Текст книги "Когда нация борется за свою свободу"

Автор книги: Йосеф Гедалия Клаузнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Приведем наиболее важные места:

”И будет известно между народами семя их, и потомство их – среди племен” (Исайя 61:9). О ком сказал это Исайя? Ни о ком другом, как об авелей Цион, ибо Всевышний даст им в будущем победу над их врагами, как сказано: ”И будет известно между народами семя их” – следует читать ”мощь их”, а не ”семя их”. ”Будь нашим оплотом по утрам и спасением нашим в час беды” (там же 33:2) : ”по утрам” – тех, кто денно и нощно взывают к милости Божьей; ”спасение наше в час беды” – это ”скорбящие”, страстно желающие спасения вечером, утром и в полдень. И была беда большая в Израиле, ибо оскорбляли их и насмехались над ними. При виде тяжелых гонений последних лет, когда объявился Мессия, а гонения следуют одно за другим, не прекращаясь, понимающие говорят: ”В жизни нашей не было такого: наверное, Мессия грядет...”; ”Все видящие их познают” (Исайя 61:9) – это ”оплакивающие Сион”. Когда Всевышний ниспослал на мир свой злых ангелов и те вредят во все дни избавления, ”оплакивающие Сион” общаются с ними, как со своими товарищами, а те не могут им повредить. И те, кто видят это, говорят: ’напрасно мы насмехались над ними’. Про это время сказал Исайя: ”И увидят народы правду твою” (Исайя 62:2) – это народы мира, которые видят праведность ”скорбящих о Сионе”. А Бог говорит: ”Клянусь тем, кто скорбел со Мною о Моем разрушенном доме и опустелом Храме, как сказано, ”с сокрушенными и смиренными духом” (Исайя 57:15) – читай не ”с сокрушенными”, а ”с сокрушающимися со Мною” – это авелей Цион, которые смирили в себе гордость, сносили молча обиды и не видели особых заслуг за собою. Скорбящие удостоились Мессии, ибо поверили в него и не прельстились земными благами. Тогда заплачут все праведники и скажут Всевышнему: ’Владыка мира! Скорбящих о Сионе Ты вспомнил, а нас нет!’ ”.

Из всего этого, и в особенности из последних слов, нам становится ясно, что "скорбящие о Сионе” отличались какими-то внешними признаками и выделялись среди других праведников своего времени особенно глубокой скорбью. ”Скорбящих о Сионе” было тогда особенно много – как среди караимов, так и среди раббанитов.

Чем это можно объяснить?

Уклоняясь от Устного Закона вправо или влево, новаторы того времени отдавали себе отчет в том, что историческая почва уходит из-под ног, а консерваторы боялись, что она и из-под их ног уйдет. Талмуд со всем своим ригоризмом являлся прямым результатом действия инстинкта национального самосохранения. Единственной целью всех этих строгостей, рграничений и указаний было предотвратить ассимиляцию и обеспечить возможность существования ”народа среди народов”, нации без территории и государства. А если эта историческая опора уже утрачена по вине караимов или постепенно утрачивается из-за действий других еврейских сект, – то само существование народа оказывается в опасности. Необходимо было найти другую историческую опору. Единственным подспорьем такого рода, приемлемым и для отвергающих Устный Закон караимов, и для раббанитов, опасающихся этого, был территориальный, национальный фактор: существованию нации на национальной территории не грозит никакая опасность даже при кардинальной переоценке ценностей. В такой обстановке полная деисторизация невозможна...

В самом деле, какую еще прочную опору, кроме Страны Израиля, могло найти деисторизующее движение, каким было движение сопротивления Устному Закону, направленное на разрушение исторической основы и свержение духовных устоев еврейского народа, сосредоточенных в национальной религии? Историческая территория народа – место возникновения всего его духовного творчества, – могло ли раббанитское еврейство найти лучшую опору в своей борьбе с караимизмом?

