Текст книги "Когда нация борется за свою свободу"

Автор книги: Йосеф Гедалия Клаузнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Части Торы в виде отдельных свитков ходили в народе (главным образом среди священников, одним из которых был Эзра) еще до появления Нехемии на исторической арене. В трактате ’Титтин” сказано: ’Тора была дана отдельными свитками”. Эзра, происходивший из семьи последнего первосвященника времен Первого храма, знал все части Торы и составил из них Пятикнижие. Еще до Эзры народ дорожил частями Торы и чтил их как наследие отцов. Но ее законы еще не были кодексом законов государства, обязательным для всех. Пятикнижие или часть его (по мнению большинства ученых – Второзаконие) уже было опубликовано при царе Иошияху на большом народном собрании и царским указом было объявлено законом. Но со временем этот закон стал все менее соблюдаться и был почти совсем забыт во время вавилонского пленения и в последующие годы по причине невежества и распущенности оставшейся в стране бедноты и простонародья. Единственным средством улучшить нравы и упорядочить жизнь народа было вменение в обязанность жителям нового государства соблюдения законов Торы. Но это мероприятие нужно было провести осмотрительно, так, чтобы оно не казалось насильственным принуждением. Для этого опубликование Торы следовало совершить с большой торжественностью, открыто и громогласно, при большом стечении народа, или, по талмудическому выражению, ”во всенародном сборе”. После же опубликования старейшины народа должны были подписать официальное обязательство выполнять все сказанное в Торе ("договор”), а первым принявшим обязательство должен был быть наделенный высочайшими царскими полномочиями наместник Нехемия собственной персоной. Только всенародное опубликование Торы и Заключение договора” могло дать настоящую силу новому и в то же время старому своду законов.

Именно так это и произошло.

”В первый день седьмого месяца”, т. е. месяца тишрей, в день, совпадающий ныне с Рош-ха-Шана (тогда этот праздник, как видно, еще не установился, как и Суккот; Нехемия 8:14), в 444 г. до н. э., собрался ”весь народ, как один человек”, включая женщин, ”все, которые могли понимать”, – на ”площадь, которая пред Водяными воротами”, а ”книжник” (писец) Эзра принес свиток Торы и поднялся на ”деревянное возвышение, которое для этого сделали”. Около него стояли левиты, ”разъяснявшие народу”, а за ними – весь народ. Эзра, благословив Господа, – а весь народ, подняв руки и отвечая амен, поклонился Богу, – стал читать Тору, а левиты разъясняли трудные выражения народу, который все время стоял. Когда читали тяжелые Божьи упреки грешникам, народ плакал. Но Нехемия, Эзра и левиты утешали народ и говорили, что сегодня святой день и его следует отпраздновать ручной пищей и сладким питьем” и дарами неимущим, и не следует печалиться, ”потому что радость пред Господом – подкрепление для вас”. На следующий день вновь собрался народ и получил указания о праздновании Суккот (в книге Нехемии не упоминается Йом-Киппур, как и Рош-ха-Шана). В продолжении всего

праздника левиты читали Тору.

24 тишрей, после заключительного собрания в честь праздника Суккот, был объявлен всеобщий пост. В этот день была устроена всенародная исповедь в грехах: левиты читали великую исповедь – неистовый и горький вопль, обращенный к Богу, и сжатый пересказ еврейской истории от начала до дней Нехемии. Эта исповедь, совершенная левитами от имени народа, явилась переворотом в жизни нации, и в народе пробудилось сознание необходимости совершить нечто конкретное, чтобы закрепить этот переворот. Затем "заключают договор” и ”прилагают свои подписи” все сановники, левиты и священники. Первым, подписавшимся под договором, был ”Нехемия ха-Тиршата бен Хахалия”, а четвертым – Азария, то есть, по-видимому, Эзра, который, будучи одним из организаторов этого дела, наверное, подписался своим полным еврейским именем, потому что сокращенное – Эзра – звучит как арамейское. Первосвященник не подписал договор, так как не был согласен с его условиями.

