Текст книги "Бес Славы (СИ)"
Автор книги: Юлия Еленина
Соавторы: Юлия Еленина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
Глава 14
Стася
Я хочу проглотить отвар. Очень хочу. Но...
Пряная жидкость, попав в рот, сразу же вызывает тошноту. Словно мой организм, точнее новая жизнь во мне, понимает – это начало конца. Понимает, что я собираюсь сделать... Понимает и сопротивляется. Как может.
Я люблю детей. Я хочу детей. Меня они умиляют: крохотные ручки, ножки, глазки, губки... Очаровательные создания, за чью жизнь ты в ответе. Всю свою жизнь. Которая безвозвратно поменяется. Не будет "я", будет "мы"... Я планировала не затягивать с первенцем после свадьбы с Митей. Хотела уже через год гулять по деревне с коляской...
И вот – так теперь и должно быть. Но это дитя, оно чужое...
Меня не пугает ребенок во мне. Меня пугает то, от кого он и как зачат... И что я буду его за это ненавидеть. Ненавидеть своего ребенка – это так ужасно! Хотя прекрасно понимаю – ребеночек не виноват. Виноваты родители. И я больше всего.
Я стою у стола, продолжая держать жидкость во рту, и плачу. Потому что жалею. И уже не себя.
Выплевываю отвар обратно в стакан, швыряю его на пол – стекло разбивается, жидкость разливается, впитываясь в цветной палас. И я со стоном опускаюсь рядом, уставившись мутным взглядом на осколки.
Они – как мои мечты. Разбитые.
Но я не могу его убить! Не могу.
– Молодец, – слышу я бабушкин голос сзади. – Я знала, что ты у меня разумная девочка.
– Бабушка... – вою я, обхватив себя руками. – Что же делать дальше? Как быть-то...
Она подходит ко мне, садится рядом и обнимает, положив мою голову себе на плечо.
– Все будет хорошо, – ласково произносит бабушка. Гладит меня по спине. – Я тебе еще успокоительный отвар приготовила. Выпей и поспи.
Не знаю, что меня так успокаивает: бабушкин отвар или просто какое-то умиротворение. Но я высыпаюсь. Без сновидений, без своих обычных кошмаров.
И даже не хочу просыпаться, когда меня кто-то трясет за плечо. Открываю глаза. Натаха…
Подруга опускается рядом со мной на диван, сбросив обувь, и спрашивает:
– Стаська, ты чего опять? Вроде же все решили…
А что мы решили? Что я обману Митю в одном, но в этом не смогу. Не сохранила девственность, которую так берегла именно для него, а теперь еще и ношу ребенка, которого не планировала. Который, кажется, мне и не нужен…
– Наташ, – поворачиваюсь к подруге, понижая голос, – я не могу за Митю выйти.
– Ну вот! Опять!
– Я беременна…
Слова бьют по мне. Я никогда не думала, что они будут звучать как что-то постыдное. Это же счастье? Да, но не то, которого хотелось.
Подруга не смотрит на меня и сразу предлагает:
– Сделай аборт.
– Страшно.
– Не обязательно делать хирургический. На маленьком сроке можно и вакуум, и таблетки. Да у Агафьи Ильиничны небось рецептики есть, – заявляет Наташка. А я в удивлении смотрю на нее – откуда она столько способов знает? – Но это после свадьбы. А то без брачной ночи придется.
Я сглатываю слезы, которые душат. Невыносимо все это. И все это со мной? Глубоко вздыхаю и отвечаю шепотом:
– Не смогу... убить... понимаешь?
Натаха лежит, подергивая носочками правой ступни, а потом поворачивается на бок, подперев ладонью щеку, и говорит серьезно:
– Значит, так… Свадьба скоро, как и первая брачная ночь. Потом сразу говоришь Митьке, что беременна. От него! Вот и все. А со сроками придумаешь. Не ты первая, не ты последняя.
