Текст книги "Венская рапсодия"

Автор книги: Юлия Дростен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Юлия Дростен
Венская рапсодия

Глава первая

Вена, 1889 год

– Мне страшно, – прошептала молодая женщина.

Ее спутница ничего не ответила и презрительно поджала губы. Говорившая этого не увидела: занавески на окнах наемного экипажа, едущего сквозь ледяную венскую ночь, были опущены и внутри царила непроглядная темень.

Женщина закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на приглушенном стуке лошадиных копыт и скрипе колес по снежному насту. Справа раздался пронзительный звон, и она испуганно подскочила. Незнакомый мужской голос грохотал:

– Силы небесные, дубина ты стоеросовая! Как тебе ума хватило перед конкой влезть?!

Дернувшись, экипаж съехал с рельс и тряско пересчитал обледеневшие колеи, оставленные на Шварцшпани-ерштрассе разнообразным транспортом.

– Иисус и Мария! – Женщина прижала ладони к животу.

– Возьмите себя в руки, – прошипела ее спутница из темноты. – Подумай вы об Иисусе и Марии девять месяцев назад, нам не пришлось бы трястись в этом рыдване всю ночь!

– Только бы поскорее добраться до больницы, – задыхаясь, проговорила беременная.

Ее собеседница фыркнула, однако приоткрыла занавеску и постучала костяшками пальцев по стеклу:

– Извозчик, поторопись!

Кучер щелкнул кнутом, и обе лошади рысцой припустили сквозь ночь.

Живот беременной начало сводить спазмом. Чтобы отвлечься, она стала наблюдать за тем, как облачко выдыхаемого ею пара проплывает в луче света и оседает на обледеневшем стекле.

Экипаж повернул направо, затем налево, проехал еще немного и остановился.

– Ротенхаусгассе! Пожалуйте, дамы! – Кучер спрыгнул с козлов и открыл дверцу. Свет озарил внутренность экипажа, стоявшего под газовым фонарем. В желтом сиянии кружился в танце плотный рой снежинок. С начала декабря снег в Вене шел каждый день.

По знаку спутницы первой из экипажа вышла беременная. Спуск давался ей с трудом. Она оперлась на руку кучера, чтобы не поскользнуться. От пронизывающего холода женщину защищали широкая меховая накидка и меховая же шапка. Лицо ее было скрыто под темной шифоновой вуалью, и разглядеть его не мог даже кучер.

Затем вышла вторая женщина. Она была одета точно так же» как первая, и держала в руке дорожную сумку. Дима достала из сумки кошелек и вынула из него купюры.

– Надеюсь, вам понятно, что эта поездка должна остаться в тайне. – Она протянула деньги кучеру.

– Можете на меня положиться, милостивая сударыня. – Возница удовлетворенно осмотрел пачку банкнот и сунул ее в карман. – Честь имею! – извозчик вскарабкался на козлы, взял в руки поводья, и лошади тронулись.

Женщины остались стоять в тупике, образованном двумя переулками. Кроме них на улице никого не было. Даже часовые, которые несли вахту перед воротами казарм Аль-зер, расположенных поблизости, спрятались от холода в караулку.

Слева высились элегантные многоэтажные дома, в которых жили врачи и профессора, работающие в Центральной клинической больнице и на приписанном к ней медицинском факультете. Была полночь, и светились лишь отдельные окна.

Вдоль правой стороны улицы тянулась стена, окружающая больницу. Территория заведения ограничивалась Зензенгассе на севере, Альзерштрассе на юге, хирургической военной академией на западе и Шпитальгассе на востоке. Внутри располагалось в том числе и родильное отделение. Попасть в него можно было через двустворчатые деревянные ворота, едва различимые в темноте.

– Не стойте на свету! – Дама с сумкой подтолкнула беременную к закрытым воротам, взялась за тяжелое бронзовое кольцо, висевшее посередине, и энергично постучала. Чуть погодя раздался скрежет металла, и ворота приоткрылись.

В это мгновение начали звонить церковные колокола, приглашая на рождественскую службу в Вотивкирхе, которая располагалась поблизости.