IV

Прошло несколько сот лет. Опасность, которая угрожала традиционному иудаизму со стороны караимского и подобных ему движений, миновала. Но нависла новая и, в сущности, еще большая опасность. Арабы завоевали все страны Ближнего Востока, а в Европе —

Испанию. В странах Леванта арабы стали преемниками сирийцев, у которых они переняли греческую философию и слили ее со своей жизнерадостной и чувственной поэзией. Евреи диаспоры, поневоле находящиеся под влиянием культуры тех народов, среди которых они живут, также переняли (кто охотно, а кто и против воли) новую поэзию и новую философию. Ни та, ни другая не могли ужиться с иудаизмом в той форме, в какую он уложился в Палестине и Вавилонии. Незатейливая благочестивая еврейская поэзия не могла угнаться за неистовой чувственностью арабской поэзии. А еврейская религия, по своей природе полная эмоции, по-восточному загадочная, не могла устоять перед рационалистической философией и точными науками греков, учениками и продолжателями которых стали арабы. Новый образ жизни противоречил иудаизму не меньше, чем новые поэзия и философия, отражающие жизнь и влияющие на нее. Еврей, идя по стопам араба, горячо увлекся "вином, женщинами и поэзией”. В Испании евреи изменили свой образ жизни, который всегда отличался скромностью и воздержанием. Перемены в жизни и в образе мышления усваивались лучшей еврейской молодежью и приводили к ее отходу от исторического пути еврейства. Нашлись среди евреев поэты, писавшие исключительно о вине, природе и любви, и дошли до того, что отвернулись от еврейской традиции. Были и такие, кто видел в Торе лишь аллегорию: Авраам и Сарра были для них лишь "материей и формой", а регулирующие повседневную жизнь религиозные нормы были лишь моральными символами. Одним из таких отвергающих еврейские национальные ценности был приятель рабби Иехуды ха-Леви, который отговаривал поэта от посещения Страны Израиля – дескать, она в настоящем ничем не лучше других стран!.. На это Иехуда ха-Леви возражал в одном из наиболее замечательных своих стихотворений, обращаясь к нему в бессмертных строках:

Не прельщайся греческой мудростью,

В ней нет плодов, одни лишь цветы...

От этой новой поэзии и философии веяло равнодушием, даже неприязнью ко всему, что в историческом прошлом народа считалось святым. Такие взгляды, как вера в предвечность мира, отрицание возможности "создания из ничего" и вмешательства Бога в происходящее, грозили умерщвлением национального прошлого, основы существования народа, и, более того, утратой веры в "живого Бога" евреев, основы основ еврейской религии...

Таким образом, опять наступил кризис в жизни еврейского народа. Возникло радикальное движение, еще более опасное для традиционного еврейства, чем караимизм, потому что т о отвергало лишь Талмуд, а э т о – и Библию. Само возникновение движения было закономерно. Иудаизм, лишенный условий для свободного развития, не мог оставаться в прежнем состоянии; с изменением образа жизни и взглядов народа – его носителя – неизбежно должен был измениться и он. Вместе с тем движение, несмотря на закономерность и неизбежность его возникновения, не имело опоры. Задачей движения было отрицать исторический иудаизм. А что останется после его исчезновения? Ведь у лишенной территории еврейской нации "не осталось ничего, кроме Торы".

Национальный инстинкт опять заставляет обратиться к Сиону как к исторической базе, как к прочной основе иудаизма, переживавшего кризис. Само собой понятно, что этот инстинкт – чувство нужды в национальном самосохранении – пробуждается не у тех, кто удалился "туда, откуда нет возврата”, и не у тех, кто продолжает бесхитростно верить и поэтому даже не подозревает об угрожающей традиционному еврейству опасности, а именно у ”идущих серединным путем”. Те евреи, которые прониклись арабской поэзией и греческой философией, но у которых вместе с тем еще сохранилось настоящее национальное чувство, придавшее еврейский облик их поэзии и даже философии, обращают свой взор к Сиону. Это он – источник бессмертных "песен Сиона", которые пели два великих поэта-философа испанского еврейства – р. Шломо Ибн-Габироль, автор "Источника жизни" и "Царского венца", и р. Иехуда ха-Леви, автор книги "Кузари".

