Текст книги "Чешская рапсодия"

Автор книги: Йозеф Секера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Степь распахнулась перед ними. На дымчато-синем горизонте уже ясно видны были контуры алексиковских колоколен. Матей оглянулся. Казаки были совсем близко.

– Погляди, знаешь ли их? – сказал он Зине. Она обернулась.

– Казаки как казаки, но куда они так спешат?

– Анна меня сильно ненавидит? – спросил он быстро. Зина побледнела. Вчера Анна сказала, что все-таки это он стрелял в нее, она хорошо помнит его, ведь она была от него на расстоянии всего десяти шагов. Зина решила, что незачем зря тревожить Матея, и не передала ему этого.

Казаки нахлестывали коней нагайками и злобно кричали что-то. Один казак, по-видимому, пришпорил коня: он опередил других и быстро догонял арбу. Вдруг он остановил лошадь и снял карабин с плеча. Зина испуганно крикнула:

– Это Павел! Сейчас выстрелит! Неужели Анна его послала! – Она выхватила вожжи из рук Матея. – Ложись на дно!

Матей вынул из корзинки с едой пистолет. Над его головой просвистела пуля. Матей, пригнувшись, выстрелил. Казак выронил карабин и сполз с коня. Подскакал второй, но Матей не дал ему даже выстрелить.

Арба мчалась, скрипя и болтаясь из стороны в сторону, но Зина крепко держала вожжи, как опытный кучер. Взглянула на Матея, и дыхание у нее перехватило. Матей был готов стрелять, когда приблизится третий казак. Это был офицер, он мчался за ними как бешеный. Два раза он выстрелил – промахнулся. Матей прилег на сиденье. У Зины сердце билось где-то в горле, руки дрожали, но она судорожно сжимала вожжи и кнутом подгоняла лошадей. Казак продолжал гнаться за ними и вдруг схватился за наган. Именно этого момента ждал Матей. Матей выстрелил – казак схватился за грудь и упал с седла.

– Дай мне вожжи! – крикнул Конядра Зпне и повернул арбу.

Она ничего не понимала, только дышала прерывисто и прижимала кулаки к груди. Конядра остановил лошадей и сказал насмешливо, словно ничего особенно не произошло:

– А теперь поглядим на орлов Анны.

Привязав вожжи к сиденью, он подошел к лошадям, успокоил их. Зина стояла около колеса с таким видом, будто не верила, что еще жива. Краска медленно возвращалась на ее лицо. Матей взял ее за руку и повел к казакам. Она шла так, словно ждала – сейчас и ее настигнет смерть, и дрожала всем телом. Казаки были мертвы. Двоих она узнала – они приходили сено косить, – третьего же, подхорунжего, не видела ни разу. Матей поймал их лошадей, вынул из седельных сумок все документы, а из нагрудного кармана подхорунжего – толстый кожаный бумажник. Найдя в нем приказы и различные планы, он сунул все это себе за пазуху. Улыбнувшись, он выгнал казачьих лошадей в степь.

– Ну, Зиночка, теперь поедем спокойно, как на бал, – засмеялся он. – А встречу Анну, всю черную душу вытряхну из этой мерзавки!

Зина ухватилась за его руку – ноги отказывались ей служить. Матей подсадил ее на арбу, и, когда они тронулись дальше, она снова прижалась к нему, В голове у нее все перемешалось, все виделся ей Конядра, стреляющий в казаков из черного нагана. Она не подумала даже, что пули могли попасть в нее: все время, пока длилась эта бешеная перестрелка, она дрожала только за Матея. Не может быть, чтоб он был просто пленный, нуждавшийся в ее защите от Анны. И не белогвардеец он – значит, остается одно: красный! И вовсе даже не чех! И Анна, верно, права – это он ее ранил. Зина смотрела на его руки, державшие вожжи. Страшные руки! За несколько минут они умертвили трех человек… А лицо у него опять такое же, как всегда. Зина любит его, теперь она особенно остро чувствует, что любит его больше всех на свете. Она прижалась к его руке.

– Скажи мне, Матей, кто ты? Это ты стрелял в Анну?

