Текст книги "Жемчужина страсти"
Автор книги: Юдифь Готье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
– Мать! – сказал сегун. – Занимайся вышиванием и нарядами: это дело женщин.
Нагато быстро вошел, чтобы не быть дольше нескромным.
Йодожими обернулась и слегка покраснела, увидев принца, который низко кланялся ей.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал сегун.
– В таком случае я удаляюсь, – с горечью сказала Йодожими, – и возвращаюсь к своим рукоделиям.
Она медленно прошла через комнату, шумя своими длинными шелковыми платьями, и вышла, бросив на Нагато странный взгляд: в нем смешивались вызов и ненависть.
– Ты слышал мою мать? – спросил Фидэ-Йори.
– Да, – сказал Нагато.
– Вот, хотят отстранить тебя от меня, друг. Что за причина этому?
– Твоя мать ослеплена какой-нибудь клеветой, – сказал принц. – А другие видят во мне прозорливого врага, который умеет разрушать составленные против тебя заговоры.
– Я как раз хотел поговорить с тобой о заговоре.
– Против твоей жизни?
– Именно. Он стал известен мне странным образом, так что мне даже трудно поверить этому. Тем не менее, я не могу отделаться от какого-то беспокойства. Завтра, на празднике Духа моря, под моими ногами должен провалиться мост.
– Какой ужас! – вскричал Нагато. – Надеюсь, ты не пойдешь на этот праздник?
– Если я не пойду туда, – сказал Фидэ-Йори, – то так и не узнаю истины, так как заговор не будет приведен в исполнение. Но если я пойду на праздник, – продолжал он, улыбаясь, – и если действительно существует заговор, то правду придется почувствовать слишком тяжело.
– Конечно, – сказал Нагато, – тем не менее, нужно рассеять сомнения, нужно как-нибудь изловчиться. Назначен ли маршрут, которому ты должен следовать?
– Гиэяс вручил мне его.
Фидэ-Йори взял с этажерки сверток бумаги. Они прочли: «Набережная Йодо-Гавы, площадь Рыбного рынка, дорога сикомор, взморье. Обратный путь через холм Бамбуков, мост Ласточек»…
Негодяи! – вскричал Ивакура. – Это висячий мост через долину!
– Место, действительно, недурно выбрано, – сказал сегун.
– Без сомнения, речь идет об этом мосте. Те мосты, что перекинуты через многочисленные каналы города, не грозили бы тебе смертью, обрушившись под твоими ногами; самое большое – они доставили бы тебе неприятную ванну.
– Это правда, – сказал Фидэ-Йори, – а с моста Ласточек все полетели бы на скалы.
– Веришь ли ты вполне в мою дружбу к тебе? – спросил принц Нагато, подумав с минуту.
– Можешь ли ты сомневаться в этом, Ивакура? – спросил сегун.
– Ну, так не бойся ничего! Притворись, что ничего не знаешь, дай себя повести, и иди прямо на мост. Я нашел средство спасти тебя, открыв в то же время истину.
– Я вполне полагаюсь на тебя, друг мой.
– В таком случае, отпусти меня. Я должен торопиться, чтобы привести в исполнение мой план.
– Иди, принц, я, не колеблясь, вверяю тебе мою жизнь, – сказал сегун.
Нагато быстро вышел, поклонившись царю, который ответил ему дружелюбным жестом.
Праздник духа моря
На другой день с рассвета улицы Осаки были полны движения и веселья. Готовились к празднику, заранее радуясь предстоящим удовольствиям. Торговые дома, мастерские, жилища простонародья были широко раскрыты на улицу, позволяя видеть незатейливое внутреннее убранство, которое состояло из нескольких ярких ширм.
Слышались голоса, крики; иногда своенравный ребенок вырывался из рук матери, которая одевала его в лучшие одежды, и начинал прыгать и скакать от радости по деревянным ступенькам дома, которые вели на улицу. Тогда изнутри слышался притворно раздраженный голос отца, и ребенок снова попадал в руки матери, дрожа от нетерпения.
Иногда кто-нибудь из них кричал:
– Мама! Мама! Вот шествие!
