Текст книги "Жемчужина страсти"
Автор книги: Юдифь Готье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
Он позвал ее. Ответа не было. Те, которые вместе с ним преследовали похитителя царицы, вместо того, чтобы пуститься с долину, продолжали свой путь прямо.
Нагато вернулся к Кизаки. Ему показалось, что она сделала движение. Он снова опустился на колени и стал созерцать ее.
Она открыла глаза, потом снова закрыла их, как бы ослепленная светом. Принц склонился над ней.
– Возлюбленная царица, – бормотал он, – приди в себя!
Она снова открыла глаза и увидела принца. Тогда уста ее озарились очаровательной улыбкой.
Над ними пела птичка.
– Это ты, Ивакура? – сказала она слабым голосом. – Наконец-то ты возле меня. Ты видишь, как милосердна смерть: она нас соединила.
– Увы! – сказал принц. – Мы еще живы.
Кизаки приподнялась и облокотилась на руку. Она смотрела вокруг себя, стараясь припомнить, потом перевела взор на Нагато.
– Разве меня не вырвал из дворца и не похитил грубо какой-то человек? – спросила она.
– Несчастный действительно совершил это преступление, которое заслуживает тысячу смертей!
– Чего ему надо было от меня?
– Он хотел сделать тебя пленницей, чтобы иметь право ставить микадо условия.
– Бесчестный! – вскричала царица. – Остальное я угадываю, – прибавила она. – Ты погнался за моим похитителем и спас меня. Это меня не удивляет. Тебя я призывала в опасности! Сейчас, когда я потеряла сознание, я думала о тебе, я звала тебя.
Сказав это, Кизаки опустила глаза и отвернулась, как бы стыдясь такого признания.
– О, заклинаю тебя, – вскричал принц, – не отпирайся от своих слов, не раскаивайся, что произнесла их! Оставь эту божественную росу растению, сожженному неумолимым солнцем.
Кизаки подняла свои большие глаза на принца и долго смотрела на него.
– Я не раскаиваюсь, – сказала она. – Я люблю тебя и гордо признаю это. Моя любовь чиста, как луч звезды, и мне нет повода скрывать ее. Я много думала в твое отсутствие, и испугалась чувства, которое овладевало мною все более и более. Я считала себя преступной, я хотела укрепить свое сердце, заставить мысль молчать. К чему? Разве цветок может запретить себе появиться на свет и распуститься? Разве звезда может отказаться блестеть? Ночь не может противостоять, когда день овладевает ею, как ты моей душой?
– Не ослышался ли я! Так это ко мне такие уста обращаются с такими речами? – спросил принц. – Ты любишь меня, ты, дочь богов! Тогда дай мне увести тебя, убежим прочь из государства, в далекую страну, которая будет для нас раем. Ты моя, раз ты меня любишь. Я был так несчастлив! Теперь счастье душит меня. Идем, поспешим, жизнь так коротка, чтобы обнять такую любовь.
– Принц, – сказала царица, – признание, которое я тебе сейчас сделала, должно служить доказательством, до какой степени любовь моя далека от земных помыслов. Я не принадлежу себе в этом мире, я жена, царица, и не совершу ни одного преступления. Душа моя, помимо моей воли, отдалась тебе, могла ли я скрыть это от тебя? Но если я высказалась сегодня, так это потому, что мы не должны больше видеться в этом мире.
– Не видеть тебя больше! – вскричал принц с ужасом. – Зачем ты сказала такую жестокую вещь? Зачем, раскрыв на минуту небеса перед моими глазами, ты вдруг повергаешь меня в адские муки? Твое отсутствие убьет меня так же, как отсутствие воздуха или света.
Нагато закрыл лицо руками, чтобы скрыть слезы, которые он не мог удержать, но царица нежно отняла его руки.
– Не плачь! – сказала она. – Что такое жизнь? Ничто пред вечностью. Мы увидимся, я в этом уверена.
