Текст книги "Чешская рапсодия"

Автор книги: Йозеф Секера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

– А я видела, как чехи ворвались в поповский дом, и этот потом отправил батюшку в Чека, и хозяйку его, Аксинью Тимофеевну, и обоих сыновей, дьячка да еще троих каких-то, – не унималась Марфа.

Белюгин укоризненно поднял палец.

– Бог тебя знает, что ты там видела, может, у тебя куриная слепота. Разве стала бы с таким разговаривать Ирина Кузьминична?

– А она, может, не знает, – возразила босоногая служанка. Внизу раздался голос. – Ой, молодой барин с барыней, – вскричала Марфа и побежала вниз. Старик слышал, как она встречает его сына, здоровается с невесткой.

– Хозяин, это они за вами идут, – крикнула Марфа, и слышно стало, как молодые поднимаются по лестнице.

Аким и Василиса, поцеловав отцу руку, все вместе вошли к Книжеку. Анна Ефремовна весело разговаривала с Сыхрой, радуясь, что угощение ее нравится молодому командиру. Старушка счастливо поглядывала на Ирину, та отвечала ей улыбкой.

Появление молодого Белюгина и его жены обрадовало старушку. Аким в форме железнодорожника, которая делала его стройнее, так и свалился на стул, на его широкое лицо медленно возвращалась краска.

– Мы воскресли из мертвых, обнимайте, целуйте нас, – выпалил он.

– Ох, дорогие! – затараторила Василиса, – что мы только пережили! Вчера на рассвете казаки заняли пути за вокзалом, а нынче лежат перебитые, и все, у кого есть руки, копают им могилы. Господи боже, когда же конец кровопролитию! Аким, бедняжка, совсем голову, потерял. Когда мы ехали к вам, маменька, казаков еще гоняли по степи…

Аким Егорович испуганно посмотрел на жену, затем на Книжека, на Вацлава Сыхру и на Ирину Половникову. Ирина и Книжек покраснели от волнения, комбат прищурил серые глаза. Он чувствовал на себе испытующий взгляд старика Белюгина и охотнее всего повернулся бы к нему спиной. Ему все было ясно, Войта и Натан сделали свое дело. Теперь скорее к Киквидзе – знает ли он? Надо прощаться и идти в штаб дивизии…

Аким вытер платком вспотевший лоб. Ох, и жара сегодня на улице, здесь хоть холодок… Он проговорил резко:

– Дорогая Ирина Кузьминична, и что за дьявольская сила на стороне большевиков? Я не занимаюсь политикой, служу, где поставлен, хотя порой готов лопнуть от злости, но это не может оставить меня равнодушным, ей-богу! Может, господа чехи объяснят, ведь они в Красной Армии, многое знают…

– Объяснение простое, Аким Егорович, – ответил Норберт Книжек. – Большевики не щадят себя в бою, и вы сами знаете, что дивизия Киквидзе стоит в Филонове затем, чтобы охранять связь с Москвой, и казаки на дороге нам вовсе не нужны. Но ваш рассказ был полной неожиданностью и для меня, я ничего не знал о том, что творится под Алексиковом. Только вчера мы получили приказ быть в боевой готовности.

– Одно с другим связано, ваш генерал умный, – сказал на это Аким Белюгин. – Казаки ждали бронепоезда, вроде того, который они вчера отогнали, а тут налетела целая бригада красной кавалерии. Нет, этого казаки не ожидали! Красные обрушились на них еще в потемках. Половина казаков спала в городе, так что некоторые даже до коней не добрались. Два часа продолжался бой, и думаю, до ночи не успеют всех похоронить. – Повернувшись к Книжеку, он добавил: – И знаете, кто вел большевиков? Тот молодой, черный из вашего полка, командир ваших конников, и комиссар со шрамом на лице. Обоих я знаю с тех пор, как вы стояли в Алексикове.

– Бартак и Кнышев хорошо сработались, – холодно произнесла Ирина. – Мне такие нравятся. Вы должны их как-нибудь позвать в гости, Норберт, я хочу пожать руки героям.

Аким Белюгин посмотрел на отца: старик сгорбился и сильно побледнел.

– Большевиков, конечно, тоже много пало, – быстро сказал Аким, – но у них была артиллерия и броневики, это им здорово помогло. Я на вокзале всех загнал в подвал, Василису тоже… Опасность была смертельная, с какой же стати платить головой в чужом споре?

