Текст книги "Сводные (СИ)"
Автор книги: Юлия Жукова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)
Глава 3 (Сереже 12, Юле 9)
– Сережа, иди поешь. Я для кого старалась, блины пекла, – пожурила баба Катя, наблюдая за наспех переодевающим футболку пацаном.
– Не могу, баб Кать, – прокричал он, даже не заметив, что она за ним следом пошла, а не на кухне осталась. – Мы с Михой и Денчиком договорились на речку смотаться, пока не стемнело. Завтра уроки начнутся, времени уже хватать не будет.
Старуха улыбнулась, глядя за торопливыми сборами юнца. Полюбила она детей. Год всего они у неё прожили, а полюбила как своих. Да и как вообще их можно было не любить? Сережка – сорви голова. Энергией хлыщет так, что и она рядом с ним молодеет. Двенадцать лет, а все хозяйство на себе тянет. Вон, буквально вчера уговорил её цыплят взять, для которых пол лета курятник строил из старых досок, что по всей деревне собирал. Говорит, чего это мы, баба Катя, все на подножном корме, все овощами балуемся. Пора на белки переходить. Сейчас кур заведем, потом денег насобираем, может корову купим. Будет тебе молоко, научишь Кроху творог гнать, сметану. Заживем как цари. Она улыбалась, но и слова поперек не сказала. Знала, что он слово свое сдержит, не просто языком болтает. Вон, заставил же её согласиться огород высадить, так теперь нарадоваться не могла тому, что отложить удалось. Все лето с огорода питались, так еще и продать овощи получилось. К школе смогли им скупиться. На форму правда не собрали, по Сережке белую рубашку купили и Юленьке водолазочку бежевую.
Баба Катя насупилась, заставляя себя прогнать мысли, что в голову лезли. Неспроста же внука своего она уже более года не видела. Точно случилось чего, иначе не оставил бы её без денег с двумя детьми на руках, выкручиваться на одну ничтожно мизерную пенсию. Если бы не Сережка, старуха вообще не знала бы, что и делать. А он молодец, все в свои руки взял, везде поспевает.
Заметив её в дверях своей комнаты, парнишка улыбнулся. Домик у неё хоть и не большой, но всем места хватило, всем по углу выделить получилось. Сережке самую большую комнату отдали. Баба Катя в своей осталась, а Юлька на чердаке поселилась. Он хорошо утепленный. Максим там жил, когда маленький был. Старухе все равно туда по крутой лестнице не подняться, но Юля, наверное, поэтому и выбрала то место. Все какие-то укрытия искала.
– Наш Карлсон на крыше? – с той же улыбкой на лице поинтересовался Сережка, имея в виду девочку.
Баба Катя недовольно вздохнула, заломив пальцы. Не знала, как ему рассказать все, что тревожило её. Боялась она за девочку.
– Ты бы поговорил с ней Сереж, – осторожна начала старушка. – Ты же знаешь, что она никого кроме тебя не слушает.
Мальчик насупился, улыбка слетела с его губ.
– Опять не ест?
– Да не в этом дело, – неуверенно проговорила баба Катя. – Замкнутая она слишком. Ни друзей, ни интересов никаких. Целый день лишь уроки делает и книжки свои читает. Всю библиотеку уже перечитала, по второму разу скоро начнет. И молчит постоянно. Слова из неё не вытянешь.
Сережа недовольно закусил губу и поглядел в коридор, где виднелась лесенка наверх. Юлька и его самого волновала, но он просто не знал, что мог сделать. Он уже все перепробовал за этот год, ничего не выходило.
В самом начале, когда они только приехали к бабе Кате, девочка хоть и была не особо радостной, но продолжала оставаться Юлькой. Все усложнилось, когда они в школу пошли. В деревне новичков не любили и, если сам Сережа смог не просто вытерпеть все злостные нападки, но и кулаками выбить себе право на существование, то с Юлькой все сложнее было. От нервов её заикание сильнее стало, а дети жестокие. Смеялись над ней, кривляли. Он только со временем заметил, что его веселая и ироничная днвочка стала все чаще отмалчиваться, лишь бы рот не открывать. Её оценки снизились, хоть он и знал, что она точно учила все уроки, поскольку сам лично проверял все домашние задания меньшей. И, когда он прямо спросил у неё что происходит, она лишь пожала плечами и сказала, что просто не отвечает, когда её спрашивают, чтобы дети не смеялись от заикания. А иногда она просто не могла и слова произнести. Вот видел же, что знает, да и она открывала рот, но произнести ничего не могла. Только размыкала губы, как выброшенная на берег рыба не в силах произнести ни звука. Пока слезы не начинали глаза жечь от бессилия. Но не плакала при нем. Сжимала зубы и молча уходила.