А меня просто тошнит от всего: от этого обмана, от беременности, от такого сравнения. Я не хочу быть такой…
Но Наташа права. Как всегда. Она сейчас мыслит трезвее, лучше… Как еще это назвать? Прагматичнее… Вот! И да, я люблю Митю. У нас еще будут общие детки. Только почему-то опять накатывает тошнота, как только я думаю о первой брачной ночи.
Я думаю над этим день. Свадьба все ближе и ближе, а я так и не знаю, что мне делать. Отменить? И что сказать – почему? Выйти за Митю и всю жизнь ему врать? Начать семейную жизнь со лжи...
Бабушка молчит. Вообще ничего не спрашивает и не говорит. Косится на меня, словно чего-то ждет.
Больше всего на свете мне сейчас не хочется быть на своем месте. Мне вообще ничего не хочется. Я практически постоянно сплю, чувствую такую тяжелую усталость.
Даже винить и проклинать кого-то нет сил. Просто плыву по течению, и мне уже не важно, куда оно меня занесет.
И даже не замечаю, как наступает счастливый для всех новобрачных день.
Он врывается ко мне с шумом и весельем – с утра пораньше прибегают девчонки. Все нарядные, красивые, с улыбками на лицах. Только Наташка хмурится. Девочки украшают улицу и дом, собирают меня: красят, причесывают, одевают. Поют песни, наши, традиционные... А я покорно молчу. Делаю все рефлекторно. Без желания. А бабушкин взгляд, которым она наблюдает за всем происходящим, прожигает изнутри. Осуждает. Не поддерживает. Но молча.
Вскоре начинается выкуп невесты. Я не слушаю, что там происходит на улице. И смех, который все же до меня долетает, не создает должного настроения.
Сегодня я не замуж выхожу. Сегодня я хороню свои принципы и мечты. С легкой и едва уловимой надеждой, что потом будет легче и лучше.
Меня выкупают. Вслед за подружайками в дом заходит Митя. В красивом костюме с довольным выражением лица. А я смотрю на него, такого родного и такого... чужого. Да и в животе все переворачивается и подташнивает. Долго смотреть в глаза ему не могу. Стыдно.
– Ты очень красивая, – произносит мой почти муж. Смотрит так заворожено, жадно, даже причмокивая. Я стараюсь, очень стараюсь выдавить из себя улыбку. Все-таки улыбаюсь, чувствуя при этом, как одинокая слеза скатывается по щеке и падает в декольте платья.
Он берет меня на руки и выносит на улицу под дружные аплодисменты. Громкие, от них закладывает уши. Даже неприятно. Жених доносит меня до калитки… Я выглядываю – надо же, ему удалось арендовать мерседес! Да, пускай явно старенький, но белый. Весь в разноцветных шариках и ленточках. И две куклы на капоте.
Я оборачиваюсь и вижу бабушку на крыльце дома. Она качает головой и заходит в дом, закрыв за собой дверь. Не поедет, значит...
Мы загружаемся в машины. В нашей за рулем сам Митька, на соседнем сидении его дружка Славка. А я и Наташка сзади.
Вижу, как на улице появляется Любовь Николаевна, Митина мама, с иконой в руках. Каменное выражение лица, поджатые губы. Наши взгляды пересекаются через стекло, и мне кажется, что она догадывается или даже знает. Все знает. Я отворачиваюсь и начинаю грызть ноготь большого пальца. Вроде как просто волнуюсь.
Любовь Николаевна обходит машины, потом посыпает землю вокруг зерном. Чтит традиции. Это должны делать родители невесты, но у меня их нет. И моя будущая свекровь наверняка договорилась с бабушкой, что сделает все сама. Она любит все контролировать. После всех традиционных действий мы наконец-то трогаемся с места.
Всю дорогу до ЗАГСа я смотрю в окно. Лето, зелень, жара. А у меня такой холод на душе. Лед... Глубоко и навсегда теперь уж проникли в меня льдинки тех глаз.