Норберт вздохнул и принял сочувственный вид.

– Вам что, у вас под рукой подвал! А солдат должен идти под град пуль, хочет он того или нет. Сегодня историю России пишут солдаты оружием, и дипломаты с удивлением смотрят на них. Революции, дорогой Аким Егорович, всегда были и будут такими. А в России вы еще многое увидите…

– Держитесь подвала, господин начальник, – вдруг резко рассмеялся Вацлав Сыхра. – В нем, правда, никакого комфорта, зато можно скорчиться в уголке и в полной мере отдаться страху!

Старый Белюгин не спускал глаз с комбата, и это было ему неприятно. Сыхра посмотрел на него. Старик отвернулся, опустил голову на грудь.

– А вы, Вячеслав Вячеславович, оказывается, умеете подшутить! – улыбнулась Ирина. – Я думаю, нужно было отказаться от всякой революции, Россия и так, путем эволюции, вошла бы в число крупнейших государств Европы. Ведь от того, что революционный солдат убьет нескольких попов с семьями или нескольких царских офицеров и начальников железнодорожных станций, которые отказываются служить революции, в мировом порядке ничего не изменится. Существуют силы могущественнее революций.

Сыхра потянул носом, лицо его напряглось. Посмотрел на Ирину: волевая женщина, жаль только, что ничего не понимает.

– Могу я быть откровенным?

– Конечно, – ответила Ирина. – Пожалуйста, говорите.

– Прежде всего революция революции рознь, и цель ее определяет, присоединюсь я к ней или нет. Вот эта русская революция стоит того, чтобы я в нее вмешался. Вы, милая Ирина Кузьминична, говоря о более могущественной силе, подразумеваете капитал, мировую крупную промышленность. Это опасный противник революции, но он может временно победить революцию, я имею в виду ту, которая стремится установить социализм в России и во всем мире. И я без колебаний убью даже попа, если он враг моей революции.

– Говорите вы красиво, – фыркнула Ирина.

Старик Белюгин громко вскрикнул и совсем съежился в своем кресле, Анна Ефремовна бросилась к нему, стала гладить по лицу. Это было неожиданно, все встревожились, спрашивали, что с ним случилось. Судорожно сжав посиневшие веки, старик только вертел головой, словно помешанный. Свекрови стала помогать Василиса. Аким Белюгин, дернув себя за короткую светлую бородку, с достоинством проговорил:

– Не прерывайте беседу, господа, у отца бывают такие приступы, это скоро пройдет. Вячеслав Вячеславович, надеюсь, мне можно вас так называть, ведь мы старые знакомые, позвольте задать вам один вопрос и тут же самому на него ответить.

Начальник станции оживился, папироса уже не дрожала в его руке. Он поглядел на Книжека, на Ирину и медленно перевел глаза на Сыхру. Тот, чуть приподняв плечи, спокойно свертывал самокрутку.

– Вопрос такой, – продолжал Аким. – Кто победит в этой гражданской войне? Ответа у меня нет, но я знаю одно: более здоровая сила одолеет нездоровую. Военное счастье будет чередоваться, как вчера и сегодня, у нас в Алексикове. Сегодня казаки осилят большевиков, на другой день – большевики казаков. И скажем, через неделю или две казаки наголову разобьют большевиков во всем Филоновском уезде. Я говорю просто к примеру, не делайте из этого никаких выводов. Будет ли это последней битвой? Нет, битва завяжется вокруг Царицына. Казаки возьмут его, красноармейцы отобьют. Так где же эта здоровая сила? А вот где! Поднимется народ, истребит врагов, и наступит мир. И снова поезда будут ездить исправно, а люди займутся своими делами. Генералов и полковников мы увидим только на парадах, а парады, господа командиры, это ведь тоже проявление упорядоченной жизни.

Увлеченный своей речью, Аким не заметил, как Василиса и Анна Ефремовна взяли Егора Белюгина под руки и с трудом свели его по лестнице. Не замечал он и презрительной усмешки, с которой Ирина в упор разглядывала гладкое загорелое лицо Сыхры.

Сыхра тоже усмехнулся, Книжек же вообще не слушал Акима, его мысли витали неизвестно где. Когда Аким умолк, Ирина сказала:

– Приятно вас слушать, Аким Егорович, но лучше бы я услышала от вас подробности боя под Алексиковом. Мы, женщины, тоже предпочитаем факты монологам о революции и войне.