– Ты шутишь, – говорила мать, – священники еще и одеваться не кончили.
Но, тем не менее, она шла к переднему фасаду и свешивалась через легкие перила, чтобы посмотреть на улицу.
Нагие курьеры, только с лоскутком материи вокруг бедер, бежали со всех ног, держа на плечах стебель бамбука, верхушка которого сгибалась под тяжестью пачки писем. Они спешили к дворцу сегуна.
Перед лавочками цирюльников толпился народ. Мальчики не успевали брить все подбородки, причесывать все головы. Ожидающие очереди весело болтали между собой у входа.
Некоторые из них были уже в праздничных одеждах ярких цветов, покрытых шитьем. Другие, более аккуратные, были обнажены до пояса и предпочитали окончить свой туалет после того, как их причешут. Продавцы овощей и рыбы сновали взад и вперед и расхваливали громкими криками свой товар, который они несли на плечах в двух лоханках, висевших на деревянном коромысле.
Повсюду украшали дома флагами и шитыми материями, покрытыми золотыми китайскими надписями на черном или красном фоне; прикрепляли фонарики, цветущие ветви.
По мере того, как день продвигался вперед, улицы все больше и больше наполнялись веселым шумом. Носильщики норимоно, одетые в легкие рубашки, подпоясанные у талии, в широких шляпах, похожих на щиты, кричали, чтобы очистили дорогу. Проезжали верхом самураи, впереди которых бежали гонцы, опустив голову и вытянув руки, чтобы разгонять толпу. Под широкими зонтиками останавливались кучки народа, чтобы поболтать, и казались неподвижными островками среди шумной толпы гуляющих. Тут же спешил доктор, важно обмахиваясь веером, в сопровождении двух помощников, которые несли ящик с лекарствами.
– Знаменитый муж, разве вы не пойдете на праздник? – кричали ему по пути.
– Больным нет дела до праздников, – отвечал он со вздохом. – А так как их нет для них, то нет и для нас.
На берегах Йодогавы оживление было еще больше. Река буквально исчезла под тысячами лодок. Мачты стояли, но паруса были еще не спущены, готовые, впрочем, развернуться, как крылья. Шелковые и атласные навесы и развевавшиеся на носу флаги, золотая бахрома которых окуналась в воду, блестели на солнце, отчего лазурь реки покрылась радужной зыбью.
Толпы молодых, нарядных женщин спускались по белым ступеням в виде лестницы в крутом высоком берегу. Они направлялись к изящным лодкам из камфорного дерева, со скульптурными и медными украшениями, и наполняли их цветами, которые распространяли в воздух жгучий запах.
С высоты Киобассы, этого прекрасного моста, который походил на натянутый лук, спускались куски газа, крепа или легкого шелка самых ярких цветов, покрытые надписями. Легкий морской ветерок нежно волновал эти прекрасные материи, которые раздвигались, чтобы пропустить сновавшие взад и вперед лодки. Издали блестела высокая башня дворца и две чудовищные золотые рыбы, которые украшали ее верхушку. При входе в город, по правую и левую сторону реки, тянулись два великолепные бастиона, ведущие к морю. На каждой башне и на каждом углу стен развевались национальные флаги, белые с красным кружком посредине, – эмблемой в восходящем утреннем тумане солнца. Несколько пагод возвышалось над деревьями, простирая к сияющему небу свои многоэтажные крыши с поднятыми по китайской моде краями.
В этот день, главным образом, внимание привлекала пагода Ебиса, духа моря: не то чтобы ее башни были выше других или ее священные двери многочисленнее, чем у соседних храмов; но из ее садов должно было выйти священное шествие, которого народ ждал с нетерпением.
Наконец вдали забил барабан. Все стали прислушиваться к хорошо знакомому священному бою несколько сильных, редких ударов. Потом – быстрый раскат, замиравший и терявшийся вдали, и снова громкие удары.
Могучий, радостный крик раздался из толпы, которая сейчас же выстроилась вдоль домов, по обе стороны улицы, по которым должно было пройти шествие.