– Не мучайся ты этим, Зиночка, сама видишь – я и сегодня не мог поступить иначе. Они напали на меня – я дал отпор. Я красноармеец, Зина, и пришел в твою станицу на разведку. Но не думай, что я тебя обманываю. Я люблю тебя. Не только за то, что ты мне помогла. Понимаешь? Не знаю, как это случилось… Теперь я должен вернуться в в свою часть, но к тебе я непременно приеду, а встречусь с твоим деверем, расскажу ему про тебя и про ваших стариков. Я буду писать тебе, чтобы легче ждалось. И не сомневайся – я к тебе хоть через год, да вернусь.

Он говорил быстро, а Зина, слушая, то бледнела, то краснела. Верила ему на слово, и в душу ей возвращалось спокойствие.

– Домой поедешь одна или с Аршином, тогда дай ему коня, вот этого коренника. О том, что произошло, никому ни слова. В станице пусть считают, что я в городе жду разрешения остаться в России. Трудно будет одной нести эту тайну – доверься матери, больше никому. А трупы казаков пусть так и валяются, ты на них не смотри!

Зина молчала. Она еще не испытывала такого огромного чувства; сколько раз плакала горько, сколько раз смеялась, но все это было ничто по сравнению с тем, что творилось теперь в ее душе. Словно никогда она не знала других мужчин. И это ощущение делало ее счастливой.

– Если встретишь деверя моего, – заговорила она потом, – передай ему, что мы дома все время о нем думаем. Пусть бьет белых казаков, пусть бьет их, где только увидит! А звать его Николаем, ему двадцать два года, как и тебе.

– В какой он дивизии, не знаешь?

– Дивизия Киквидзе, пятый кавалерийский полк. При царе был хорунжим. Брат Анны и до подхорунжего не дотянул, она и за это меня невзлюбила.

Город был уже совсем близко. Зина сказала, куда поставить лошадей и арбу. Это была старая, запущенная усадьба на окраине, принадлежавшая ее дяде. Распрягли лошадей, а потом вместе отправились в горсовет.

У дверей совета околачивался Беда Ганза. Увидев Зину с Матеем, он встрепенулся и весело подбежал к ним, размахивая руками.

– Хозяйка, неужели вы сами привезли моего друга? Какой ангел внушил вам такую благую мысль? Вот Нюра не так умна, не хочет меня отпускать, пока я не приведу пленных, которых я ей пообещал для сенокоса. Словно я вру! – Ганза подмигнул Матею и беспомощно пожал плечами.

– Не жди, поезжай с Мотей, – сказала Зина. – С Нюрой ничего не станется.

– Легко вам говорить, а я тут встретил другого товарища с женой, и они сейчас с Нюрой в совете. Жена моего товарища познакомилась с ней по дороге в Грязи.

– Эти двое тоже с тобой? – спросила Зина. Матей утвердительно кивнул.

– Тогда я останусь здесь до завтра, хочу с ними познакомиться, – решительно заявила Зина. – Где ты ночуешь, Аршин?

– Да тут… у Нюры знакомые есть, – пробормотал Аршин.

– Ладно, – сказал Конядра. – Тогда завтра встретимся в трактире у вокзала.

Беда немного проводил их и вернулся к совету.

За день Зина продала все, что привезла в Алексиково, и управилась с покупками. Они поужинали вдвоем в тихом трактире с низким закопченным потолком и отправились на ночлег в дом дяди. Зина разостлала на арбе попоны, накрыв их купленным полотном. Ночь была тихая, теплая. Слышно было только, как дышат лошади, привязанные к арбе, как порой ударяют они во сне копытом оземь. Луны не было, и Зина с Матеем радовались этому – никто не мешал им в последнюю ночь перед разлукой.

На следующий день Аршин прибежал в трактир с сияющим лицом. Сопровождавшая его Нюра тоже была весела.

– Поедем домой вместе, Зиночка, – едва усевшись за стол, заявила она. – Беда нашел целых шесть пленных, теперь скосим, уберем сено и без этой зануды атамана. А ты тоже останешься здесь? – обратилась она с усмешкой к Матей.

– Он подождет разрешения остаться в России, – ответила Зина.

– Значит, так? – сердечно рассмеялась Нюра. – Лучше один постоянный, чем не знаю сколько сменных. Ну, желаю вам счастья. Только возвращайся, пленный, вместе с Бедой: в степи неладно. Как ехали мы позавчера, встретили конный патруль большевиков, ищут кого-то в степи, и стрельбу мы слышали, правда, Беда? И сегодня опять я видела их, мчались в сторону нашей станицы, только пыль столбом!