Аким наморщил лоб, стараясь сообразить, что хочет сказать Ирина этими словами.

– Факты, факты, – начал он вспоминать вслух. – Есть и факты, дорогая барышня. Казаков было два полка, а большевиков – целая бригада. Они атаковали волнами, в жизни не слыхал о такой тактике кавалерии. С одной стороны лава, с другой стороны лава, а впереди броневик, изрыгавший огонь и серу… Да еще канонада. Артиллеристами командовал какой-то бешеный дьявол… Представьте, он наблюдал за боем в бинокль, сидя на коне, командовал по памяти, а снаряды и шрапнель падали на казаков, как… Нет, я еще не видел такой дьявольщины. Сначала я смотрел из окна вокзала, потом нервы не выдержали… Не желал бы я вам увидеть такое зрелище, Ирина Кузьминична, хоть вы и генеральская дочь и, насколько мне известно, не робкого десятка.

– Довольно, довольно, Аким Егорович, – подняла руки Ирина, – лучше поговорим о чем-нибудь более занимательном.

– Согласен с вами, барышня, – засмеялся Сыхра и встал. – К сожалению, я не могу больше оставаться, хотя господин Белюгин и впрямь интересный собеседник.

Он вежливо простился с Ириной Половниковой, подал руку Белюгину и Книжеку.

– Когда Кнышев и Бартак вернутся, пусть явятся ко мне, – сказал Сыхре командир полка.

– До свидания, Вячеслав Вячеславович, – крикнула ему вслед Ирина.

Сыхра быстро спустился по лестнице. Разговоры разговорами, барышня, а махорку-то вы так и не дали. Пожалели что ли? У входной двери он натолкнулся на Марфу. Она стояла к нему спиной, а когда оглянулась и увидела его зубы, оскаленные в улыбке, вскрикнула и закрыла глаза. «Ох, ох! – перекрестилась девушка. – Это он! И наверно, чистит свои страшные зубы конской мочой. Брр!» Она выглянула за ним из двери, подумав: «Не дай бог такого милого! Даже попа не пожалел, а уж женщину и подавно…»

Сыхра торопился. Шашка билась о голенище, громко звенели шпоры. Вацлав радостно улыбался. Значит, и Курт Вайнерт пострелял по белякам! Эх, ребята, как обнимет вас Киквидзе!

* * *

В штабе дивизии Сыхра встретил председателя полкового комитета Долину. Йозеф как раз собирался войти в кабинет начдива.

– Хорошо, что ты пришел, Киквидзе нас вызывает: тебя, Книжека и меня, – сказал Долина. – Если не найдем Книжека, то нас обоих.

– Пойдем, у Книжека гости, – ответил Сыхра. Киквидзе сидел за маленьким столиком и подписывал приказы. Адъютант Байков, русский молодой человек с безусым лицом, забирал бумаги из-под руки начдива. В другом углу начальник штаба Семен Веткин разговаривал с командиром шестого кавалерийского полка Зубцовым, высоким черным бородачом, бывшим казачьим есаулом. Видно, мать родила казака либо в седле во время сенокоса, либо на меже пшеничного поля: разудалая вольность была написана на лице молодца.

Сыхра и Долина остановились у двери. Начдив, увидев их, кивком подозвал к себе. Байков взял последнюю подписанную бумагу и удалился. Киквидзе встал, улыбнулся обоим.

– Товарищи, у меня для вас добрая весть. Под Алексиковом мы наголову разбили дудаковцев. Бартаку и Кнышеву объявим благодарность, Вайнерту тоже, но что важнее – теперь есть возможность дать бойцам несколько дней отдыха.

– Я слышал о сражении от очевидца, товарищ начдив, – сказал Сыхра, – и с подробностями!

– Превосходно! Рассказывай. Закурим-ка, друзья! Комбат рассказал все, что слышал от Акима Белюгина. Киквидзе, слушая, кивал своей черноволосой головой. Он слегка покусывал мундштук папиросы и сухо посмеивался. Долина не спускал с него глаз. Этому человеку он доверил бы свою жизнь…

– Все совпадает, – сказал Киквидзе. – Говорите, это заинтересовало и Ирину Половникову? Вот как?.. Ладно. Впрочем, это не удивительно, слыхал я, ей скучно в Тамбове, особенно с тех пор, как мы там поколотили мятежников, а ее папенька подался к Краснову. Как думаете, товарищи, одна ли любовь привела ее к нашему Книжеку? Будьте откровенны.