Нет надобности распространяться о любви Иехуды ха-Леви к Сиону. Его "Сиониды" широко известны благодаря включению стихотворения "Узники Сиона" в сборник элегий на день Девятого ава, а также благодаря издательской деятельности Ш. Д. Луццатто и величественной поэзии Гейне. Однако значение его поэзии не только в том, что она была блестящей по содержанию и форме. Она побудила его совершить знаменитую поездку в Страну Израиля, когда та была в руках алчущих еврейской крови крестоносцев. Менее известно, что и р. Шломо Ибн-Габироль воспевал Сион и всю жизнь стремился в Эрец-Исраэль.

Как только пришел конец власти крестоносцев в Палестине и мусульмане, вновь захватившие ее, разрешили евреям вернуться, у испанских евреев пробуждается желание (которое никак нельзя считать случайным) переселиться туда. Историческая почва начала уходить из-под ног еврейской нации, и лучшие сыны народа бессознательно, инстинктивно искали эту почву на своей древней родине.

Существует мнение, что любовь к Стране Израиля пробудилась у Иехуды ха-Леви и людей его круга под влиянием любви христиан к Святой земле, любви, которая нашла свое выражение в крестовых походах. Но именно в странах, бывших под властью мусульман, где евреи не пострадали от крестоносцев, но где традиционному иудаизму угрожала серьезная опасность со стороны греческой философии, пели свои прекрасные песни Сиона Ибн-Габироль и ха-Леви. Большинство раввинов, отправлявшихся сотнями в 1211 г. в Страну Израиля, были из Северной Испании и соседней с ней Южной Франции, где особенно ощущалось влияние греческой философии и где изложивший ее Маймонид имел особенно много последователей. Их возглавлял рабби Ионатан бен Давид ха-Кохен из Люнеля, один из ученых Прованса, по просьбе которого Шмуэль

Ибн-Тиббон перевел "Наставник колеблющихся” с арабского на иврит еще при жизни Маймонида. А вот у евреев Германии и Северной Франции, особенно пострадавших от крестоносцев, – как раз у них мы не находим особого стремления переселиться в Сион, несмотря на всю любовь к Стране Израиля, о которой свидетельствуют многие места в трудах Раши, Раббену Тама и других. Удивляться тут нечему: традиционный иудаизм властвовал в ту пору как в Германии, так и в Северной Франции, Талмуд был главным предметом изучения у евреев; к традиционным взглядам и принятой испокон веков вере относились бесхитростно; установленные обряды соблюдались полностью, и никому не приходило на ум подвергнуть их обоснованность малейшему сомнению. Древние устои держались прочно. Какая же нужда могла чувствоваться там в другой исторической базе?

V

Опасность, угрожавшая иудаизму со стороны грекоарабской философии, миновала после того, как новое для евреев учение, достигнув апогея в философских трудах Маймонида, вызвало ожесточенную и длительную борьбу между старым, традиционным иудаизмом и новым, просвещенным и рациональным. Разгорелся знаменитый спор о желательности изучения философских взглядов Маймонида (1232—1235), закончившийся, с одной стороны, определенным компромиссом между иудаизмом и философией, а с другой – отходом большинства талмудистов от философии и восстановлением престижа традиционного, строго религиозного иудаизма.

Но иудаизм уже не мог ограничиться сухим традиционным талмудизмом. Изучение Талмуда и комментаторская схоластика не могли полностью вытеснить философию. Должно было возникнуть движение, которому надлежало обновить иудаизм, но такое обновление выявилось не посредством "рационализированной” Торы, познаваемой разумом, а посредством "прочувствованной" Торы, познаваемой сердцем.