”Договор” обязывал народ, представленный своими старейшинами, соблюдать Тору целиком и, в частности: 1) не родниться с чужеземцами; 2) соблюдать субботу и не только не работать в этот день, но и не заниматься торговлей; 3) соблюдать субботний год, включая аннулирование денежных долгов; 4) жертвовать ежегодно треть шекеля Храму; 5) жертвовать ежегодно в определенные дни года – для каждого по жребию – дрова для Храма; 6) соблюдать законы о приношениях и десятинах для священников и левитов в Храме, обеспечивая тем самым их добросовестную службу.

Это был великий момент в жизни народа, колоссальное событие, память о котором никогда не изгладится из истории народа! Весь народ, как одно целое, обязался тогда соблюдать ту Тору, которая на протяжении многих лет была известна лишь считанным личностям, и превратил ее в образ жизни, свод непреложных законов, охватывающий все стороны жизни государства, общества и каждого отдельного человека!

V

Двенадцать лет Нехемия был наместником Иудеи (445—433). Когда Артаксеркс отозвал его назад в столицу Сузы, жизнь в Иудее была уже упорядочена, и он оставил Иерусалим со спокойной душой. Когда люди услышали, что в Торе говорится: ”Аммонитянин и моавитянин не может войти в общину Господню”, они обязались расстаться с чужеземными женами. Все было как будто в полном порядке, и народ якобы выполнял по доброй воле все то, чего ранее требовал от него Эзра, но не сумел провести в жизнь, и что только теперь было осуществлено по настоянию Нехемии.

Но как только Нехемия покинул Иудею, как только народ почувствовал, что в Иудее нет больше сильного и уполномоченного правительством человека, сразу же проявилась отрицательная реакция народа, который, по всей вероятности, возмущался реформами Нехемии еще в его бытность в Иерусалиме, но не осмеливался выступать против него. Мы уже отмечали, что первосвященник Эльяшив не подписал ”договор”. Как же он мог подписать запрет родниться с чужеземцами, если его внук Менашше, сын его сына Иояды, породнился с самым заклятым врагом евреев – самаритянином Сан-баллатом и взял его дочь Никасо себе в жены? Да и сам Эльяшив был родственником Товии, и наглость этого первосвященника была столь велика, что он выделил аммонитянину Товии или его семье помещение во дворе Храма, в святом месте, где священники хранили храмовую утварь, предназначенные для жертвоприношений припасы и ладан! Народ перестал давать священникам и левитам приношения и десятину. По субботам деревенское население давило виноград, навьючивало ослов и привозило копны сжатого хлеба в Иерусалим. Тиряне – палестинские купцы – привозили по субботам рыбу и различные товары и продавали их.

Но что было особенно опасным для молодого государства – так это смешанные браки,возобновившиеся после отъезда Нехемии, а быть может, и не прекращавшиеся даже в его бытность. Евреи женились на ашдодянках, аммонитянках и моавитянках или возвращали себе чужеземных жен, с которыми уже развелись. В результате дети воспитывались не в национальном духе, а в духе ассимиляторства, пусть даже и не умышленно. Дети, рожденные от таких браков, ”наполовину говорят по-ашдодски или языком других народов, и не умеют говорить по-иудейски” (Нехемия 13:23). Что же могло быть лучшей преградой ассимиляции, как не национальный еврейский язык, бывший одновременно и языком национальной Торы?

Нехемии, по-видимому, опять сообщили, что новому населению грозит опасность, и он поторопился вторично приехать в Иерусалим (431—424). Это и есть вторая репатриация, когда Эзра уже не упоминается. Видимо, к тому времени великий родоначальник книжников уже скончался.