Сыхра пожал плечами. Не может он дать твердого ответа.

– Конники Бартака называют ее «Марией-Терезией». Надо подумать…

– Думайте, друзья, оба думайте! – воскликнул Киквидзе. – И спасибо за то, что сразу пришли ко мне. Хотел я сказать вам еще кое-что, да видите, Зубцов у окна прямо лопается от нетерпения. Семен Веткин вам все скажет. Будьте здоровы, товарищи! А красноармейцев пустите в город, мне нужно знать, что творится в уезде и в самом Филонове.

Начальник штаба повел Сыхру и Долину к себе в комнату, налил им вина, закурил.

– Василий Исидорович не любит, чтобы командиры выпивали, но эту малость он вам простит, – усмехнулся Веткин. – А поручил он мне передать вам его секретный приказ. У нас есть сведения, что с юга движется к Поворину Краснов и громит наши части, так вот Киквидзе хочет знать обстановку по всей царицынской магистрали. Мы уже послали на разведку русских, украинцев, но Василий Исидорович хочет послать и ваших лучших кавалеристов. Им дается десять дней. Цель – окрестности Алексикова.

– Есть! – ответил Долина. – Я, пожалуй, и сам поеду.

– Киквидзе считает, что эту задачу могут выполнить Конядра, Ганза и Барбора, – возразил Веткин. – Он видел их под Урюпинской и в Тамбове и убежден, что они сумеют вернуться. А вы нужны здесь.

Семен Веткин был сегодня разговорчив. Он обстоятельно описывал, как представляет себе этих троих в тряпье австрийских пленных, Конядру – в роли вольноопределяющегося. И еще с ними поедет русская женщина, чтобы помогать им. Чем красивее она будет, тем скорее казаки им поверят.

Вацлав Сыхра прищелкнул пальцами.

– Я уже вижу их в этой роли, особенно Аршина! Не забывайте, он был ефрейтором у пардубицких драгун. И серебряную медаль носил!

– Замечательно, Вячеслав, это будет импонировать казакам. Они тоже еще носят царские кресты, – усмехнулся Веткин. Сыхра и Долина не торопясь шли к полковым баракам. Оба думали об одном и том же – о Краснове и его казаках.

– А правда, Йозеф, у Киквидзе есть чутье? – вслух проговорил Сыхра. – Это ведь будет разведка командиров, три таких парня!

Йозеф Долина сделал вид, что не слышит: он и сам бы отправился с удовольствием. Подышал бы свежим воздухом, и сделал бы дело, которое не всякому по зубам. Ребята натянут на себя австрийское рванье, русский язык будут коверкать, как только сумеют. Аршину и Власте это нетрудно, а вот Матей почти уже утратил чешский акцент… Но ничего, справятся! Долина прижал саблю к боку и сказал:

– Как только придет Кнышев, примем Конядру и Бар-бору в партию. Пусть в разведку идут три коммуниста. Что ты на это скажешь, Вацлав?

– Я за, но отпустил бы их и без этого, – ответил Сыхра. – Это верные ребята.

По середине улице на сером коне, не оглядываясь по сторонам, проехал к штабу Книжек. Сыхра с Долиной насмешливо переглянулись.

– Обидится теперь, что мы его не ждали, – сказал Долина. – А кто виноват, что мы оказались проворнее?.. Теперь надо отыскать для ребят австрийскую одежонку да приготовить бумаги, чтобы наши их не задержали.

Кнышев, Бартак и Вайнерт вернулись в Филонове к утру. Заместитель командира второго полка заамурских кавалеристов, Алексей Ромашов, погиб под Алексиковом.

Похоронили его с почестями вместе с остальными павшими. У комиссара из-под повязки выглядывали только глаза, большой нос да усы, но Кнышев был спокоен, словно с ним ничего не случилось.

Книжек торжественно обнял Кнышева и Бартака и горячо поздравил с победой. Вайнерту же только подал руку.