После смерти Маймонида невзгоды и гонения, от которых всегда страдали евреи Германии, Франции и Англии, распространились также на Испанию и Португалию, так что все страны Европы превратились для евреев в один сплошной ад. В странах Востока свирепствовали монголы, купаясь в еврейской крови. Тьма кромешная господствовала повсюду, и не было видно никакого просвета в еврейской жизни. Мрак сгущался все больше и больше. Чаша страданий переполнилась, когда евреи были изгнаны из Испании в 1492 г. и из Португалии в 1497 г.

В столь мрачное время не было места рационалистским учениям, которые возникают и развиваются в условиях относительного благополучия. Бедствия и тяготы вызвали усиление веры в сверхъестественное, ибо лишь такая вера, которая не дает впасть в отчаяние, могла бы укрепить дух народа в надежде на лучшие дни. Такую веру и надежду дала евреям каббала.

Без сомнения, неправы те ученые, которые пытаются доказать, что каббала представляет собой новое учение, в основном появившееся лишь после смерти Маймонида. Книга Ханоха, которую р. Моше де Леон использовал в своей "Книге мистерий” и упоминаемая в Зохаре, а равно и множество талмудических легенд, древних и более поздних, заложили фундамент каббалы еще до появления "Сефер иецира”, ”Отийот де-рабби Акива” и др. Но столь же несомненно, что важным, повлиявшим на жизнь всей нации учением каббала сделалась лишь в годы последовавшего за Маймонидом поколения, когда вспыхнула полемика о ”Наставнике колеблющихся” и ”Книге науки”.

Это течение также представляло опасность для традиционного иудаизма. В конце концов сама каббала, восставшая против философии, была ничем иным, как философией. Противоборствующие течения часто неумышленно и невольно питают друг друга. Подобно радикальной еврейско-испанской философии, каббала не довольствовалась буквальным пониманием Библии, которое многим мешает понять, что под внешней оболочкой библейских повествований скрыты глубокие мысли и истины. Еще решительнее, чем философия, отказывалась каббала признавать талмудическую схоластику. Значение Талмуда и его комментариев – всего комплекса "явной” Торы – умалялось каббалистами. Больше того, даже такие основные взгляды и верования, как идея единства Бога, претерпели огромное изменение. ”Живой Бог” иудаизма с точки зрения каббалы, как и с точки зрения философии, потерял всю свою жизненность, т. е. свое непосредственное влияние на реальный мир. Его заменили излучаемые Им десять сфирот. Сколь дерзко каббала покушалась на основные устои традиционного иудаизма, видно из того, что один из наиболее известных каббалистов, р. Аврахам Абулафия (прибл. 1240—1290), объявивший себя в конце своей жизни Мессией, так выразился о теоретиках сфирот: ”Они хотели сделать Бога единым и удесятерили его... некоторые каббалисты верят и утверждают, что Божество – это десять сфирот и что десять представляют одно, и так они Его чрезвычайно умножили”.

Все это только прикрывалось старым покровом, а на деле было совершенно новым. Традиционный иудаизм заколебался и был расшатан до основания. Единство Бога, вера в библейские повествования, значение Талмуда и его комментариев – все это было подвергнуто сомнению, все потеряло свой авторитет... Можно было полагать, что такой потерявший исторические корни иудаизм потерпит неизбежную катастрофу. Но вместе с тем этот каббалистический мистический иудаизм был так насущно необходим, был настолько неизбежен в эпоху преследований и бедствий, что несчастный народ ухватился за него и продолжает за него держаться до наших дней...

Это новое учение, вскоре вылившееся в огромное народное движение, нуждалось в опоре. Иудаизм, который в диаспоре не имел другой почвы, кроме веры, впитавшей в себя национальную надежду и наложившей свой отпечаток на весь уклад национальной жизни, не мог устоять после того, как расшатались его основные устои. Это учение, которое хотело вложить новое содержание в иудаизм, стало искать для себя историческую базу, а ее оно могло найти, как и все предыдущие радикальные движения, только в Стране Израиля.