– А если смерть обманет нас? – сказал принц. – Если жизнь кончится ничем, если все будет кончено с последним вздохом?
– Это невозможно, – сказала она, улыбаясь, – потому что моя любовь бесконечна.
– Хорошо, – сказал принц, – я покончу с собой.
– Клянись мне ничего не предпринимать! – вскричала Кизаки. – Судьбы небесные неисповедимы. Может быть, мы не имеем права избегать нашей участи, и если мы не покоримся ей, то должны будем вернуться снова на землю.
– Но это невозможно, я не могу выносить жизнь, – сказал принц. – Разве ты не понимаешь, что я страдаю? Ты говоришь, что любишь меня, а так мучаешь!
– Так ты думаешь, что я не страдаю? Клянусь тебе умереть от этой любви, не прибегая к самоубийству.
Принц бросился на землю, лицом в траву, он вздрагивал от рыданий.
– Ты приводишь меня в отчаяние, Ивакура! – вскричала царица. – Все мои душевные силы разбиваются пред твоим горем. Для тебя я только женщина. Моя воля бессильна. Что нужно сделать, чтоб осушить твои слезы?
– Позволить мне видеть тебя время от времени, как прежде, – сказал принц. – Только тогда я буду желать естественной смерти.
– Видеться, после того, что я тебе сказала?
– Я забуду это, если нужно, божественная подруга. Я буду твоим скромным и покорным подданным. Никогда взгляд или слово не выдадут гордости, которая переполняет мою душу.
Царица улыбалась, видя, как счастье снова засветилось во влажных еще глазах принца.
– Ты победил меня, – говорила она. – А между тем я считала свое решение бесповоротным. Пусть я не буду наказана за мою слабость!
– Наказана! За что? – спросил принц. – Какое зло мы делаем? Разве придворные вельможи не допускаются в твое присутствие? Только я один, за то, что я слеп ко всему, кроме твоей красоты, буду изгнан! Разве это справедливо?
– Это было мудро и благоразумно, – сказала царица, вздохнув. – Но я уступила, не будем больше говорить об этом. Возвратимся во дворец, – прибавила она, – меня, наверное, все еще ищут. Пойдем, объявим народу, что я спасена.
– О! Останься еще на минуту, – бормотал принц. – Никогда нам не придется провести так время, среди природы, одним, вдали от всех взглядов. Чтоб доставить этот случай, понадобилась междоусобная война, преступление, резня. Завтра пышность твоего сана снова облечет тебя, и я буду в состоянии говорить с тобой только издали.
– Кто знает, что еще случится? – сказала царица. – Микадо укрылся в крепости, которая тотчас была окружена солдатами. Я принуждена была остаться в летнем дворце, все это случилось утром, бунтовщики взяли верх.
– Но после того они были совершенно побеждены, – сказал принц. – Генерал противника был убит, и армия покорилась. Микадо свободен. Но не будем говорить об этом. Какое нам дело до войны? Скажи мне, давно ли ты любишь меня?
– С тех пор, как знаю тебя, – сказала Кизаки, опуская глаза. – Я ничего не подозревала, как вдруг однажды ревность открыла мне мою любовь.
– Ты ревновала?
– Да, и безумно. Я чувствовала странную, продолжительную печаль. Я перестала спать, развлечения раздражали меня, каждую минуту меня охватывал гнев, и я грубо обращалась со своими служанками. Ту, которую я считала твоей возлюбленной, я ненавидела. Однажды я прогнала ее с глаз долой, потому что она выдала свою любовь криком. Я возвращалась во дворец. Ты стоял, прислонившись к дереву, на моем пути, и я как сейчас вижу тебя, освещенного луной, бледного, с горящими глазами.
– А ты не заметила, что они видели только тебя?
– Нет, и я всю ночь тихо плакала.
– О, не своди меня с ума! – вскричал принц.
