Текст книги "Одиночество в Вавилоне и другие рассказы"

Автор книги: Йозеф Рединг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Страж конституции

– Ах, прелестно, ах, ширмант! Подумать только, буквы целы до сих пор! Между прочим, какими чернилами пользовались наши доблестные предки?

– Из чернильных орешков, – терпеливо ответил Захария Краст.

– Из орешков? Вы только подумайте! И все написано от руки! Значит, так: наверху, в бронзовом шкафу, – конституция, а внизу, под ней, – ах, я вконец запуталась. Вы не поможете мне?

– Сочту долгом, мадам, – сказал Захария Краст.

Толстуха улыбнулась и подошла ближе к документам, на которые падал резкий неоновый свет. На черном платье дамы засверкали блестки.

– Наверху, в бронзовом шкафу, хранится Декларация независимости наших Соединенных Штатов, мадам. А под ней хранится конституция…

– Да, да, она еще начинается так: «Мы, народ Соединенных Штатов, в целях образования более совершенного союза, утверждения правосудия, охраны внутреннего спокойствия…»

– Да, мадам.

– И они всегда так лежали?

– Нет, мадам. – И негр Захария Краст завел привычным речитативом: – Отнюдь не всегда эти документы хранились столь надежно и столь достойно. Когда британцы в 1814 году штурмовали Вашингтон, три бесценные национальные реликвии были упакованы в полотняные мешки и спрятаны в надежном месте в штате Вирджиния. Во время второй мировой войны документы попеременно хранились то в форте Нокс, то в другом месте. Покуда нам не грозит новая опасность, эти сокровища будут открыты для всеобщего обозрения здесь, в Национальном архиве «Экзибишн-холл», как постоянное напоминание о том, что права, завоеванные в бою, требуют от нас неусыпного надзора, коль скоро мы не хотим безвозвратно утратить их.

На массивную слушательницу в блестящем платье информация произвела глубокое впечатление.

– Очень хорошо, – кивнула она. – Просто замечательно. – Она дала Захарии монету в четверть доллара и покинула зал. Высокие каблуки тяжело застучали по мраморному полу.

«Она словно выходит из этого склепа под беглым огнем», – подумал Захария и тут же вспомнил месяцы, проведенные в Корее. Благодетельная пуля угодила ему в коленную чашечку. Та самая пуля, которой он обязан своим прекрасным местом. Иначе кто взял бы его сюда охранять документы? «Черного никто не взял бы», – подумал Захария и взглянул на часы.

– Время закрывать лавочку, – сказал он и подал знак коллеге, стоявшему у массивных дверей. Дверь закрылась.

Захария Краст нырнул за звездно-полосатый флаг и поочередно нажал две кнопки. Все сооружение бесшумно скользнуло вниз и ушло в мраморный пол. Захария Краст подождал две минуты. Потом возле кнопок вспыхнула сигнальная лампа. Это значило, что бронзово-мраморная громада благополучно опустилась вниз на семь метров ниже пола, в «сберегательный подвал», как служащие называли хранилище между собой.

– Конец, – произнес Захария Краст и отпустил на покой неоновые светильники по обеим сторонам зала над стеклянными витринами, где хранились письма Вашингтона и заметки Линкольна.

В дверях показались сотрудники ночной охраны.

– О’кей? – спросил первый.

– О’кей, – ответил Захария. – Желаю повеселиться. Сегодня народу было негусто. За весь день от силы два с половиной доллара чаевых.

– Ну-ну, – добродушно возразил ночной охранник, – два с половиной доллара! Совсем недурно для не… для непыльной работы. – Охранник был рад, что успел в последнюю минуту подобрать нужное слово. Непыльная работа. Сначала он хотел сказать «для негра», но побоялся осложнений. Никогда нельзя знать, как эти цветные отреагируют. А хорошо все-таки иметь белую кожу.

Захария Краст протер рукавом латунную табличку на своей груди с вычеканенной надписью Служба «Экзибишн-холл».Выйдя из зала, он схватился за голову. «Боже ты мой! Надо срочно к парикмахеру! Не то завтра утром босс устроит мне хороший нагоняй: у вас недостаточно респектабельный вид, мистер Краст! Итак, вперед, к парикмахеру».