Вот почему мы становимся свидетелями того, как вслед за появлением каббалы в ее новой форме приходит колоссальное мессианское движение, начавшееся вместе с самой систематизированной каббалой (упомянутый р. А.Абулафия) и не прекращавшееся, пока с появлением "Хаскалы" каббала не перестала быть движущей силой в еврейской жизни. Моше Хаим Луццатто (1707—1747), стоящий на пороге новой еврейской литературы ”Хаскалы”, был завершителем систематизированной каббалы. Он еще, по-видимому, вполне искренне, считал себя Мессией. Последний лжемессия, Яаков Франк, вообще не достоин этого названия. Этот каббалист и приверженец Зохара отрицал достоинства и Талмуда, и Страны Израиля и вообще отступился от иудаизма.

Задача автора настоящей статьи не изложение истории лжемессий. Его главная цель – показать связь между великими еврейскими движениями, которые стремились изменить положения традиционного иудаизма, и Страной Израиля. Но нельзя не отметить здесь одно знаменательное явление: с начала распространения каббалы и до возникновения хасидизма число лжемессий было так велико, как никогда. Вышеупомянутый рабби Аврахам Абулафия, объявивший себя Мессией в 1284 г.; Ниссим бен Аврахам, пророк из Авилы (1285) ; Моше Бутариль (1393); Ашер Леммлейн (1502); Давид Реувени и Шломо Молхо (1522—1532); Ицхак Лурия (1534—1572) и его ученик Хаим Витал (1543– 1625) – каждый из них считал себя Мессией, "сыном Иосефа". А потом Саббатай Цви (1626—1676); Мигуэль Кардозо (1630—1706); Мордехай Мохиах из

Айзенштадта (1678-1682), Яаков Киридо (родственник Саббатая Цви, прибл. 1680—1695), сын Киридо Берехья (прибл. 1695-1740) и последний наивный Мессия Моше Хаим Луццатто (1707—1747). Вот длинная вереница "мессий”, все они проникнуты духом каббалы и только под ее влиянием дошли до необычной мысли – возомнить себя Мессией. Справедливо отметил Грец, описывая эпоху Аврахама Абулафии: Мистическое учение было с того времени фундаментом, на котором основывалось тяготение к лжемессиям”.

Следует обратить внимание на тот факт, что все лжемессии, которые находились под влиянием каббалы, характеризовались тем же отклонением от пути традиционного иудаизма, который мы заметили у "мессий” еще до появления караимизма – Серене и Абу-Исы. Многие из лжемессий, которых мы перечислили выше, либо совершенно отменяли практические мицвот, либо ставили воздержание и посты выше выполнения предписаний Закона. Своего апогея достигла отмена заповедей в дни Саббатая Цви и его последователей. Эта отмена, обоснование которой они нашли в известном талмудическом утверждении ”в будущем заповеди будут отменены” (настоящий смысл которого – после смерти, а не по пришествии Мессии), не была случайной. Она исходит от мессианства точно так же, как пламя – от горящего угля. Соблюдение заповедей, предохраняющее народ от ассимиляции, необходимо в особенности в диаспоре, где евреи находятся среди других народов и иудаизм лишен другого прочного основания. По пришествии же Мессии, когда евреи возвратятся в свою страну и у них опять будет твердая почва под ногами, не будет надобности в исполнении повседневных мицвот для сохранения еврейского народа. Вот почему почти все ”мессии” относились к Талмуду и его законам с затаенной ненавистью. ”Мессии” в большинстве своем были каббалистами-мистиками, и между ними и талмудистами часто шла открытая или тайная борьба. Таким образом, каждое проявление мессианства являлось настоящим переворогом в традиционном иудаизме и в этом смысле было деисторизующим движением. И как всякое еврейское деисторизуюгцее движение, оно искало и находило новую опору – Страну Израиля.