– Ты видишь, – сказала она, – я ничего от тебя не скрываю. Я обнажаю перед тобой свою душу, доверяясь твоей чести.
– Я достоин этого доверия, – сказал принц. – Моя любовь так же чиста, как твоя.
– Несколько дней спустя, – продолжала царица, – ты был передо мной на коленях, в приемной зала. Удивленная твоим смущением, я позволила себе сказать о моей камеристке. Ты вскричал, что не любишь ее, бросив на меня взгляд, в котором можно было прочесть всю твою душу. Помнишь, какой у меня был разгневанный и презрительный вид? А между тем, если б ты знал, какая невыразимая радость овладела мною! Газель, которую тигр сжимает в своих когтях и потом вдруг выпускает, должна испытывать такое ощущение, какое овладело мною. Тогда я поняла, что ты меня любишь: твой взгляд и твое волнение сказали мне это. Покинув тебя, я побежала в сады и написала четверостишие, которое так легкомысленно дала тебе.
– Оно здесь, на моем сердце, – сказал принц. – Я никогда не расстаюсь с ним.
– Узнаешь это? – спросила Кизаки, показывая принцу веер, заткнутый за кушак из серебряного полотна, которым было опоясано ее платье.
– Нет, – сказал Нагато, – что же это такое?
Он взял веер и раскрыл его.
Он был из белой бумаги, с золотыми блестками. В одном углу виднелся пучок тростника и два улетавших аиста. В другом углу были начертаны четыре строки китайскими буквами:
«То, что вы любите больше всего,
Что вы любите сильнее, чем кто-либо может любить,
Принадлежит другому.
Так ива, растущая в вашем саду,
Склоняется от ветра
И украшает своим ветвями соседнюю ограду».
– Это стихи, которые я написал в западном фруктовом саду! – сказал принц. – Ты сохранила этот веер?
– Я никогда не ношу другого, – сказала Кизаки.
Они оба смеялись, забыв прошлые страдания, упиваясь наслаждением этой минуты счастья. Она больше не говорила о возвращении во дворец.
– Если б ты был моим братом! – сказала она вдруг. – Если б я могла, не подвергаясь клеветам, провести жизнь возле тебя, как бы прелестно текли дни!
– А ты, жестокая, хотела прогнать меня с глаз долой!
– Это был приказ царицы. Перед твоими слезами женщина не могла повиноваться ей! Но скажи мне, в свою очередь, как ты полюбил меня?
– Я уже давно люблю тебя, – сказал принц. – Но моя любовь зародилась гораздо раньше, чем ты меня заметила. Когда мой отец отрекся в мою пользу, я пришел выразить мою покорность микадо. В ту минуту, когда я выходил от него, ты прошла мимо меня по одной из галерей. Я думал, что вижу саму Тен-Сио-Дай-Джин [23]23
Тен-Сио-Дай-Джин– одно из любимейших божеств в Японии.
[Закрыть], я совсем онемел от удивления и восторга. Глаза твои были опущены, и от твоих длинных ресниц падала тень на щеки. Я опять вижу тебя, когда закрываю глаза. На твоем платье был вышит белый павлин. Волосы были убраны лотосами. Твоя опущенная рука рассеянно играла веером из павлиньих перьев. Это было только видение: ты исчезла, но с этих пор ты стала всей моей жизнью… Я вернулся во дворец только год спустя.
– Тогда-то я и увидела тебя в первый раз, – сказала царица. – Все говорили о тебе. Мои прислужницы не умолкали. Хвала тебе переходила из уст в уста. Я полюбопытствовала посмотреть на этого героя, которому приписывались все добродетели и которого наделяли всевозможными прелестями. Спрятавшись за занавеской, я смотрела на тебя, когда ты проходил по большому двору даири. Я нашла, что похвалы были ниже истины, и удалилась странно взволнованная.