– А чего нам бояться, – улыбнулся Конядра.

– Мы отроду большевиков не боялись, – подхватил Ганза.

В трактир ввалились шестеро молодцов в рваной солдатской одежде, некоторые даже босиком. Аршин подозвал их к столу. Они уселись с видом полной покорности судьбе. На их исхудавших небритых лицах написана была безнадежность.

– Мои преемники, – гордо объявил Аршин и попросил Нюру заказать выпивки, чтоб скрепить договор с новыми косарями.

Нюра нахмурилась.

– И не подумаю! Пусть сначала поедят. – Она поставила на стол корзинку, отодвинула плетеную крышку. Пленные глядели на ее руки, словно загипнотизированные. Каждый из шестерых получил по куску вареной баранины с хлебом.

– Так, – засмеялась казачка, – ешьте не торопясь, а запивать будете чаем. Терпеть не могу водку.

Конядра вышел во двор, Беда за ним.

– Пленных мне помогла раздобыть Фрося, – объяснил ему Ганза. – Нам ждать больше нечего, в особенности тебе, так Кнышев велел тебе передать. Прощайся поскорее с Зиной, поезд скоро отходит. Я останусь с ними. Мы подождем того черного, который ехал с нами из Филонова, а потом до Грязи. Его фамилия Гуреев. Сегодня весь день ищем его, но он куда-то спрятался, знаем только, что он где-то тут.

– Ладно, – согласился Матей, – Будь осторожен, они теперь знают, кто мы. В Филонове я тебе расскажу, как мне пришлось попотеть вчера. Если б не Зина, не знаю, брат, были бы мы сегодня живы. Ну, вернемся к женщинам.

Зина и Нюра проводили Матея к поезду. Зина молча прижалась к нему. Нюра тихо стояла рядом, и слезы поблескивали под ее длинными черными ресницами. Матей подал ей руку.

– Счастливый ты человек, цени Зиночку, она верная, – растроганно проговорила Нюра. – Если не вернешься к ней, пусть тебя волки съедят! А ведь жалко будет, славный ты парень. – Нюра быстро обхватила его за шею и поцеловала в обе щеки. – Это тебе от нашей станицы!

Зина улыбалась сквозь слезы. Матей еще раз поцеловал ее. Она с плачем снова потянулась к нему.

Поезд был набит до отказа. Матей взобрался на крышу вагона, уселся на свой мешок, поглядывая сверху на Зину и Нюру. Они держались за руки – черная Нюра и светловолосая Зина – и грустно махали ему на прощание. Вдруг появился Аршин Ганза, за ним Власта Барбора и запыхавшаяся Фрося. Она весело смеялась и кричала Матею, чтобы он был осторожен и не свалился под поезд.

Зина повернулась к Фросе, глаза ее засияли.

– Это и есть Фрося? – крикнула она Матею, указывая на появившуюся женщину.

– Познакомься с ней! – прокричал тот в ответ.

Он почувствовал большое облегчение, увидев, как его друзья пожимают друг другу руки и смеются. В этот миг он заметил Гуреева, тот пробирался к поезду, расталкивая людей чемоданом. Железнодорожники отгоняли пассажиров от переполненного поезда, но Гуреев, не обращая на них внимания, нахально лез вперед.

– Власта, черный! – крикнул Матей и, схватив свой мешок, собрался спрыгнуть с вагона, но сильная рука удержала его.

– Не валяй дурака, от поезда отстанешь, – сказал чей-то голос, и Матей признал справедливость этих слов, хотя не мог оторвать глаз от Гуреева.

Барбора и Ганза мигом очутились около «черного», преградив ему дорогу.

Власта толкнул его плечом, Аршин схватился за его чемодан. Тут подоспела и Фрося, дав знак двум чекистам, стоявшим в сторонке и будто только того и ждавшим, но Гуреев повернулся к Барборе, крикнул что-то, и в его руке сверкнул нож. Власта упал, в тот же момент и Фрося, схватившись за грудь, без звука рухнула наземь. Аршин выпустил чемодан, повис на спине Гуреева, изо всех сил заломив его руки. Гуреев отбивался ногами, стараясь сбросить с себя Аршина, но подоспевшие чекисты быстро с ним справились. Аршин подал одному из них тяжелый, будто свинцом набитый чемодан Гуреева и нагнулся к Власте. Нюра стояла на коленях около Фроси, гневно крича столпившимся зевакам, нечего, мол, глазеть на чужую беду.