Как её можно было заставлять? Он даже с учительницей пытался поговорить, чтобы вообще не спрашивали её, а письменно все работы принимали. Это немного прояснило ситуацию, по крайней мере, оценки девочки вновь были одними из лучших.
Но вот что касается друзей, здесь сложнее было. Вначале дети издевались над ними, когда узнали, что дети жили в городе. Называли Буржуями и все смеялись, что их родители бросили в навозе валяться, пока сами за границу уехали. Он не понимал, как Юля в такие моменты удерживала на лице непроницаемое выражение, хотя знал, что её разрывают такие же чувства, как и его самого. Только вот мелкая она еще, не сможет ни на кого с кулаками броситься. Поэтому за неё Сережа кидался. Всех в деревне построил, поскольку быстро понял, что бояться нельзя, иначе не слезут. Дрался так, что думал насмерть. Ничего не боялся, никого. Всегда за себя в бой кидался. Уважение заработал, с его мнением считаться начали. И пусть деревня небольшая, не больше пяти сотен человек всего, но молодежи здесь много было. Работали все на заводе в городе за сорок километров, а здесь жили. Тут жилье дешевле и очередей в школы для детей нет.
Сейчас Юльку вроде никто не гнобил, но и не дружили особо. Да и сама она не пыталась сдружиться ни с кем. Сережа просто не понимал, как дети в ней не видят той умной, остроумной девочки, которую он знал. Ну и что, что она была мало похожа сама на себя. Ну и что, что больше не было на ней тех красивых разноцветных платьиц, в которые её постоянно тетя Аня одевала, но это все равно была Юля Соколова. Правда молчаливая и серьезная какая-то, но та же Юлька. Кроха.
– Поговорю, – пообещал Сережа и, чмокнув бабу Катю в щеку, поднялся к девочке на чердак.
Она сидела на своей маленькой кровати и сжимала в руках потрепанную книжку. Юлька так увлеклась чтением, что даже не заметила Сережу.
– Эй, Пятница, пойдем на речку, – позвал Сережа, прочитав название книги, что она читала.
Девочка вздрогнула, поняв, что в комнате не одна.
– Нет, спасибо, – вежливо ответила она, даже глаз от строчек не отведя.
Сережа помялся на пороге её комнаты, не зная, стоит ли настаивать или оставить её в покое. Он не совсем понимал, как вести себя с ней. Вот к старой Юльке он подход знал, нужно было просто задобрить её обещанием взять с собой на задание или подарить что-то из своего оружейного арсенала. Эту Юлю его игрушки интересовали вряд ли.
– Баба Катя волнуется, что ты из комнаты носа по собственной воле не высовываешь, – честно начал разговор Сережа, заставляя Юльку с недовольным вздохом отложить в сторону книгу и посмотреть прямо на него.
Он немного вздрогнул под её взглядом. Не потому, что боялся её насупленного вида, совсем нет. Но его пугало выражение её глаз. Метеля привык видеть в зеленых глазах смешинки, лукавство. Даже грусть в них ему была знакома. Но этот пустой равнодушный взгляд пугал его сильнее всех драк, в которых за последний год ему довелось побывать.
– По-твоему я должна нннаступить себе на горло и пойти с тобой, – вежливо поинтересовалась Юля, немного заикаясь.
Как и всегда, услышав заикание в своих словах, она недовольно нахмурилась, словно попыталась проанализировать, почему это случилось сейчас. Обычно заикалась она, когда сильно волновалась. В разговоре с Сережкой такое редко случалось. Должно быть, его замечание задело её сильнее, чем она показывала.
– Да брось ты, Кроха, – попытался отвлечь её Сережа. – Мы просто на лодке покатаемся. Или ты боишься?
– Я же просила не называть меня так, – сильнее нахмурилась девчонка, глядя на него.