– Я же, покидая дворец, не увидел тебя снова. Меня раздирала злая тоска. В течение целого года я нетерпеливо ждал минуты, когда мог надеяться увидеть тебя еще раз, но ожидания этого года обманули меня. Я не мог устоять и вернулся несколько дней спустя. На этот раз я был допущен на празднество, на котором ты присутствовала. На этом-то празднике я заметил, что мною интересовалась Фаткура, и тогда же у меня зародился преступный замысел скрыть под притворной любовью непобедимую страсть, которая овладела мною.
– Как она должна страдать, несчастная! Любить, и не быть любимой! – сказала Кизаки. – Я от всего сердца жалею ее. Где она в данную минуту?
– В моем замке Хаги, возле моего отца. Я отправил к ней гонца, чтобы он привез мне точные сведения о том, что там происходит. Мой отец, наверное, считает меня мертвым, потому что ты, конечно, не знаешь, что мое государство было разграблено, крепость взята, и мне отрубили голову. Какое мне дело до всего этого! Я отдал бы мои владения и целый мир, чтобы только видеть эту хорошенькую ямочку в углу губ, когда ты смеешься.
– Ах! – сказала царица. – Я тоже с удовольствием отдала бы мою корону и весь блеск, который окружает меня, чтобы стать твоей женой и жить возле тебя. Но не будем думать о том, что невозможно, – прибавила она. – Будем помнить, что наши надежды витают за рубежом этого мира.
Сказав это, она подняла глаза к небу.
– Посмотри, друг! – вскричала она. – Эти тучи освещены кровавым заревом, солнце уже садится… Возможно ли это?
– Увы! – сказал принц. – Значит, надо вернуться к людям.
– Не печалься так, – пробормотала она, – потому что мы еще увидимся.
Принц поднялся и стал искать лошадей. Та, на которой они ехали, упала в изнеможении и издыхала. Другая, сильно усталая, остановилась в нескольких шагах. Он подвел ее царице и помог ей сесть в седло. Потом он бросил взгляд, полный сожаления, на ту долину, которую они покидали. С глубоким вздохом он взял лошадь под уздцы и повел ее по траве.
В ту минуту, когда Кизаки и принц удалялись, куст, под которым они приютились, зашевелился, и оттуда выбежал притаившийся человек.
Микадо
Киото избежал угрожавшей ему опасности, битва окончилась, пожары потухали. Царица, похищенная преступными руками в ту минуту, когда народ находился в смятении от ужаса, возвращалась с принцем Нагато, который вел ее среди народа, обезумевшего от радости. Дома, несколько часов тому назад запертые, были открыты настежь, все выходили на улицу. Жители беседовали с солдатами, выкатывали бочки с сакэ, пробивали их, пили, плясали. Они считали себя мертвыми, а теперь воскресли. Было чему радоваться: по улицам и площадям раздавались крики, они перелетали из уст в уста, и скоро весь город повторял:
– Слава микадо!
– Смерть Гиэясу!
– Проклятье его роду!
– Благословение генералу Яма-Кава!
– Хвала Небесным Всадникам!
– Слава принцу Нагато, которому мы обязаны победой! – крикнул кто-то.
– И который возвращает нам нашу божественную Кизаки, – подхватил другой.
И действительно, принц шел, ведя лошадь, на которой сидела царица. Толпа расступалась и падала ниц пред нею, внезапно умолкая, а когда она удалялась, шум тотчас же возобновился.
Царица закрыла лицо покрывалом, придерживая его на груди одной рукой, лошадь была покрыта пеной и тяжело дышала. Нагато вел ее под уздцы и оборачивался иногда к царице. Она улыбалась ему из-под газового покрывала, тогда как все головы были преклонены к земле. Таким образом они достигли крепости Низио-Нозиро и въехали в ее стены. Небесные Всадники встретили Кизаки. Ее спросили, не послать ли за женщинами, которые остались в летнем дворце.
– Зачем? – сказала она. – Разве мы не вернемся во дворец?