В это время поезд тронулся, и Матей не решился прыгать. Он увидел еще, как Зина в отчаянии всплеснула руками, как железнодорожники с носилками прокладывают себе дорогу к Фросе и Власте, а Аршин жестами показывает ему, что скоро приедет. Алексиковский вокзал исчез за поворотом, Матей опустил голову, чтоб скрыть слезы; губы его дрожали. Он изо всех сил старался справиться с собой – и не мог. Что скажет теперь Киквидзе?

Бородатый седой человек, удержавший Матея от прыжка, наклонился теперь к нему и с укоризной сказал:

– Придумали тоже – прыгать с вагона, товарищ Конядра! Могли ведь под поезд попасть, а насколько я понимаю, едете вы не по пустому делу. Махорки не хотите?

Матей поднял голову и увидел суровое спокойное лицо и блестящую красную звездочку на околыше. Только теперь Матей вспомнил этого человека, который заведовал снабжением в дивизии Киквидзе.

* * *

Сведения, доставленные русскими разведчиками, совпадали с теми, что принесли Конядра с Ганзой. Не было сомнений, что неприятельское кольцо вокруг Филонова суживается. Киквидзе высылал на линию бронепоезда, конницу, пехоту – надо было во что бы то ни стало удержать железнодорожное сообщение между Москвой и Царицыном, но полки его редели, и вдоль полотна появлялись все новые и новые могилы красноармейцев.

Интернациональный полк большей частью самостоятельно предпринимал походы в села и на хутора. Норберт Книжек после последнего свидания со своей «Марией-Терезией» прихварывал, и казалось, болезнь принимает хроническую форму, так что вместо него в такие экспедиции ходили Вацлав Сыхра или Ондра Голубирек. Курт Вайнерт со своей батареей и Матей Конядра с кавалеристами были непременными участниками этих походов. Курт стал суров, он думал только о том, как научить артиллеристов стрелять еще точнее.

– Эх, Войта, было бы у нас хоть два немецких огнемета, как у Краснова, – искренне сетовал он, разговаривая с Бартаком, – я бы днем и ночью чесал его эскадроны в хвост и в гриву…

Бартак ничем не мог помочь. Он, правда, получил пополнение – несколько венгров и тридцать латышей, – но это не восполняло огромных потерь.

Комиссар Кнышев взял к себе Долину, и Йозеф учился у него искусству сближаться с людьми, вызывать в них доверие к себе. Йозеф перезнакомился со всеми командирами рот и взводов, знал по имени большинство бойцов, но охотнее всего проводил время с кавалеристами, споря с Шамой и Петником о тактике наступательного боя.

– Ребята, – говорил Йозеф, – используйте против пики наган! В ближнем бою наган – лучшая тактика!

– Лучшая тактика – это, по-моему, смелость, тебе, как комиссару, следовало бы это знать, – насмешливо ответил ему однажды Петник. – И в этом ты Матея не обгонишь.

Ночью Сыхра окружил монастырь св. Иоанна под Усть-Каменной и на рассвете атаковал его. Вступительное слово произнесли пушки Вайнерта, затем вперед ринулся Ян Пулпан с первой стрелковой ротой. Войта Бартак с кавалеристами ворвался во двор через пролом в бревенчатой ограде. Казаки не успели даже вскочить на коней, а, если кто и оказался в седле, тех мгновенно сбили красные конники.

Матей Конядра убивал врагов хладнокровно. Так убил он и Петра Новикова, с которым недавно косил сено. В бою их кони столкнулись, поднялись на дыбы с таким диким ржанием, что хлопья пены повисли на удилах. Петр, выкатив ненавидящие глаза, второпях выстрелил, тотчас прогремел ответный выстрел Матея, и Петр свалился с седла. Вслед за этим пуля Матея настигла есаула Кириченко. Пленных не было – казаки не сдавались, только четырем удалось бог знает как вырваться, и они поскакали к станице.