Вскоре мы тормозим. У нужного нам здания много машин, много народа. Не одну нашу свадьбу сегодня регистрируют. И все вокруг такие радостные и счастливые, громко кричат, открывают шампанское.
Мужчины покидают автомобиль, а я смотрю на два переплетенных кольца над входом в ЗАГС. И понимаю, что это символизирует: переплетение жизней, судеб, душ и тел... Мое тело уже принадлежало другому, и я не уверена, что душа переплетется теперь так, как надо.
Чувствую вдруг прикосновение к коленке. Наташка. Я поворачиваюсь к ней.
– Пойдем, – говорит она.
Киваю и послушно выхожу. Подруга берет меня под руку, крепко держит, словно боится, что я сбегу, и ведет к крыльцу.
Буквально перед нами двери ЗАГСа широко распахиваются, и на улицу выходят люди во главе с уже ставшей мужем и женой парой. Столько позитива в них, столько любви – это все обволакивает теплой волной, и я невольно улыбаюсь, радуясь за их счастье.
Я тоже его достойна! Счастья... О нем я мечтала. О нем в кругу большой семьи. По сути, и у меня уже есть семья. То, что внутри – оно мое, уже неоспоримо. Но не Митино, господи! А если он узнает, когда-нибудь? Что тогда?
Тогда... Нет, теперь, я просто обязана сделать Митьку самым счастливым мужчиной на свете! Буду все для него делать, стану самой лучшей и послушной женой. Может, мне это зачтется за мой обман?
Наша пара следующая в очереди на роспись. Стоим и ждем у дверей. Митька поправляет галстук и оглядывается.
– А где Агафья Ильинична? – интересуется он, нахмурившись.
– Она дома осталась. Плохо себя чувствует, – отвечаю я. Вот – еще одна ложь.
– Жаль, – пожимает он плечами равнодушно.
Наташка хватает меня за руку и шепчет на ухо:
– Она что, все знает?
– Не обо всем, – отвечаю я тоже тихо.
Здесь нас приглашают в зал. Заходим под стандартную музыку. Марш Мендельсона. Свидетели останавливаются чуть позади нас, остальные гости за ними. А мы с Митькой стоим перед улыбающейся регистраторшей. Ее улыбка кажется мне такой фальшивой, ненастоящей. Как эта свадьба.
– Уважаемые невеста и жених! – начинает она. – Сегодня – самое прекрасное и незабываемое событие в вашей жизни. Создание семьи – это начало доброго союза двух любящих сердец...
Она сказала – любящих? А настолько ли? Взаправду?
Зачем? Зачем все эти слова? Они звучат сейчас так больно, лезвием по сердцу.
– С этого дня вы пойдёте по жизни рука об руку, вместе переживая и радость счастливых дней, и огорчения, – продолжает регистратор. – Создавая семью, вы добровольно приняли на себя великий долг друг перед другом и перед будущим ваших детей...
Наших детей! Господи!
Неужели я все-таки это сделаю? Как? Если я сейчас даже глаза не могу оторвать от плитки на полу?
– Перед началом регистрации прошу вас ещё раз подтвердить, является ли ваше решение стать супругами, создать семью искренним, взаимным и свободным, – она поочередно смотрит на нас, а потом обращается к Мите: – Прошу ответить Вас, жених.
Митя улыбается, берет меня за руку и отвечает:
– Да.
– Прошу ответить Вас, невеста.
У меня в эту секунду начинается паника. Я начинаю трястись. Бросает то в жар, то в холод. Боюсь смотреть по сторонам... Митя гладит меня по руке. А я дергаюсь, чувствуя себя такой лживой, такой грязной. Может, я сто раз пожалею о своем решении. Может, на меня станет коситься вся деревня, осуждать…
Но я понимаю – неправильно это все. Нечестно.
Не могу я так!
Я выдергиваю ладонь из Митькиной руки. Не поднимая глаз, говорю:
– Прости, Митя, прости...
И выбегаю из зала.