Убедившись, что даже Тора не помогла, Нехемия не нашел ничего лучшего, как прибегнуть к силе. Когда не действуют слова, необходимы строгие меры. Без лишних слов выкинул он пожитки Товии из выделенного тому помещения в Храме, а узнав, что левиты не получают от народа причитающуюся им долю и, спасаясь от голода, ушли из Иерусалима на свои поля на границе страны, он учредил склады провианта для левитов, а для распределения его среди них назначил особую ”комиссию”, в которую вошли священник, писец, левит и простой израильтянин. Он запрещает всякую торговлю по субботам, ссорится с вельможами Иудеи, которые допускают осквернение субботы и сами оскверняют ее, приказывает запирать ворота Иерусалима на все субботние часы и наказывает своим прислужникам следить, чтобы не вносили в город никакого товара в субботу. А когда разносчики и разные торговцы пытаются ночевать за стеной у ворот, чтобы покупатели выходили к ним в субботу, Нехемия предупреждает, что если это повторится, то он с ними расправится. Они перестают являться по субботам.

Что же касается чужеземных жен, дети которых говорили по-ашдодски и не умели говорить по-еврейски, то этим Нехемия возмущался больше всего. Он вступил в ссору с их мужьями и упрекал их, говоря, что если даже царя Соломона, ”который был любим Богом, ...чужеземные жены ввели в грех”, то тем более введут они в грех мужей в несвободной Иудее. Он не только упрекал, но и проклинал их, а некоторых ”бил, рвал у них волосы и заклинал Богом”, чтобы перестали так поступать. Менашше, внука первосвященника Эльяшива и зятя Санбаллата, Нехемия выгнал из Иерусалима. По словам Иосифа Флавия, этот Менашше, муж Никасо, дочери Санбаллата, основал храм на горе Гризим около Шхема, вокруг которого сосредоточились самаритяне и живут там по сей день.

Нельзя отрицать, что изгнание чужеземных жен было жестоким актом. Правда, евреи, женившиеся на чужеземках, очевидно из-за них бросали своих еврейских жен, а те ”обливали слезами жертвенник Господа с рыданием и воплем” (Малахи 2:13), так как трудно себе представить, чтобы чужеземные жены, покинутые мужьями, приходили выплакаться перед чужим для них Богом. Все же в этом была большая жестокость, как и в изгнании самаритян, происходивших в большинстве своем – как уже было сказано – из десяти колен израилевых, среди которых ассимилировались некоторые привезенные жители Кута. В этом проявился религиозный ригоризм (”Выше всего закон!”). Но, даже если акт был жестоким, он был необходим. Иначе немногочисленные евреи исчезли бы, растворившись в массе инородцев.

В жизни нации бывают моменты, когда перестают действовать обычные критерии добра и зла, милосердия и жестокости. Тогда вступает в силу иной критерий – инстинкт самосохранения! Тяжелую операцию проделали Эзра и Нехемия на теле народа. Но если бы не эта операция, то начавшееся разложение распространилось бы на весь организм. Пораженный орган надо было ампутировать. К сожалению, все великие исторические моменты сопровождаются актами жестокости.

Без ”кровопускания”, против которого, правда, живущий в нас гуманизм решительно восстает, не обходится ни один момент в истории человечества. Такой великий момент для еврейства наступил в дни Эзры и Нехемии. ”Быть или не быть – вот в чем вопрос!” Смешанные браки грозили существованию народа и цельности иудаизма. Если бы евреи абсорбировали самаритян, иудаизм лишился бы своего содержания. Не следует забывать, что евреи, вернувшиеся в Сион, прошли через горнило пленения и изгнания. Жизнь на чужбине и сопровождавшие ее страдания сделали их восприимчивыми к словам пророков. Самаритяне же, хотя в большинстве и происходили из Десяти колен, не прошли этой суровой школы. Они не имели ни Иеремии, ни Иехезкеля, ни ВтороИсайи. Поэтому, если бы евреи слились с самаритянами, иудаизм не смог бы сохраниться в своей пророческой возвышенности и чистоте. Самаритяне не смогли бы усвоить иудаизм и претворить его в свою плоть и кровь, как претворили его евреи, потому что для самаритян иудаизм был бы чуждым элементом, привнесенным извне, не вызревшим в глубине их души. Если бы они приняли иудаизм, то скорее всего видоизменили бы его до неузнаваемости. Так поступили чужие народы с христианством, которое они заимствовали у евреев и так перемешали с язычеством, что стерся его еврейский облик.