По дороге к своему парикмахеру по имени Билл Декстер Захария освежал в памяти текст конституции. Каждый служащий «Экзибишн-холл» должен был знать конституцию наизусть, чтобы по желанию посетителей свободно цитировать и отвечать на вопросы, как гласила одна из статей трудового договора. Негнущаяся нога Краста постукивала в такт словам:

– «Статья пятнадцатая. Право гражданина Соединенных Штатов участвовать в выборах не должно быть ни оспорено, ни ограничено как со стороны самих США, так и со стороны других государств по причине расовой принадлежности, цвета кожи либо вышеупомянутых служебных отношений…»

Пока Захария Краст произнес эти слова несколько раз, он успел пройти мимо трех парикмахерских. Но там его подстричь не могли. В этих парикмахерских негров не обслуживали. Совсем не потому, что местные парикмахеры были как-то там настроены против негров. Ничего подобного. Они даже во всеуслышание заявили об этом на последнем съезде парикмахеров в Филадельфии. Просто у них, оказывается, инструменты не приспособлены для того, чтобы должным образом обрабатывать волосяной покров негра, отличный от такового у белых людей. Да, да, об этом говорил сам председатель корпорации.

Вот почему Захария Краст шел к своему парикмахеру на окраину города. Билл Декстер был негром. И ходили к нему только негры. К тому времени, когда Захария Краст спустился по ступеням подвальчика, перед которым стоял столб в красно-белую полоску, он успел повторить текст конституции целых четыре раза.

Два способа игры

– Ваш-ш билеты! – потребовал контролер, и в вагоне началось оживление. Недовольно, испуганно, уверенно, быстро либо медленно доставали картежники, читатели, спорщики, влюбленные, курильщики коричневый кусочек картона.

– Вот, пожалуйста!

Контролер Гальке не торопился. Он внимательно изучал каждый, прежде чем поставить чернильным карандашом галочку на обороте. Если же кто-то продолжал искать, Гальке выжимал из ситуации все, что мог. Он ждал. Просто стоял и просто ждал. Не произнося ни звука. На лице у него не двигался ни один мускул. Но именно это лишало пассажира последнего самообладания.

Один карман, другой, лента на шляпе, портмоне обшаривались все быстрей и все бестолковей. Обрывки фраз: «Да я же… в этот карман… Как сейчас, помню… Нарочно спрятал получше… Ума не приложу…»

А Гальке безмолвствовал. И лицо его не утрачивало прежней окаменелости, когда растеряха, весь покраснев, с неуверенной, робкой улыбкой протягивал ему смятый кусочек картона, как протягивают дорогой подарок. Он не говорил даже обычного «ну вот» или «ага». Он ставил положенную галочку и следовал дальше, навстречу очередному пиршеству безмолвного созерцания.

Три сезонки, два взрослых билета, один детский до следующей остановки и заполненный от руки билет на большое расстояние.

Гальке все внимательно проверил.

– А почему не указаны километры? – сказал он.

– Как-как? – переспросила старушка, предъявившая этот рукописный билет.

– Километры, – отрывисто буркнул Гальке.

– Не приставайте к бабушке! – крикнул один из игроков. – Проставлять километры, в конце концов, должен кассир.

Гальке взглянул на крикуна, достал чернильный карандаш и вписал, куда положено: 32.

– Вот видите, – проворчал картежник и тут же объявил: – Бубны!

– Спасибо, – сказала старушка, когда Гальке вернул ей билет. Но прозвучало это так, будто она благодарит игрока.

Гальке пробился через скрип и скрежет гармошечной муфты, соединявшей вагоны, осторожно отодвинул дверь купе и попросил приглушенным голосом:

– Разрешите, господа, взглянуть на ваши билеты.

Трое пассажиров безмолвно протянули контролеру свои билеты. Контролер трижды сказал «благодарю». В следующем купе сидел всего один человек. Он тоже начал искать, но Гальке и не подумал стоять у него над душой, он лишь приветливо сказал:

– Я скоро пойду обратно, а за это время вы, без сомнения, найдете свой билет.