Сережа следил за её реакцией, но уже знал, что в этом раунде выйдет победителем. Это единственная хитрость ещё с ней срабатывала – она никому не позволяла считать себя боягузкой.
– Выйди, я переоденусь в купальник, – махнула она рукой, указывая Сережке на лестницу.
Настала его очередь насупиться.
– Ни о каком купальнике и речи не идет, Юля, – строго проворил он. – Только выздоровела от простуды. Будешь купаться только тогда, когда на градуснике будет плюс сорок.
Девочка недовольно поджала губы, глядя на него так, что казалось вот-вот и из глаз полетят искры.
– Ты меня поняла? – не сдавался Сережа, бесстрашно глядя ей прямо в глаза. – Мы не для того спины все лето на огороде горбатили, чтобы на антибиотики твои все просадить.
Вся злость ушла с изумрудного взгляда так же быстро, как там и образовалась. Он знал, что давит на её больную мозоль, но иначе девчонку было не остановить. Сережа и сам не понимал, как Юля пришла к выводу, что она недостаточно помогает им с бабой Катей. Просто в один из вечеров, после долгих уговоров, она все же призналась Сереже, что думает так. И это несмотря на то, что она полностью возложила на себя уборку в доме и готовку, когда они целыми днями проводили на огороде.
– Хорошо, никаких купаний, – согласилась Юля.
– Спасибо, – поблагодарил Сережа, зная, как Юля любила плескаться в речке.
– Ты здесь старший, – с грустной улыбкой ответила она.
Сережа никому бы не признался, но ему нравилось, когда она так говорила. Он упивался чувством, что есть кто-то в этом мире, кто целиком и полностью зависит от него. Иногда он думал, что заботился о ней только в память о лучшем друге и своих родителях, но потом со скрипом признавался себе, что не только в этом дело. Он бы не смог оставить её, ведь Юлька была маленькой и наивной девочкой. Настоящей Крохой. Она была ему как младшая сестра.
Когда, пройдя через густой лесок, ребята спустились на речку, их уже ждали друзья Сережи. Мишка Пружинников был высоким и коренастым. Он был старше ребят, но учился с ними в одном классе, поскольку пошел в школу позже. Миха был молчаливым, но всегда бесстрашно лез во все передряги, каких было немало после начала их дружбы с Метелей. Дениска Доронин был другим. Он хорошо учился и всегда думал прежде чем что-то сказать. Он знал так много, что его можно было назвать ботаном, но из-за его чувства юмора ни у кого язык не поворачивался назвать пацана скучным.
– Эй, Метеля, мы ж договаривались на половину пятого, чего опаздываешь? – недовольно прокричал Миха, которого парни называли Пружинка, заметив Сережу среди деревьев.
– Так, дела были, – отозвался он, зная, что парням не очень понравится, что он притащил с собой Юльку. – А где Дрончик?
– Да тут я, – прокричал Денис, высунув голову из-за лодки. – Узлы проверяю. Не хочу, как в прошлый раз, всё дно на пузе проелозить в поиске якорька.
Сережка усмехнулся, вспоминая их последнюю рыбалку.
– О, ты только посмотри какие люди нам решили компанию составить, – с улыбкой проговорил Денис, заметив Юльку за спиной Сережи.
Девочка смутилась и прикусила губу. Она всегда странно вела себя в компании Дениса: краснела, смущалась, слова забывала. В общем становилась совершенно другим человеком, что жутко Сережу раздражало.
– Брось свои лобзанья, – пригрозил Метеля, глядя в глаза Дрону. – Она с нами поплывет.
– Баба на корабле – к беде, – недовольно пробурчал Пружина, проходя мимо Юльки и даже не взглянув на неё.
Девчонка насупилась. Сережа уже хотел заступиться за неё, но она его опередила:
– Так это говорится о корабле, а не о вашем хилом плоту.
Сережа с Денчиком хмыкнули, когда настала очередь Михи хмуриться от злости. Метеле нравилось наблюдать за перепалками этих двоих. С ним Юлька словно снова становилась собой, а не той молчаливой и бледной копией, которую он ежедневно наблюдал дома.
– Если её высочеству не угодно мараться о наш "хилый плот", так может изволите покараулить на берегу? – не остался в накладе Пружина.