Каширы,квартальные, быстро протянули веревки и прикрепили их к кольям, чтобы народ не выступал на середину дороги. Шествие тронулось. Оно действительно, прошло через священный портик, который возвышался перед пагодой Ебиса, и вскоре потянулось перед нетерпеливой толпой.
Впереди шли гуськом шестнадцать стрелков, в два ряда. На них были надеты доспехи из черной роговой чешуи, скрепленные красной шерстью. За поясом у них были заткнуты две сабли; за плечами торчали перья стрел, а в руках они держали большой черный лакированный лук с позолотой.
За ними шел отряд слуг, с длинными древками, на концах которых были прикреплены пучки шелка. Потом появились татарские музыканты, которые возвестили о себе веселой трескотней. Время от времени раздавались металлические звуки гонга, неистовый барабанный бой, звон кимвалов, торжественные звуки, издаваемые створками морских раковин, пронзительный свист флейты и раздирающие звуки труб. Все это производило такой шум, что ближайшие зрители моргали глазами и были как бы ошеломлены.
Вслед за музыкантами, на высокой площадке несли великана лангуста, на котором сидел бонза. Вокруг огромного рака развевались флаги всех цветов, длинные и узкие, с гербами города; их несли мальчики. Потом шли пятьдесят копьеносцев в круглых лакированных шапках. Они несли на плече копье, украшенное красной шишкой. За ними двое слуг вели лошадь, покрытую великолепной попоной, с выпущенной поверх заплетенной гривой наподобие богатого галуна. За этим конем двигались знаменосцы; знамена были голубые с золотыми буквами. Потом следовали два огромных тигра из Кореи, с открытой пастью и налитыми кровью глазами. В толпе раздались испуганные крики детей, но тигры были сделаны из картона и двигались благодаря людям, спрятанным в их лапах. За ними двое бонз несли огромный барабан в виде цилиндра; третий шел сбоку и часто бил по барабану сжатыми кулаками.
Вот, наконец, показались семь молодых, великолепно одетых женщин, веселый гул сопровождал их. Это – самые красивые и известные в городе куртизанки. Они выступали рядом, величаво, преисполненные гордости, в сопровождении прислужницы и слуги, которые держали над ними широкий шелковый зонтик. Народ, хорошо знавший их, указывал на них, когда они проходили мимо, называя их по именам или прозвищам.
– Вот женщина с серебряными чирками!
Две таких птички были вышиты на широких рукавах просторного пальто красотки, надетого сверх многочисленных платьев, воротники которых скрещивались не ее груди один над другим. Это пальто было из зеленого атласа, вышитого белым шелком с серебром. Прическа женщины была вся усеяна огромными черепаховыми булавками, которые образовали вокруг ее лица настоящий полукруг.
– А это – женщина с морскими водорослями!
Эта прекрасная трава своими шелковыми корнями вплеталась в вышитые узоры пальто и висела наружу, разлетаясь по ветру.
Затем шла красавица с золотыми дельфинами, красавица с миндальными цветами, красавицы с лебедями, павлинами, голубыми обезьянами. К их голым ногам были привязаны высокие подошвы из черного дерева, что увеличивало их рост. Головы их были усеяны блестящими булавками, и искусно нарумяненные лица казались молодыми и прелестными в мягкой полутени зонтика.
За куртизанками шли мужчины с ивовыми ветвями. Потом целая толпа священников несла на носилках или в красивых палатках с позолоченными крышами церковную утварь, украшения и обстановку, которая проветривалась во время шествия.
Наконец показалась рака Ебиса, бога моря, неутомимого рыболова, который по целым дням стоит, окутанный сетями, с удочкой в руках, на скале, выступающей из моря. Ее несли двадцать бонз, обнаженных до талии, и она казалась квадратным домиком. Ее крыша, с четырьмя срезанными скатами, была покрыта серебром и лазурью, с жемчужной бахромой, и увенчана огромной птицей с распущенными крыльями.
Бог Ебис невидим внутри своей раки, наглухо закрытой.
На носилках несли великолепную рыбу, посвященную Ебису, акамэ,или красную женщину,которая составляла лакомое блюдо всех гастрономов. Тридцать всадников, вооруженных пиками, замыкали шествие.
