегда хранили какую-то неразгаданную тайну. Отец Андрей никогда не знал до конца, что кроется за ее взглядом. Он знал одно, что его жена скрытный и таинственный человек. Было время, когда эта скрытность его сильно раздражала, ему казалось, что она многое скрывает от него, не делится с ним. И это мешало ему, словно отнимало власть над ней, потом с возрастом он нашел в себе силы все переосмыслить. И взгляд ее темных глаз уже не казался ему столь таинственно опасным.

– Ей в больницу надо, – как можно спокойнее произнесла Вероника, вопросительно посмотрев на мужа.

– Нельзя ей в больницу, я понял, что там какая-то темная криминальная история. Я еще не знаю, что конкретно, но пока она останется здесь.

– Помочь надо, но я не советовала бы тебе связываться с криминалом, даже если она твоя... -Вероника осеклась. – Ладно, мне надо детям сказку почитать.

Быстро, насколько могла, она вышла из кухни. Отец Андрей проводил ее взглядом – в этом она вся, и он был благодарен ей. Другая на ее месте задала бы тысячу вопросов и высказала бы тысячу претензий. Ведь пребывание Алены у них в доме для Вероники крайне неприятно и нежелательно.

Отец Андрей вспомнил, как бродил по городу тогда, когда привез жену в клинику, как хотел увидеть Алену, встретиться с ней, как, пересиливая это желание, поехал к своему другу отцу Сергию. Это был его грех, он прекрасно это осознавал. Но тогда чувства были свежи и раны не затянулись. А сейчас? Он думал, что все давно прошло, стерлось, что называется, быльем поросло, и вдруг он видит ее, и чувства вспыхивают, несмотря на возраст, время.

Он вышел во двор. Стемнело. Южная ночь разливалась приятным теплом, звенели сверчки. В дом идти не хотелось, не хотелось видеть Веронику, он боялся смотреть ей в глаза. Понял, что она обо всем догадалась. Он много лет думал, что она ничего не знает про его первую невесту, но оказалось, что знала и молчала, ни словом не давая понять, что знает. Лишь недавно все рассказала.

Дверь в дом приоткрылась, полоска света вылилась во двор.

– Отец Андрей, тебя Антонина Семеновна зовет, – тихо позвала Вероника.

Антонина Семеновна на кухне тщательно мыла руки, у окна, опираясь на подоконник, стояла Вероника, лицо ее было бледным.

– Батюшка, рожать ей пока рано, через недельку, не раньше, очень сильный стресс, испуг и истощение, больше нервное, организм молодой и крепкий. Ссадины на ногах я обработала. Дала ей феназепам на ночь, пока больше ничего не надо.

– Антонина Семеновна, я вас хотел просить никому не говорить, никому и ни при каких обстоятельствах, что у нас в доме эта женщина.

– Поняла, батюшка, благословите, я пойду, – и врач сложила руки лодочкой для благословения.

«Вот еще одно немногословное существо», – подумал отец Андрей, провожая доктора до калитки.

Глубоко верующая женщина, заведующая родильным отделением у них в станице. Он очень ценил ее за врачебный профессионализм, за немногословие и полное отсутствие обычного женского любопытства. Она несколько лет консультировала его жену, помогла появиться на свет Тане и Кате, их младшим дочерям. У Вероники всегда были тяжелые беременности и роды, и Антонина Семеновна была незаменимым и самым главным доктором в их семье.

Три дня Алена пролежала в полубреду и полузабытьи, наконец она почувствовала облегчение и даже некоторый прилив сил. За это время они с отцом Андреем так и не поговорили, а надо было срочно ему все объяснить. Алена волновалась, что она своим присутствием подвергает его, а главное, его детей, смертельной опасности. Если бандиты найдут ее, то не пощадят никого, она была в этом уверена.

На третий день вечером он заглянул к ней.

– Как ты? Получше?

– Уже лучше, спасибо, мне надо с тобой поговорить. Может, выйдем на воздух? В доме так душно.

– Если у тебя уже есть силы, то надо поговорить.