Глава 15
Матвей
Сашка сидит напротив меня и явно мается похмельем. Волосы взъерошены, запах перегара в комнате такой, что и открытое окно не помогает, лицо помятое, веки припухшие.
Он уже минут пять пытается сфокусировать на мне взгляд. Говорить, по всей видимости, тоже не может. Знакомое ощущение, как будто во рту песок.
Я поднимаюсь с кресла и подхожу к мини-холодильнику, который здесь стоит в каждой комнате. Нахожу бутылку минералки и протягиваю Шурику, предварительно открыв.
Друг жадно глотает холодную воду, а потом довольно выдыхает и наконец-то спрашивает хриплым голосом:
– Матвей, что тебе понадобилось в такую рань?
Я снова опускаюсь в кресло и отвечаю:
– Два часа дня уже.
– И что? С каких пор ты стал жаворонком?
Самому интересно, с каких пор. Теперь каждое утро начинается с будильника в восемь утра. А вставать с бодуна в такое время, тем более когда уснул только пару часов назад, то еще удовольствие. Поэтому как-то незаметно мой режим изменился.
Алкоголя стало меньше, сна стало больше, и я понял, что стал себя чувствовать гораздо лучше. Почти так же, как и раньше.
– Саша, – тихо зову друга, беззвучно барабаня пальцами по кожаному подлокотнику, – что тебе предложил Ильдар?
Шурик на минуту хмурится задумчиво. Неужели столько предложений было?
– Да ничего особенного… Ты же знаешь, что у моего бати сеть ночных клубов по городу?
Я киваю в ответ, уже понимая, куда он клонит. А Ильдар об этом умолчал. Понимает, придурок, что ставит под удар не только себя и Сашу, но и Сергея Валерьевича. Пока отец Шурика пытается развить бизнес в Европе, здесь, конечно, есть доверенные лица, которые ведут дела, но сыночку большого босса никто слова не скажет. Идеально придумано. И почему-то кажется, что мозгов у Ильдара не хватило бы, чтобы самому все просчитать.
– Знаю, – отвечаю, причем довольно резко.
И моя догадка подтверждается:
– А представь, какая прибыль упадет в наш карман. Главное – подсадить, а потом увеличить цену.
А вот теперь слышу Ильдара в этих словах.
– Саш, ты же понимаешь, что это криминал. Ввяжешься – назад дороги не будет. И, кстати, что думает по этому поводу Сергей Валерьевич.
Шурик удивленно на меня смотрит и спрашивает:
– А зачем ему об этом говорить?
– Хорошо, а если менты накроют?
– Пфф, – фыркает Сашка. – И что? Все покупаются, и менты не исключение.
Дебил, блядь… Ильдар ему основательно мозги промыл. И как достучаться?
Мои размышления прерывает звонок. Я смотрю на экран. Отец. Н-да, я с ним в последнее время общаюсь больше, чем за всю жизнь.
– Да? – отвечаю на звонок.
– Матвей, ты опять за старое?
– В смысле?
– Тебя люди на объекте ждут. Я приехал. Уже минут пятнадцать тут стоим, вывеску вешаем.
– Сейчас буду.
Сбрасываю звонок и смотрю на Шурика. Он пытается натянуть штаны, потом начинает искать футболку. Какое-то жалкое зрелище, если честно.
– Саш, еще раз подумай.
– Угу, – мычит он.
Я выхожу и вскоре подъезжаю к первому своему фитнес-центру. Даже самому не верится в то, чем я занимаюсь. Как раз рабочие заканчивают установку вывески, и отец так скрупулезно за всем следит, как будто это вопрос жизни и смерти. Я останавливаюсь за его спиной и смотрю на витиеватые буквы, выводящие имя Лилия. Не просто слово, а именно имя.
Отец как будто чувствует мое присутствие и резко оборачивается. Присматривается ко мне, а потом улыбается:
– Трезвый.
– Очень смешно.
– Пойдем кофе пить.