Шествие проследовало через город в сопровождении всей толпы, которая двигалась за ними, достигло предместьев и после довольно долгого перехода вышло на морской берег. Вместе с ней у устьев Йодогавы появилось множество лодок, которые река тихо несла в море. Распустились паруса, весла всплеснули по воде, флаги развились по ветру, а поднятые голубые волны блестели на солнце тысячами огней.
Фидэ-Йори также прибыл на морской берег по дороге вдоль реки. Он остановил лошадь и стоял неподвижно среди своей немногочисленной свиты, так как правитель не хотел затмевать религиозную процессию царской роскошью.
Гиэяса, по его приказанию, несли в норимоно, также как мать и супругу сегуна. Он сказался больным.
Пятьдесят солдат, несколько знаменосцев и два гонца составляли всю свиту.
С появлением молодого принца внимание толпы разделилось; уже не одно шествие Ебиса привлекало взгляды. По царскому головному убору в виде золотой продолговатой шапочки Фидэ-Йори можно было узнать издали.
Вскоре священное шествие медленно прошло перед сегуном. Затем бонзы, которые несли раку, выступили из ряда и подошли совсем близко к морю.
Тогда вдруг прибежали с берега рыбаки, лодочники, и с криком, прыгая и скача, набросились на несших Ебиса. Они затеяли примерную битву, испуская все более и более пронзительные крики. Священники притворно сопротивлялись, но вскоре рака перешла с их плеч на плечи могучих матросов. Тогда последние, с радостным воем, вошли в море и долго прогуливались по прозрачным водам своего любимого бога, под веселые звуки оркестра, который разместился на джонках, бороздивших море. Наконец, матросы возвратились на берег, среди радостных криков толпы, которая вскоре рассеялась, чтобы поскорей вернуться в город, где ее ожидали другие развлечения – зрелища на открытом воздухе, торговля всякой всячиной, театральные представления, пиры и возлияния сакэ.
Фидэ-Йори, в свою очередь, покинул берег с двумя скороходами впереди и со своей свитой. Они вошли в маленькую, свежую, прелестную долину и направились по отлогому склону к вершине холма. Эта дорога была совсем пустынна, так как еще накануне народу запретили ходить по ней.
Фидэ-Йори думал о заговоре, о мосте, который должен быть разрушиться и низвергнуть его в пропасть. Царь всю ночь с тоской размышлял об этом, но под солнцем, которое так открыто блестело среди этой мирной природы, он не мог больше верить в человеческую злость. Тем не менее, путь для возвращения был выбран странный. «Эту дорогу избрали, чтобы избежать толпы», сказал Гиэяс; но народу можно было запретить идти и по другой дороге, и императору не пришлось бы делать этого странного обхода, чтобы вернуться во дворец.
Фидэ-Йори искал глазами Нагато, но его нигде не было видно. С утра он уже двадцать раз спрашивал о нем. Принца нигде не могли найти.
Тяжелая тоска охватила молодого сегуна. Вдруг он задал себе вопрос, почему его свита так малочисленна и почему впереди только два скорохода? Он оглянулся, и ему показалось, что носильщики норимоно замедляют шаг.
Взошли на вершину холма, и вскоре в конце дороги показался мост Ласточки. Видя его, Фидэ-Йори невольно удержал свою лошадь; сердце его сильно билось. Этот хрупкий мост был смело перекинут с одного холма на другой над очень глубокой долиной. Река, быстрая как поток, прыгала по скалам с глухим, непрерывным шумом. Тем не менее, мост, казалось, как всегда, твердо опирается на плоские скалы, вздымавшиеся под ним.
Скороходы двигались вперед твердым шагом. Если и существовал заговор, то они о нем не знали. Молодой царь не смел остановиться. Ему все еще чудились слова Нагато: «Иди смело к мосту».