Они сидели во дворе на скамейке под навесом из виноградника. Тихо шептались листья от нежных дуновений теплого ветерка. Стемнело, особое южное тепло и тонкий, еле уловимый аромат ночной фиалки создавали неповторимую атмосферу происходящего. На столе стоял чайник с остывшим мятным чаем. Алена, глядя на него, вспомнила совсем другой чай – тогда, в семинарии, в тот снежный день, когда она приехала к Андрею, чтобы поговорить, – в последний раз.

И вот теперь они встретились при таких трагических обстоятельствах, встретились уже не как жених и невеста, а как взрослые, пережившие многое люди, которые знают, что никогда не будут вместе в том смысле слова, который обычно вкладывают в него мужчина и женщина. Кем они были друг для друга, они и не знали. Он священник, она обманутая, почти погибшая женщина, отрекшаяся от веры ради призрачной любви. Бывшая его невеста, а он бывший ее жених. Они были другими, прежние Андрей и Алена давно умерли.

Алена рассказала все начиная с того дня, когда летела из Лондона: как думала о нем, как узнала о его браке, как случайно попала в храм на его венчание, как чуть было не бросилась с моста. Потом болела, лечилась, работала. Пыталась забыть его в работе. Как встретила Руслана, потеряла голову и забыла наконец Андрея, потому что ей казалось, что она встретила настоящую, большую любовь. Она отреклась от веры, приняла ислам ради своего любимого, за это он подарил ей сказку – такую, о которой пишут только в любовных романах. Свадебное путешествие и незабываемые несколько месяцев в его особняке под Нальчиком. А дальше сказка превратилась в настоящий ад: ужас и мрак, лагерь смертников, тренировки, подготовка к теракту, беременность, плен в горах.

Алена замолчала. Она рассказала все до мельчайших подробностей. Ей хотелось плакать, но она уже не могла. Это было чудо, что она спаслась, значит, Бог есть и ОН не оставил ее, не прошел мимо.

Отец Андрей сидел молча, он был потрясен и не знал, что ей сказать. Одно он понял – он просто обязан ее спасти. Он ничего не знал о ее жизни, даже то, что она вышла замуж и отреклась от Православия. Он специально перестал общаться со своим другом отцом Сергием, чтобы ничего о ней не знать. Теперь ему казалось, что он поступил крайне малодушно, не объяснившись с ней тогда и не поставив ее в известность, что собирается жениться на Веронике. А ведь отец Сергий не раз советовал ему поговорить обо всем с Аленой.

Ему казалось, это он виноват, что сломал ее жизнь. Если бы он ее дождался, все было бы по-другому. В голову лезла избитая фраза, что в жизни нет сослагательного наклонения. Но смириться с ее трагедией он не мог, ведь недаром Господь привел ее именно сюда. Это что-то значит. Сколько раз он мечтал с ней встретиться, сколько раз он боролся с этим желанием, и вдруг она сама приходит к нему, и приходит израненная, вырвавшаяся из лап смерти.

– Прости меня, – произнес отец Андрей, – это я виноват, что твоя жизнь так сложилась.

– Ты ни в чем не виноват. Знаешь, сколько раз я представляла себе эту минуту, как жаждала услышать от тебя это «прости», и только сейчас, пройдя через настоящий ад, я поняла, насколько мелочны бывают наши желания, наши обиды и желание мести. Божья справедливость – вот высшая справедливость. Она меня, отступницу, вывела из такого места, откуда просто нельзя было выйти. За что меня, предательницу, Иуду, Господь вывел? А мы жаждем мести, купаемся в мелочных обидах. Знаешь, мне так это смешно. Мне вообще смешна моя жизнь до того момента, когда смерть начала дышать в мое лицо, когда я почувствовала на себе ее дыхание, ее костлявые руки, когда тебя словно сжимают тиски. Вот тут я поняла, в каком иллюзорном мире мы живем. Мы сами себе создаем некие картинки, что-то рисуем в своем воображении, а потом тешим себя, выдавая это за действительность, за правду, хотя никакой правды в этом нет, кроме самообмана, самовлюбленности, тщеславия и гордыни.

– Я виноват, что не поговорил с тобой, я не мог с тобой связаться, ты не оставила адрес, а потом владыка Серафим... Прости, это теперь все оправдания, я не хочу оправдываться, я поступил с тобой тогда как свинья. Знаешь, сколько я жалел об этом. Я думал тогда, что не могу ослушаться владыку Серафима, он благословил брак с Вероникой...