Ей не посмели сказать, что напуганный микадо отказался покинуть крепость и рассчитывал в ней остаться навсегда. Сын богов был в отчаянии. Победа не успокоила ни его ужас, ни его гнев. На него напали в его собственном дворце! И кто же? Не монголы, не китайцы, а японцы!
Его народ, то есть его рабы, недостойные даже произнести его имя, осмелились с неслыханной дерзостью напасть на него с оружием в руках. Его священная особа была вынуждена не только идти, но даже бежать. Микадо, один взгляд которого должен был превращать человека в пепел, бежал, бледный от страха. Строгие складки его атласных платьев истрепались, он спотыкался, путаясь в волнах своих одежд, когда бежал по улицам. Что сталось со священным величеством, с божественным могуществом потомка богов среди этих событий?
Го-Митсу-Но, вне себя от гнева, дрожащий и удивленный, не успокоился после победы. Он повелел убить всех покорившихся солдат.
– Они опять пойдут против меня, – говорил он, – убейте их всех до единого.
– Мы убьем их после, – осмелился ответить ему министр Правой Руки, один из высших сановников даири, – а сейчас эти десять тысяч человек составляют для нас драгоценное подкрепление.
Тогда микадо воскликнул:
– Пусть ко мне приведут Гиэяса, пусть ему выколют глаза, вырвут внутренности, разрежут его на куски.
– Со временем, – сказал в свою очередь министр Левой Руки. – Теперь Гиэяс не в нашей власти.
– Соберите всех воинов, князей, министров, – вскричал тогда микадо, – я хочу возвестить им мою волю.
На это нечего было возразить. Но все очень удивились, что у микадо явилась воля и он выразил желание произнести речь. Подобной вещи не видали с тех пор, как генерал Иоритомо, в царствование Тсутси микадо, отразил вторжение монголов и получил за это подвиг титул сегуна. С тех пор сегуны царствовали от имени микадо, которые никогда не думали отнимать скипетра, переданного им в другие руки. Неужели истинный государь пробуждался наконец от своего долгого сна? Неужели он хочет взять в свои руки власть и самолично управлять государством? Министры переглядывались между собою, почувствовав смутный страх, другие из них тайно сочувствовали Гиэясу, другие остались верны династии микадо, но у них не хватало энергии, и они опасались всякого восстания против властителей армии.
Но если уж сыну богов пришла мысль повелевать, то приходилось повиноваться. Поспешили созвать вельмож и воинов в самый обширный зал замка. Микадо сел, скрестив ноги, на возвышении, окруженном маленькой оградой. Вокруг него расправили складки его платья; затем на полу сели вельможи, держа перед собой узкий и длинный веер, чтобы образовалась преграда между их взглядом и лицом государя.
Здесь были принц Нагато, Фару-Со-Шань – предводитель Небесных Всадников, Симабара, генерал Яма-Кава, все министры и все вельможи.
Го-Митсу-Но обвел собрание сердитым взглядом и надул свои щеки, которые были еще бледнее, чем всегда. Затем он так шумно вздохнул, как будто хотел сдуть крошки.
Наконец он заговорил грубо, немножко слезливо.
– Значит, – сказал он, – я больше не государь, я не представитель богов. Меня осаждают, меня оскорбляют, мою особу хотят взять в плен! Я удивляюсь, что вы еще живы! Что все это значит? Разве так поступают с божеством? Я – микадо, то есть верховный владыка, разве вы забыли это? Я сошел на землю для блага людей, тогда как я мог бы быть с моей семьей, на небе. Если будет так продолжаться, я покину вас. Как! Вы не дрожите? О чем же вы думаете? Разве вы не обратили внимания на гневные взгляды моих божественных глаз? Запомните, недавно гора вышла из моря внезапно перед островом Фатсисио, разве это не страшно? И не служит ли это признаком недовольства богов, вызванного людьми? Почва начнет колебаться, и все перевернется. Разве не выпал в окрестностях Осаки, через несколько дней после появления горы из воды, дождь волос? И не предвещает ли он несчастья? Или вы глухи и слепы? Вы закоренели в преступлениях? Вы ничего не боитесь, потому что не дрожите от моего гневного дыхания?