– Конядра, Ганза, Петник, Шама – в погоню! – скомандовал Сыхра.

С обнаженной шашкой в руке стоял он на коне в разбитых монастырских воротах. Какой-то молоденький казак наскочил на Бартака, Сыхра поднял пистолет, но в этом уже не было надобности: шашка Войты рассекла лоб нападающего. Войта соскочил с коня и вместе с Пулпаном и несколькими стрелками ворвался в здание. Тотчас внутри затрещали выстрелы. Через четверть часа латыши вывели трех белогвардейских полковников и одного генерала. Руки у всех были связаны, генерал был в ночном белье и в генеральской шинели, накинутой на опущенные плечи.

– Его превосходительство генерал Мурин, – доложил Войта Сыхре.

Матей Конядра вернулся из погони раздосадованный: один из беглецов все же ушел, а Петника ранило в бедро. Пришлось снять его с коня и положить на телегу.

– В станице бьют в набат, – сказал Ганза Бартаку.

– Заедем туда? – спросил Бартак.

– Некогда, – ответил Ганза. – Похороним наших убитых, заберем казачьих лошадей и телеги и марш-марш в Филонове. Пулпан, приготовь все к отходу. А ты, Войта, присмотри за генералом и полковниками.

Ганза подошел к хмурому Матею.

– Вот черти, дрались как бешеные! А Петр-то? Наскочил на тебя как черт…

– Получил по заслугам, как и твой Кириченко, это им за Власту и Фросю, – мрачно ответил Конядра.

– Слава богу, все кончено, – продолжал Аршин, – а то я трясусь, как студень. Что-то перестало мне все это нравиться – вернусь целым в Филоново, дам попику на молитву. Когда еще до города доберемся…

Матей не ответил. Он чувствовал, что какой-то рок привязывает его к этому уголку земли. Хорошо, что Сыхра решил не заезжать в станицу. Сегодня Матей не мог бы встретиться с Зиной.

В штабе дивизии отдавали себе отчет, что налет на монастырь и пленение генерала Мурина подхлестнет ожесточенных белых. Бронепоезда и кавалеристы Киквидзе не успевали очищать магистраль от противника. Красноармейцы падали от усталости, часто и голодали. В частях свирепствовали тиф и дизентерия. В это напряженное время пришло сообщение, что Сталин распорядился арестовать генералов из штаба Царицынского фронта.

– Наконец-то наши разобрались, что Носович и вся его темная компания – изменники, – сказал Киквидзе командирам полков, пронзая взглядом Книжека. – Арестован и этот тип, которого привозила к нам Маруся. Он тут у меня все вынюхивал! Теперь уже белые не получат Царицын!

– Да, еще немного – и поздно было бы. По вине этих предателей мы попали в такое положение, – с горечью отозвался Медведовский.

Ясно было, что Краснов стремится зажать в клещи и раздавить шестнадцатую дивизию, чтобы обеспечить себе тыл для наступления на Царицын. Его отряды появлялись внезапно, эпизодические вылазки красноармейцев давали все меньше эффекта. Белогвардейские полки и отряды белоказаков нападали на магистраль, разрушали пути, убивали защитников.

Киквидзе предпочитал сам наступать, но у командования Южного фронта не хватало бойцов, чтобы помочь ему. А Сиверс словно не хотел уходить из-под Воронежа и требовал, чтобы шестой кавалерийский полк Киквидзе занял Новохоперск. Как вырваться из окружения? На путях в Филоново стояло шестнадцать составов с трофейным военным имуществом, бронепоезда и эшелоны шестнадцатой дивизии. Командиры не находили решения. Норберт Книжек предложил отступить к Воронежу и соединиться с бригадой Сиверса, но начальник штаба дивизии Семен Веткин этому решительно воспротивился. Уже несколько дней никто не видел его привычной добродушной улыбки. Киквидзе молча, понимающе переглядывался со своим заместителем Медведовским.

– Не забывайте, товарищ Книжек, что время работает против нас. Мы должны пробиться, иного решения я не знаю, – решительно заявил Веткин. – Не возвращать же Краснову отбитое у него же имущество.

