Текст книги "Одиночество в Вавилоне и другие рассказы"

Автор книги: Йозеф Рединг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Пожилым мужчинам не хватает воздуха

Четыре объектива были нацелены на танцующую пару. Каждая камера снимала свое и, выхватив деталь кадра, переправляла ее на контрольный экран режиссерского пульта. Человек с волнистыми рыжими волосами стоял перед освещенными экранами и внимательно следил за конвульсиями разрубленных тел: нога – голова – колено – две пары ног – лицо – общий вид – две пары ног – два лица – нога – лицо женщины – нога – лицо мужчины.

– Стоп! – негромко приказал рыжеволосый.

Прыщеватый техник, стоявший позади режиссера, нажал кнопку. Оркестр за стеклянной перегородкой тотчас смолк. Женщина в трико, улыбаясь, сделала еще несколько па, кивнула своему партнеру и выпустила его руку. Танцор сел на табуретку у самого края льдисто мерцающей танцевальной площадки и вытер шелковым платком лоб.

– Джек!

Танцор поднял голову.

– Джек, ты мне нужен.

Рыжий сделал знак танцовщице и дирижеру.

– Перерыв на несколько минут, – сказал он.

– Ну как я? – спросила женщина в трико.

– Прелестно, прелестно, – ответил рыжий. – При выходе из шпагата можно даже чуть замедлить темп. А вообще – восторг! – Рыжеволосый приложил к губам кончики пальцев, чтобы выразить свое восхищение, потом нагнулся к мужчине.

– Джек, что с тобой творится? – спросил он.

– А что со мной должно твориться? – ответил тот вопросом на вопрос и судорожно провел по шее платком. На белом шелке остались темные пятна от грима и пота. Рыжеволосый задумчиво взглянул на танцора, потом сказал, обращаясь к женщине:

– Дина, ты, собственно, можешь приготовиться к следующему номеру. Надень казакин и сапожки. Мне хотелось бы посмотреть, как оно получится в окончательном виде. Тебя это не затруднит?

– Конечно, нет, – улыбнулась женщина. – Через десять минут я буду готова.

– О’кей! – сказал рыжеволосый. Он дожидался, пока Дина выйдет из студии. Оркестранты за стеклянной перегородкой собрались вокруг кларнетиста, который извлекал из своего инструмента самые немыслимые пассажи.

Танцор остался в одиночестве.

– Ну как ты, справишься? – спросил рыжеволосый.

– Справлюсь? С чем? – Танцор рывком поднял голову. – И вообще, чего тебе от меня надо? Чего ты суетишься, как старая нянька?

– Я видел тебя на экране. Крупным планом. И сразу же прервал съемку. У тебя было совершенно искаженное лицо. От напряжения. Я не могу выпустить тебя с таким лицом на экран.

– Высказался? – решительно перебил его танцор и встал с табурета. Он был ростом немного выше режиссера и явно хотел показать это. – Ты прохлаждаешься за пультом и смотришь, как мы надрываемся. Лицо, говоришь, искаженное? А могу я, по-твоему, сиять, как на афише, когда мне приходится отплясывать двенадцать минут подряд?

– Дина вот может, – сказал рыжеволосый. – Она-то выглядит как огурчик.

– Дина, она… – замялся танцор. Потом вытер уголком платка переносицу и договорил: – Дина – женщина. Им ничего не стоит хорошо выглядеть.

– Как раз наоборот, – сказал рыжеволосый. – И ты это знаешь не хуже меня.

– Далась тебе Дина! Просто девчонка хочет сделать карьеру под моей маркой и лезет из кожи вон, чтобы удержать за собой место. И все равно не удержит. Знаешь, сколько партнерш я сменил на своем веку? И до сих пор номер веду я, а про них на студии давным-давно позабыли… Именно потому, что их лица нельзя больше давать крупным планом.

– А твое лицо… – мягко начал рыжеволосый, но танцор резко перебил его:

– Да пошел ты! Чем я танцую, по-твоему, лицом или ногами? Вы, на телевидении, вообще делаете не то, что надо.