Итак, перед Эзрой и Нехемией были два выхода: допустить стирание еврейской национальной формы или произвести тяжелую операцию. Оба руководителя, духовный и государственный, из двух зол выбрали меньшее. Они сделали это, исходя, главным образом, не из религиозных соображений (религия запрещала родниться не с самаритянами, а только с аммонитяна-ми и моавитянами), а руководствуясь национальным чувством, которое в чрезвычайных условиях повелевает не уступать ни на йоту и ожесточаться, повинуясь инстинкту самосохранения. В такие моменты требуется суровый и решительный государственный деятель, способный даже на жестокие действия – не из жестокосердил или ради личной выгоды, а движимый только пламенной верой в идею и непоколебимым убеждением, что иначе невозможно.

Таким государственным деятелем оказался Нехемия – не Эзра, который был ученым книжником и священником, но не был бесстрашным и решительным деятелем.

Во второй книге Хасмонеев (1:18-29; 2:13-14) рассказывается, что Нехемия построил Храм с жертвенником и освятил его жертвоприношениями, а для огня нашел густую жидкость нефта, которую назвал нефтар, что значит ”очищение” (очевидно, это была нефть). Там же о нем рассказывается, что он собрал все записи, касающиеся царей и пророков, псалмы Давида, а также ”письма царей относительно их пожертвований”. Таким образом он создал ”библиотеку”. Значит, Нехемия заботился и о чисто духовной стороне иудаизма. Он не только опубликовал вместе с Эзрой Пятикнижие, но и был первым собирателем Священного писания, в которое вошли многие материалы из Пророков и Писаний. В этом он был предшественником Иехуды Маккавея – тоже великого государственного деятеля и великого полководца, который уделял много внимания национальному укладу народа и собиранию Священного писания.

VI

На склоне лет своих (нам неизвестно, когда и где он умер) Нехемия записал свои воспоминания, сохранившиеся – с некоторыми добавлениями и, возможно, пропусками – в Книге Нехемии.

Несомненно, многие иерусалимские жители жаловались на его жестокость и самоуправство (аннулирование долгов, удаление торговцев и изгнание жен-чужеземок), и он чувствовал потребность оправдаться и рассказать о том, что он сделал. Вместе с тем он надеялся, что таким путем дела его станут известны будущим поколениям.

В воспоминаниях Нехемии, как и в его поступках, этот великий человек встает перед нами таким, каким он был, во всем своем духовном величии, со всеми своими достоинствами и недостатками. Книга его воспоминаний дышит простотой и естественностью, вся она написана (как и воспоминания Эзры, из которых дошел до нас только один большой отрывок) в первом лице в стиле автобиографии – новшество, введенное Эзрой и Нехемией в нашу древнюю литературу в известной мере под влиянием персидской литературы. Из его мемуаров мы узнаем много интересных деталей; лица, действующие в них, предстают перед нами как живые.

В этой книге Нехемия не раз с гордостью говорит

о своих поступках на благо народа. Он пишет, что не брал с народа ничего на покрытие связанных с его должностью наместника расходов, что его прислужники работали безвозмездно на строительстве стены, что он покрывал расходы по возведению стены из своих средств и поэтому не ”купил себе поля”, а также, что он содержал на своем иждивении сто пятьдесят человек по двум причинам: ”из-за богобоязненности” и потому, что ”тяжелая служба лежала на народе”, и он не мог требовать от бедных людей денег, которые полагались ему как наместнику. Не раз он повторяет: ”Помяни, Боже мой, во благо мне все, что я сделал для народа сего!” В его словах нельзя усомниться: все его помыслы были устремлены на благо нации, как он его понимал. Он не раз подвергал себя опасности ради великой идеи – укрепить Иерусалим и установить в Иудее прочный политический и религиозный порядок. А многократное повторение слов: ”Помяни, Боже мой, мне во благо...” – доказывает, что люди не всегда поминали его добром, потому что не понимали его благих намерений, что, как правило, является уделом всех великих людей твердой воли, не склонных к компромиссам. Именно таким сильным, бескомпромиссным человеком был Нехемия.