– Что было, то прошло, я думаю, не стоит ворошить прошлое, не тот момент. К тому же тогда я сама тебе ничего не обещала. Я была не уверена в себе, думала, что недостаточно готова к замужеству, к тому же понимала, что надо будет решиться на отъезд из Москвы, бросить работу, в общем, у меня тогда тараканы в голове сидели, я сама не знала, чего хочу.

– Знаешь, если бы не владыка Серафим, я никогда не женился бы на Веронике.

– Все, прекрати, ни слова больше об этом, – оборвала его Алена.

Повисла тишина, слышался лишь звон сверчков. Они сидели молча, в доме погасло последнее окно, наверное, Вероника уже легла спать. Алена чувствовала, как Вероника переживает из-за ее появления в их доме.

Отец Андрей сидел низко склонив голову и подперев ее ладонью. Пряди слегка вьющихся волос падали на его лоб. Он был в растерянности, в полной растерянности. Он отвык от таких сложных и неловких ситуаций. Он, настоятель храма, уважаемый священник, преподаватель семинарии, чувствовал себя мальчишкой, можно сказать, школьником, получившим двойку и объясняющимся с родителями. С одной стороны, его жена Вероника, которая все знает и понимает, с другой – бывшая невеста Алена, которая попала в беду, и он как человек и как пастырь просто обязан ей помочь. Тяжелое молчание прервала Алена.

– Они хотят забрать ребенка. Если мы хотим его спасти, они не должны знать, что он родился, даже если меня найдут, они не должны знать, что я его родила.

– Но как это сделать?

– Ты сможешь мне помочь, но вначале я хочу вернуться.

– Куда вернуться?

– К вере, к Богу.

– Ах, да, – отец Андрей улыбнулся, – я, кстати, сам хотел у тебя спросить, собираешься ли ты...

– Да, я хочу вернуться.

– Тогда сегодня утром в церкви совершим чин присоединения, слышала о таком?

– Договорились, – и Алена широко улыбнулась, но улыбка быстро пропала, а лицо приобрело озабоченный и даже страдальческий вид. – Веронике когда рожать?

– Недели через две, а что?

– Понимаешь, я хотела тебе предложить... это единственный выход, я это поняла, как только ее увидела, я поняла, что это Господь нам так устроил...

– Ну что, Ален?

– Отец Андрей, я умоляю тебя, – Алена не могла подобрать слова, ком подкатывал к горлу и грозил задушить рыданиями, – возьми моего сына себе, скажете, что это Вероника родила, тогда его никогда не найдут. Султан будет его искать, он на все готов, он связи, знаешь, какие имеет, -почти в отчаянии прошептала Алена, словно боясь, что ее услышат.

Отец Андрей встал и быстро прошел по двору.

– Ты хорошо все обдумала?

– Да, да, я готова, это единственный шанс его спасти. Султан будет искать ребенка, которого родила я, а не другая женщина.

Отец Андрей молчал, его красивое лицо выражало глубокую озабоченность и скорбь.

– Я понимаю тебя, но фактически ты отказываешься от своего сына. У тебя мальчик?

– Да, мальчик. У меня нет выбора – либо я от него отказываюсь, либо я его теряю, то есть его заберут бандиты. Что лучше: видеть своего сына мертвым или живым?

– На это нечего сказать. Я не могу тебе отказать хотя бы потому, что у меня нет других вариантов спасения тебя и твоего ребенка. Мне на это тоже очень трудно решиться, но времени для размышления нет. Я просто обязан что-то сделать.

– А как Вероника? – Алена кусала губы и умоляюще смотрела на отца Андрея.

– Веронику мне придется взять на себя, думаю, что она поймет, она никогда не подводила меня, и я в ней уверен.

На рассвете отец Андрей и Алена заперлись в церкви. Внутри царил полумрак, окна были закрыты ставнями, и только через окно в алтаре в храм пробивался утренний неясный свет.

Купол, озарявшийся нежным розовым светом начинавшегося дня, казался невесомым.

Горели лампады и свечи, храм был наполнен покоем и тишиной. Кадильный дым тонкой струйкой поднимался к самому куполу, словно уходил в небеса.

«Да исправится молитва моя, яко кадило пред тобою», – произнесла Алена про себя, глядя вверх, туда, где бледно-розовые лучи солнца смешивались с белесым дымом ладана.