Женщины стояли в проезде, освещенном фонарем, свисающим со сводчатого потолка. Привратник запер ворота и распахнул дверь, которая вела в родильное отделение. Газовые лампы неровным светом озаряли каменные плиты длинного коридора, двери по обеим его сторонам и голые, беленные известью стены.

– Нас ожидает госпожа Пфайфер, – сказала женщина сдорожной сумкой облаченному в ливрею привратниц. – Где она? Я отправляла посыльного предупредить о нашем приезде.

В это мгновение отворилась последняя дверь по левой стороне коридора– Из нее вышла дородная женщина невысокого роста. Она была одета в черное платье и накрахмаленный белый передник, шуршавший при каждом ее энергичном шаге. Волосы женщины были скрыты под белым чепцом, так что виднелось лишь начало седого пробора. Ее круглые щеки раскраснелись от быстрой ходьбы.

– Бог в помощь[1]1
  Типичное венское приветствие. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], сударыни! Меня зовут Йозефа Пфайфер. Я надзирательница воспитательного дома для сирот, – представилась она и оценивающе посмотрела на обеих дам под вуалью. Затем ее взгляд остановился на беременной. – Я провожу ее в палату. – Надзирательница взяла стоявшую на полу дорожную сумку.

– Мне велено вначале получить плату за прием, – возразил привратник. – До того пропустить даму в платное отделение не могу!

Беременная кивнула и повернулась к своей спутнице, намереваясь что-то сказать, но тут ее скрутила очередная схватка и она закричала. Йозефа подбежала к ней и приобняла.

– Пожалуйста, сударыня, будьте так любезны уладить формальности, – попросила она вторую даму. – Я провожу роженицу в ее палату.

Дама обратилась к беременной:

– Я заберу вас завтра после обеда. Ровно в три часа.

Йозефа взяла стонущую женщину под руку и повела по коридору.

– Тут недалеко, – утешала она страдалицу. Открыв одну из дверей по правую сторону коридора, надзирательница вошла в темную комнату. Раздался громкий щелчок, и под потолком зажглась газовая лампа.

– Пожалуйте, милостивая сударыня.

Беременная вошла, тяжелым шагом направилась к стоящей посреди покоя кровати и с глубоким вздохом опустилась на матрас. Пару секунд она сидела без движения, затем сняла перчатки и меховую шапку. Вещи упали на пол, на что она не обратила никакого внимания. Вуаль она не тронула. Тем, кто поступал в больницу анонимно, дозволялось скрывать лицо и во время родов.

Йозефа поставила дорожную сумку на покрытый линолеумом пол и задернула занавески на окне. После этого она подошла к раковине и проверила, на месте ли мыло, чистые полотенца и бутылка карболки для дезинфекции рук. Бросив взгляд на полку, она удостоверилась, что там лежат полотенца и простыни.

Печка в углу за дверью была натоплена. На ней стояла большая металлическая кастрюля с кипящей водой. Йозефа удовлетворенно кивнула: служанка хорошо подготовила палату для родов.

Женщина жалобно застонала. Йозефа повернулась к ней:

– Вам, очевидно, недолго осталось ждать появления ребенка. Я уже оповестила врача и акушерку, они скоро придут. Позвольте помочь вам раздеться, милостивая сударыня.

Йозефа подняла с пола шапку и перчатки и положила их на тумбочку. Затем она сняла с беременной накидку – соболью, как и шапка, – и повесила ее на крючок на стене. После этого Йозефа расстегнула платье и стянула его с пациентки. Широкое одеяние было сшито из мягкой шерсти и скрывало подсобой батистовое белье, шелковые чулки и элегантные кожаные сапожки на пуговках. Ночная рубашка, которую Йозефа извлекла из дорожной сумки и надела на роженицу, была красивее любого праздничного платья, каким надзирательнице доводилось владеть.