– Мы твои верные слуги, – сказал министр Правой Руки.
– Меня, Го-Митсу-Но, сто девятнадцатого из моего рода, – снова начал микадо, – оскорбили, и если земля не разверзлась на четыре части, то единственное потому, что мои ноги еще касаются ее поверхности, из-за меня она была пощажена. Да, люди, мои подданные, пришли в даири, выломали двери, хотели схватить меня и сделать сына богов пленником! И, чтобы скрыться от них, я должен был бежать. Микадо, бегущий от людей! Я задыхаюсь от негодования. Я погружу вас во мрак, я погашу солнце, опрокину моря и разобью землю на тысячу кусков.
– Мы твои покорные рабы, – сказал министр Левой Руки.
– Если вы мои рабы, то повинуйтесь мне! – воскликнул сын богов. – Я повелеваю, чтобы все было кончено, чтобы война прекратилась, и чтобы все пришло в обычный порядок.
– Божественный государь! Владыка нашей судьбы! – сказал принц Нагато. – Позволяешь ли ты мне говорить в твоем присутствии?
– Говори, – сказал микадо.
– Чудовище, именуемое Гиэясом, – сказал принц, – ничего не боится и оскорбляет богов, однако, если бы отданное тобою приказание было высказано ему перед лицом всей Японии, он был бы принужден повиноваться и согласился бы на мир.
– Объяснись! – сказал микадо.
– Я заявляю с прискорбием, – продолжал принц, – что, несмотря на многочисленные поражения, Гиэяс все еще сильнее нас, число его приверженцев растет с каждым днем; но оно быстро уменьшилось бы и вскоре все покинули бы его, если бы он осмелился открыто воспротивиться приказанию микадо, объявленному всенародно.
– В этом не может быть сомнения, – вскричали министры и вельможи.
– Что же надо сделать? – спросил микадо, обращаясь к принцу Нагато.
– Верховный владыка! – сказал принц. – Я полагаю, что нужно послать во все города, во все местечки глашатаев, которые возвестили бы твою волю. В то же время отправить к Фидэ-Йори и Гиэясу многочисленную депутацию, поручив ей потребовать, чтобы они прекратили войну, ибо такова твоя воля.
– Твой совет будет исполнен, – сказал микадо, – он хорош. В знак благодарности, я даю тебе титул Най-Дай-Тсинь.
– Государь, – воскликнул Нагато, – я не достоин такой чести.
– Скорее отправляйте послов! – сказал микадо. – Не надо больше войны, пусть будет мир и спокойствие, как прежде. Я чувствую себя утомленным всеми этими волнениями, – прибавил он тише, обращаясь к первому министру, – я могу умереть от этого.
Вскоре все разошлись. Выходя из замка, принц Нагато встретил гонца, который искал его.
– Откуда ты? – спросил Ивакура.
– Из Нагато.
И посланный рассказал все события, случившиеся в его владениях: сражения, взятие Хаги, пленение Фаткуры князям Тоза.
– Как! – вскричал Нагато. – Фаткура в руках этого негодяя, который обезглавливает принцев! Я не могу ни на минуту откладывать моей мести. Я сейчас же уезжаю, чтобы освободить ее и заставить этого подлеца дорого заплатить за его преступления и бесстыдство.
Принц осведомился о своем маленьком войске. Он хотел знать, что у него осталось от утреннего сражения. Из двухсот матросов восемьдесят были убиты, пятьдесят ранены, около шестидесяти были в состоянии пуститься в путь.
Райдэн был ранен в руку стрелой, но кость была цела. Матрос велел перевязать себе рану и утверждал, что он не чувствует боли. Он умолял князя взять его с собою.