– Её высочество сегодня в альтруистическом настроении и готова к общению с пролетариатом, – кинула ответку Кроха, сбрасывая свои заношенные сандали.
Не сумев сдержаться, Сережа загоготал в голос. В такие моменты он очень гордился Юлькой.
– Когда-нибудь я женюсь на тебе, принцесса, – толи в шутку, толи серьезно пообещал Денис, глядя с восхищенной улыбкой на девочку, что залилась краской и потупила глаза в песок.
У Сережки аж смех в горле застрял, когда он перевел ошарашенный взгляд на своего друга не в силах поверить в то, что ему не послышалось. Но нет, не показалось. Денис продолжал пялиться на его Юльку с этой дурацкой ухмылкой на губах. У Сережки даже руки в кулаки сжались, когда он подумал, что друг собирается отнять у него Юлю. Она была его. Единственным родным человеком, что у него остался и он никогда бы не позволил Дрону забрать её.
– Ладно, грузимся, – махнул рукой Миха, толкая лодку в воду.
– Погоди, – попросил Сережа, удерживая лодку на берегу. – Кроха, лезь внутрь.
Юля не стала спорить и послушно залезла в лодку, чтобы не намочить ноги, хотя и считала, что Сережа переигрывает с опекой. Вода же была не такой уж и холодной, наверное. Только первое сентября, не могла же она успеть сильно остыть.
После того, как девочка оказалась в лодке, парни быстро спустили её на воду и залезли внутрь. Долго бороться за весла не пришлось, Миха схватил одно на правах хозяина, а Серега выиграл второе у Дениса в "камень, ножницы, бумага". Но Дрончик не сильно расстроился, он предпочитал умственный труд физическому и теперь фривольно расположился в задней части лодки, продолжая смущать Юльку своими улыбками. Это продолжалось все лето, и Сережа молчал, стараясь не обращать внимания на выходки друга, считая их глупыми шутками, но сейчас понял, что пора вмешаться. Юлька же была еще совсем ребенком, нечего её изводить.
Когда они заплыли на середину речки, ребята сложили весла и Миха скинул якорь. Сережа не шутил, когда говорил, что вода уже стала холодной, но у них была важная миссия – на прошлой неделе Васька Крапивин сказал, что, ныряя, увидел на дне затонувший военный снаряд и теперь ребята не могли думать ни о чем другом, кроме идеи найти его. Сегодня они подробно выяснили у Витьки, где он его видел и решили во что бы то ни стало его обнаружить.
Скинув с себя футболку, он бросил её на лавку и махнул, чтобы Юлька перебралась на неё. Лавка была в центре лодки, что было самым безопасным местом здесь. Ему не хотелось, чтобы девчонка случайно упала в воду, когда лодка качнется от их прыжков.
Юлька смотрела как весело перекрикиваются парни, раз за разом выныривая и снова уплывая к самому дну. Она не знала, что они ищут, хотя и не спрашивала толком. Ей было все равно, всяко лучше, чем сидеть в своей комнате, тишина которой изо дня в день давила лишь сильнее. Это она для Сережи и бабы Кати делала вид, что её все устраивает, чтобы они не волновались. На самом же деле эта отчужденность убивала её. Не из тех она была людей, кто любил одиночество. В её семье покой только снился. В детстве её любимой игрой были прятки, поскольку только так могла официально уединиться, спрятаться в шкафу или под лестницей ото всех, ведь Матвейка и мама никогда не оставляли её одну. Постоянно были какие-то тренировки, репетиторы, бассейн. Теперь же у неё было все время мира, а девочка не знала, что с ним делать.