Но умоляющий голос Омити тоже звучал в его ушах, и он вспоминал о данной им клятве. Больше всего его ужасало молчание Нагато. Сколько препятствий мог встретить план принца! Может быть, окруженный привычными шпионами, которые следили за его малейшим движением, он был похищен и лишен возможности поддерживать связь с царем? Все эти мысли толпились в голове Фидэ-Йори; последнее предположение заставило его побледнеть. Потом, в силу какой-то причудливости мысли, которая встречается часто в крайнем положении, он вдруг вспомнил одну песенку, которую пел, будучи ребенком, чтобы освоиться с главными звуками японского языка. Он машинально проговорил ее:
– Цвет, запах исчезают… Что в этом свете постоянно? Прошедший день потонул в бездне ничтожества. Это был как бы отблеск сна… Его отсутствие не вызвало ни малейшего смущения.
«Вот чему я учился, когда был ребенком, – говорил себе император, – а сегодня я отступаю и колеблюсь перед возможной смертью».
Пристыженный своей слабостью, он отпустил повода.
Но в эту минуту, по другую сторону моста, послышался страшный шум, показались бешеные лошади, с растрепанными гривами, налитыми кровью глазами и, круто повернув, понеслись с тележкой, наполненной древесными стволами. Они бросились на мост и их копыта неистово зазвенели, с удвоенным шумом, по деревянной настилке.
Вся свита Фидэ-Йори, при виде летевших на нее лошадей, закричала от ужаса. Носильщики покинули норимоно, из которых вышли испуганные женщины и, подобрав свои пышные платья, бросились бежать со всех ног. Скороходы, которые уже вступали на мост, отскочили, и Фидэ-Йори инстинктивно бросился в сторону. Но вдруг, подобно тому, как лопается слишком туго натянутая веревка, мост провалился со страшным треском. Сначала он сломался посредине, потом и оба обломка разрушились, так что со всех сторон посыпался целый дождь щепок. Лошади и повозка полетели в реку. Одна лошадь в течение нескольких минут висела, запенившись сбруей, и билась над пропастью; но ремни оборвались, и она тоже упала. Шумящая река понесла к морю лошадей, плывущие стволы деревьев и осколки моста.
– О Омити! – вскричал царь, неподвижный от ужаса. – Ты не обманула меня. Так вот какая участь ожидала меня! Если б не твоя преданность, нежная девушка, мое разбитое тело прыгало бы со скалы на скалу.
– Ну, государь, теперь ты знаешь, что тебе хотелось узнать? – раздался вдруг голос подле царя.
Последний обернулся: он был один, все слуги покинули его. Но из долины показалась голова. Царь узнал в ней Нагато, который быстро карабкался по крутым склонам и вскоре очутился подле него.
– Ах, друг мой! Брат мой! – воскликнул Фидэ-Йори, который не мог удержаться от слез. – Как я мог внушить столько ненависти! Кто этот несчастный, которого угнетает моя жизнь и который хочет сжить меня со света?
– Ты хочешь знать, кто этот злодей, ты хочешь знать имя виновного? – спросил Нагато, нахмурив брови.
– Ты знаешь, друг? Скажи мне!
– Гиэяс!
Сестра Солнца
Стояло самое жаркое время дня. Все комнаты дворца в Киото были погружены в прохладный мрак благодаря спущенным шторам и поставленным перед окнами ширмам.
Киото – столица, священный город, местопребывание изгнанного на землю бога, прямого потомка небесных основателей Японии, самодержавного властелина, главы всех религий, господствующих в стране восходящего солнца, – одним словом, микадо. Сегун только первый среди подданных микадо; но последний, подавленный собственным величием, ослепленный сверхчеловеческим блеском, предоставлял заботы о земных делах сегуну, который царствовал вместо него, тогда как микадо одиноко погрузился в созерцание собственной божественности.
Среди парков дворца, в одном из павильонов, предназначенных для придворных вельмож, на полу, покрытом тонкими циновками, лежала женщина. Она приподнялась на локте и запустила маленькие пальцы в черные пряди своих волос. Недалеко от нее сидела на корточках ее наперсница и играла с хорошенькой собачкой редкой породы, которая походила на два спутанных пучка черного и белого шелка. На полу, на котором не стояло никакой мебели, лежали: готто, музыкальный инструмент с тринадцатью струнами, чернильница, сверток бумаги, веер и ящичек, полный сластей. Стены были украшены резьбой из кедрового дерева или покрыты блестящими рисунками, с золотом и серебром. Сквозь наполовину раздвинутые перегородки открывался вид на целый ряд комнат.