Так частые мессианские движения, бывшие плодом сочетания учений каббалы с исторической надеждой на избавление, становились наиболее мощным проявлением стремления в Страну Израиля. Само это стремление являлось, с одной стороны, результатом назревшей потребности в переоценке ценностей в иудаизме, а с другой – поиском нового базиса для зародившегося движения. Поэтому мы наблюдаем, как параллельно распространению каббалы начинается сильное движение по заселению Страны Израиля.

Первый по времени и по значению среди новых каббалистов, раббену Моше бен Нахман (Нахманид; прибл. 1195—1270), был также из числа первых, кто репатриировался в Эрец-Исраэль и заботился об ее заселении (1267). После изгнания последних крестоносцев и монголов, когда евреи получили возможность приезжать на родину, сразу же увеличилось число прибывающих туда на поселение, а среди них большинство были каббалисгами. В то время (прибл. в 1325 г.) уже была большая община евреев в незадолго до этого отстроенном галилейском городе Цфате. Со временем эта община стала центром каббализма.

Но особенно усилилось переселение в Эрец-Исраэль во время изгнания евреев из Испании и немедленно вслед за ним. Прибывший в Иерусалим в 1495 г. еврей через три года после изгнания из Испании пишет: "Когда я прибыл сюда, трудно было мне найти дом для житья, т. к. много было приехавших, и страна наполнилась людьми". С тех пор мы находим в Стране Израиля целый ряд крупных ученых: рабби Моше Алашкера (1466—1542) ; р. Леви бен Хавива, оппонента р. Яакова Берава по вопросу о смиха (посвящения в сан раввина); р. Иосефа Каро (1488—1575); р. Ицхака Лурия, который прибыл в Цфат в 1568 г. и нашел там р. Иосефа Каро и его учеников, которые придерживались каббалы, а также каббалистов р. Моше Кордоверо, р. Шломо Алкабеца, р. Моше Алшеха и других; ученик Ицхака Лурия р. Хаим Витал, умерший в 1620 г.; знаменитый р. Иешаяху бен Аврахам Горовиц, известный под именем "Шела" (1575—1630), который приехал в Эрец-Исраэль в 1621 г.; каббалисты-аскеты, которых подозревали в саббатианстве, Иехуда Хасид и Хаим Малах, выехавшие в 1700 г. в Эрец-Исраэль со своими последователями-”хасидами” числом в 1500 человек, чтобы ожидать там пришествия Мессии; каббалист р. Хаим бен Аттар, автор ”Ор ха-хаим”, умерший там в 1743 г., – все они звенья длинной цепи каббалистов. которые не могли себе представить занятие каббалой вне Страны Израиля. Это радикальное движение, которое должно было отвлечь народ от Талмуда и от всех "явных” учений и привить ему "тайную науку", движение, которое отвергало многие институты традиционного иудаизма, не видело другого пути заслужить признание народа и найти себе твердую почву, кроме учреждения центра на исторической и священной родине Израиля – Эрец-Исраэль.

VI

Еще одно самобытное и радикальное движение возникло в еврействе до начала эры просветительства и сионизма – хасидизм.