Он отличался суровым характером, мог быть жестоким, когда обстоятельства требовали того, диктатором в полном смысле слова. Но обвинять Нехемию в жестокости – значит не понимать смысла исторических событий. Великих государственных деятелей нельзя мерить обычными мерками, даже теми, которые пригодны для великих интеллектуалов. Нельзя осуждать государственных деятелей за их кажущиеся жестокими поступки, как нельзя осуждать скалистый мыс на берегу моря за его выступы, разбивающие рыбацкие челны. Нехемия всегда стоял на своем, как всякий большой человек. И когда в своих воспоминаниях он говорит: ”Помяни, Боже мой, во благо...” – нельзя из-за этого умалять его значение и упрекать в бахвальстве. Все, что он делал, было совершено для народа; для себя он ничего не требовал. Поэтому он воистину заслужил добрую память. Нехемия не был ни пророком, ни философом и не выбирал слова, а говорил то, что требовал его сильный и непосредственный здравый ум. Он был одним из тех немногих еврейских деятелей, которые на деле доказали, что ”ничто не устоит перед волей”. И если во время Второго храма существовало еврейское государство, и если через несколько сотен лет оно смогло породить Хасмонеев и вызвать страх даже у римских воинов, – помянем за это добром Нехемию бен Хахалию!

В эпоху Талмуда и в средние века потускнел облик Нехемии в памяти нации в ярком сиянии облика Эзры. И не удивительно: Эзра был предшественником книжников”, прародителем фарисеев, таннаев, амораев (составителей Мишны и Талмуда), а в дальнейшем – раввинов. Но еще в эпоху Второго храма, когда период Нехемии не был таким далеким прошлым, евреи поминали его добром больше, чем Эзру.

В недавно найденном оригинале на иврите произведения Бен-Сиры ”Хвала праотцев мира” нет ни слова об Эзре, тогда как про Нехемию Бен-Сира говорит: Нехемия – да возвеличится память о нем! – Восстановивший наши развалины,

Излечивший наши раны-руины,

Установивший двери и затворы.

Воистину, Нехемия восстановил разрушенный Иерусалим, залечил раны нашего языка и установил двери и затворы еврейского государства, – да возвеличится память о нем. Не только Богу своему мог он молиться, чтобы Он помнил его великие дела. С уверенностью в сердце, что так и будет, мог он также просить:

Помяни, народ мой, мне во благо!

ИЕХУДА МАККАВЕЙ (166—161 до н. э.)

I

Около 340 лет (537—198 до н. э.) тянулись ”серые дни” маленькой Иудеи, которая позволила чужим народам захватить значительную часть земель предков. За это продолжительное время произошли лишь незначительные политические события. Но это был период интенсивного внутреннего развития – религиозного, культурного, а также экономического. Небольшая Иудея не имела почти никакого политического значения: более двухсот лет (537—332) она была под пятой Персии, затем без особого сопротивления перешла к Александру Македонскому (332—323) , а потом к его наследникам – Лаумидану (322—301) и царям Птолемеям (301—198). Свыше ста лет правили Птолемеи Иудеей, смирившейся и покорной. Кроме самой Палестины, Птолемеи управляли главным образом Египтом – страной богатой и древней культуры. Такую страну трудно было эллинизировать. Птолемеи приняли восточный, ”египетский” характер в большей мере, чем египтяне – западный, эллинский. Поэтому Птолемеи не трогали и еврейской религии, с которой была связана вся культура народа.