В самый разгар таинства в церкви стало темно, как в склепе, солнечный свет погас, будто его внезапно выключили. Где-то над крышей загудело и загрохотало, словно с шумом разверзлись небеса. Удар грома сотряс церковь, и крупные капли дождя громко забарабанили по кровельному железу. Ветер завыл где-то в трубах. С силой хлопнула форточка в алтаре. Алена испуганно вздрогнула. Тогда, когда она отреклась от Него, тоже внезапно налетела буря. Она вспомнила, как стояла вся промокшая на мосту, как держала крест в побелевших пальцах, как злой дождь хлестал ее по лицу и как сверкнул крест, прежде чем исчезнуть в мутной речной воде.

Ей стало по-настоящему страшно, она уже не понимала, где находится сейчас – на небе или на земле. Может, это ее последнее мгновение в этой жизни, она еще не знала, примет ли Он ее обратно. Но она верила, что примет, что не посрамит ее надежд, несмотря на то, что тогда она так легко отреклась от Его любви.

За стенами церкви разыгралась настоящая буря, храм гудел и стонал. Отец Андрей повысил голос, пытаясь буквально перекричать нараставший гул ненастья.

Буря стихла так же внезапно, как и началась. Отец Андрей и Алена вышли из церкви и остановились в изумлении, глядя на небо. От края неба до края раскинулась сказочной красоты, непередаваемо яркая радуга.

– Ну это тебе знак от Господа, знак примирения, ты вернулась, Он принял тебя. Помнишь, Ной, выйдя из ковчега, увидел радугу. Впрочем, что я тебе говорю, ты сама все поняла. Радуйся, – отец Андрей не отрывал взора от неба.

Алена молчала, она стояла, запрокинув голову, и улыбалась.

После разговора с мужем Вероника закрылась в своей комнате.

Она молилась. Она давно не взывала так к Господу. Стоя на коленях, заломив перед собой руки, она молила и стенала. «Господи, да будет воля Твоя», – душа ее разрывалась от страдания. «Да будет воля Твоя», – шептали ее пересохшие губы. Она вглядывалась в лики Спасителя и Богородицы, освещенные тусклым светом лампадки, сжимала пальцы до боли. «Господи, не как я хочу, но как Ты, Господи, пусть минует это меня, Господи, помоги мне, пусть будет воля Твоя, но не моя», – в исступлении шептала она.

Она давно так не молилась, ей давно не было так тяжело.

Этот разговор с Андреем. Она и предположить не могла, что он предложит ей пойти на такое. Душа ее негодовала: как он может подвергать такой опасности всю свою семью, пять своих детей? Ведь это безумие – рожать дома и брать на себя такую ложь, сказав, что она родила двойню.

А если бандиты, с которыми связана Алена, нагрянут, – им ничего не стоит вычислить ее, и рано или поздно они это сделают, – и вырежут всю их семью. Да и при благоприятном исходе сможет ли она полюбить ребенка Алены? Она надеялась на чудо, на то, что ситуация вот-вот как-то иначе разрешится.

«Господи, да разве ж это по Твоей воле? Такая ложь, такой риск. За что, Господи, Ты привел эту женщину к нам в дом, зачем даешь мне ее ребенка?! Зачем? Я не хочу этого. Да будет воля Твоя, да будет воля Твоя. Я не хочу ее видеть, я хочу, чтобы она ушла, исчезла из нашей жизни, я устала от любви своего мужа к ней, теперь она принесла нам своего ребенка, который должен стать нашим. Господи, отведи эту беду от нас, отведи, прошу Тебя, умоляю Тебя!» – причитала убитая горем Вероника.

Обессиленная, она заснула прямо на полу. Отец Андрей поднял ее и переложил на кровать, заботливо укутав одеялом.

Им всем было тяжело. И ему не меньше, чем Веронике. Он часто уходил в храм, запирался один в алтаре, и одному Богу было известно, о чем он Его молил.

Три дня Вероника молчала, почти не выходила из своей комнаты, ссылаясь на плохое самочувствие.