– Госпожа, ты печальна, – сказала наперсница… – Хочешь, я заставлю звенеть струны готто и спою тебе песенку, чтобы развлечь тебя?
Госпожа покачала головой.
– Как! – продолжала подруга. – Фаткура не любит больше музыки? Разве она забыла, что она ей обязана тем, что видит свет? Когда богиня солнца, разгневавшись на богов, удалилась в пещеру, только божественная музыка, которую она услышала в первый раз, вернула ее снова на небо.
Фаткура вздохнула и ничего не ответила.
– Хочешь, я тебе натру чернил? Вот уже сколько времени, как твоя бумага так же бела, как снег горы Фузии. Если у тебя есть горе, излей его в стихах, и ты освободишься от него.
– Нет, Тика, от любви не освободишься! Это – жгучая болезнь, которая терзает день и ночь и никогда не дремлет.
– Может быть, несчастная любовь, но ты любима, госпожа! – сказала Тика, подходя.
– Не знаю, какая змея, скрытая в глубине моего сердца, говорит мне, что я нелюбима.
– Как! – сказала удивленная Тика. – Разве он не выказал своей глубокой страсти тысячью безумств? Разве он не приходил еще на этих днях, чтобы увидеть тебя на минуту, рискуя жизнью, так как гнев Кизаки мог быть для него гибельным?
– Да, и он скрылся, не обменявшись со мной ни одним словом… Тика! – прибавила Фаткура, нервно схватив за руки молодую девушку. – Он даже не посмотрел не меня.
– Это невозможно! – вскричала Тика. – Разве он не говорил, что любит тебя?
– Он мне сказал, и я поверила ему, так мне хотелось верить… Но теперь я больше не верю.
– Почему?
– Потому что если бы он любил меня, то давно женился бы на мне и увез бы в свои владения.
– Но его любовь к государю удерживает его при дворе Осаки!
– Он именно это и говорит. Но разве это голос любви? Чем бы я не пожертвовала ради него!.. Увы! Я жажду видеть его! Его горделивое и в то же время кроткое лицо стоит передо мной. Я хочу впиться в него глазами, но оно ускользает. Ах! Только несколько счастливых месяцев провести бы подле него – и потом я умерла бы, заснув с моей любовью, и прошедшее счастье было бы для меня саваном.
Фаткура разразилась рыданиями и закрыла лицо руками. Тика пробовала успокоить ее; она обняла ее и говорила ей тысячу нежных слов, но не могла утешить ее.
Вдруг в глубине комнаты послышался шум. Маленькая собака начала визгливо лаять.
Тика быстро встала и бросилась вон из комнаты, чтобы помешать слугам войти и увидеть волнение своей госпожи. Вскоре она вернулась вся сияющая.
– Это он! Это он! – вскричала она. – Он там, пришел навестить тебя.
– Не говори глупостей, Тика! – сказала Фаткура, вставая.
– Вот его визитная карточка.
И она протянула бумагу Фаткуре, которая одним взглядом прочла: «Ивакура Терумото Мори, принц Нагато, просит чести быть допущенным в твое присутствие».
– Мое зеркало! – вскричала она вне себя. – Я в ужасном виде, глаза опухли, волосы в беспорядке, в простом платье, без шитья. Увы! Вместо того, чтобы жаловаться, я должна была предвидеть его приход и с восходом солнца заняться туалетом!
Тика принесла зеркало из полированного металла, круглое, как полная луна, и ящик с косметикой и духами.
Фаткура взяла кисточку и подвела глаза, но рука ее дрожала: она слишком нажала, потом, чтобы поправить беду, только хуже запачкала всю щеку черным. Тогда она гневно сжала руки и заскрежетала зубами. Тика пришла ей на помощь и уничтожила следы неловкости. Она наложила на нижнюю губу немного зеленой краски, которая при соприкосновении с кожей становится розовой. Вместо тщательно выдернутых бровей она навела две широкие черные полосы высоко на лбу, чтобы удлинить овал лица; скулы она посыпала розовой пудрой, потом быстро убрала все принадлежности туалета и накинула на плечи своей госпожи великолепный киримон [4]4
Киримон —самая обычная одежда мужчин и женщин.