– Очень любезно с вашей стороны, – откликнулся господин.

Гальке осторожно задвинул дверь и миновал очередную гармошку. Когда дым и духота ударили ему в лицо, Гальке провозгласил:

– Ваши билеты! – и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Над дверью стояло: «Вагон II класса».

Прекрасная погода в Фужеролле

– Здесь очень приветливые люди, Эльфи. Малость грязноватые, как все они. Но приветливые.

– Тебе видней, Курт…

– Вот именно. Крышу мы сейчас поднимем, дверцы как следует запрем. А ты, Хорст, достань камеру. Прокрутим несколько метров. Как-никак, мой мальчик, твой отец воевал в этих местах.

Семейство извлекло из машины несколько сумок и кой-какую одежду. Мужчина захлопнул дверцы и подергал каждую ручку.

– Хорошо она стоит, в тени, – сказал он. – Здесь она и постоит, пока мы пообедаем. Сумку понесу я. Мы должны зайти туда, Эльфи. Кабачок называется «A la veuve» [12]12
  У вдовы (франц.).


[Закрыть]. А вот уже бежит piccolo [13]13
  Малыш, мальчик (итал.).


[Закрыть]… Ах, мне все кажется, будто мы еще в Италии. Не piccolo, стало быть, a garçon [14]14
  Мальчик, официант (франц.).


[Закрыть]с… Как это? Avec cédille, значит с закорючкой под «с», видишь – помню еще. Bonjour!

– Добрый день, господа.

– Ах, garçon, ты, оказывается, говоришь по-немецки? Тем лучше.

– Господа желают здесь переночевать?

– Non, – сказал мужчина. – Мы еще хотим сегодня после обеда попасть в Сен-Лу. Мы ведь успеем?

– Без сомнения, – отвечал официант.

– А у вас мы хотим пообедать. И немного поглядеть на ваш ресторанчик, regarder [15]15
  Смотреть (франц.).


[Закрыть], порегардеть, ха-ха-ха!

– Я вас очень хорошо понимаю. Угодно вам занять столик в углу?

– Да.

– Вот меню.

– Благодарю.

Худой, высокий, благодушно настроенный мужчина поставил сумку на стул, после чего загнал в угол жену и сына.

– Выбери что-нибудь, Эльфи! У тебя на эти дела нюх. А я тем временем расскажу вам, как здесь было тогда.

Он подошел к окну. В ресторанчике, кроме них, никого не было. Официант чистил серебро.

– Мы были тогда расквартированы в этом доме, наверху. Комнаты можно будет осмотреть после обеда. А внизу раздавали пайки. И я по большей части следил за раздачей. Чтобы все получали по справедливости. Тут нужен глаз да глаз. Чтоб все было по-честному, особенно чтобы повар… Ну ладно… – Мужчина поискал что-то взглядом и крикнул: – Garçon!

– Слушаю!

– Дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь старую газету. Я хочу залезть на стул, так, чтобы его не испачкать.

Официант уронил нож и достал из верхнего ящика буфета газету.

– Позавчерашняя, – сказал он.

Посетитель взял газету, не заглянув в нее, застелил сиденье и осторожно взгромоздился на него. Человек он был рослый, и столб света, наискось протянувшийся от верхних окон до стойки, разбился о его голову.

– А теперь, Хорст, приготовь камеру. Здесь, правда, темновато, но наша камера с этим справится. Только поточней рассчитай выдержку. Так что я хотел сказать? Ах, да. Мы угодили сюда как раз к прорыву последней линии фронта в Вогезах. Оборонительные противотанковые рвы – их отрыли для нас пимпфы [16]16
  Члены детской фашистской организации.


[Закрыть] – остались на пятьдесят километров к западу. Когда наконец был отдан приказ оставить город, здесь уже все кишело партизанами. Они угнездились напротив, в двух отельчиках. В промежутках между выстрелами они то и дело кричали, чтоб мы сдавались. Жаль, что я почти не умею говорить по-французски, не то уж я б им ответил. А так мы могли отвечать только огнем. Худо-бедно, у нас было при себе два пулемета. Эльфи! Ты меня слушаешь? Ах, ты уже выбрала. Bouef rôti [17]17
  Жареная говядина (франц.).