Она даже подумать не могла, что у неё может не быть друзей. В прошлой школе она дружила со всеми ребятами, даже с теми, кого не особо любили. Юлька всегда была первой, кто тянул руку на уроках и первой, кто вызывался выступить с танцем или стихом на мероприятии. Она никогда не боялась сцены, привыкнув к выступлениям с малого, но то, что произошло на первое сентября прошлого года навсегда заставило её усомниться в себе. Юлька помнила, что, когда её новая учительница спросила, кто из ребят хочет рассказать стишок на линейке к первому сентября, Юля привычно подняла руку. Единственная из всех ребят. Стишок был не очень сложным и ей хватило получаса, чтобы вызубрить его досконально. Она не стеснялась и не боялась, но, когда вышла на сцену перед школьниками и их родителями, поняла, что поспешила. Нет, она помнила каждое слово, что учила, но из-за этого чертового заикания, стояла на сцене и молча открывала рот, едва-едва заставляя себя мычать какие-то одноголосные звуки. Чем дольше она там стояла, тем больше горели её щеки от унижения и тем сильнее сводило голос. В конце учительница, видно решив наконец её пожалеть, вышла на сцену и продолжила за девочку стих. Ох, как же тогда Юлька горько плакала! Она никогда не забудет какой униженной и глупой чувствовала себя, когда Сережка побежал следом за ней, чтобы успокоить. Он пытался заставить её поверить, что ничего страшного не случилось, но Юля на всю жизнь запомнила его взгляд, с которым Метеля смотрел за её выступлением. Эта смесь горечи и жалости в его леденисто синих глазах уязвляли сильнее насмешек и шуток остальных детей. Она мечтала провалиться сквозь землю, ведь понимала, как сильно подвела его.
Тогда Юля и пообещала себе, что больше никогда-никогда она не подведет Сережу.
Наверное, не удивительно, что после линейки ребята из класса её не взлюбили. Они смеялись, кривляли её, делали подножки и унижали всякий раз, как выдавался такой случай. Конечно, она могла пожаловаться Сережке, но ей было слишком стыдно идти к нему и рассказывать обо всем, что происходит. Постоянные издевки сделали свое дело и вскоре девочка начала сомневаться в самой себе. Чувство собственного достоинства и гордость, которую ей прививали с детства, рассыпалась каждый раз, когда вместо того, чтобы ответить на вопрос, она прикусывала язык и молча уходила, боясь, что из-за заикания опять наткнется на кривляния.
Однако она все еще держалась. Стойко держалась до первой недели января, веря, что ей просто нужно пережить ещё немного и приедет отец, чтобы забрать её и Сережу в настоящий мир, а все, что происходило в этой деревне забудется страшным сном. Она ждала с нетерпением, любовно зачеркивая каждый новый день в маленьком календаре, который носила в дневнике вместо закладки. Ведь папа никогда бы не пропустил её дня рожденья.
Новый год они встретили скромно, но весело. Баба Катя испекла торт, а Сережка с Юлей нарядили небольшую сосну, что росла на переднем дворике у дома. Поскольку игрушек у страрухи не было, девочка целую неделю перед праздником мастерила их из бумаги и разрисовывала карандашами. Получилось не так красиво, как обычно выходило наряжать ёлку у Юлиной мамы, но тоже неплохо. Сережка даже похвалил несколько раз.
Девочка совсем не удивилась, что папа не приехал на новый год. Он был очень занят и мог пропустить. Но когда отец пропустил её день рожденья шестого января, девочка сорвалась. Она ждала его с самого утра и до поздней ночи, просидев целый день на подоконнике окна, через которое хорошо видно проселочную дорогу. Она подскакивала на носочки и вытягивалась во весь свой небольшой рост каждый раз, когда с улицы доносился шум машины. Юля отказывалась садиться за накрытый в честь её праздника праздничный стол и резать именинный торт, пока папа не приедет, но все было без толку. Утро сменил обед, а позже и вечер, а он не приезжал. Она знала, что отец ни за что бы не пропустил её день. И то, что он не приехал к ним, могло значить лишь то, что его больше нет. Юлька навсегда запомнит тот момент, когда эта самая мысль поселилась в её сознании. Все сразу встало на свои места. И отсутствие денег и то, что отец за полгода ни разу их не навестил. С побелевшим лицом, она сползла с подоконника и молча ушла в их с Сережкой комнату. Она проплакала всю ночь, утыкаясь лицом в подушку и прикусывая собственные пальцы, чтобы никто не слышал её всхлипов, а утром перебралась в комнату на чердаке. С тех пор она больше не плакала.
Юля просто начала видеть мир в другом цвете – черном. Не было больше хорошего настроения, веселых дней или счастливых моментов. Каждый день был похож на предыдущий: те же насмешки и издевки, которым она не видела ни конца ни края, поскольку разуверилась в том, что папа приедет и спасет её. Ей нужно было научиться жить в этом новом мире и, видит Бог, она пыталась. Учила себя не реагировать на грубые слова и колкие замечания, которые, казалось, по самой душе скоблили острыми камнями. Училась отгораживаться от чужого мнения, от мира, что её окружал. Замыкалась в себе, в книгах, от которых уже тошнило.