Раньше меня от семейных посиделок тянуло нажраться и уснуть. Но теперь я киваю в сторону кафе, в котором обедал последние несколько дней, и говорю:
– Идем.
Мы устраиваемся за столиком, делаем заказ. Пиздец как необычно.
Отец не отводит взгляда от вывески, которая отлично видна с нашего места через окно, и вот в этот момент мне хочется спросить:
– Ты вообще когда-нибудь любил маму?
– Любил, – отвечает отец и со вздохом добавляет: – Я до сих пор ее люблю.
Я усмехаюсь, качая головой. А потом с небольшой долей возмущения спрашиваю:
– Тогда почему ты нас бросил?
Отец удивленно вздергивает бровь:
– Я не бросал вас, – от его ответа хмурюсь я. – Она тебе что, ничего не рассказывала?
– Нет.
– А почему же ты столько лет волком на меня смотрел?
– Из-за мамы. Я видел, как она плакала по ночам, переживала после каждого твоего визита... Я думал, что ты обидел ее.
– Я действительно обидел. Но не бросал. Она... сама ушла.
О-па! Сама? Про это я не знал. Всегда думал – отец нас бросил из-за какой-то сисястой бляди.
– Может, ты мне расскажешь? – прошу я.
Отец делает глубокий вздох и начинает:
– Когда мы с твоей мамой встретились, оба были молодыми. И у обоих это были первые сильные и серьезные чувства. Мы не могли наглядеться друг на друга, страсть и чувственность накрывали с головой. Настолько сильно, что в какой-то момент я понял – нам нас двоих мало. Надо чтоб появился еще тот, в котором мы будем оба – ребенок. Я стал уговаривать твою маму, она же просила немного подождать, но все-таки сдалась. Родился ты. Лиля не отходила от тебя ни на шаг, как любому ребенку тебе требовалось много внимания... особенно матери. И она забирала это внимание у меня. Мне стало не хватать жены, и дело не только в интиме, сынок, дело во всем в целом. Лиля перестала следить за собой, перестала интересоваться моими делами. В ее жизни появился новый смысл. Новый мужчина, которого она сама родила...
Такое откровение отца удивляет.
Да и не только удивляет, еще и возмущает!
– Ты ревновал, что ли?
– Говорю же – молод был. И глуп, многого не понимал. Возможно, твоя мама была права и с твоим рождением надо было немного погодить... У меня появилась другая женщина. Нет, я не собирался бросать твою маму. Просто брал у той, другой, то, что не давала Лиля. Однако я упустил момент, что другой женщине тоже кое-чего не хватало... Она пришла к твоей матери и все рассказала про нас. Надеялась, что я уйду из семьи. Лиля всегда мне говорила: я прощу все, кроме измены. Обещание свое сдержала – не простила. Собрала вещи и ушла в квартиру, оставленную ей бабушкой. И через несколько дней подала на развод.
Вот это история! Черт, а я ведь не знал. Не то чтобы я понимаю и сочувствую отцу, но теперь смотрю на всю ситуацию немного по-другому.
– А ты знаешь, что после тебя у нее никого не было? – спрашиваю я, смотря отцу прямо в глаза.
– Знаю, – кивает отец. – Ты думаешь, я не пытался ее вернуть? Еще как пытался! Но Лиля ни в какую. Даже старательно избегала меня. Не пускала в квартиру, когда я приезжал за тобой. Даже от алиментов хотела отказаться, чтобы не видеть меня. Пришлось передавать деньги курьером.
Я невольно лезу в карман за сигаретами. Но так и оставляю руку в кармане, сжимая пачку. А отец наклоняется ко мне и произносит:
– Мне очень жаль, сын. Поверь, не проходит ни дня, чтобы я обо всем этом не жалел. Надо было быть более терпеливым и понимающим. А я был эгоистом, – он касается моего плеча. – Я очень тебя люблю. Смотрю на тебя и вижу Лилию. Поэтому я сделаю все, чтобы ты себя не потерял.