– Товарищи, приведите себя немного в порядок и сейчас же пойдем к начдиву, он вас ждет не дождется! – радостно сказал он. – Хочет услышать, какую вы избрали тактику…

Сыхра и Долина ухмыльнулись. Аршин Ганза наверняка сказал бы сейчас Книжеку: «Эй, Тактика, помолчи-ка лучше!» Вскоре в барак зашел Голубирек, и Сыхра с Долиной весело рассказали ему, как торопился Книжек с алексиковскими героями к Киквидзе, точно за похвалой самому себе.

Ондра слушал их не очень внимательно. Его мысли были в другом месте.

– Что с тобой? – обиделся Сыхра. Голубирек досадливо махнул рукой:

– Хотел бы я знать, почему Киквидзе послал не меня, а Бартака, – проворчал он, морща лоб. – Это он нарочно делает вид, будто не замечает, как меня мучает мой промах у филоновского моста. Если он поступит так со мной еще раз, засяду вот у какой-нибудь бабенки, и все военное счастье предоставляю вам, господа командиры.

– Ерунду говоришь, дойдет и до тебя очередь, – отрезал Сыхра. – Лучше собрался бы да махнул недели на две в отпуск, пока дорога на Москву надежна.

Ондра оживился.

– Думаешь, мне можно съездить к сестре? А она бы обрадовалась. Серьезно, ребята, возьму и скажу Киквидзе…

– Скажи, – поддержал его Йозеф Долина.

Голубирек ушел. Долина и Сыхра вызвали Конядру, Барбору и Ганзу, но раньше, чем те явились, в канцелярию батальона вошла молодая казачка и спросила, нельзя ли ей видеть командира батальона Вячеслава Вячеславовича Сыхру.

– Фрося! – вскричал Долина. – Добро пожаловать! Наш батальонный перед вами. С чем пришли? Надеюсь, не жаловаться на своего Власту? А мы его не выдадим, мы его любим!

Фрося Боброва смущенно переступила с ноги на ногу, хотя на круглом смуглом лице ее играла спокойная улыбка. Вацлав Сыхра помял пальцами цигарку. Ну и чертов этот парень Барбора, выбрал же такую из целой стаи молодиц!

– Пожалуйста, что вам угодно?

Фрося вынула из кармана пакет и подала Сыхре.

– Вот документы для товарищей, которые пойдут на разведку в Поворинский район.

– Кто вас прислал? – вырвалось у Сыхры. – Ваши документы?

Фрося подала ему удостоверение. В нем – ее фотография, фамилия и печать с подписями. Сыхра с серьезным лицом вернул ей документ и повернулся к Долине:

– Ее прислала Чека. Ай да Власта!

– У меня приказ идти с ними, товарищ командир, – серьезным тоном сказала Фрося. – Чтобы они не угодили в какую-нибудь западню…

Вацлав Сыхра пристально посмотрел в ее серые глаза, на светлые веснушки вокруг хорошенького носа. Губы Фроси дрогнули в улыбке.

– Ну хорошо, – сказал Сыхра. – Они вот-вот будут, я послал за ними.

Он не договорил. В канцелярию влетел Власта, за ним Матей и Аршин. Они удивленно остановились посреди комнаты. Властимил покраснел.

– Представлять вас не стану, – рассмеялся Сыхра, – а начну прямо. Нужна разведка в тылу белых, и товарищ Киквидзе хочет, чтобы пошли вы под видом австрийских пленных. Не буду говорить, какая это честь для первого батальона, доверие к вам я проявлю иначе. Товарищ Долина со мною согласен. Власта и Матей, Ганза и Бартак давно просят принять вас в партию большевиков, и сегодня вечером мы соберем коммунистов. Однако не думайте, что это будет увеселительная прогулка, – Вацлав снова улыбнулся. – Разведка в тылу казаков будет вашим первым партийным поручением. Об этом никому ни слова. Аршин объяснит вам, что это значит.

– Да не проболтаются они, – добродушно ухмыльнулся Аршин. – Разве я за них не ручаюсь? Даже Шаме ничего не скажем, а он ведь любопытный, как баба.

Вацлав достал бутылку вина и разлил по стаканам, Фросе тоже.

– Выпьете с нами, товарищ? – улыбнулся ей комбат.

Фрося весело кивнула и ласково посмотрела на Барбору. Власта уже пришел в себя. Батальонный сказал:

– Товарищ Боброва принесла ваши документы. Вы пробираетесь в Австрию. В твоей бумажке, Власта, сказано, что с тобой твоя жена Ефросинья Яковлевна. Это для нас новость, ты должен нам это объяснить!