Вот и сейчас, глядя на резвящихся парней, Юльке стало так горько, что она прикусила губу, чтобы не расплакаться. Казалось весь мир жил дальше. Сережка жил дальше, а она не могла. Зациклилась на своей трагедии, не понимала, как пережить всю ту боль, что довелось испытать. В одной из книжек, что она прочитала, говорилось, что дети легче переживают душевные травмы. Перерастают их, забывают. Почему же она не могла ничего забыть? Почему каждый день умирала от боли, что не позволяла дышать полной грудью с того самого дня, как увидела тела под черными мешками у горящего дома?
Должно быть она слишком сильно погрузилась в собственные мысли, поэтому резкий радостный крик Мишки о том, что он что-то обнаружил, настолько оглушил и обескуражил её, что она невольно подпрыгнула на лавке, на которой сидела. Наверное, дернулась сильнее, чем думала, поскольку лодка сильно качнулась в сторону, и вскочившая на ноги для равновесия Юлька упала за борт.
Сережа никогда не забудет то мгновенье, когда он выплыл из воды и увидел, что лодка пуста. Его мозг даже толком отреагировать не успел, а он уже греб изо всех сил в её направлении. Нет, Юлька умела плавать и довольно неплохо, иначе он бы её в лодку не взял. Он бы ни за что и никому не признался, но ему приходилось грести как умалишенному, чтобы опережать её на доли секунды, когда они соревновались – так хорошо она плавала. Однако некий тягучий ужас, что поселился в его грудине, когда он не заметил её в лодке, заставил его еще быстрее передвигать руками и ногами. Он подплыл к лодке, собираясь отругать её за то, что не послушала его, но девочки не было на гладкой поверхности воды.
Руки и ноги задрожали, когда он вздохнул полную грудь воздуха и нырнул. Помогло, что он взял у Михи маску для ныряния, иначе не разглядел бы ничего в грязной воде. Он нырял, выныривал, с остервенением заполнял воздухом легкие и снова нырял под воду, боясь даже допустить мысль, что не найдет её. Никак не мог он Юльку потерять! У него кроме неё никого и нет больше. Она ж одна осталась.
Слезы жгли глаза, но у него не было времени, чтобы промывать маску, поэтому он заставлял себя сдерживаться. Верил, что у него все получится. Молился этому, сам не зная, что именно и у кого просил. А потом, когда в очередной раз занырнул, увидел тонкое тельце на самом дне.
Сейчас спроси его, он бы не сказал, как вытянул её на берег. Откуда взялись силы протащить её на себе, крепко держа за длинные волосы и руки несколько десятков метров, не понимал. Смог нормально вздохнуть только когда скинул её на песок. Она не дышала. В панике, он прижался ухом к её синим губам, надеясь уловить хоть какой-то хрип, прислушался к сердцебиению, положил пальцы на шею, проверяя пульс. Он прощупывался. Слабенький, словно бабочка крылышками, он бился об его пальцы. Это придало парню сил и надежды. Он положил ладони ей на грудь и начал ритмично нажимать, как показывали им в школе. Потом закинул ей голову и выдохнул весь воздух, что был у него в легких ей в губы. И ещё. И еще раз. Снова начал давить на грудь. Снова выдыхал ей в губы. И молился. Молился Богу, просил родителей помочь ему. И снова давил и выдыхал воздух в неё. Губы девочки немного потеплели от его усилий, но она по-прежнему не шевелилась под его попытками её оживить. В отчаянье, Сережа схватил её за плечи и крепко обнял, начал бить кулаками в спину, сжимать её в своих руках. Наверное, звал её по имени. Наверное, плакал. Понял это только после того, как пришел в себя, услышав, как она закашлялась. Девочка согнулась через его руку и её вырвало грязной речной водой. Красные глаза Юльки заслезились, когда с её губ сорвался первый громкий всхлип. От облегчения Сережка крепко обнял её, так сильно прижимая к себе, что у девчонки затрещали кости под его руками.
– Ты зачем в воду полезла, дурочка? – спросил Сережа, когда они возвращались домой.