Блядь, вот как так-то?
Я ведусь? Верю ему? Впервые за столько лет мне хочется поверить, ведь говорил он все очень даже искренне.
Маму он любил. И она любила. Всю жизнь, до последнего вздоха... признаюсь, я всегда думал что на такую любовь способны только женщины. Да и то не все...
Я перевожу взгляд на уже повешенную вывеску.
Образ мамы встает перед глазами... И я четко решаю в этот момент – да, я не потеряю себя.
Но сделаю это ни ради отца.
Хотя и ему большое за все спасибо.
Глава 16
Стася
Домой добираюсь на автобусе. Благо попадается знакомый водитель, бабушка его лечила как-то, так что подвез меня бесплатно.
Всю дорогу я сосредоточено смотрю в окно. Сердце бьется так, что вот-вот вырвется наружу... руки трясутся, а глаза закрываются, приглашая меня в сон.
Да, опять хочется все забыть. Проспать. Отогнать воспоминания об этом дне, как ночной кошмар.
Зачем я дотянула до ЗАГСа? Почему не отказалась от свадьбы раньше? Надеялась, что моя совесть спрячется под маской страха о будущем?
Не получилось. Не могу я так. Но и то, что я сбежала после вопроса регистратора... и после того, как Митя уже ответил "да"...
Как подло и некрасиво. Бедный Митя...
Бедная я. Теперь мне точно жизни в деревне не дадут. А когда живот станет виден? Господи! Страшно представить, что будет тогда…
Первые косые взгляды я ловлю прямо на остановке. Осуждение, тихий шепот, эти взгляды – сколько этого предстоит в будущем? Я знаю, что много, но по-другому сделать не могла.
Почти бегу домой. Хочу спрятаться от всего мира. А еще лучше – уехать на какой-нибудь отдаленный хутор. Только с бабушкой. Нет, теперь не только с бабушкой…
Я забегаю во двор. Что ей сказать? Неважно, она от меня никогда не отвернется. И мнение односельчан ее не волнует. Но тогда и на бабушке отразится моя беспечность – к ней станут меньше приходить, а значит, и денег станет меньше. Да и мне на работу не устроиться. Куда не кинь – всюду клин.
Бабушка чистит картошку, сидя на крыльце. Я останавливаюсь и смотрю под ноги.
– А я как раз ужин готовить собралась, – спокойно говорит она.
И ни слова больше. Она знала с самого начала, что я не смогу. Но ничего не сказала.
Но вот зачем? Почему не остановить, предупредить? Чего она этим хотела и добиться?
И вдруг понимаю – она позволила мне обжечься. И сделать выбор.
– Бабушка… – я всхлипываю и иду неспешно к ней. – Я прямо в ЗАГСе… Сбежала, ничего не объяснила… Бабушка, что люди скажут?
– А какая разница? Люди всегда говорят. Не зря же нам Бог язык дал. А уж если к языку нормальные мысли не прилагаются, то с этим ничего не поделаешь. Иди переодеваться.
Дома я стягиваю платье, сорвав замок, и надеваю юбку с футболкой. Картошка уже шкворчит на сковороде, бабушка помешивает ее и говорит, слыша, как я захожу в кухню:
– За огурчиками в погреб сходи, да и капусты квашеной захвати.
– Хорошо.
Выхожу во двор и останавливаюсь, видя, как открывается калитка. Сердце снова колотится у горла, но я облокачиваюсь о забор, когда во двор заходит Натаха.
Мы смотрим друг на друга с минуту, а потом подруга выдает:
– Ну ты и дура, Стаська! Митя в усмерть пьяный дома уже спит, но тебе предстоит с ним объясниться. И говори что угодно, но только не правду. Засунь свои принципы и совесть в какой-нибудь дальний угол, спиши все на стресс, на предсвадебную нервотрепку.
– Не смогу, Наташ, не смогу. Ты можешь ему сказать, чтобы он не приходил?