Режиссер движением головы указал на оркестрантов. Привлеченные перебранкой, те оставили кларнетиста и навострили уши.

– Да, да, совсем не то! – возмущенно продолжал Джек. – Сценки надо давать короткие, в темпе и делать большие паузы. Вот я как привык. Ты же сам крутил два фильма со мной.

– Увы, Джек, это не кино. – Рыжеволосый тоже повысил голос. – Это телевидение. Ты подписал контракт, а вводить паузы я не могу, потому что передача идет прямо из студии. Я не виноват, если ты… – Режиссер так резко оборвал начатую фразу, что даже закашлялся, поглядел на танцора, который снова начал обмахиваться платком, и все же договорил до конца. Договорил без сострадания и без злорадства, равнодушно так договорил: – …если ты стареешь, Джек.

Человек в трико уронил на пол скомканный платок, вытер ладонью красное лицо – он по-прежнему обливался потом – и хмыкнул.

– Ты что, спятил? – небрежно спросил он. – Третье место в списке любимых артистов у подростков. Не у кого-нибудь, а у подростков, понимаешь? Это тебе не клуб прабабушек! Просто ты завидуешь моей славе. Потому что как режиссер ты не поднялся выше этой… этой… лавочки! – Он опять перешел на крик.

Рыжеволосый заговорил снова, и теперь в голосе его слышалось неподдельное участие.

– Да, ты прав, Джек. Ты все тот же кумир, тот же король чечетки. – И он излил на танцора поток банальных комплиментов. При этом он неторопливо провел кончиками пальцев по лицу танцора, и тот застыл в немом изумлении. Рыжеволосый выскреб розовый грим из глубоких складок, которые шли от крыльев носа к уголкам рта, со шрама, который пересекал лоб над правой бровью.

– Ты еще очень молод, Джек.

Танцор больше ничего не сказал. Он поднял платок и пошел к выходу. С полдороги он вернулся, похлопал рыжеволосого по плечу и ушел совсем. Когда захлопнулась тяжелая, обитая кожей дверь, режиссер уже сидел за контрольным пультом перед погасшими экранами.

– Проклятая правда, – сказал он. – Проклятая, голая, подлая прав…

– Вот и я, – перебила его танцовщица.

– У тебя отличный вид, – заметил режиссер. – В сапожках твои ноги покажутся во время танца еще красивее.

– Благодарю за комплимент, – сказала женщина. – Итак, предадимся веселью.

– Но тебе придется танцевать одной. Джек больше не будет.

– Неужели из-за меня? Мне… мне все время казалось, что я за ним не поспеваю.

Рыжеволосый улыбнулся.

– Да нет, обыкновенные разногласия по поводу гонорара. Джек решил вернуться в кино. Грандиозные ревю, широкий экран, стереофон. Мы для него мелковаты.

– Может, он к вам еще вернется через несколько лет, когда вы подрастете?

– Через несколько лет? Ну разумеется, – ответил рыжеволосый.

В Гольфстриме благоуханий

Припев заигранного шлягера, который издавала пила индейца, трелью рассыпался по стеклам витрин. Когда звук нехотя замер, двое ребятишек вынесли по медяку. Индеец поблагодарил кивком, вскинул на плечи смычок, пилу и ушел. Лишь теперь, глядя ему вслед, дети поняли, что он очень высокого роста. Во время игры его длинное тело чуть не вдвое сложилось над стальным инструментом.

Под покровом запоздалой темноты тонкий снежок осмелился припудрить Джефферсон-стрит. Полисмен прошел мимо индейца, глянул по долгу службы на свои часы и поднес дубинку к лакированному козырьку фуражки.

– Понимаю, – сказал индеец. – Пора играть отбой. Для меня. Моя пила уже в постели.

– Вот-вот, – пробурчал полисмен. – Ты же знаешь, Элиас, с наступлением темноты пиликанье в Кастл-сити нежелательно. Ха-ха! Пиликанье! Неплохое я придумал название для твоего занятия. Пиликанье.

– Очень удачное слово, сэр.