Движение хасидизма было порождением каббалы и отличалось от нее только тем, что не пыталось ускорить события, а стоявшие во главе его "цаддики” не стремились стать мессиями. В остальном хасидизм шел по стопам каббалистов. Ему удалось привлечь массы и стать широким народным движением, подобного которому почти нет в иудаизме, благодаря тому, что он превратил умозрительное учение каббалы в практическую систему поведения. В хасидизме есть то же неприятие "явного” учения – Талмуда и его комментариев – в качестве главного занятия, которому богобоязненный еврей должен посвятить все свои силы, то же предпочтение чувства разуму, намерения делу, та же приверженность к Торе, ”что в сердце”, та же вера в чудесное и способность познать атрибуты Бога, с одной стороны, и своеобразный пантеизм – с другой, то же презрение к ”великим эрудитам” и схоластам. К этому следует прибавить еще хасидов – Нарушителей Закона”, которые относились к соблюдению практических мицвот не менее легкомысленно, чем некоторые каббалисты и ”мессии”. Таким образом, хасидизм, как и породившая его каббала, являлся явным контрастом традиционному иудаизму в том виде, который тот приобрел в процессе развития Закона со времен составителей Мишны до эпохи поздних раввинских авторитетов в Польше. В этом смысле хасидизм тоже подкапывался под корни исторического иудаизма. Недаром, начиная с 1772 г. (год "великого херема”) отчаянно боролись с ним Виленский гаон р. Элияху и его ученики. Огромные изменения внес хасидизм сознательно, а еще больше бессознательно в иудаизм своего времени, совершив в нем полный переворот. Митнагдим (противники хасидизма) яростно выступали против хасидизма, обвиняя его в стремлении разрушить все устои религии. В результате новаторский, отрицающий старое и традиционное хасидизм, как всякое еврейское революционное движение, был вынужден искать надежную опору, в которой он мог бы твердо укорениться. Такую опору хасидизм нашел там же, где и породившая его каббала, – в Стране Израиля.

Шимон Дубнов, для которого Страна Израиля не является центром: притяжения в жизни нашего народа, был первым, кто указал на тесную связь, внутреннюю зависимость между хасидизмом и Страной Израиля. Еще при жизни Бешта (основоположник хасидизма), в 1747 г., приблизительно через три года после смерти р. Хаима бен Аттара, прибыл в Эрец-Исраэль шурин Бешта, раввин-каббалист р. Гершон Китовер. Около шести лет жил р. Гершон в Хевроне, а потом переехал в Иерусалим и там возглавлял общину каббалистов из

Польши – остатки группы р. Иехуды Хасида. Последнее поколение ранних хасидим и первое поколение новых, унаследовавших от предыдущих название и приверженность к каббале, встретились в Стране Израиля... Бешт посылал р. Гершону письма, полные намеков на близость ”конца” (т. е. пришествия Мессии), который наступит благодаря распространению хасидизма в мире. По слухам, сам Бешт выехал в 1750 г. в Эрец-Исраэль. Основатель хасидизма хотел освятить новое учение святостью Страны Израиля, но по неизвестным нам причинам он доехал лишь до Константинополя и оттуда вернулся домой.

То, что не удалось Бешту, удалось его первым последователям. Р. Нахман из Городенки, друг и выдающийся ученик Бешта, отправился в Эрец-Исраэль и, по-видимому, жил там в годы 1770—1780, а р. Менахем Мендель из Перемышлян, друг межиричского маггида, приехал в Страну Израиля приблизительно в 1788 г. и скончался там в 1792 г. Потом отправился в Палестину и маггид р. Иссахар Б ер из Злочева в Галиции, и к тому времени значительно возросло число хасидов, поселившихся в Стране Израиля.

В конце зимы 1777 г. отправились в Эрец-Исраэль трое из выдающихся хасидов Литвы и России, где хасидизм подвергался особо суровым преследованиям. Это были р. Исраэль из Полоцка, р. Менахем Мендель из Витебска и р. Аврахам из Калиска. Нет надобности распространяться об их приключениях в Стране Израиля: все это можно найти в статьях Дубнова и Ш.А.Городецкого. Достаточно отметить, что, несмотря на многие лишения, которые испытали в стране первые хасиды, они ее не покинули. Само пребывание в Стране Израиля было для них чрезвычайно важным делом. Когда р. Исраэль из Полоцка ступил впервые на землю Палестины, он воскликнул: ”Вот этот день, прихода которого мы ожидали. Будем же радоваться в любимой стране, в возлюбленной стране наших помыслов, освященной всяческими святостями”. А р. Менахем Мендель из Витебска сказал о р. Исраэле из Полоцка: ”Если бы ему предложили десять тысяч в месяц за то, чтобы он покинул Святую Землю, он бы с негодованием отказался”. И не только цаддики, но и большинство хасидов признавали важность поселения группы хасидов в стране. По побуждению р. Шнеур Залмана из Ляд, который должен был присоединиться к троим уехавшим в Страну Израиля хасидам и только по какой-то не зависящей от него причине оставшийся в Могилеве, они собирали пожертвования доя поселившихся в Святой Земле хасидов. Одно из писем р. Шнеур Залмана к общине его последователей начинается словами: ”Нужно пробудить старую любовь к Святой Земле, чтобы любовь горела в глубине души, как раскаленные уголья, как если бы только сегодня они были раздуты щедрым Божественным духом, и жертвовать для этой святой цели ежегодно” и т. д. Рабби Шнеур Залман так усердствовал в сборе пожертвований для поселенцев в Эрец-Исраэль, что, когда на него донесли в 1799—1800 гг. властям в Петербурге, в донос было включено и обвинение в том, что он собирает деньги для заселения Палестины, а это носит политический характер. Власти отнеслись к доносу со всей серьезностью, и р. Шнеур Залман стал первым евреем, пострадавшим за идею заселения Страны Израиля как за политическое преступление.