– Не может он ничего объяснить, о свадьбе мы только еще думали, – сказала Фрося. – Но раз все так складывается, мы подчинимся приказу, правда, Властик?

Барбора кивнул. Он ничего не понимал – сегодня Фрося совсем не такая, какую он любит еще с Алексикова! Он встал, снова сел, покраснел как рак… Ради Фроси он готов куда угодно!

– Жениться хоть сейчас! – выпалил он.

– Тогда бегите в Совет. Вечером жду донесения, что все исполнено. – Сыхра уже смеялся во весь голос. – А вы, Матей и Беда, пойдете с ними за свидетелей.

– Стало быть, мне путешествовать с этими новобрачными? – Аршин Ганза притворно нахмурился. – Хорошо еще, Матей вдовец, иначе я лопнул бы от зависти! Ну, что поделаешь?.. Пойдем, Матей, тебе надо подстричь бороденку, а я побреюсь, чтобы пристойно выглядеть на похоронах личной свободы нашего друга!

Йо-зеф Долина, скрывая смех под усами, выглянул из окна на казарменный двор. В ворота въезжали Книжек, Кнышев, Бартак и Курт Вайнерт, вернувшиеся после приема у начдива.

– А теперь шпарьте, друзья, – обернулся Долина к красноармейцам. – Не хочется мне отвечать на вопросы о вас…

– Но сначала допьем вино, – воскликнул Сыхра. – Фрося Яковлевна, товарищи, да здравствуем мы! До дна!

* * *

Ночь перед отъездом разведчики провели в городе. Сыхра не хотел, чтобы видели, как они выходят из бараков полка в австрийской форме. Ганза и Конядра переночевали в сарае, где стояли тачанки Чека, Барбора – у жены. Фрося осталась простой крестьянской девушкой. Власту она любила всеми силами души – как равная равного, счастливая счастливого, – и все отступало от нее, когда она его целовала. Короткой была первая брачная ночь… Перед самым отправлением утреннего поезда они встретились с Ганзой и Конядрой. Поезд пришел на станцию уже переполненный, и разведчики насилу влезли в вагон, но держались все вместе. Барборе удалось пристроить Фросю на краешке скамьи.

– Хороши мы… – ухмыльнулся Ганза, оглядывая свою потрепанную форму. – Только что вшей нету. Зато я опять ефрейтор и серебряная медаль на груди, во как!

Конядра не слушал его. Он наблюдал за Властимилом и Фросей, дремавшими, прижавшись друг к дружке, и задумчиво почесывал свою белокурую бородку. Где то время, время их свадьбы с Людой? Наверно, и у них тогда был такой же глупый вид, как у этих. Все соседи желали им счастья – ведь ему вскоре предстояло призываться. Матей тихонько усмехнулся. Люда была красивее Фроси. Они с Матеем любили друг друга с детства, вместе учились в гимназии… Год в Праге, в университете, пролетел незаметно, все каникулы они проводили вместе. В день, когда он был призван, они дали друг другу завет любви. А как тревожились друг за друга! Потом поженились – не мог он оставить Люду на позор всему селу. В армию оп пошел весной злополучного пятнадцатого года. Перед отправкой на фронт его отпустили в недельный отпуск. Ребенку был месяц. А через шесть недель Матей вместе со всем своим отделением перебежал к русским. От Люды он получил единственное письмо – несколько строчек, полные нежности: «Любим тебя, ждем с нетерпением…» Он и сейчас представляет себе, как она склоняется над бумагой, положив на стол круглые локти. А потом это страшное письмо отца…

Конядра оглянулся на Ганзу. Беда дремал стоя, привалившись к деревянной стенке вагона.

– Аршин, как думаешь, – тихо спросил Конядра, – в Чехии спокойно? Я все думаю о своих, здоровы ли? Господи, в какое время мы живем. Родителей не видел более трех лет, сынок уже, наверно, в штанишках бегает… А жаль, что не в Чехию еду.

Ганза приоткрыл веки. Под светлыми, как бы вылинявшими ресницами мерцали огоньки.

– Мог бы быть дома, кабы записался в январе, – сухо ответил Аршин, – но тебя понесло в Легию и в конце концов к большевикам.

У Конядры потемнело лицо.