Из двадцати пяти незамужних женщин, поступивших в венский родильный дом накануне Рождества, чтобы произвести на свет нежеланный плод и передать его на попечение в воспитательный дом, только эта незнакомка смогла внести сумму в семьсот двадцать крон, взимаемую государством за анонимные роды в удобной одноместной палате. Большинство женщин, которых Йозефа встречала за тридцать лет службы надзирательницей, были горничными, работницами фабрик или поденщицами. Денег у них не водилось. Они могли рожать бесплатно, но были обязаны указать свои имя и адрес, согласиться с присутствием при родах студентов медицинского факультета, а впоследствии нянчить иногда до четырех подкидышей одновременно.

Йозефа накрыла беременную одеялом.

– Мне нужен конверт с информацией на случай непредвиденных обстоятельств. Он в сумке?

Молодая женщина еле заметно кивнула. Умри она в родах, в запечатанном конверте содержались ее имя и адрес родственников, которые должны были решить судьбу ребенка. Если все проходило гладко, покидая родильный дом, анонимная пациентка получала конверт назад.

«Еще одна крошка никогда не узнает, откуда она родом и кто ее родители», – подумала Йозефа.

Коричневый конверт обнаружился на дне сумки. Йозефа с удивлением посмотрела на скрепляющую его печать. Роженица вновь застонала, надзирательница сунула письмо в нагрудный карман передника и поспешила к кровати.

Пациентка сидела и, насколько можно было различить под вуалью, смотрела на свой живот. Йозефа прикоснулась к её плечу:

– Все в порядке, милостивая сударыня?

– Неуверена!

Йозефа откинула одеяло. На простыне под беременной она увидела мокрое желтоватое пятио, издающее сладковатый запах.

– Околоплодные воды отошли, – заявила надзирательница. – Это нормально. Роды начались.

Через пару минут в покой вошел молодой врач, представившийся доктором Фуксом. Его сопровождала старшая акушерка, пожилая и опытная. Врач пробежал глазами документы пациентки, которые принес с собой, и сообщил:

– Первородящая.

Он посмотрел на беременную, дрожавшую на краю кровати, пока Йозефа меняла простыню. Закончив, та помогла незнакомке лечь и накрыла ее одеялом. Обычно работа надзирательницы заключалась в том, чтобы принять новорожденного, подготовить его и отнести в воспитательный дом, располагавшийся дальше по улице Альзер, в паре минут ходьбы от родильного отделения. Но в случае анонимных родов для соблюдения секретности Йозефа выполняла и другие обязанности.

Акушерка тем временем вымыла руки и приступила к осмотру роженицы.

– Согните ноги в коленях и расставьте стопы на ширину бедер.

Вместо того чтобы выполнить указания, женщина натянула одеяло до подбородка, и акушерке пришлось самой привести ее ноги в правильное положение.

– Все в порядке, – сообщила она врачу, положив одну руку на живот беременной, а другую засунув под одеяло, чтобы проверить родовой канал. – У ребенка большая головка, а у сударыни весьма узкий таз.

Роженица, до сего момента безучастно позволявшая проделывать с собой необходимые манипуляции, приподнялась:

– Я не хочу, чтобы было больно!

– Тут я, к сожалению, ничем помочь не могу. – Доктор Фукс, только что продезинфицировавший руки, подошел к кровати.

– Но я знаю, что есть средство!

– Вы говорите о хлороформе. Его я могу вам дать только на последнем этапе родов. Это небезопасно.

– Дайте сейчас… а-а-а! – Женщину скрутила очередная схватка. – Иисус, Мария и Иосиф, я этого не выдержу! Прерви я проклятую беременность в самом начале, мне не пришлось бы так страдать!

«Гордячка, – зло подумала Йозефа, – все мысли только о себе. До бедного малыша тебе и дела нет! Иначе ты подыскала бы ему дом, вместо того чтобы оставить в приюте».

– Головка показалась! – возвестила акушерка. Левой рукой она отвела в сторону колено роженицы, а правой проверила положение ребенка.

Женщина снова закричала и заметалась на кровати в надежде обрести облегчение.

– Держите ее, госпожа надзирательница, иначе она упадет с кровати! – закричал врач и сам схватил роженицу за руки.

Йозефа всем весом придавила плечи женщины к матрасу. Та сопротивлялась изо всех сил.

– Хлороформ, – прохрипела роженица. – Умоляю вас, доктор!