[Закрыть]. Роскошно. И тогда я влез на стул, вот так, как сейчас, прижался к стене… Крути, крути, сынок, ну, давай!… Прицелился и выстрелил. А в ответ – дзынь, дзынь! Две пули ну прямо чуть не коснулись моего уха. Я разозлился и пошел закладывать обойму за обоймой. И угодил в одного. Возможно, того самого, что всадил в стену возле моей головы две премиленькие пульки. Партизан подскочил – на нем был красный берет, нет, скорее винно-красного цвета, – и упал. И в этот момент все они обратились в бегство. Нет, нет, вовсе не из-за моего попадания, хотя смерть парня в красной шапке их, разумеется, ослабила, а из-за контратаки наших частей! Нас вызволили из мешка. Эй, Хорст, ты как следует запечатлел старика отца на пленке?

– По-моему, да.

– Ну и порядок.

Гость, лицо которого раскраснелось от бурного рассказа, тяжело соскочил на пол.

– Честно говоря, – продолжал он, – это была единственная боевая акция с моей стороны. Но, в конце концов, не безрезультатная. Наверняка сыщутся такие, которые не убили ни одного врага. И в том, что мы уступили численному превосходству при гораздо более высоком качестве человеческого материала, моей вины нет. Впрочем, все прошло и забыто. La guerre est finie! [18]18
  Война кончилась (франц.).


[Закрыть]День тогда был пасмурный. С моросящим дождем. А сегодня в Фужеролле хорошая погода.

– Ваш суп, господа!

– Благодарю, очень кстати.

Официант накрыл на стол. Потом он прошел на кухню и окликнул старого, дряхлого человека, который чистил картошку:

– Patron! [19]19
  Хозяин! (франц.).


[Закрыть]

Руки старика замерли, но он не поднял глаз.

– Patron! Ce cochon à qui je sers a tué Jean le Rouge! [20]20
  Хозяин, эта свинья, которую я обслуживаю, убила Красного Жана! (франц.).


[Закрыть]

Старик поднял глаза. Замер, вслушиваясь. Потом он кивнул и снова взялся за картошку.

– Patron! – Официант подошел к столу и яростно смахнул на пол несколько картофелин. – Il est le meurtrier de votre fils! [21]21
  Это убийца вашего сына! (франц.).


[Закрыть]

– On ne dit cela de cette chose [22]22
  Нельзя так говорить о подобных вещах (франц.).


[Закрыть], – тихо отвечал старик и принялся подбирать картофелины с каменного пола.

– Imbécile! [23]23
  Вот дурень! (франц.).


[Закрыть] – прошипел официант, свирепо ухватил корзиночку с хлебом, помчался к двери в зал и рывком распахнул ее.

Тут старик громко произнес:

– Ne dis rien! Penser, toujours penser! [24]24
  Ничего не говори. Думай, всегда думай! (франц.).


[Закрыть]

Официант выпустил ручку двери, отнес гостям хлеб и вернулся на кухню.

– Папа! А чего ему крикнули из кухни? – спросил мальчик.

– Не знаю, – жуя, ответил мужчина. – Похоже на penser, а это значит «думать». Официант, наверно, получил нахлобучку. Он не подумал о хлебе, и хозяин отчитал его за это. Н-да, времена изменились. Теперь мы здесь желанные гости.

И он отломил кусок мягкого хлеба.

Перед выборами в Чатануга

– Так, так, Рэндольф Хезикиль, а уплатил ли ты избирательный налог?

– Да, сэр. Вот квитанция. Пришлось уплатить два доллара шестьдесят центов.

– Ты говоришь как будто с упреком? Ведь мы платим ровно столько же.

– Ваша правда, сэр, но белому человеку это легче сделать. Он зарабатывает в пять раз больше, чем черный.