– Ну, тогда спокойной ночи. Да, еще одно: что-то давненько я не сгонял тебя со скамеек перед памятником Франклину. Ты переехал?

– Да, – ответил индеец. – Отель «Медовый месяц».

– Ишь ты, как шикарно! – сказал полисмен и с заученным изяществом перекинул свою дубинку через руку. – Ты, должно быть, снял там отдельный номер? Какие-нибудь королевские апартаменты, не правда ли?

– Да, сэр, вроде того, – ответил индеец.

Полисмен от души расхохотался, подошел поближе, благосклонно поглядел в лицо старику и поднял воротник его перекрашенной шинели.

– Будь осторожен, – сказал он. – Генерал Мороз вышлет скоро лютых солдат. – С этими словами полисмен побрел дальше.

Индеец легко раздвинул плечом бесчисленные завесы промозгло-белой стужи и заторопился вниз по Джефферсон-стрит, туда, где дома отступают от тротуара, туда, где между улицей и особняками протянулись сады и газоны. Вот уже перед ним пылает неоновое супружеское ложе, над которым то вспыхивают, то гаснут слова Отель «Медовый месяц».

Индеец поздоровался с дородным швейцаром.

– Что тебе сыграть сегодня?

– Позывные радиостанции Кастл-сити, – сказал швейцар. – Понимаешь, Элиас, позывные, и больше ничего. Ты их помнишь: там-тарам-тарарам-пам-па.

– Позывные, сейчас, с удовольствием. – Индеец снял с плеча свой инструмент.

– Но только чтобы с душой, – сказал дородный швейцар.

– Позывные, но с душой, слушаюсь, господин генерал-маршал.

– Не глумись над армией, Элиас, – упрекнул швейцар. – Разве есть такое звание «генерал-маршал»?

– Не знаю, – сказал индеец. – У тебя на груди наверчено столько шнурков, что не жалко самого высокого звания. Итак, позывные.

Конский волос смычка выскреб из пилы мелодию позывных местной радиостанции. Искусно лавируя между жидковатыми снежными хлопьями, приглушенная трель унеслась прочь из города.

– Ах, как хорошо! – с изумлением сказал упитанный швейцар. Сейчас он ничем не отличался от индейца. Он и на самом деле был индеец, но вы замечали это лишь тогда, когда у него делалось печальное лицо, вот как сейчас.

– Удивительно хорошо, – еще раз сказал индеец-швейцар индейцу-музыканту. И, немного промолчав, спросил: – Ты идешь спать, Элиас?

– Да, – ответил музыкант. – Спокойной ночи.

Потом он зажал пилу под мышкой и исчез в узком проходе между отелем и каким-то аристократическим клубом. Проход упирался в выступ небрежно заделанной стены. Получалась пещера, только без потолка. Но снега здесь не было. И земля шагов на пять вокруг была совершенно сухая. А все потому, что вентилятор неустанно вытягивал теплый воздух из бара при отеле и выпускал его в этот каменный мешок.

Индеец наклонился над дырой в стене, достал стеганое одеяло, прожженное во многих местах, закутался в него и лег под теплую струю. Он знал, что усталость скажется очень скоро.

Он лежал и думал: «Вот такой Гольфстрим благоуханий – лучшее снотворное в мире. Слава богу, ни один иллюстрированный журнал не догадался покуда разрекламировать его. Это наша тайна – моя и швейцара, а швейцар никому ничего не откроет, раз я играю ему все, чего он только ни попросит. Пожалуй, не один миллионер, из тех, кого замучила бессонница, с удовольствием заплатил бы мне за рецепт моего снотворного. За снотворное из воздуха, который много раз проходил сквозь легкие других людей, много раз касался фраков и смокингов, из воздуха, который смешался с ароматом целых батарей кампари и виски, джина и мартини».

Индеец прислушался. Вместе с низким гудением вентилятора до него доносились обрывки песен, смех, звон бокалов.

«Воздух уже сделал свое дело, – думал индеец. – И все-таки, даже сделав свое дело, воздух очень добр ко мне и щедро одаряет меня, бродячего музыканта, прежде чем развеяться по континенту. Всю ночь он будет добр ко мне, покуда игроки не встанут из-за столов, а девушки – с высоких табуретов. Пусть им везет, очень везет, игрокам и девушкам. Пусть везет всем людям».