– Я-то могу, – как-то странно усмехается подруга. – И даже утешу.
Не понимаю, что она имеет в виду, но чувствую, что что-то с подтекстом. Только сейчас не до ее загадок.
– На ужин останешься? – спрашиваю тихо.
– Сыта по горло, Стася. Пойду я.
Она и вправду уходит. Неужели не понимает меня? Да она и не должна, в принципе.
Митька все-таки появляется. Через два дня. Я остуживаю в этот момент отвар и слышу знакомый звук мотоцикла. Он глохнет напротив нашего дома.
Мое сердце ухает в пятки, но я подхожу к окну и выглядываю, прячась за занавеской. Меня Митя не видит. Зато я вижу его. Как он открывает калитку и заходит на участок. Слегка пошатываясь, со странной усмешкой на лице. Делая пару шагов, он спотыкается. Падает. Неуклюже поднимается, со второй попытки, и вдруг начинает орать, с надрывом:
– Стаська! Стаська, дрянь! Выходи, поговорить нужно!
Я сжимаю руку в кулак у лица, на нее тут же капают горячие горошины слез.
Боже! Какой ужас!
Плачь, Станислава, плачь. Ты это заслужила.
– Выходи, говорю! В глаза твои лживые посмотреть хочу! – продолжает орать Митя и пинает ведро, встретившееся ему на пути.
А я не знаю что делать. И боюсь. Он в таком состоянии, кто знает, на что способен.
– Угомонись, Митя, – раздается голос бабушки. Она появляется со стороны огорода и подходит к Мите.
– Незачем вам разговаривать. И не о чем.
Митя упирает руки в боки и смотрит на бабушку, шатаясь на месте. И говорит уже тише:
– Уууу, Агафья Ильинична, не досмотрели за внучкой?
– Уходи, – спокойно отвечает бабушка.
– Не уйду, пока с этой дрянью не поговорю! – опять начинает он орать.
А у меня уже не просто слезы. У меня истерика. Я едва стою на ногах. Не могу на это смотреть, не могу все это слушать. И дико жалею сейчас бабушку. Ей нельзя нервничать. Нельзя.
– Уходи, – повторяет бабушка, делая шаг к Мите. – И больше не приходи. Строй свою новую жизнь. У тебя получится.
– А кто мне дыру вот эту уберет? – воет он, тыкая себя в грудь. – Кто?
– Найдется добрая душа, – отвечает бабушка. – А может, и уже нашлась.
Митька хватается руками за голову. Протягивает:
– Ууу, – а потом резко срывается с места и идет крыльцу. Я слышу тяжелые шаги на ступеньках. Сердце опять ухает... Потому что вижу, как бабушка бросается к нему, чтобы остановить...
И в этот момент на двор входят Любовь Николаевна с мужем. Они молча настигают Митю и тащат обратно к калитке. Тот сопротивляется, машет руками.
– Мама! Пустите! Я хочу ее видеть и спросить!
– Не стоит, сынок, – отвечает ему мама. – Считай, что ее больше нет.
Они уходят. Бабушка закрывает за ними калитку и заходит в дом. А я сползаю по стене, смотрю на близкого человека глазами полными слез.
– Она права, бабуль, – шепчу я. – Меня больше нет...
Лето сменяется осенью, дождливой, сырой. Я из дома не выхожу почти. Знаю только, что обо мне говорят в деревне. От бабушки и от Натахи, которая редко, но все-таки приходит.
Медработник из ФАПа, тетя Лида, приходит к нам домой, потому что я не могу заставить себя выйти из дома и пройти через всю деревню. Не езжу на УЗИ, которое рекомендует тетя Лида, не сдаю анализы. Я просто не могу выйти из дома. Мне стыдно! Господи, как мне стыдно…
Бабушка ведет себя как обычно. Как будто ничего не случилось. Нам удается сводить концы с концами, но туго. Я помогаю как могу. Хотя беременность сложная, как сказала сама бабушка. Кто-то скачет козочкой и перед родами, а я через пару месяцев еле шевелюсь. Постоянно хочется спать, сводит спазмами поясницу, ноги отекают. Бабушка даже сказала, что, возможно, вены лопнут на ногах, это у нас семейное.