Книжек пожал плечами и испытующе посмотрел на Киквидзе. Тот не ответил. Кавалерийские командиры поддержали начальника штаба. Командиры пехоты молчали. Артиллерист Борейко наклонился к командиру третьего Рабоче-крестьянского полка, рыжему Яковенко:

– Стоит попробовать то, что предлагает начштаба. Мои батареи в порядке, снарядов пока хватает. – Лицо Борейко горело от возбуждения.

– Я тоже думаю, что ничего другого не остается, – рассудительно ответил Яковенко. – Но это будет стоить больших потерь в людях.

Вацлав Сыхра швырнул на пол окурок и подошел к карте, разложенной на столе.

– Товарищ начдив, – четким учительским тоном произнес Сыхра, – если позволите, я бы посоветовал двинуться по железной дороге на север, в направлении Поворино – Балашов, проще говоря, уйти из Донской области. Там бы дивизия отдохнула, переформировалась и со свежими силами вернулась в Филонове. – И его тонкий пожелтевший от махорки палец провел по карте черту к северу.

Книжек наморщил лоб, собираясь что-то возразить, но Веткин вскочил, опередив его:

– Так и я думал, Вячеслав! Но сначала пошлем разведку на Балашов и Новохоперск. Она передаст нам сведения и подождет дивизию в Поворине.

– Это может выполнить второй Интернациональный, – заявил Сыхра. – У нас подходящее оснащение, есть и пушки и конница.

– Дорогой мой, – устало сказал Киквидзе, – я хочу, чтобы вы охраняли тыл дивизии. Разведку я поручил третьему стрелковому. Товарищ Яковенко, вы готовы?

– Да, товарищ Киквидзе, – ответил Яковенко. – Можем выступать, когда прикажете.

Выйдя из штаба, Яковенко взял Сыхру под руку. Оба они небольшого роста, худощавые. Часто они, с переменным успехом, играют в шахматы.

– Будешь вспоминать, если не увидимся больше? – сказал командир Рабоче-крестьянского.

Комбат выпустил облако махорочного дыма.

– Дорогой Андрей Константинович, не поддавайся страху! У тебя теперь опытные бойцы, пройдешь с ними даже через ад. До свидания в Поворине!

Яковенко пожал ему руку и улыбнулся блестящими глазами. Скрипя новыми сапогами, к ним подошел Книжек, притворяясь веселым. За ним шагал Кнышев, нервно покусывая кончики усов.

– Я вам чуть ли не завидую, товарищ Яковенко, – сказал Книжек, – сможете спать всю дорогу. Вокруг Поворина нет белых…

– Не рассказывайте сказки, – сердито перебил его Кнышев. – Они вокруг так и кишат, как волки. К счастью, Яковенко нет надобности утешать.

– Начдив сегодня видит все в черном свете, – холодно ответил Книжек. – До Воронежа мы, конечно, добрались бы легче. Грязи свободны, а Мамонтов рыскает бог знает где.

– Опять ошибаетесь, командир, – уже нетерпеливо возразил Кныгпев.

Яковенко, не желая больше слушать Книжека, распрощался со всеми и пошел к своему полку. Книжек усмехнулся:

– Люблю я этого парня. Ко всему относится серьезно и отлично разбирается в ситуации. Не было бы тебя, Сыхра, я попросил бы его. Как думаете, товарищ комиссар?

– Вячеслава мы никому не отдадим, – резко ответил Кнышев.

– Что ж, будь по-вашему, – ответил Книжек смеясь. – Всего доброго, а я еще зайду к Голубиреку.

* * *

Рабоче-крестьянский полк двинулся из Филонова под вечер. Командиры ехали вместе с бойцами. Яковенко со своими начальником штаба Зайцевым и комиссаром полка Иваном Ионычем Антоновым находился в последнем вагоне первого эшелона. Машинисты приготовили паровозы к дальнему пути, пулеметчики на паровозах могли открыть огонь в любую минуту. После полуночи вышла бледная луна и осветила холмистый край с темными полосами рощ и отдельными купами деревьев. Поля расстилались мирные, успокаивая взор бойцов.

Другие полки, оставшиеся в Филонове, были готовы к погрузке в эшелоны. Киквидзе со своим штабом и командирами полков и батальонов занял зал ожидания.

У дверей сидели командиры бронепоездов. Было их шестеро. Черные кожаные фуражки со звездами они держали на коленях, их мужественные лица выражали решимость. Их никогда не звали к начдиву на совещание или на чай, но сегодня они пришли, чтобы лично выслушать приказ Киквидзе.