Швейцар заглянул в пещеру и наклонился к музыканту.

– Элиас! – тихо окликнул он.

Но музыкант уже спал.

Тогда швейцар положил возле него целлофановый сверток – несколько гренков и индюшачью ножку, – который ему дали на кухне, и снова занял свое место под навесом крыльца.

– Как же так, без ужина, – пробормотал он и сокрушенно покачал головой.

Одного цвета

Арон Камбер предпринял еще одну попытку.

Я и не думал, что Рейн такой элегантный, – сказал он. – Такой гибкий. Такой стройный. Настоящий юный сердцеед. Не то что Миссисипи у нас в Джимбли… Она такая неповоротливая, неуклюжая, совсем без изгибов. Как толстая миссис… – Камбер выждал, не засмеется ли Джек Дроус.

«Все-таки приятнее, если Джек засмеется первым, – подумал он, – а я тогда подхвачу».

Но Дроус не засмеялся.

«Попробуем еще», – решил Камбер.

– …Как толстая миссис, которую все домашние называют Сиппи и которая слишком увлекается взбитыми сливками.

Дроус и тут не засмеялся. И тогда Камбер решил смеяться в одиночку. Он удивился, как громко это у него получается. Несколько человек засмеялись вслед за ним.

Дроус даже не улыбнулся. Он достал пакет с сухим пайком, развернул коричневый пергамент, вытащил оттуда сырную галету и сердито надкусил ее.

«Нет, к Дроусу не подступишься, – с грустью подумал Камбер. – Мог бы хоть сейчас, перед атакой, поговорить со мной. В конце концов, оба мы из Джимбли. И если с одним из нас стрясется что-нибудь в этой европейской мясорубке, другой сможет зайти к родным и сказать им обычные слова утешения, которых они так ждут: «Я как раз был при этом. Он бежал впереди всех и первый атаковал предмостное укрепление. Его пример увлек всю роту. Пуля сразила его наповал, прямо в сердце. Он совсем не мучился…» Нет, не пойдет Дроус к моим родителям и не станет им ничего рассказывать. Для него негры хуже чумы. С первого дня он и словом не перекинулся ни со мной, ни с другими неграми в нашей роте. Может быть, белые в Джимбли какие-нибудь особенные? Я сам слышал, как Дроус сказал другому белому: «От негров воняет». Тот только постучал себя пальцем по лбу. Но Дроус по-прежнему меня не замечает. А вдруг я сегодня совершу что-нибудь необыкновенное? Например, возьму в плен двадцать немцев да еще генерала в придачу. До сих пор мы были в резерве, а теперь мы на передовой. Позиции фрицев напротив развороченных виноградников. Мы должны отбросить врага на противоположный берег Рейна. Простой и доходчивый приказ, выполняй, и все тут. Что это, никак лейтенант уже подает сигнал? Нет, просто засовывает себе в рот жвачку. А станиолевую обертку он скатал в шарик и двумя пальцами расплющил о каску Дроуса. И Дроус рассмеялся. Теперь-то он смеется. Еще бы. Когда шутит лейтенант, он смеется».

Камбер втянул голову в плечи. Штурмовики пронеслись над исходными позициями. Смертоносные орудия с ревом обрушились на окопы немцев. Серые птицы спикировали несколько раз, уверенно и злобно, прежде чем скрыться за жмущимися друг к другу холмами.

Камбер увидел, как первая волна атакующих хлынула на светло-зеленые виноградники. С берега донеслось яростное тявканье. Недружное, захлебывающееся. Несколько солдат споткнулись и остались лежать на земле. Будто какие-то насекомые оливкового цвета напали на виноградник.

– Вперед! – выкрикнул лейтенант.

Его взвод пошел в атаку. Арон Камбер высоко вскидывал ноги, чтобы не запутаться в цепких усиках. Время от времени над проволокой, над рядами лоз раздавался пронзительный свист. Когда свист становился громче, Камбер бросался в сторону, падал, снова вскакивал и продолжал свою дикую пляску вниз по склону.