– Ну, ну, Рэндольф. Черный зарабатывает меньше потому, что он ленивее. Он либо дрыхнет, пока белый работает, либо наплодит дюжину детей, либо еще что-нибудь придумает. Как бы то ни было, в нашей стране, если не бездельничать, каждый может заработать ровно столько, сколько захочет. Ясно тебе?

– Ясно, сэр.

– Хорошо, что ты со мной согласен. Иначе я не мог бы признать, что ты достиг гражданской зрелости. А пока человек не достиг таковой, он не может голосовать, даже если ему… Сколько тебе лет?

– Сорок два года, сэр.

– Отличный возраст, Рэндольф. В этом возрасте человек уже обладает необходимой мудростью. А теперь приступим к испытанию. Учти, Рэндольф Хезикиль, что мы хотим добра как тебе, так и всей нашей великой нации. Справа от меня сидит коммерсант Бернард Джагль, а слева – учитель Глен Уортбридж. В соответствии с инструкцией они назначены для того, чтобы подвергнуть тебя испытанию. Это почтеннейшие граждане. Знаешь ли ты их, Рэндольф?

– Только в лицо, сэр.

– Итак, начнем. Когда Алабама была принята в Союз американских штатов?

– В 1819 году, сэр.

– Верно. Совершенно верно. А кто был президентом США между Томасом Джефферсоном и Джеймсом Монро?

– Джеймс Мэдисон.

– Как ты сказал?

– Джеймс Мэдисон, сэр.

– То-то. А когда он стал президентом?

– В 1809 году, сэр.

– Здорово ты все заучил, просто здорово. А теперь попробуем копнуть поглубже. Кто выдвигался в 1912 году на пост президента от демократической партии?

– Вильсон.

– Хорошо, а теперь припомни девиз президента Кулиджа!

– С Кулиджем не скулить.

– А, черт подери! Пусть тебя спрашивает теперь кто-нибудь другой. Джагль, попробуйте вы.

– Ладно. Итак, Рэндольф, что такое ку-клукс-клан?

– Ку-клукс-клан – это тайный союз, возникший после поражения южных штатов в Гражданской войне и направленный против негров, евреев, католиков и других элементов.

– Ха-ха-ха! Ну и насмешил ты меня, Рэндольф. Да ведь никакого ку-клукс-клана не существует в природе. Ку-клукс-клан – это плод больного воображения вашей черной братии. Как фантомас или супермен. Вы читаете слишком много комиксов и забываете о славной истории нашей свободной страны. Увы, Рэндольф, ты меня огорчаешь. Как это ни грустно, ты не выдержал испытания. Ты еще не достиг гражданской зрелости. И не будешь голосовать. Вы согласны со мной, господа?

– Совершенно согласны.

– Тогда ступай домой, Рэндольф, и готовься получше.

– К чему?

– К следующим выборам. Через несколько лет. Ступай!

Когда негр ушел, учитель Глен Уортбридж похлопал по плечу торговца Бернарда Джагля и сказал:

– Молодчина, гроссмейстер! Не посрамил нашего ордена!

Устаревшие перспективы

Молодой человек с узкими бачками открыл папку, достал оттуда одну-единственную фотографию большого формата и сказал: «Вот».

– Тысяча чертей! – воскликнул редактор. Он любил к месту и не к месту уснащать свою речь старомодными оборотами. Потом добавил: – Это я называю высокий класс!

Молодой человек с гордостью взглянул на свою работу.

– По-моему, здесь даже подписи не надо. Перспектива говорит сама за себя. Мне повезло. Когда солдаты строевым шагом проходили мимо министра, одноногий стоял у края тротуара. И я щелкнул солдат как раз в просвет – между его фигурой и костылем. Против солнца. На фоне марширующих солдат – мрачный силуэт калеки.

– Дорогой мой, только не говорите «калека». Это режет слух. Инвалид, а не калека. Зачем обижать человека? Да, я поэт и сам не знал о том! – сказал он вдруг по-английски. – Ха-ха-ха, калека – человека! В рифму!

Редактор отодвинул фото подальше от света настольной лампы.