– Лучше ехать с пехотой, им бы легче дышалось, – сказал крайний, высокий широкоплечий человек с морщинами на лбу.

– А кто станет охранять обоз? – отозвался его сосед. Матей Конядра смотрел на бывшего хорунжего Николая Волонского, решая, подходить ли к нему сейчас. Командир кавалерийского полка опирался спиной о деревянную стенку; его выбритое юношеское лицо было в тени. Ма-тей нашел, что молодой Волонский совсем не похож на отца, возможно, что и характером не в него пошел. Конядра несколько раз встречался с бывшим хорунжим еще до разведки в район Алексикова, теперь же он смотрел на Николая как на близкого человека. Все-таки он решился:

– Здравствуйте, товарищ Волонский! Если не помешаю, – позвольте передать привет от вашей невестки Зины.

Волонский поднял утомленное от бессонницы лицо. В слабом освещении глаза его казались темными и ничего не выражали. Матея озадачило, что Волонский нисколько не удивлен.

– Я встретился с ней и с вашими родителями в Усть-Каменной. Зина хочет, чтобы я ближе познакомился с вами.

Николай Волонский оторвался от стены и подал ему руку:

– Верно! Зиночка уже писала мне. Я вас искал, но вы тогда ездили в монастырь за генералом Муриным. А после некогда было, сами знаете, последние дни мы оба все время в бою…

Волонский пристально рассматривал Матея, словно ждал, что он ответит.

Конядра принял этот взгляд как проявление дружеского интереса и попытался улыбнуться, но улыбка не получилась.

– Важно, товарищ, что мы в конце концов встретились. Давайте выберем как-нибудь время и поговорим… Мне бы надо потолковать с вами об очень важных делах. Это касается меня и вашей невестки…

Николай положил ему руку на плечо, и в темных его глазах заиграли искорки:

– Я знаю, в чем дело, – мы с Зиночкой никогда ничего не скрывали друг от друга. Она моя двоюродная сестра, мы росли с ней вместе. Потом брат женился на ней, а меня призвали в армию. Присядем где-нибудь в сторонке да выбросим на время из головы все остальное, расскажите хоть коротко, как там у нас… Я, к сожалению, не могу заглянуть домой – сами понимаете. Старики – люди хорошие, я по ним стосковался, но не хочу причинять им неприятностей…

Волонский взял Матея под руку и повел его в противоположный угол, мимо группы чешских командиров, окруживших Сыхру и Книжека, мимо начальника штаба дивизии Семена Веткина, который нервно прохаживался по залу. Конядра шел машинально, думая о Зине. Что-то она написала своему деверю? У Матея от неуверенности сжималось сердце.

Они уселись на широкую ободранную скамью. Николай предложил Матею папиросу.

– Ну, говори, братишка! – весело попросил Волонский, когда они закурили. – А насчет своего «очень важного дела» не беспокойся. Зиночка тебя в самом деле любит, верь мне. Анна же Малышкина, та вроде Маруси с бронепоезда, помнишь эту бесноватую? У Малышкиной ненависть в крови. Жаль, что ты в тот раз промахнулся. Но ничего, мы с ней еще встретимся, ты или я, а то и оба. Расскажи же сначала о матери…

Киквидзе, растянувшись на деревянной лавке, крепко спал – его заставил отдохнуть Медведовский, который теперь стоял у окна, выходящего на пыльную привокзальную площадь. Семен Веткин все ходил по залу, тихонько уговаривая командиров тоже поспать. Шум и говор то смолкали, то усиливались. Веткин сел на расшатанный стул около Норберта Книжека и вздохнул:

– Все думаю о Яковенко… Проскочит, нет ли? Книжек приоткрыл заспанные глаза, ответил досадливо:

– Хорошо бы проскочил.