«Обхохочешься, – подумалось ему. – Мы похожи на вспугнутых аистов».

Джек Дроус бежал рядом с Камбером. Негр обрадовался.

– Кто первым добежит, тому леденец!

– Заткнись! – крикнул Дроус. – Заткнись, образина.

Спуск стал более пологим. Они достигли подножия холма. У изгороди лейтенант собрал свой взвод. Все оказались налицо. Ответный огонь был очень слабым. Штурмовики, судя по всему, основательно обработали местность. Но тут все увидели танки. Два «тигра».

«Они похожи на два кулака, которые пробиваются вперед, зажав пистолеты, – подумал Камбер. – Кадр из вестерна, крупным планом».

Лейтенант послал трех своих солдат с базуками занять позицию. Но танки были слишком далеко. Они находились вне пределов досягаемости для базук – единственного противотанкового средства, которым располагал взвод. Правда, оставались еще магнитные мины. Камбер увидел, как Дроус вразвалочку подошел к лейтенанту и после недолгого разговора получил мину.

– Подбить один – мало толку. Кто возьмет на себя второй?

Вызвался Камбер. Он больше не испытывал желания совершать громкие подвиги и все же вызвался и взял вторую мину.

– Насколько удастся, мы прикроем вас пулеметным огнем. Ну, валяйте!

– Лейтенант, а нельзя послать со мной кого-нибудь другого? – спросил Дроус и в упор посмотрел на Камбера.

– Большого выбора у нас нет, – ухмыльнулся лейтенант. – На Камбера можно положиться. Ну, давайте, давайте!

Оба солдата отложили винтовки, передвинули кобуру на живот, закрепили мины на спине. Когда послышался кашель пулемета и карабины поддержали его недружным огнем, Камбер и Дроус поползли к танкам по песчаному берегу. Оросительная канавка служила им прикрытием. Канавка кончилась метров за пять до стальных зверей с торчащими хоботами.

«Какая идиотская морда у танка, – подумал Камбер. И еще: – Какой здесь, на Рейне, красивый, чистый песок. Тут бы часами валяться. Почему это я одновременно думаю о таких разных вещах?» – спросил себя Камбер.

– Пошел! – прошипел Дроус.

Камбер побежал.

«Какой танк я должен подорвать – первый или второй? – подумал он. – Может, Дроус дал мне указания, а я их прослушал? Или он опять не захотел разговаривать со мной?»

Оба солдата бросились ко второму, дальнему танку с боковой стороны. Негр первым добежал до гудящей брони, заученным движением отстегнул мину и прижал ее к пятнистому боку танка.

– Поганый идиот! – заорал Дроус и бросился вместе с негром назад.

Прежде чем они добежали до канавки, на их лица, спины, ноги обрушилось чадное и жирное пламя, всепроникающее, сочетающее, овладевающее.

Потом огнемет первого танка погас. В ту же минуту взорвался второй танк. Остов вращался на одной гусенице, словно пляшущий слон.

Еще до захода солнца раненный в плечо лейтенант вернулся с двумя санитарами на позиции, чтобы опознать убитых из своего взвода и заняться транспортировкой трупов на уже приготовленное и отмеренное щедрой рукой кладбище героев. Возле подбитого танка он остановился: разве дети принимали участие в бою? Два трупа, два крохотных трупика серовато-зеленого цвета лежали друг на друге.

– Это Дроус и Камбер, – сказал лейтенант.

Каску он снял, еще когда отыскивал убитых в винограднике, и с тех пор держал ее в руках.

– Кто из них Дроус и кто Камбер? – спросил санитар постарше чином.

– Вы же видите! – хмуро ответил лейтенант. – По мне, можете подобрать любую головешку и окрестить близнецов заново. Одного веса, одного цвета, одной агрегации – что Дроус, что Камбер. Покойной ночи.

Лейтенант проглотил застрявший в горле комок. Потом его снова охватило радостное возбуждение от того, что он – в числе уцелевших. Он решил сегодня вечером выпить как можно больше трофейного рейнвейна.