Но мне, если честно, все равно. Я встаю утром и делаю все механически до вечера. Простое существование. Никчемное, бессмысленное. Мой плоский живот чуть округляется, но я все равно не верю, что там что-то есть… Кто-то…
Ближе к концу октября, когда неожиданно ударили первые морозы, я почувствовала утром что-то необычное. Как будто у меня несварение и внутри все бурлит. Но нет, это был ребенок. Он шевельнулся. Или она…
И я чувствую себя еще хуже, чем было до этого. Только сейчас я в полной мере ощущаю, что живет во мне не плод любви, а плод позора. Слезы катятся из глаз, неприятно попадают в уши. И в этот момент я понимаю: не люблю этого ребенка, он мне не нужен.
Но все равно он ни в чем не виноват. Я подарю ему жизнь, но любить не обещаю. Да и не смогу. Просто не смогу!
Живот с начала зимы начинает расти так, что становится страшно. Не по дням, а по часам как будто. И мне это не нравится. Я чувствую что-то чужеродное в своем теле, лишнее, ненужное. Бабушке ничего не говорю, но она понимает. Она всегда все понимает – я это вижу.
Ребенок бьет так, что даже дышать трудно, ночью ноги хватает судорога, но я молчу, чтобы не разбудить бабушку, отечность становится еще сильнее. Бабушка поит меня своими отварами, но все так же ничего не говорит. Один – снимает отеки, второй – успокоительный, третий… Я уже забываю, для чего он. И мне все равно.
Зима в этом году холодная и снежная, как лето было жарким и капризным. Мы с бабушкой просто занимаемся делами, к ней иногда приходят люди, и тогда я стараюсь скрыться в комнате, чтобы меня не видели.
И мне плохо. Я с каждым днем все больше и больше понимаю, что не люблю этого ребенка. Зачем я оставила? Из-за совести? Нет, Натаха была права: лучше бы сделала аборт. На маленьком сроке, как она и говорила.
Но уже поздно. Мне придется рожать. Рожать ребенка от человека, которого я совсем не помню и не знаю.
Снова толчок. Неприятный, болезненный. Хватаюсь за живот и вдруг вслух говорю то, о чем и подумать страшно:
– Лучше родись мертвым.
Господи, о чем я думаю? Желаю смерти кому-то?
Но она рождается живой и крепкой. Весной, в конце марта, раньше срока. Из ФАПа не успевают на роды, так что бабушка принимает сама.
Я сразу не понимаю, что происходит: как будто позвоночник и таз ломают. Мне больно, очень больно. Но бабушка понимает, что я рожаю.
– Не смей сидеть! – кричит на меня. – Ребеночку шею сломаешь.
Может, это было бы и к лучшему. Но я покорно опускаюсь на кровать и хочу кричать. Боль усиливается, да так, что хочется самой умереть.
Трясет меня как на морозе, но при этом пот катится по лицу.
Сколько мне еще мучиться?
Бабушка говорит, что это быстро, а мне показалось вечностью…
Девочка. Она кричит. И этот крик меня убивает окончательно. Я не хочу на нее смотреть, я устала.
– Какая крепенькая, – улыбается бабушка. – Господи, моя правнучка. Даже не верится.
Я поворачиваю голову, хоть и ужасно хочется спать, и смотрю на бабушку, которая с любовью смотрит на новорожденную девочку. А я… Я ничего не чувствую. Ни любви, ни умиления… Ничего!
Бабушка показывает мне ребенка, и я начинаю плакать. И это не слезы счастья. Говорят, что все новорожденные похожи? Нет… Я сразу вижу еще неосмысленный взор голубых, нет, ледяных глаз. Они большие и льдисто-голубые.
Как у отца…