– Чистая работа, – одобрительно кивнул он. – Превосходная идея. Убежден, что мы сможем тиснуть ее в воскресном приложении. На видном месте. Гвоздь номера. Из всего, что вы подстрелили для нас за последние два года, это самая крупная дичь. Правда, мне надо еще распихать материал для юбилейного выпуска. Но вы не беспокойтесь: ваше фото мы подадим эффектно. На той неделе вы получите оттиск. Арривидерчи.

Молодой человек не стал дожидаться следующей недели. Он был слишком взволнован тем, что газета – впервые за все время – хочет дать его снимок на видном месте. Теперь-то он выдвинется и по праву станет в ряд с маститыми коллегами, чьи работы украшают страницы авангардистских журналов, просвечивающих наше время, словно лучами рентгена. Еще когда он вынимал мокрый, поблескивающий снимок из ванночки с закрепителем, он знал, что это удача и что чутье его не обмануло.

В четверг пришла верстка воскресного номера. В пятницу фотограф явился к редактору.

– А, это вы, доблестный рыцарь! Чудесно! – сказал редактор, раскрывая ему объятия. – Вот ваш шедевр. Любуйтесь.

Редактор с довольным видом развернул приложение. Плотная бумага лоснилась.

– Вот, полполосы и три столбца. Вы довольны?

– Это еще что? – тихо спросил молодой человек. – Что вы сделали с моим снимком?

Он медленно скомкал плотный лист. Бумага сердито заскрипела.

– Ну-ну-ну! – пробормотал редактор. – Сперва выслушайте. Присядем. Не желаете? Сигаретку? Тоже не желаете? Итак, босс вообще уперся – и ни в какую. Старье, говорит. Сразу после поражения такие штуки еще можно было печатать. Но теперь, когда мы поднялись до уровня семейного чтения!.. Вряд ли нашим подписчикам придется по душе, если мы омрачим заслуженный ими воскресный отдых столь грустными напоминаниями. Вы меня поняли?

– Нет, – сказал фотограф.

– Учтите, это слова шефа, а не мои. Вы чувствуете, что я все время говорю в кавычках? Вы же знаете, как я к вам расположен, честное слово! Если бы хоть инвалид не стоял на переднем плане – ну, тогда еще куда ни шло. Ведь с точки зрения технической снимок безупречен. Это сам шеф так сказал. Но поскольку я знаю, как вы нуждаетесь в презренном металле, – тут редактор потер большой палец об указательный, – я и предложил внести одну маленькую поправочку. Рыцаря печального образа на переднем плане – вон, а вместо него эту смазливенькую крошку. Тем самым композиция снимка не нарушена, а кроме того, к нему теперь и подпись вполне подходит: «Когда маршируют солдаты…» Все равно оба снимка созданы вашей рукой, маэстро! Хорошенькую девушку, которая машет платком, вы принесли нам, помнится, с год тому назад. Под названием «Деревенская красотка на мосту» или как-то похоже. А наши ретушеры не ударили лицом в грязь. Поработали на совесть. Ни одна живая душа не заметит, что в снимке кое-что изменено. Взгляните-ка получше!

Редактор даже вспотел. Он протянул молодому человеку еще один экземпляр газеты.

– Вы правы, – прошептал молодой человек, разглядывая отретушированную идиллию. – Ни одна живая душа не заметит. – Он смахнул газету со стола. – Тираж уже отпечатан?

– Да, – поспешно ответил редактор. – Сегодня ночью отпечатано пятьсот тысяч экземпляров. Тиснули – и готово. Лавочка работает.

– Работает, – сказал молодой человек. – Работать-то она работает…

– Только, милорд, не делайте такое скорбное лицо, – сказал редактор. – В конце концов, я совсем не обязан был возиться с вашим снимком. Мог просто взять другой. И кстати, стройные девичьи ножки производят куда большее эстетическое впечатление, чем наводящие тоску костыли на фоне марширующих солдат. Разве не так?

Молодой человек не ответил.

Тогда редактор с чувством сказал:

– Зато я припас целительный бальзам для ваших – ах, каких глубоких! – душевных ран. Я уже выписал вам гонорар. Взгляните-ка вот сюда! Трехзначная цифра! Ну, все хорошо, прекрасная маркиза?