Врач наморщил лоб. Использование хлороформа считалось опасным как для матери, так и для ребенка. Но, вняв мольбе пациентки, он направился к сумке, стоявшей рядом с раковиной, и достал все необходимое для наркоза. Хлороформ находился в небольшой склянке, снабженной помпой, к которой крепился шланг, соединяющий ее с кожаной маской. Не поднимая вуали, врач накрыл маской рот и нос роженицы, а потом несколько раз надавил на помпу, и пары хлороформа потекли через шланг. Женщина должна была немедленно расслабиться, но ее тело осталось напряженным.

– Еще, – простонала она под маской.

– Разве что самую малость, – вздохнул врач. Дай он слишком много, потуги могли ослабнуть или вовсе прекратиться. В худшем случае женщина, полностью потеряв сознание, не смогла бы содействовать процессу родов.

Однако и после повторного применения хлороформа роженица дала понять, что облегчения не наступило. На этот раз врач решительно отказался повышать дозу. В ответ на это женщина начала с такой яростью метаться по кровати, что акушерка взмолилась:

– Доктор, дайте ей уже это средство, чтобы мы спокойно могли извлечь ребенка!

Через полчаса никаких подвижек в родовом процессе все еще не наблюдалось. Акушерка обследовала роженицу еще раз.

– Мечтатель, – заявила она. Ребенок лежал лицом вверх, а не вниз, как обычно.

Доктор Фукс посмотрел на нее с беспокойством:

– В таком положении голова занимает слишком много места в ее узком тазе.

– От сударыни помощи не дождешься: она вдохнула слишком много хлороформа, – заметила акушерка.

Йозефа, врач и акушерка уставились на женщину, без чувств лежащую на матрасе. Вследствие высокой дозы прекратились и потуги.

– Если мать и ребенок должны выжить, остаются только щипцы, – решил наконец доктор Фукс.

Йозефа испугалась. Она многократно присутствовала при родах с применением щипцов и знала, что это опасно и болезненно для ребенка. Даже при правильном применении инструмента оставались вдавливания, синяки, а иногда случались даже рваные раны или паралич нервов. В ходе процедуры младенец мог и умереть.

– Вам придется заняться наркозом, госпожа надзирательница, – прервал ее размышления врач. – Если пациентка во время операции начнет приходить в себя, трижды нажмите на помпу.

– Я присутствую здесь, чтобы заботиться о ребенке. Кто займется им, если мне придется следить за состоянием сударыни? – возразила Йозефа.

– Послушайтесь врача, – вмешалась акушерка. – Вы и сами знаете, что начнется, если госпожа придет в себя слишком рано. Тогда вам точно придется возиться с мертвым младенцем.

Йозефа знала, что та права, но нехорошее чувство не покинуло ее и после того, как она взяла в руки склянку с помпой.

Доктор Фукс вынул из сумки акушерские щипцы и продезинфицировал их карболкой. Инструмент из блестящей стали был длиной с предплечье Йозефы. Ручки на одном конце позволяли открывать и закрывать слегка вогнутые ложки на другом.

«Будь сильным и борись за первых вдох, малыш», – мысленно умоляла Йозефа, в напряжении наблюдая за тем, как врач осторожно вводит ложки во влагалище. Чтобы правильно ухватить головку ребенка, он мог рассчитывать лишь на свои ощущения. После размещения ложек полагалось ждать следующей потуги. Поскольку таковых у роженицы больше не наблюдалось, а младенец мог умереть, оставайся он слишком долго в родовом канале, врач начал осторожно извлекать плод тянущими вращательными движениями.

– Головка вышла! – с облегчением сообщила акушерка.

Йозефа отложила приспособление для наркоза, бросилась к полке, схватила пару полотенец и встала в ногах кровати. Свой долг по отношению к этой не знающей ответственности женщине она выполнила. Теперь важен только ребенок!

Когда надзирательница увидела головку, сердце у нее сжалось. Из-за вращательных движений щипцов она сбилась на сторону. Глаза не раскрылись. Веки, как и вся головка, были покрыты характерным белым налетом. Отчетливо виднелись оставленные щипцами вмятины с кровоподтеками. Через что пришлось пройти невинному созданию еще до первого вдоха!