Тележка для парадов

В этот час – надеюсь, мне будет дозволено в подражание астрономической поэзии назвать его звездным часом? – я шлифую послание правительству. Не трудитесь напоминать мне, что для подобных посланий необходимы отточенный стиль и четкость выражений. Ибо при всей конкретности темы мне хотелось бы подпустить в письмо некоторую толику теплоты. Я ломаю голову над вопросом, служат ли этой цели слова типа «верноподданнейше» или «увенчанный ветеран». Может быть, подобный вокабуляр покажется устаревшим? Прибегну-ка я лучше к современному словарю и назову себя «конструктивным характером» и «порядколюбивым гражданином». Дело в том, что я изобретатель, а людям, избравшим этот род занятий, молва охотно приписывает гениальную неряшливость и неопрятную ненадежность. Далее, безудержная человеческая фантазия помещает нас в опасной близости к поэтам, каковые, по мнению большинства достойнейших чиновников нашего государства, проникнуты анархическими вожделениями.

В моем предложении правительству не будет ни следа того, что подтверждало бы дурные слухи. Напротив, мое предложение должно излучать душевное здоровье. Речь идет о самом моем значительном до сих пор изобретении – о тележке для парадов. Необходимую техническую документацию – чертежи, статические расчеты, смету – я уже подготовил. Набросал я также и способ употребления, который в дословном изложении беспрепятственно займет достойное место среди служебных предписаний наших высокочтимых вооруженных сил.

«Тележка для парадов есть полностью автоматизированная государственная необходимость. Она состоит из трех дюжин колес, выдвижной жестяной платформы и деревянных фигур численностью от взвода до роты. Фигуры должны быть покрыты предельно ярким слоем защитной краски и приводиться в движение с помощью автоматики. Запрограммированные действия: от взятия на караул до топания на месте после команды «вольно» при ожидании свыше трех часов. Спаренные микрофоны дают возможность командиру, проходящему вдоль строя в сопровождении высоких гостей, извлекать из отдельных солдат на предполагаемые вопросы высокого гостя различной громкости ответы, как-то: «Так точно, ваше величество», «Премного довольны, наша светлость», «Я и в военной форме остаюсь гражданином, господин президент». Сквозь дыры в платформе можно при надобности извергать гром салюта и пороховой дым. Если необходимо отдать предпочтение определенному роду войск, можно при посещении представителя авиации укрепить на голове у каждого солдата птичку, при гостях от морского флота орошать фигуры до самой шеи морской водой, для пехоты же никаких добавлений не потребуется. Каски солдат легко заменяются на другие головные уборы, а именно: цилиндры (демократический вариант), тюрбаны (восточный), береты (художественно-интеллигентный), спортивные кепки (пролетарский) и ковбойские шляпы (американский). Вместо деревянных винтовок – особенно в переходные периоды, после проигранных войн – можно вмонтировать зонтики или прогулочные трости. Тележка для парадов нужна во все времена. Пользуясь ею, можно не опасаться неожиданностей – обмороков, болезней, непредусмотренных военных событий. Испытания показали, что даже при прямом попадании в сердце каждого солдата ни один из них и глазом не моргнул. Оснащение нашей армии этими тележками будет знаменовать собой поворотный пункт в оформлении военных парадов».

Таков способ употребления тележки для парадов. Теперь для меня главная задача – уговорить наше командование безотлагательно приобрести две такие тележки: одну для вокзалов, другую для аэродромов. Но более всего мне хочется подчеркнуть тот факт, что отнюдь не гуманные соображения побудили меня изобрести эту тележку. Кто желает часами дожидаться посторонних людей, до которых ему нет никакого дела, пусть дожидается, хоть до обморока. Моя же единственная цель – сберечь деньги государству, в котором я имею счастье проживать. Ибо для ухода и смазывания тележки нужен лишь один человек (инвалид войны, к примеру). Даже беглое сравнение между расходами на этого единственного человека и расходами на сотни молодых здоровых дармоедов подтвердит более чем очевидные преимущества моего изобретения.