Антонина Семеновна постоянно находилась в доме отца Андрея, готовясь принять роды у обеих женщин. Отцу Андрею пришлось объяснить ей причины принятого решения. Антонина Семеновна переживала, что риск домашних родов велик, особенно для Вероники с ее постоянными проблемами. Да и состояние здоровья Алены ей не нравилось. Как опытный акушер она понимала, что роды будут тяжелыми. Через три дня ее худшие опасения стали сбываться.

На четвертый день Алена почувствовала ноющие боли в пояснице, стали отходить воды. Антонина Семеновна, осмотрев ее, велела готовиться. Алена волновалась, не находила себе места. Недавно пережитый страх ушел на второй план, теперь Алена думала только о малыше и о том, что ему скоро предстоит появиться на свет. Антонине Семеновне с трудом удалось уговорить Алену лечь в постель.

– Леночка, придется стимулировать, боюсь, будет длительный безводный период, схваток у тебя так и нет. Я поставлю капельницу, ты полежишь, потом начнем потихоньку рожать.

Алена лежала в комнате одна, смотрела на белый потолок, мысли путались. Она вспоминала стихи Пушкина вперемешку с Пастернаком, на ум приходили отрывки из песни далекой молодости: «В комнате с белым потолком, с правом на надежду».

«Так странно, – думала Алена, – с правом на надежду. Сколько месяцев я не имела этого права, и все комнаты были с белыми потолками».

Она усмехнулась.

Томительно тянулись минуты и часы, Алена с нетерпением ждала родов, она торопилась, а все так затягивалось. Она не знала, как это происходит. Раньше ничем подобным не интересовалась, а забеременев, она не имела возможности, как все нормальные женщины, узнать, что это такое. У нее вообще все эти месяцы не было ничего, похожего на нормальность, она была между жизнью и смертью.

Заходила озабоченная и удрученная Антонина Семеновна. Смотрела, слушала деревянной трубочкой сердцебиение плода, говорила общие слова и уходила. Пару раз заглянул отец Андрей.

– Ну как ты?

– Лежу, жду, капельницу вот поставили, – и Алена, словно оправдываясь, кивнула на свою руку.

– Отец Андрей, мне надо с вами поговорить, – произнесла Антонина Семеновна, войдя на кухню, где обедали притихшие дети.

– Давайте выйдем во двор.

– Отец Андрей, я боюсь брать на себя ответственность за роды. Я стимулирую, но схваток почти нет, раскрытие маленькое, будет большой безводный период. У нее шейка не раскрывается, мы в таких случаях еще некоторое время наблюдаем, а потом, как правило, все заканчивается кесаревым. Ей, скорее всего, придется делать кесарево. Сама она не родит, учитывая обстоятельства ее беременности. Возможно, пережитый стресс на нее так повлиял. Мы, акушеры, не знаем причин, почему некоторые женщины не могут рожать. Вроде все нормально, а родовой деятельности нет. Ее организм не отвечает на введенные препараты. Безводный период опасен для ребенка. Отец Андрей, поймите, сделать кесарево в домашних условиях я не могу.

– Подождите, подождите, Антонина Семеновна, давайте успокоимся и все взвесим. Если мы поедем сейчас к вам в больницу, об этом могут узнать бандиты и нагрянуть прямо туда. Эти люди не остановятся ни перед чем, тем более что их уже обвели вокруг пальца.

– Отец Андрей, я все понимаю, но вы батюшка, а не доктор, и я вижу другую опасность: если мы не поедем делать кесарево, мы потеряем ребенка, в худшем случае мы потеряем их обоих. А бандиты, может, уже и забыли про нее.

– Нет, они не забыли. Если бы забыли... – задумчиво произнес отец Андрей.

Он молился, он не знал, как ему лучше поступить, аргументы врача были убедительны, но опасность, на которую им придется идти, была не менее страшной.

– Сколько у нас времени?

– Максимум пять часов, потом все, затягивать больше нельзя.

– Антонина Семеновна, голубушка, давайте сделаем так: я пойду в храм, открою царские врата, есть такой обычай, и буду молиться, и из храма не выйду, а вы делайте все возможное, что от вас зависит. Если ничего за это время не изменится, будем решать вопрос с больницей. Вы, как заведующая отделением, сможете максимально обеспечить тайну. К тому же будет глубокая ночь, – отец Андрей не скрывал волнения, руки его заметно тряслись, лоб покрылся испариной.