Но самое плохое осталось позади. Врач отложил щипцы и руками извлек тельце.

Младенец лежал на матрасе меж расставленных ног матери. Акушерка перетянула пуповину двумя шнурами, обеззараженными в кипятке. Доктор Фукс ножницами перерезал последнюю связь между матерью и ребенком, а потом расстегнул халат и вынул из кармана жилета часы.

– Половина шестого утра, – постановил врач. – Первый ребенок в это Рождество и шесть тысяч пятьсот семьдесят второй в нынешнем году. И это девочка, – добавил он, бросив взгляд между согнутых ножек.

– Она не шевелится. – Йозефа склонилась над мокрым комочком, неподвижно лежащим на окровавленной простыне. Покрасневшая, покрытая налетом кожа была вся в складочках и казалась слишком большой для крошечного тельца. Краешком полотенца Йозефа промокнула нос и рот новорожденной, освободив их от слизи и родовой смазки.

– Лучше хорошенько шлепните ребенка по попе. Тогда и увидите, жив ли он, – посоветовала акушерка.

Йозефа ощутила в горле комок. Она не могла ударить новорожденную после столь тяжелого и болезненного появления на свет. Вместо этого надзирательница стала нежно растирать и массировать маленькое тельце полотенцем, очищая его от налета и крови. Но ребенок так и не пошевелился. Йозефа завернула младенца в чистое полотенце, подняла и прижала к груди. Указательным пальцем она принялась гладить влажные светло-рыжие волосики, лоб и щеки, ушки и кубки девочки.

– Дыши, малышка, – шептала Йозефа. – Дыши.

Губы крошки вздрогнули. Она моргнула, открыла карие глаза, пристально посмотрела на Йозефу и хрипло закричала.

– Ты жива! – Йозефа с улыбкой сунула указательный палец в правый кулачок девочки и счастливо ощутила, как маленькая ручка его сжала.

– Сообщила ли сударыня, как будут звать ее рождественского ангелочка? – поинтересовалась акушерка, вытягивая окровавленные простыни из-под тела роженицы.

Йозефа посмотрела на мать девочки. Та только что пришла в себя; она лежала на кровати, спокойная и утомленная родами.

– У вас здоровая девочка, милостивая госпожа, – сообщила Йозефа. – Как ее назвать?

Женщина не ответила и молча уставилась в потолок.

Глава вторая

Вена, 1890 год

В коридоре раздался топот двух пар детских ног. Они остановились у двери в кабинет Йозефы в восточном крыле воспитательного дома.

– Будешь ябедничать – «получишь в нос! – пригрозил звонкий мальчишеский голос.

– Кишка тонка, – послышалось в ответ.

Последовал яростный крик, немедленно сменившийся громким ревом. Йозефа вздохнула, отодвинула стул от письменного стола, встала и направилась к двери. В коридоре к ней подкатился пыхтящий клубок.

– Немедленно прекратите драку! – Йозефа нагнулась и схватила чье-то ухо, торчавшее между вихров.

– Ай! – вскрикнул его обладатель.

Клубок рассыпался, и второй голос пожаловался:

– Госпожа надзирательница, Пауль…

– Ничего не хочу слышать! – перебила его Йозефа. – ©станьте и помиритесь.

Мальчики нехотя поднялись и уставились друг на друга, упрямо сжав губы. Лишь после слов Йозефы: «Что стоите? Пожмите друг другу руки» – они обменялись кратким рукопожатием.

Надзирательница кивнула:

– Теперь отправляйтесь в спальню и отдохните. Идет тихий час! – Она посмотрела на мальчиков, плетущихся по коридору, и тихо закрыла за собой дверь.

Вернувшись за стол, Йозефа подумала, что этот небольшой перерыв оказался как нельзя кстати. Вносить записи в дела воспитанников она не любила. Ей нравилось заниматься непосредственно детьми: их воспитанием и обеспечением. Всякий раз, когда у нее появлялось время, Йозефа играла и пела с воспитанниками или читала им вслух.