С того момента, как он вытащил её из воды прошло не больше получаса, но этот вопрос впервые пришел к нему в голову. До этого думал лишь о том, как переодеть её в свои вещи, чтобы не замерзла, и отвести домой. А теперь, когда они шли через пролесок, вдруг задумался над тем, что произошло.
– Я не специально, – прошептала Юля, севшим голосом. – Равновесие потеряла и упала.
– Тебя ж в детскую команду Олимпийского резерва по плаванью звали, – вспомнил он. – Почему же начала тонуть? В конце концов, почему на помощь не позвала?
Юля промолчала. Но в этом молчании было столько слов, что Сережа понял каждое, что она не смогла произнести. Он резко остановился и, схватив её за плечи, развернул к себе.
– Ты что специально не стала плыть? – заорал он так громко, что распугал всех птиц, до этого мирно сидящих на ветках.
Юля, удивленная его реакцией, замерла. Она не могла отвести взгляда от его глаз, горящих сейчас такой синевой, что становилось страшно. Столько гнева виделось в них, столько злобы, что, не в силах смотреть в них, она потупила свои глаза к земле.
– Какая разница, – прошептала она, не находя в себе сил поднять взгляд к его лицу. Почему-то именно теперь стало стыдно. – Кому я нужна?
Гнев овладел каждой клеточкой Сережкиного тела, когда он вздернул девчонку так, что чуть руку ей из сустава не вырвал.
– Что ты несешь? – орал он, не заботясь, что кто-то мог его услышать. – Кому ты нужна? Кому нужна? Ты дура, что ли, Юля? Что значит, кому ты нужна? А ты обо мне подумала? Что я буду делать? У меня же кроме тебя никого не осталось?
Она дернулась от его слов, как от удара. Её взгляд резко метнулся к его лицу, словно она не верила в то, что слышала, но ухватилась за эту надежду. Он все еще сердился, но теперь явственно было различимо что-то ещё в этой холодной синеве. Нечто глубокое и темное, что смотрело на неё с самой середины, с самой его сути. Она не понимала, что это было, но это задело нечто живое внутри неё. Заставило включить голову и подумать о том, что натворила. Ей раньше почему-то и в голову не приходило, что Сережа может нуждаться в ней так же сильно, как она нуждалась в нем. Не думала она, что он видит в ней родного человека, а не груз, что принудительно навесили на шею.
– Серёженька, – прошептала она срывающимся от слез голосом.
Не знала, что сказать. Не знала, как сказать обо всем, что сжимало её сердце все то время, что они были в этой чертовой деревне.
Прикусила губу, чтобы как-то упорядочить свои мысли. Столько книг перечитала, такой большой словарный запас имела, а сказать ничего не могла. Не находила нужных слов, чтобы все ему объяснить так, чтобы понял. Не умела мысль донести.
– Серёженька, – попробовала снова, но напряжение и страх, что сидели в глубине её тела, словно по команде вырвались на свободу, выливаясь градом горьких слез.
Все её тело задрожало, ноги ватными стали. Если бы не сильные Сережкины руки, рухнула бы на землю, так сильно накатило все, что пережила. Полгода не плакала. Ни слезинки не пролила, хоть захлебывалась от них каждый день. А сейчас они словно все решили выйти, одной волной накатили.
Метеля растерялся вначале. Без слов всё понял по зеленым глазам, поскольку знал её так же хорошо, как самого себя. Увидел в какой момент она поняла, что значит для него, хоть он никогда не говорил ей тех милых мягких слов, что так часто позволял себе Соколик. Но он видел в этих по-кошачьему изумрудных глазах, что и так поняла, что была не чужим для него человеком. Что как сестрой ему стала, хоть по крови они никто друг другу. И ведь по-настоящему семья она ему, чтобы кто не сказал. И любит он её. Ведь не врал, когда говорил, что не знал бы как жил, если б утонула она. Вообще не мог об этом думать.
Да и сейчас как слезы в её глазах увидел, сам выдохнул от облегчения, ведь впервые со дня её рожденья, Юльку свою разглядел. Ту самую девчонку, которую так хорошо знал, а не эту серую тень, которая изо дня в день в комнате над ним жила. И сдержаться не смог от радости и облегчения. Прижал её к себе так крепко, как только мог, игнорируя собственные слезы, что жгли глаза.