– Путешествие будет мне полезно, – говорил он, – к тому же нас только шестьдесят, этого мало, чтоб завоевать царство, а при небольшом количестве, одним больше или меньше что-нибудь да значит.
– Мне нужно двадцать тысяч солдат, чтобы идти против Тозы, – сказал принц, – я попрошу их у сегуна, ты видишь, что можешь позволить себе отдохнуть.
– Разве я плохо вел себя, что ты хочешь удалить меня от себя? – сказал Райдэн.
– Нет, храбрый вояка, – сказал принц, улыбаясь, – иди, если хочешь; ты остановишься в Осаке, если твоя рана будет тебя беспокоить.
– Мы отправляемся сейчас? – спросил матрос.
– В уме ли ты? – вскрикнул принц. – Мы провели тяжелую ночь и еще более тяжелый день, ты ранен – и не думаешь об отдыхе! Признаюсь, что если ты неутомим, то я по природе очень беспечный и чувствую себя измученным.
– Если можно спать, то я усну с удовольствием, – сказал, смеясь, Райдэн, – но я еще мог бы продержаться на ногах.
– Где Лоо? – спросил принц. – Я потерял его из виду во время сражения.
– Он спит в одном доме не берегу, и так крепко, что я мог бы взять его и унести, не разбудив. Этот молодой самурай вполне заслужил свой сон, он схватил ружье одного из наших павших товарищей и дрался, как бес.
– Он не ранен?
– К счастью, у него нет ни одной царапины.
– Ну, хорошо, иди к нему и отдохни, завтра мы отправляемся в полдень.
На другой день Нагато пошел проститься с Кизаки. Она вернулась в летний дворец, он нашел ее среди ее женщин.
– Ты уже покидаешь этот город, который обязан тебе победой, не отдохнувши? – сказала она.
– Я удаляюсь со стесненным сердцем, – сказал принц, – но меня зовет суровый долг. Я должен до подписания мира отомстить за оскорбление, нанесенное моему имени, и спасти Фаткуру, мою невесту.
– Как, Фаткура в опасности?
– Она в плену у принца Тоза; вчера гонец привез мне это известие.
– На такие доводы нечего возразить, – сказала царица, – торопись наказать этого негодяя, и да хранит тебя бог битв.
Когда она это говорила, голос ее немного дрожал. Опять он подвергается опасности, опять рискует жизнью, может быть, умрет.
– Я считаю себя непобедимым, – сказал Нагато, – меня охраняет всемогущая богиня.
Кизаки попыталась улыбнуться.
– Желаю тебе восторжествовать и скорее вернуться! – сказала она.
Принц ушел. Прежде чем выйти из зала, он еще раз взглянул на нее, сердце его замерло от смутного беспокойства.
– Каждый раз, когда я расстаюсь с ней, мне кажется, что больше не увижу ее, – бормотал он.
Она тоже смотрела на него, смущенная тем же тяжелым чувством, она прижимала к губам кончик веера, подаренного ей принцем. Он исчез.
В тот же день он приехал в Осаку и тотчас же отправился к сегуну.
– Это ты! – радостно вскричал Фидэ-Йори. – Я не надеялся увидеть тебя так скоро. Твое присутствие служит для меня поддержкой среди одолевающей меня тоски.
– Как! – сказал Ивакура. – Мы победили, а ты печален.
– Что ты говоришь, друг? Правда, Йокэ-Мура прогнал врага из деревни, которую он занял возле Осаки, но Гарунага был совершенно разбит, когда напал на Ямазиро. Две трети государства в руках врагов.
– Ничего! Мы победили в Сумиоси, вызвали беспорядок в лагере Гиэяса, восторжествовали в Киото, и сын богов, выйдя на минуту из своего оцепенения, отдал приказ обеим сторонам помириться.
– Гиэяс откажется.
– Он не может отказаться, он не может открыто восстать против микадо.
– Он – тот, который нападал на него с такой святотатственной дерзостью!