Надзирательница поправила очки и взяла из стопки следующую папку. На обложке значилось: «№ 6572».

«Фанни», – подумала Йозефа, и у нее потеплело на сердце, как и всякий раз, когда она вспоминала о девочке, родившейся в прошлом году рождественским утром.

Йозефа сама дала ребенку имя и выбрала именно Фанни, потому что назвала бы так свою дочь, подари ей дитя милостивый Господь. Родная мать не имела никаких возражений. Она отказалась даже взглянуть на младенца.

Надзирательница посмотрела в окно на стоящее напротив западное крыло приюта. Солнечный свет отражался в окнах зала для грудничков. Со двора доносился неясный гул голосов и детский плач. Как и всякий день, у ворот толпилась пара дюжин женщин, желающих забрать младенцев. Забота о ребенке оплачивалась деньгами из казны, а сверх того выдавались пеленки и подгузники. Обычно такие приемные матери были из семей мастеровых и рабочих из Вены и окрестностей. Их мужья зарабатывали немного, так что выплаты на воспитание детей были кстати и не всегда использовались по назначению. Время от времени семьям наносились контрольные визиты, но, по мнению Йозефы, слишком редко. Она бы с радостью сама растила всех питомцев приюта. Но в заведении было всего сто мест, приберегаемых для больных младенцев, которых нельзя отдать в семьи, и для детей, вернувшихся из-за плохого ухода или побоев.

Три месяца назад, после того как зажили раны от щипцов, отдали в семью и маленькую Фанни. Йозефа часто задавалась вопросом, как поживает девочка. Она сомневалась, что родная мать ребенка хоть раз об этом подумала.

«Иногда Господь дарует дитя не тем людям», – подумала Йозефа, взяла перьевую ручку и открыла дело Фанни.

В него были подшиты свидетельство о крещении и справка о прививке от оспы. Кроме них в папке имелся всего один пустой разграфленный лист. Йозефа вписала в него место и дату рождения, имя малышки и ее приемной матери, а также адрес последней. Фамилией ребенка значилось Шиндлер – как у приемной семьи. Графы сданными родителей остались пустыми, поскольку пациентка предпочла сохранить анонимность.

За долгие годы службы Йозефа неоднократно присутствовала при родах, но ни разу не видела такого равнодушия к собственной кровинушке, как в случае матери Фанни. Покидая родильный дом, та не взяла с собой даже карточку с датой рождения и порядковым номером малышки – единственное свидетельство, с помощью которого впоследствии можно было бы ее найти.

Тем не менее за стенами воспитательного дома существовал человек, кому судьба девочки была небезразлична. Йозефа вспомнила, как испугалась, когда на ее личный счет впервые поступили деньги. Это был анонимный взнос наличными с указанием цели платежа: «Ребенок № 6572».

Сумма была небольшой, но достаточной, чтобы одеть девочку, прокормить ее и обеспечить всем необходимым.

Конечно же, Йозефа бросилась с расспросами в банк. Но говоривший с ней работник клялся, что не помнит человека, сделавшего взнос.

Через месяц, первого числа, деньги поступили вновь, а недавно на счету оказалось уже третье по счету пожертвование. У Йозефы волосы шевелились на затылке, когда она думала о том, кто же мог получить доступ к номеру ее личного счета. Без сомнения, это человек влиятельный и со связями. И он знает о существовании ребенка № 6572.

«Как там дела у малышки?» – гадала Йозефа.

Она постаралась найти для Фанни надежную женщину с безупречной репутацией, уже вырастившую других детей из воспитательного дома. Надзирательница надеялась, что та хорошо позаботится о Фанни и, возможно, даже полюбит ее. И все же отдавала малышку в приемную семью с тяжелым сердцем.

Она знала, что ее чувства неправомерны. Ей следовало заботиться о благополучии всех детей, а не предпочитать одного ребенка другим. Такого не случалось с Йозефой за все тридцать лет службы.

«Но почему-то, – подумала она, закрывая дело Фанни, – эта малышка не отпускает меня с тех пор, как ухватила крошечной ручкой за палец».