Летом 1798 г. выехал в Палестину один из наиболее оригинальных проповедников хасидизма – р. Нахман из Брацлава, внук Бешта. В Тверии он застал еще р. Аврахама из Калиска, который возглавлял группу хасидов после кончины р. Менахема Менделя из Витебска (1788), а также р. Моше, сына р. Менахема Менделя, и целую общину литовских, ВОЛЫНСКИХ и подольских хасидов. Значение, которое р. Нахман придавал проживанию в Эрец-Исраэль, было столь велико, что он както высказался: ”Корень всей /моей/ жизненной силы – в самом пребывании в Стране Израиля... Кто хочет быть настоящим евреем, пусть едет в Эрец-Исраэль, а если в этом деле он наталкивается на препятствия, пусть преодолеет все препятствия и поедет туда”.

Более того, вся его жизнь, предшествующая репатриации в Эрец-Исраэль, представлялась ему пустой, никчемной. Все свои проповеди, произнесенные до отъезда в Эрец-Исраэль, он просил не публиковать.

Почему участился отъезд выдающихся хасидов на поселение в Стране Израиля с тех пор, как хасидизм принял размеры народного движения?

Дубнов дает на это два ответа: возможно, что среди хасидов русской Польши и Галиции находились вычислители срока пришествия Мессии”, которые хотели приблизить момент избавления своим пребыванием в стране. Но вожди хасидизма в Литве и России приезжали в Страну Израиля, движимые не только религиозными побуждениями: ”Помимо веры и мессианских надежд, они руководствовались соображениями практическими и политическими, а именно – желанием создать в Палестине центр хасидизма, который смог бы повлиять и на живущих за границей, большинство которых тогда отвергало это движение. Посредством заселения Святой земли предполагалось создать авторитет хасидизму, преследуемому и предаваемому анафеме выдающимися раввинами Литвы и Германии, освятить его святостью страны или ”охасидить” страну, к которой обращены взгляды всех евреев, и таким путем привлечь весь народ к хасидизму. Такой опыт уже был проделан при Ха-Ари и Иосефе Каро и удался: учение, являющееся плодом последних столетий, – ”Шулхан Арух” и практическая” каббала – вышло из Сиона, и слова, произнесенные тайком в развалинах Цфата, стали святыми для всего народа, как слова Торы, провозглашенные на горе Синай. Так почему же и хасидизму не испробовать этот путь? Эта идея, которую не осмеливались распространять открыто, проступает из писем литовских цаддиков”.

Этого же мнения придерживается и Ш. А. Городецкий, когда говорит о цели поездки в Эрец-Исраэль р. Нахмана из Брацлава. Городецкий считает, что р. Нахман, новатор в самом хасидизме, хотел подкрепить свои нововведения ореолом святости страны и поднять свой авторитет в еврействе, опираясь на значение страны, к которой обращены взгляды всего Израиля.