Но в 198 году Антиох III завоевал Палестину, и Иудея перешла от Птолемеев к Селевкидам. Этот царский дом правил Вавилонией, Персией и Мидией,

Финикией, Сирией и Месопотамией – странами, которые не отличались тогда высокой культурой и где особенно силен был религиозный синкретизм. Они не были объединены политически; их связывала лишь власть Селевкидов. Поэтому Селевкиды стремились их объединить, привив им общую греческую культуру – всемирную культуру той эпохи. Селевкиды не встречали серьезного сопротивления со стороны подвластных им народов, религии и культуры которых уже пришли в упадок. В царстве Селевкидов была лишь одна нация, религия и культура которой не утратили своих особых черт, – еврейская.

Правда, и здесь образовались бреши. Иосеф бен Товия и его сыновья (Бней Товия) сделались сборщиками податей в Палестине и в прибрежной Сирии; таким образом и сюда проникли роскошь, излишества и обычаи Эллады. Появилась тенденция к эллинизации образа жизни. Семья Товии – сторонники Селевкидов, и они стремятся повсюду привить греческую культуру. Только Хурканос (Гиркан) бен Товия и первосвященник Хонио III стоят на стороне Птолемеев, не посягающих на религию и национальную культуру. Так произошел в Иудее раскол в богатой и правящей верхушке государства; народ же, верный традициям, сторонится эллинизаторов. Была также группа ”община хасидеев” (благочестивых) – партия ортодоксов, возникшая еще во времена Эзры и считавшая сознательно или несознательно эллинизирующихся преступниками”, ”грешниками”, Отступившими от Божьего закона”. Столкновение между партиями было неизбежно. Ускоряет его Антиох IV Эпифан (175—164) – человек со странностями, доходящими до сумасбродства (”эпиман”), фанатичный эллинист, отрицательно относящийся ко всяким религиям Востока. Он был по душе эллинизаторам: поклонник эллинистической культуры и сторонник нововведений, поспешный в своих решениях и легкомысленный в поступках. Первосвященники Иехошуа Ясон, а затем Менелай связывали тяготение к обновленшш в религиозно-культурной области со стремлением улучшить экономическое положение: Иерусалим должен превратиться в греческий ”полис”, обладающий различными экономическими и политическими привилегиями. Именно это означали слова ”записать иерусалимцев в качестве антиохийцев”. Кроме того, надлежало основать в Иерусалиме ”гимнасиум” и ”эфевий” (зал для молодежи), чтобы эллинизировать евреев хотя бы внешне; внутренняя эллинизация совершится сама собой. Была и политическая цель: Хонио и Гиркан склонялись на сторону Птолемеев за их умеренность в насаждении греческой культуры; Ясон и Менелай обещали хранить верность селевкидскому царю.

Так переплелись религиозно-культурные и политико-экономические интересы эллинизаторов и их противников. Да и классовая борьба играла здесь значительную роль: народные массы были в большинстве против эллинизаторов, среди которых богачи, сборщики податей, первосвященники, их приближенные и крупные землевладельцы составляли подавляющее большинство. Конечно, и среди ”общины хасидеев” были богатые люди, священники и землевладельцы, но тут они были в меньшинстве.

Религиозно-национальное восстание на экономической и социальной почве было неминуемо.