Йозефа посмотрела на тощую папку, хранящую всю жизнь Фанни, и подумала о деньгах, которые неизвестный каждый месяц перечислял в пользу девочки.

Если кто-то хочет, чтобы Фанни выросла, не зная нужды, долг Йозефы – исполнить волю этого человека. Поэтому на следующий день она решила навестить приемную мать и проверить, хорошо ли та заботится о малышке. Если да, женщина получит деньги, поступившие на счет Йозефы за последние три месяца, а затем и последующие пожертвования, если они будут.

Внезапно надзирательницу перестали тревожить анонимные взносы. Ей даже захотелось, чтобы деньги поступали и впредь, причем как можно чаще: тогда у нее появится веская причина навещать Фанни.

Назавтра в первой половине дня Йозефа вышла из омнибуса на Таборштрассе в венском районе Лео-польдштадт. Царила чудесная весенняя погода. После долгой холодной зимы – снег растаял лишь незадолго до Пасхи – тепло, свет и солнце побуждали людей выйти на улицу. Домохозяйки делали покупки, няньки катили перед собой коляски, мастеровые стучали молотками и пилили во дворах, а продавцы спешили на ближайшую сельскохозяйственную биржу.

Йозефа зашла в булочную рядом с биржей и за пару геллеров[2]2
  Мелкая монета, 1/100 австро-венгерской кроны


[Закрыть] купила пакетик с обрезками выпечки. Кроме Фанни в семье было двое родных детей. В радостном предвкушении надзирательница поспешила дальше и через несколько минут подошла к зданию, которое занимало предприятие Иоганна Шпиринга, собирающее вагоны для венской конки. Из дела госпожи Шиндлер она знала, что ее муж работает здесь столяром, и с любопытством заглянула во двор. Из сарая доносился звук пилы. Группа рабочих устанавливала новенький пассажирский вагон на ходовую часть. Поскольку Йозефа не знала, как выглядит приемный отец, она поторопилась дальше. Через два дома от предприятия находилась синагога. Рядом с ней ютилось узкое старое здание с эркером. В нижнем этаже располагалась небольшая типография, над ней – квартира. Йозефа поискала на фасаде номер дома и удовлетворенно кивнула. Здесь и жила Фанни – во флигеле во дворе.

Через ворота в арке надзирательница вошла во двор. Внутри играли с волчком двое мальчишек и подметала землю пожилая женщина.

– Бог в помощь! Где я могу найти семью Шиндлер? – обратилась к ней Йозефа.

– Где-где! Там, где шумно, – пробурчала женщина, не прекращая мести. – Дети орут день и ночь. Спать невозможно, – добавила она ворчливо.

Йозефа озадаченно посмотрела на нее, но тут уже услышала отчетливый, хоть и негромкий плач ребенка, доносящийся из флигеля. Она поспешила через двор на звук и распахнула входную дверь двухэтажной постройки с серым облупившимся фасадом. Воздух на лестнице был затхлым и влажным. Крики младенца стали громче. Они доносились из квартиры на первом этаже. Йозефа постучала в деревянную дверь. Реакции не последовало. Она собиралась постучать еще раз, но услышала шаги. Дверь приоткрылась, и оттуда выглянула угрюмая бледная женщина с нечесаными волосами и в грязном платье.

Йозефа только что рот не открыла от удивления: «Что случилось с той опрятной здоровой женщиной, которая забрала Фанни из приюта три месяца назад?»

– Госпожа Шиндлер? – спросила она нерешительно.

– Чего надо? – Голос женщины звучал недобро.

Пока Йозефа собиралась с мыслями, мальчик лет четырех-пяти подбежал к матери и прижался к ее ногам, рассматривая незнакомку одновременно с недоверием и любопытством. Хотя в коридоре было холодно и сквозило, на ребенке не было ни ботинок, ни носков, только деревянные сабо. Колени, которых не закрывали короткие штанишки, выглядели острыми, а ноги – пугающе худыми.

– Бог в помощь, госпожа Шиндлер. – Йозефа справилась с удивлением и вежливо улыбнулась. – Вы, наверное, не узнаёте меня. Я Йозефа Пфайфер, надзирательница воспитательного дома. Хочу увидеть Фанни.