– Я постараюсь, но мне эта вся ваша затея не нравится от начала и до конца. И матушку вы хотите заставить рожать дома, и это с ее-то здоровьем и постоянными проблемами. А если она мне эклампсию даст, как я ее откачивать буду? Эх, – доктор махнула рукой и направилась в дом.

Алена лежала. Схватки по-прежнему были слабыми. Рука, где стояла капельница, затекла, хотелось пошевелить онемевшими пальцами.

Доктор вошла к Алене.

– Скоро начнется? Я больше не могу ждать, – спросила Алена.

– Ляг на бок, я сделаю точечный массаж, ты ничего не бойся, возьми себя в руки. Роды будут непростыми, возможно, поедем в роддом, если понадобится кесарево.

– Кесарево?! – воскликнула Алена. – Я не хочу кесарево, мне нельзя в больницу.

– Значит так, когда женщина рожает, она должна забыть слово «не хочу» и выучить слово «надо», – строго ответила врач.

Через час начались настоящие схватки. Алена металась от боли, казалось, что внутри у нее все разрывается. Алена боялась кричать, нельзя было издавать лишних звуков, хотя ставни дома были наглухо закрыты. Алена кусала зубами одеяло и рычала в подушку, как зверь.

Вероника уложила перепуганных детей и впервые за все время вошла в комнату к Алене. Алена лежала на боку, всклокоченные волосы разметались по подушке, несколько прядей прилипли к взмокшему лбу. Она посмотрела безумными, помутившимися глазами на Веронику, застонала и часто задышала от навалившейся схватки. Рядом на столике Антонина Семеновна раскладывала инструменты.

– Матушка, воду поставили кипятить? – спросила доктор у Вероники, она была сосредоточенна и чрезмерно строга. Черные брови сдвинуты, на переносице образовалась глубокая складка.

– Сколько мне еще? – тяжело дыша, прохрипела Алена. – Я больше не могу терпеть этот кошмар, почему мне так больно!

– Потерпи, Леночка, немного осталось, все женщины проходят через это, я сейчас сделаю обезболивающее и укол для лучшего раскрытия, у тебя не очень хорошо раскрывается. Обезболимся, схваточки будут не такими болезненными, немного передохнешь, – утешала доктор.

Вероника присела на край стула у изголовья Алены, та посмотрела на нее мучительным, страдающим взглядом.

– Прости меня, – прошептала Алена пересохшими, искусанными до крови губами.

– И ты меня прости, не будем о старом, я хотела сказать, что приму любое решение батюшки.

– Спасибо, – прошептала Алена и скорчилась от очередной схватки. Когда схватка отпустила, она повернулась к Веронике, пытаясь изобразить подобие улыбки, и спросила: – Это всегда такой кошмар, рожать?

– Бывает круче, – улыбнувшись, ответила Вероника и собралась уходить.

Что было дальше, Алена смутно помнила. Нечеловеческая боль пронизывала тело. В какой-то момент ей показалось, что она теряет сознание, и именно в это время врач потребовала от нее еще и физических усилий, к которым Алена была вовсе не готова. Она устала, казалось, что сил больше не осталось. Хотелось сказать: «Отстаньте, оставьте меня в покое», но и на это совершенно не было сил. Как ни странно, но в своем возрасте она не знала, что при родах надо еще и трудиться, превозмогая ужасную боль. В какой-то момент Алене показалось, что вот так, наверное, умирают, и это страшно. Сквозь душный туман она слышала команды доктора, с трудом понимая, что это относится к ней.

– Давай, сильнее, сильнее, еще чуть-чуть. Отдыхай.

Слово «отдыхай» казалось ей спасительным островом, шлюпкой в бушующем океане, за борта которой она цеплялась и могла перевести дыхание, сделать глоток воздуха, чтобы вновь сжаться и превратиться в сплетение галлюцинаций и судорог.

– Все, дыши, – услышала Алена и провалилась в пустоту, откинув назад голову и закрыв от бессилия глаза.

Она ничего не понимала, пока не услышала слабый хриплый писк.

– Смотри, смотри сюда, кого родила, открой глаза, мамаша! – эти голоса вытащили ее из забытья, она вернулась в реальность, удивленно открыв глаза.