– Да, я мог бы быть дома, только тогда всю жизнь стыдился бы, что не принял участия в этом деле. Не понимаешь?

Беда заворочался, сдвинул на затылок австрийскую фуражку со сломанным козырьком. Не хотелось ему разговаривать среди этой разношерстной публики. А колеса стучали, вагон трясся по много раз чиненным рельсам, ничуть не считаясь с тем, что пассажиры хотят спать. С противоположной полки свесил голову человек в черной поддевке, то ли купец, то ли переодетый поп, и Аршин кожей чувствовал, как он напрягает слух. И, равнодушно прищурясь, Аршин громко сказал:

– Разве тебе не лучше, чем Власте? Через два-три дня мы в Киеве, а там уж нас отправят домой в салон-вагоне. А Власте еще придется объяснять немцам, где он подцепил свою бабенку. Власта, проснись, мы тут за тебя переживаем…

Власта поднял голову. Проснулась и Фрося, сонно улыбнулась друзьям. Ганза, подмигнув в сторону незнакомца, посмотрел на Матея.

– Барбора, не смотри так, словно ты только что из колыбельки, – продолжал Аршин. – Мы с Матеем все удивляемся, с чего это Фрося за тебя пошла! Все-таки Россия не то что наша страна. Россия-то вон какая, ты как-нибудь на карту взгляни! Пестрая страна… А сколько в ней разных народов! И пусть они порой дерутся друг с дружкой, вот как сейчас, все равно они знают, что Россия их единственная родина. Это мы Австрию никогда своей родиной не считали. Фрося, скажи, любишь ты свою страну?

Фрося молча ухмыльнулась. Беда фыркнул:

– Ах ты лиса, вижу, глупый мой вопрос! Ну ладно, может, ты и правильно сделала, а только все равно затоскуешь ты у нас по русской земле. Положим, Власта сын кулака и ты кулачка, но это еще не значит, что вы одного поля ягоды.

Матей Конядра заметил, что несколько пассажиров замолчали, услыхав чешскую речь, и недовольно поморщился.

– Поменяем тему разговора, умник, не видишь, все прислушиваются.

– Я тоже так думаю, – заметил Власта Барбора. – А Фрося теперь моя жена и пойдет за мной хоть в пекло.

– Опять ссоритесь? – засмеялась Фрося. – Хоть бы я вас как следует понимала!

Бедржих Ганза выскреб из кармана немного махорки и свернул цигарку. Наморщил лоб, неужели не смекнули? Ведь этот тип на верхней полке наверняка что-то вынюхивает, надо ему перцу под нос насыпать, чтоб след потерял. Хороши же вы разведчики, ищейку не узнали! А еще коммунисты! Он выдохнул дым и заговорил на ломаном русско-украинском:

– Видали, не понимает теперь! Чего ж тогда, выходила за нашего, голубушка? Учись чешскому, в Чехии это тебе во как понадобится. Хочешь, я тебя буду учить.

Фрося улыбнулась Власте и сунула ему руку под локоть. Конядра коленкой толкнул Аршина, чтобы придержал язык, а сам прикинулся засыпающим. Беда мрачно повел носом, порылся в своем мешке. Вытащив кусок хлеба, начал беззаботно жевать.

Они вышли в Алексикове и смешались с толпой пассажиров, от которых почти не отличались видом, здесь на каждом шагу попадались австрийские и немецкие пленные в рваных и плохо зашитых мундирах. Фрося отвела Беду и Матея в трактир у вокзала, а сама с Властой отправилась в горсовет. Матей опустил голову на руки, Ганза клевал носом над рюмкой сивухи. Вокруг было шумно, двери не закрывались ни на минуту. У Беды вдруг сверкнули глаза; черный сосед по вагону стоял теперь у буфетной стойки и, отхлебывая чай из стакана, оглядывал низкое помещение.

Беда наклонился к соседке с жирным круглым лицом и улыбнулся:

– А этот черный у стойки так бы и откусил от вас кусочек. Вы его не знаете?

Женщина ухмыльнулась, сверкнув зубами:

– А этот от каждой готов откусить, только я, знаешь, ни купить, ни украсть себя не позволю. Короче, со мною ничего не выйдет.

– Выйдет не выйдет, а вы же видите, он надеется!