Поднял восстание рядовой старик священник Маттитьяху бен Иоханан Хасмоней из маленького захолустного городка Модиин в Иудейских горах к востоку от Лода (Лидды) . Он был не богачом, видным священником или аристократом, а человеком из народа. Он лишь поднял знамя бунта и совершил важное дело – в оборонительных целях разрешил воевать и в субботу: ”оскверни одну субботу для того, чтобы смог соблюсти много суббот”. Маттитьяху успел сделать не много: он был стар и вскоре скончался. Но ему принадлежит заслуга почина. Продолжение было долгом его сыновей. Они действительно продолжили и довели дело до конца. И первым, наиболее успешным среди тех, кто положил начало полному освобождению нации, был его третий (согласно I, II, III книгам Хасмонеев) или старший (согласно Иосифу Флавию) сын – Иехуда по прозванию Маккавей. Смысл этого прозвища нам трудно найти, как и смысл прозвищ его братьев (Иоханан Гади, Шимон Тарси, Элиэзер Авран и Иоханан Апфос). Маттитьяху назначил Иехуду Маккавея главнокомандующим в Освободительной войне и приказал остальным своим сыновьям повиноваться ему, как отцу. За образец велел он взять библейского Пинхаса, пресловутого ревнителя чистоты веры и нации. Сыновья остались верными завету отца до последнего вздоха и довели Освободительную войну до успешного завершения.

Самая большая заслуга в этом принадлежит Иехуде Маккавею.

II

На редкость удачным было семейство Хасмонеев.

У Маттитьяху было пять сыновей – все герои, все беззаветно преданы своему народу, все жили в дружбе и согласии, не завидуя друг другу, и даже старший повиновался младшему, когда тот был начальником.

Маттитьяху отлично знал своих сыновей, и выбор Иехуды на пост командующего, несомненно, был лучшим решением. В I книге Хасмонеев (3:4) про него говорится:

Он был подобен льву...

Алкающему добычи.

Да, львом был Иехуда Маккавей: бесстрашный и способный стратег, вместе с тем не подсчитывающий скрупулезно соотношение своих и вражеских сил. Он всегда учитывал еще одну силу – нематериальную и неосязаемую – волю нации к жизни. В тот момент, когда у народа только два выхода – либо победить, либо перестать существовать – он не может не победить.

Этот ”львенок Иудеи” не полагался лишь на силу, не уподоблялся тем героям-храбрецам, которые уповают только на свое войско: он ”смиренномудро ходил пред Богом своим”. Свои победы Иехуда Маккавей объяснял чудодейственной силой Божьей. Он не пользовался своей властью более, чем этого требовал его высокий долг в тех чрезвычайных обстоятельствах. Суров, возможно, слишком суров был он по отношению к эллинизаторам; в них он видел основную причину беды, которая постигла его народ, и безжалостно преследовал их. За народ же он готов был буквально отдать душу. Воины его боготворили и готовы были идти по его приказу в огонь и воду, а братья его любили и повиновались ему, как отцу.

Вскоре после смерти Маттитьяху армия Иехуды увеличилась настолько, что он мог вести открытую войну против сирийцев. Об этом узнал Аполлоний, полководец Антиоха (по-видимому, тот самый Аполлоний, который уже дважды был в Иерусалиме – при Селевке IV и Гелиодаре ив 168 г. до н. э., когда он был послан Антиохом Эпифаном и упразднил ежедневное жертвоприношение в Храме), и поспешил собрать большое войско из чужеземцев и самаритян.

Относительно самаритян того времени сказал уже Иосиф Флавий: ”Они считают себя евреями, когда им это выгодно; но когда им от этого польза, они сразу превращаются в совершенных язычников”. Когда самаритяне услышали, что евреев преследуют за их верность Яхве, они тут же заявили, что ничего общего с евреями у них нет, т. к. они происходят от мидийцев и персов, что они финикийцы, живущие в Шхеме, что их храм на горе Гризим вовсе не был построен в честь Всевышнего и что только в память о бедствиях, которые постигли их предков, они постановили праздновать день недели, называемый у евреев субботой. А посему ”сихемские финикийцы” готовы отказаться от субботнего отдыха и посвятить свой храм, ”который не был посвящен никакому богу”, греческому Зевсу. Антиох, конечно, принял их предложение. Но этим вероломство самаритян не ограничилось. ”Грешные братья”, которых, правда, во времена Зрубавела и Эзры евреи оттолкнули от себя, а Бен-Сира называл ”не-народом” и ”гнусным народом, живущим в Сихеме”, даже поставили Аполлонию войско для войны с их братьями-евреями (ведь все же в их жилах течет кровь десяти колен, которая лишь незначительно смешалась с кровью вавилонских колонистов).