О причине визита она решила пока что не говорить и попробовала заглянуть в коридор, но в узком проходе без окон было слишком темно, чтобы разглядеть обстановку. За прикрытой дверью в конце коридора отчетливо слышался крик ребенка.

– Давайте войдем в квартиру, – предложила Йозефа. – Здесь сложно говорить.

– Сейчас никак не подходящее для этого время, – возразила хозяйка и уже начала закрывать дверь, но Йозефа ее опередила. Оттолкнув женщину и мальчика, она устремилась по коридору и ворвалась в темную маленькую кухню. Там было прохладно, пахло плесенью и человеческими миазмами. Свет едва просачивался сквозь единственное окно. На узком подоконнике стоял горшок с чахлой геранью. Под ним располагался диван, спинку которого украшало вязаное покрывало.

Однако Йозефу интересовал деревянный стол с четырьмя стульями, стоявший посреди комнаты. На столешнице лежала Фанни и орала из последних сил. Шевелиться она не могла, поскольку была туго спелената до самого горла. Рядом валялся сосательный мешочек – льняная сумочка, которую наполняли смоченной самогоном мукой или сахаром и давали ребенку. Йозефа по целому ряду причин считала эту хитрость крайне вредной. В приюте сосательный мешочек не давали никому.

Поставив на стол корзинку, Йозефа первым делом развязала ребенка. Фанни тут же успокоилась. В нос надзирательнице ударил отвратительный запах. Она высвободила девочку из пеленок, подняла ее и обнаружила, что та покрыта экскрементами. На попке виднелось несколько ссадин. Кроме того, для четырехмесячного младенца Фанни весила подозрительно мало. Йозефа сдвинула в сторону распашонку и вновь ужаснулась, увидев впалый животик и торчавшие ребра.

– Проклятье, мерзавка Шиндлер, что вы сделали с малышкой?!

В ответ на звук незнакомого гневного голоса из-под стола раздался громкий плач. Йозефа наклонилась и увидела маленькую девочку примерно года от роду, уставившуюся на чужую тетю широко распахнутыми глазами. Из носа у нее текло, а ручки и ножки были такими же худыми, как у старшего брата.

Йозефа была вне себя.

– Когда дети в последний раз ели?! – взревела она. Шиндлер замерла в дверях, одной рукой обхватив мальчика.

Подавить приступ гнева стоило Йозефе больших усилий.

– Неужели у вас нет совсем ничего съестного?

В углу она заметила чугунную плиту с чаном для воды и ведром, в каком обычно делали заготовки или кипятили белье. За плитой стоял буфет для кастрюль и прочей посуды. На протянутой через всю кухню веревке висело несколько спецовок и рубашек, а на полу высилась корзина с грязным бельем. С Фанни на руках Йозефа подошла к плите и заглянула в ведро. Там была вода. Надзирательница окунула палец: холодная. Пустой ящик для угля говорил о том, что топить семье нечем.

Йозефа распахнула узкую дверцу рядом с плитой. За ней оказалось множество встроенных полок, на которых громоздились пара корзин, банки для заготовок и миски. На полу примостились два деревянных ящика.

В одном нашлась горсть картофеля, в другом – три луковицы. Банки, как и корзины, были пустыми, и лишь в одной из мисок лежала кучка сухих хлебных корочек. Йозефа вынырнула из кладовки и с грохотом захлопнула даерцу.

– Где детское питание?!

За неимением собственного младенца Шиндлер могла кормить Фанни только смесью из кипяченого молока и овсяного отвара. Однако ни того, ни другого на кухне не наблюдалось.

Хозяйка смотрела в пол и молчала.

– Здесь и в самом деле совершенно нечего есть?! – рявкнула Йозефа. – Куда делись деньги, которые вы получаете от государства на Фанни? Почему она выглядит так, будто не первую неделю голодает? Когда вы в последний раз меняли подгузник? Вам должно быть стыдно! Это же надо – довести младенца до такого состояния! Да и ваши родные дети выглядят не лучше!