[Закрыть]. Затем наперсница выбежала из комнаты.
Трепетная Фаткура стояла подле брошенного на пол готто, поддерживая одной рукой одежду, отягченную украшениями, и с жадностью устремила взор к входу в комнату.
Наконец появился Нагато. Он приблизился, опираясь рукой на золотую рукоять одной из двух сабель, и, поклонившись с благородной грацией, сказал:
– Прости меня, прекрасная Фаткура, что я пришел сюда, как гроза, что появляется на небе без облаков-предвестников.
– Ты для меня – восходящее над морем солнце, – сказала Фаткура, – и всегда желанный гость. Вот как раз здесь я плакала из-за тебя. Посмотри, глаза мои еще красны.
– Твои глаза подобны вечерней и утренней звезде, – сказал принц. – Но зачем лучи их купаются в слезах? Разве я причинил тебе какое-нибудь горе?
– Ты здесь, и я забыла причину моего горя, – сказала Фаткура, смеясь. – Может быть, я плакала потому, что ты был далеко от меня.
– Отчего я не могу быть всегда здесь! – вскричал Нагато так искренно, что молодая женщина почувствовала, как исчезли опасения, и луч счастья озарил ее лицо. Но все-таки, может быть, она ошибалась в смысле слов принца.
– Приди ко мне, – сказала она, – отдохни на этих циновках. Тика подаст нам чаю и лакомств.
– Не могу ли я прежде доставить Кизаке тайную просьбу чрезвычайной важности? – спросил Нагато. – Я воспользовался предлогом доставить это драгоценное послание, чтобы удалиться из Осаки, – прибавил он, видя, как омрачился лоб Фаткуры.
– Я нахожусь в немилости у повелительницы, с твоего последнего появления; я не смею приблизиться к ней, ни послать к ее дворцу кого-либо из моих слуг.
– Тем не менее, это послание должно попасть в ее руки и в самом скором времени, – сказал Нагато, незаметно хмуря брови.
– Что же делать? – сказала Фаткура, от которой не ускользнул этот легкий знак неудовольствия. – Хочешь отправиться со мной к одному моему знатному другу, – благородной Иза-Фаруно-Ками? Она в данное время в милости: может быть, она поможет нам.
– Идем к ней немедля, – сказал принц.
– Пойдем, – сказала Фаткура со вздохом.
Молодая женщина позвала Тику, которая находилась в соседней комнате, и сделала ей знак раздвинуть одну перегородку, которая выходила на наружную галерею, окружавшую павильон.
– Ты выходишь, госпожа? – спросила Тика. – Не нужно ли предупредить твою свиту?
– Мы отправляемся тайком, Тика, чтобы прогуляться во фруктовом саду. На самом же деле, – сказала она, приложив палец к губам, – мы идем к благородной Иза-Фару.
Тика кивнула в знак того, что поняла.
Фаткура храбро ступила на галерею, но, вскрикнув, быстро отскочила назад.
– Это просто пекло! – сказала она.
Нагато поднял с пола веер.
– Смелей, – сказал он. – Я буду обмахивать твое лицо.
Тика открыла над головой своей госпожи широкий веер, а Нагато стал махать им. Они пустились в путь. Сначала следовали под тенью крыши. Фаткура шла впереди; время от времени она прикасалась кончиками пальцев к перилам резного кедра и вскрикивала от их горячего прикосновения. Хорошенькая собачка с шелковистой шерстью, считавшая своим долгом присоединиться к гуляющим, плелась на расстоянии, ворча, без сомнения, на безрассудство прогулки в подобный час.
Они завернули за угол дома и очутились со стороны фасада, на площадке широкой лестницы, которая вела в сад; перила ее были украшены медными шарами. Лестница эта разделялась на две части третьими перилами посредине.