Начальник штаба ссутулился, провел рукой по утомленному лицу. Дремавший Голубирек коснулся локтем Сыхры и сонно заморгал. Сыхра фыркнул и, свернув цигарку, протянул ее начальнику штаба, себе же скрутил другую. Ондра Голубирек нашел в своем кармане папиросу. Все трое молча курили, думая каждый о своем. Сыхра и начштаба – о Яковенко, Голубирек – о заплаканных глазах молодой казачки. В Филонове он жил в доме ее отца, кулака, но старик не мешал им встречаться. Когда Голубирек уходил, девушка со слезами просила его беречь себя. Ондра знает – она любит его, и все стоит перед ним ее милое лицо…

Часа в три ночи пришел Натан Кнышев в сопровождении молодого парня в кожанке. Это был Антонов, комиссар полка Яковенко. Кнышев остановился посреди зала, неуверенно озираясь: сквозь густой табачный дым трудно было разглядеть хоть что-нибудь. Начальник штаба кинулся к нему.

– Товарищи, тише, пожалуйста, а то разбудите начдива!

Кнышева передернуло. Глаза его пылали гневом, шрам на левой щеке покраснел. В зале стихло, все командиры смотрели на Кнышева. Тишина разбудила Киквидзе, он сел рывком.

– Василий Исидорович, третий Рабоче-крестьянский возвратился, – проговорил Кнышев режущим голосом. – Белые напали на него под Алексиковом. – Кнышев повернулся к Антонову: – Иван Иванович, доложите начдиву, что и как было, да побыстрее!

Антонов медленно выпрямился.

– Измена, товарищ начдив. На повороте перед самым Алексиковом белые внезапно обстреляли нас из пулеметов и, прежде чем мы смогли дать отпор, нанесли нам большие потери. Мне ничего другого не оставалось, как приказать отойти. – Антонов говорил тяжело, хрипло, словно выдавливал слова; губы он искусал в кровь.

– Яковенко? – вскрикнул начдив.

– Погиб… И с ним Кондратенко, Пахарев и…

Киквидзе выпрямился и суровым взором обвел зал. Веткин, подавленный, стоял возле Кнышева. Командиры не отводили глаз от Киквидзе, готовые броситься по его приказу к своим полкам. Лампа тускло светила над головой Киквидзе, и черты его молодого лица были словно прочерчены углем.

– Дальше! – взял он себя в руки.

– Раненым нужен фельдшер, – ответил Антонов. Начдив кивнул, и Байков выбежал. Киквидзе резко повернулся к Кнышеву:

– Начальника станции!

– Нет его, – хмуро ответил Кнышев. – Я пошел за ним, чтобы привести сюда, а он выскочил из своего кабинета и пытался скрыться за маневрирующими составами. Он не хотел остановиться, а я не хотел, чтобы он убежал, – и Кнышев, мрачный как ночь, положил руку на кобуру с револьвером.

Антонов вдруг пошатнулся, хотел было схватиться за плечо Кнышева, но рука его скользнула, и комиссар рухнул на пол.

Семен Веткин бросился к нему, тряхнул за плечо.

– Ваня, Ваня, что с тобой? – срывающимся голосом твердил он.

Штабной врач быстро расстегнул кожанку Антонова. Бледно-голубая рубашка на правой части груди была пропитана засохшей кровью и прилипла к телу. Доктор сжал запястье раненого. Начдив отстранил Веткина и сам склонился над Антоновым, не спуская глаз с доктора.

– Конец, – сказал тот через минуту.

Киквидзе молча выпрямился, лицо его было покрыто капельками пота.

– Герой, герой! – пробормотал он и круто повернулся к командирам, обступившим тело Антонова. В глаза ему бросилось побледневшее, ставшее каким-то рыхлым лицо Книжека, на котором словно спрятались глаза. Киквидзе перевел взгляд на Голубирека, на хладнокровного Сыхру. У Вацлава к губе прилипла погасшая цигарка.

– Вячеслав, распорядитесь похоронить погибших и позаботьтесь о раненых. Остальные – за мной.

Не сказав более ни слова, начдив направился к двери.

Они прошли вдоль расстрелянного эшелона. Мертвых положили у вагонов, на перроне сидели и лежали раненые, ожидая доктора или фельдшера. Зал ожидания превратился в операционную. Сыхра нашел Яковенко – он лежал на носилках рядом с телами четырех своих молодых командиров. Грудь его была пробита несколькими пулями. Вацлав Сыхра хотел распорядитъся, чтобы Яковенко похоронили отдельно, но не смог выдавить из себя ни слова. Закурив, он поспешил туда, где санитар с бледным усатым лицом считал погибших.