Аполлоний выступил со своим войском против Иехуды, чтобы подавить мятеж в самом зародыше, не давая ему разрастись.

Иехуда не стал ждать, пока на него нападет Аполлоний. Армия Аполлония была невелика – ведь он был уверен, что опытное войско без труда одолеет еврейское ополчение. Иехуда выступил ему навстречу и внезапно напал на сирийское войско, которое этого не ожидало. Сирийцы бежали в панике и понесли большие потери. Среди жертв был сам Аполлоний. Иехуда взял себе меч греческого полководца и с тех пор не расставался с этим трофеем.

Иудеи нашли на поле битвы оружие, обмундирование, провиант. Таким образом положение Иехуды улучшилось и материально. Морально он был окрылен этой первой победой в открытом бою, пусть и не над большим войском.

Тогда Серон (или Герон), ”начальник всех сирийских сил”, поспешил выступить против Иехуды. Он не хотел медлить и тем самым позволить Иехуде закрепить победу и собрать большую армию. Часть эллинизаторов, видя, что многие прежние перебежчики раскаялись и присоединились к армии Иехуды, пришла на помощь Серону. Они же стали его проводниками, т. к. им были знакомы тропинки Иудейских гор лучше, чем грекам.

Около Бет-Хорона, к северо-западу от Иерусалима, встретилось греческое войско с иудейским ополчением. Армия Серона была намного больше армии Аполлония и тем более – войска Иехуды. Добровольческое ополчение дрогнуло при виде этой силы (ведь евреи еще не прошли настоящей военной выучки), но Иехуда ободрял их, говоря, что они воюют за веру и за жизнь своих жен и детей. Воодушевленные этими словами, а еще более – примером Иехуды, который шел впереди всех, евреи напали на греческое войско, обратили его в бегство и преследовали до Маале-Бет-Хорон. Около восьмисот греческих воинов пало там, а спасшиеся бежали в землю филистимлян.

После второй победы слава Иехуды разнеслась далеко. Она дошла до Антиоха Эпифана, которому до этих пор мятеж представлялся детской затеей, отчаянной выходкой немногих фанатиков. Теперь он убедился, что Иехуда Маккавей – сильный противник, и с ним нужно считаться. Сам Антиох должен был тогда (166– 165) выступить походом против парфян. Поэтому он назначил Лисия правителем, а также воспитателем своего маленького сына Антиоха V Евпатора, которому присвоил титул царя-соправителя. Он приказал Лисию выступить с сильным войском против Иехуды Маккавея и подавить восстание любой ценой! Более того, истреблять евреев, продать в рабство всех иудейских мятежников (он нуждался в деньгах для уплаты контрибуции Риму) и расселить по всей Иудее чужеземцев! Лисий, со своей стороны, назначил трех полководцев – Птолемея Доримена, советника Антиоха по вопросам истребления и обращения иноверцев, Никанора и Г оргия, предоставив в их распоряжение 40 тысяч пехотинцев и 7 тысяч всадников. Это войско сопровождали легионы сирийцев и филистимлян. Победа была настолько несомненна, что в греческий лагерь съехались чужеземные торговцы со слитками серебра и золота и с кандалами, чтобы скупить и заковать массы рабов из пленных евреев, как это практиковалось по отношению к военнопленным.

Положение было очень опасным. Противник уже находился у Эммауса на расстоянии около трех миль к западу от Иерусалима. Войско Иехуды было намного меньше иноземного войска. Надо было напрячь все силы, а для этого необходимо поднять дух национальной армии. Если нет численного превосходства, победу можно одержать только благодаря моральному превосходству армии, борющейся за свою веру, свой народ, свою землю.