Несмотря на невыносимую жару и яркий свет, от которого ослепительно блестела земля, Фаткура и принц Нагато делали вид, будто прогуливаются исключительно с целью сорвать несколько цветков и полюбоваться прелестными видами, которые открывались на каждом шагу. Несмотря на то, что сад казался пустынным, они знали, что глаз шпиона не дремлет. Они поспешили в тенистую аллею, вскоре дошли до группы роскошных павильонов, разбросанных среди сада и соединенных между собой крытыми галереями.
– Здесь! – сказала Фаткура, и, не обращаясь в сторону зданий, на которые указывала, склонилась над маленьким прудом, наполненным такой прозрачной водой, что ее почти не было видно.
– Посмотри на эту красивую рыбку, – сказала она, с намерением возвысив голос. – Она как будто выточена из куска янтаря, а эта походит на рубин, покрытый золотым песком; можно подумать, что она висит в воздухе – так прозрачна вода. Посмотри, ее плавники будто из черного газа, а глаза подобны огненным шарам. Без сомнения, во всем дворце только Иза-Фару обладает такими прекрасными рыбами.
– Как! Фаткура! – раздался женский голос из одного павильона. – Ты вышла в такой час? Разве потому, что ты вдова, ты так мало заботишься о цвете своего лица и позволяешь солнцу портить его?
Штора наполовину поднялась, и Иза-Фару высунула свою красивую головку, всю утыканную железными шпильками.
– А! – сказала принцесса. – Принц Нагато! Вы не пройдете мимо моего дома, не сделаете мне чести своим посещением?
– Мы зайдем с удовольствием: я очень благодарна случаю, который привел нас сюда, – отвечала Фаткура.
Они поднялись по лестнице павильона и пошли среди цветов, которыми была переполнена галерея.
Иза-Фару шла впереди.
– Что ты хочешь мне сказать? – спросила она вполголоса свою подругу, грациозно кланяясь принцу.
– Ты мне нужна, – сказала Фаткура. – Ты знаешь, что я в немилости.
– Знаю. Так я должна вымолить тебе помилование! Но разве я могу уверить государыню, что ты снова не провинишься в том, чем так прогневала ее? – спросила Иза-Фару, лукаво взглянув на Нагато.
– Я один виноват, – сказал принц, улыбаясь. – Фаткура не может отвечать за поступки таких безумцев, как я.
– Принц! Я думаю, она гордится тем, что служит причиной, как ты говоришь, безумств, и многие женщины завидуют ей.
– Не смейтесь надо мной, – сказал Нагато. – Я довольно наказан тем, что навлек на благородную Фаткуру гнев государыни.
– Но дело не в том! – вскричала Фаткура. – У принца Нагато есть важное послание, которое он хотел бы тайным образом доставить Кизаки. Сначала он обратился ко мне, но так как я в данную минуту не могу приблизиться к государыне, то и подумала о твоей благосклонной дружбе.
– Доверь мне это послание, – сказала Иза-Фару, обращаясь к принцу. – Через несколько минут оно будет в руках нашей знаменитой повелительницы.
– Не знаю, как благодарить вас, – сказал Нагато, доставая спрятанный на груди белый шелковый конверт, в котором заключалось послание.
– Подождите меня здесь, я скоро возвращусь.
Иза-Фару взяла письмо и ввела своих гостей в прохладную, темную комнату, где и оставила их одних.
– Эти павильоны сообщаются с дворцом Кизаки, – сказала Фаткура. – Мой благородный друг может пройти к государыне незамеченной. Да смилуются боги, чтобы посланница принесла благоприятный ответ и чтобы я не видела тучи, которая омрачает твое чело.
Принц действительно казался сосредоточенным и озабоченным и кусал кончик веера, ходя взад и вперед по комнате. Фаткура следила за ним глазами, и невольно сердце ее сжималось. Она снова почувствовала страшную тоску, которая вызвала у нее слезы несколько минут тому назад и которую присутствие возлюбленного быстро успокоило.
– Он не любит меня, – с отчаяньем шептала она. – Когда он смотрит на меня, леденящее, почти ненавистное выражение его глаз пугает меня.