Смеющаяся Антонина Семеновна держала страшнейшее существо сине-фиолетового цвета с висящей, вытянутой, как огурец, головой. Существо пыталось дрыгать ножками и ручками, растопырив на них пальчики, и издавало похожие на скрип звуки.

Пронзительная, ни с чем не сравнимая радость охватила Алену вместе с испугом, недоумением и блаженством освобождения от страданий.

– Это что? Почему он такой страшный и синий?

– Тяжело рождался, не одной тебе было плохо. Слава Богу, все на месте. Да не бойся – они почти все такие синенькие рождаются. На, держи, – и доктор водрузила его Алене на живот, прикрыв для тепла пеленкой.

Мальчик перестал скрипеть и удивленно сопел, слегка перебирая ручками. Алена заплакала. Рядом стояла сияющая от счастья Вероника, казалось, она тоже прослезилась.

– Я думала, они розовые рождаются, – и Алена завыла в голос то ли от счастья, то ли от пережитого, но скорее всего и от того, и от другого вместе.

Она держалась все это время, все ужасы: побег из плена и роды, показавшиеся ей сплошным кошмаром, – все было позади. Сейчас она держит на руках своего ребенка, такого маленького, теплого, беспомощного, да еще и синего.

– Так, все, будем рыдать, а я забираю ребенка, его надо осмотреть, обработать, запеленать, да и тебя зашивать надо. Матушка, пойди, скажи отцу Андрею, что мы родили мальчика его молитвами.

Вся остальная возня доктора показалась Алене пустячным сном, она наслаждалась нахлынувшей эйфорией.

Наконец все процедуры были закончены, ей вручили чистенького, порозовевшего, туго запеленатого младенца, который пытался смотреть по сторонам и пускал из ротика смешной пузырь, надувая губки.

Алена зажмурилась от восторга и трепета и прижалась губами к темным пушистым волосикам.

– Что, пахнет?

Алена вздрогнула, подняла глаза, над ней стояла улыбающаяся Вероника. Алена первый раз увидела ее улыбку.

– Они все пахнут, это ни с чем не сравнимый запах – запах младенца. А когда он сосать молоко начнет, будет еще сильнее пахнуть, особенно за ушками, там такая нежная кожица, вот понюхай за ушком.

– Вы что, ребенка нюхаете? – послышался радостный голос вошедшего отца Андрея. – Никочка всех детей обнюхивает. Когда мы первого из роддома принесли, она мне его дает и говорит: на, понюхай. Я так и обомлел, думал, она скажет: вот смотри, какой носик, какой ротик, а она... А и правда, они так замечательно пахнут.

Общей радости не было предела. На дворе забрезжил рассвет, запели первые петухи. Дети крепко спали, и лишь четверо взрослых любовались вновь родившимся человеком. Они еще долго смеялись и вспоминали.

Наконец Алену с ребенком оставили спать, сквозь щели в ставнях сочился ранний утренний свет. На Алену навалился сладкий томящий сон. Она зевнула, еще раз посмотрела на маленькое кукольное личико и крепко и безмятежно заснула.

Султан метался по маленькой комнате с низким потолком. Он был в ярости. Его, как зверя, обложили со всех сторон, его гнали все эти ФСБ, спецслужбы, они шли буквально по пятам. Все явки, все схроны, тайные лагеря, три особняка – все было под их контролем. Его загнали далеко в горы, в маленький бедный аул, в дом старого глухого чабана. Он вынужден прятаться здесь, в этой комнате-норе, похожей на чулан, спать на вонючем топчане, покрытом овчинными шкурами, но и здесь ему долго не продержаться. Пока они не знают, где он, они потеряли его след, но фээсбэшные ищейки скоро его вновь возьмут, и тогда конец.

Он сидел здесь, в этом глухом ауле, и ждал какого-то проводника, который должен был перевести его тайными тропами через границу в Грузию, а оттуда его обещали переправить в Тегеран с чужими документами. Все было бы ничего, но его сдали, сдали те, на кого он работал, поэтому шансов на спасение практически не было. Конечно, работал он только на Всевышнего. Он был призван устанавливать высшую справедливость. Создавать справедливое и чистое общество, исповедующее чистую религию – не ту, которую испортили сами мусульмане, пытающиеся пришить веру к государству, – покорность Аллаху, без государства, только кровнородственные отношения, мощнейшие, сильнейшие кланы.