– Он нападал на него, чтобы овладеть им и предписать ему свою волю. Что значил бы пленный микадо? А микадо свободный, да еще выказавший на минуту власть, всемогущ.
– Гиэяс предложит мне невыполнимые условия, так как ему выгодно продолжать войну.
– Тем не менее, он должен будет немедленно повиноваться, а нам особенно нужно несколько месяцев отсрочки.
– Конечно, мы могли бы тогда собрать все наши силы. Сообщения были прерваны, войска князей не явились.
– А что, Сигнэнари, со своими двадцатью тысячами солдат, все еще на острове Авадси? – спросил принц.
– Все еще там, – сказал сегун, – и молодой генерал в отчаянии от своего бездействия.
– Я хочу попросить именно тебя отдать ему приказание выступить в поход.
– Как так?
– Мне нужно отомстить за личную обиду, и я умоляю тебя дать мне эту армию.
– Кому ты хочешь отомстить, друг? – спросил сегун.
– Одному из тех, которые изменили тебе, – принцу Тозе. Он напал на мое княжество, разорил мою крепость, увел мою невесту и, обманутый сходством, вообразил, что я попался ему в руки, он отрубил голову одному из моих слуг, отказавшись казнить его как дворянина.
– Такие обиды, действительно, смываются только кровью, – сказал Фидэ-Йори. – Я дам тебе приказ для Сигнэнари и военную джонку в твое распоряжение. Не щади этого негодяя Тозу, этого изменника, завистника и подлеца, недостойного того звания, которое он носит.
– Я велю срыть его башни, сжечь его поля и убью его, как поросенка, – сказал принц. – Жалко, что у него не две жизни, чтобы заплатить за все его преступления.
– Желаю тебе успеха! – сказал сегун. – Увы! Я так рад был тебя увидеть, а ты уже уезжаешь! Какое одиночество, какая пустота вокруг меня! Какая скука! Дело в том, что мое сердце гложет тайное горе, которого я не могу высказать. Но когда-нибудь я открою его тебе, и это облегчит меня.
Принц взглянул на сегуна. Он вспомнил, что уже не раз признание срывалось с губ царя, но какая-то робость и стыд удерживали его. На этот раз Фидэ-Йори опять смутился и отвернулся.
– Что это такое? – говорил про себя Нагато.
Затем он прибавил громко:
– Когда я отомщу, то обещаю тебе не покидать тебя больше.
Выходя из комнаты сегуна, Нагато встретил Йодожими.
– А, вот и ты, прекрасный победитель! – воскликнула она с горечью. – Ты сейчас удостоился похвал, заслуженных твоим хорошим поведением.
– Похвала приятна мне только тогда, когда она исходит из твоих прелестных уст, – отвечал принц, раскланиваясь с несколько изысканной вежливостью. – Сами по себе, похвалы, на мой взгляд, ничто иное, как грубые, презренные слова.
– Если мы враги, то ведь ты желал этого, – заметила Йодожими.
– Я всегда желал быть тебе приятным, но у меня слишком мало достоинств. Ты объявила мне войну, но я не принял вызова и остался твоим рабом.
– Весьма мало покорный, который привлекает на себя весь блеск, не давая никому блистать рядом с ним.
– Разве я действительно такой блестящий? – спросил принц. – Ты против воли воздаешь мне хвалы, в которых всегда мне отказывала.
– Перестань насмехаться! – вскричала Йодожими. – Я с радостью говорю тебе, что пусть тебя все любят и прославляют, а я ненавижу тебя!
– Она не прощает мне поражения Гарунаги, – пробормотал принц.
Йодожими удалилась, бросив на Нагато гневный взгляд. Когда-то прекрасная принцесса тайно любила Ивакуру, но принц сделал вид, что не замечает этой любви, с тех пор его преследовала ненависть Йодожими.
Нагато вышел из дворца. Несколько часов спустя он сел на корабль и поехал не остров Авадзи.