– Один раз он уже получил у меня по роже, – взъерошилась соседка, – а только нынче он, сдается, на тебя поглядывает, австрияк! Берегись – чекист это. А не чекист, так один из белых шпионов, их теперь видимо-невидимо вдоль всей дороги от Царицына до Козлова и от Козлова до Воронежа.

– А что делать, нам тут с товарищем всю ночь надо провести, – Ганза пожал плечами. – Сюда должен прийти еще один австриец со своей русской женой, мы договорились вместе добираться до дому.

Соседка заерзала, лицо ее немного порозовело. Аршин перехватил короткий взгляд, которым она обменялась с черным мужчиной у стойки.

– Вы здешняя? – спросил Ганза.

– Ага, не видно, что ли? Поджидаю тут двух казачек, барана мне обещали. В Алексикове мяса не достать…

Аршин прикинулся удивленным.

– Ничего нет, ни хлеба, ни мяса, – продолжала женщина, – а я мясо больше всего люблю! – Засмеявшись, она взмахнула рукой.

Ганза невольно вспомнил кухарку Наталью из Максима. Та тоже вся мягкая, хорошенькая и, когда говорит, так же открывает веселые глаза. Аршин облизал усы.

А незнакомка продолжала:

– Было бы хорошо, кабы не большевики, чертово семя. С немцами снюхались, они им за то и платят. Говорят, немец уже на Воронеж прет. Но там его ждут генералы, погонят они его обратно в Киев, а тогда уж большевиков за глотку схватят. И всего-то большевиков раз-два и обчелся, да всюду поспевают, словно вся Россия ихняя. В Алексикове из-за них дышать нечем. Со всех концов собрались… А знал бы ты, какую резню они тут недавно устроили!

Беда Ганза толчком ноги разбудил Матея, а тот тем же способом дал знать, что все слышит. Аршин приподнял плечи и устремил на соседку долгий взгляд.

– Откуда мне знать, мы из Уфы едем. Советовали нам вступить в чехословацкию Легию, да неохота нам воевать бог знает за чьи интересы. Пробираемся помаленьку домой… С поезда сойдем, поработаем у какого-нибудь казака или купца, а как подкопим еды да рублишко-другой, трогаем дальше. Немцы отправляют пленных из Киева прямо в Краков, а оттуда до Чехии рукой подать. Если вы здешняя, то не знаете, нет ли где какой работенки? Мы за любое дело возьмемся… – он не отрывал от нее добродушного взгляда, прикрывающего недоверие, вызванное присутствием черного из поезда.

Женщина выпятила нижнюю губу, наклонилась к Ганзе и, взяв его рюмку, пригубила, потом вполголоса сказала:

– Как придут те две казачки, которых я жду, можете пойти с ними. Они из-под Поворина, большевиков там нет, и никаких Советов тоже, они обе вдовы, и в хозяйстве мужских рук не хватает, – она усмехнулась.

– Это здорово, – ответил Аршин. – Можно пойти к ним, только нас трое, да еще женщина-казачка.

– И она прокормится, летом работы много.

За соседним столом вспыхнула ссора. Двое мужчин, о которых трудно было сказать, городские они или деревенские, выясняли отношения уже при помощи рук. Худые, как старые козлы, они наскакивали друг на друга, я не будь между ними широкого стола, облитого черт знает чем, давно бы вцепились друг в друга. Спорили они насчет старосты какой-то казацкой станицы.

– Яшка двойную игру ведет! – орал один. – Неизвестно, с кем он, с большевиками или с нами! Но я его подожду да спрошу хорошенько, у Хопра подкараулю!

Другой, покрепче и позлее, так махнул рукой, что опрокинул рюмку соседа и водка разлилась по столу; сосед спокойно поставил рюмку на место и, прищурив глаза, продолжал наблюдать за петухами.

– Ты это брось! – гаркнул второй драчун. – Не знаю я, что ли, Яшку. Он правильно действует, а если тебе не докладывает, что к чему, так, видно, знает, что делает! А тронешь его, будешь иметь дело со мной!

– Испугался я тебя! – оскалился первый.

Их голоса были слышны во всех углах, но никто не обращал на них внимания: везде ведь мужчины спорят да ругаются, будто их кто натравливает друг на друга.

Матей Конядра ладонью прикрыл улыбку. Видать, не только священник в Сент-Антуане менял окраску ради полной кормушки. Тут вдруг оторвался от стойки тот черный и подошел к спорщикам.