Текст книги "Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки"

Автор книги: Яшар Кемаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

Бабушка была совсем старая, но все еще красивая. Рослая, статная, она горделиво задирала острый подбородок и смотрела на всех свысока своими громадными раскосыми черными глазами. После смерти сына, отца Хасана, она ни разу не улыбнулась. Целыми днями бродила по деревне и все плакала, плакала. А ведь прежде бабушка была веселая. Хасан не мог себе и представить ее иначе, кроме как с улыбкой на лице. А видеть ее такой печальной, убитой горем, причитающей по мертвому сыну было выше его сил.

Хасан переоделся в обновы, подпоясался. Бабка глянула на него, и впервые улыбка осветила ее лицо. Впервые за долгое время. Не к лицу ей были скорбь и печаль. Когда Хасан сказал ей об этом, она тяжело вздохнула:

– Ах, дитя мое бедное! Единственная память на земле о моем Халиле! Ах, участь моя горькая! Потеряла сына! Пока он не отомщен, не смогу я спокойно сойти в могилу. И в могиле не смогу спокойно лежать. Кости мои изноются. Виновница смерти моего сына как ни в чем не бывало разгуливает у меня перед глазами. И не просто разгуливает – душу мою терзает. Мало того. Хочет оставить своего прекрасного, как райский цветок, ребенка, замуж выйти. Еще земля не успела засохнуть на могиле сына моего, а она уже собирается вторично замуж. Я сказала твоим дядьям, Мустафе и Ибрагиму, пусть не мешают ей делать что хочет, но внук мой, сказала я, сын моего сына Халиля, мой маленький йигит, останется с родственниками отца. О, как он похож на своего отца – и будет таким же йигитом! Если его мать выйдет замуж, разве мой внук, мой черноглазый, будет жить с отчимом? Разве мой Хасан подчинится отчиму? Ни за что!!! Разве мой внук сможет жить рядом с женщиной, виновной в смерти его отца? Женщиной, которая пустит в свою постель чужого мужчину? Мой внук… – Зарыдав, бабка обняла Хасана.

Хасан был совершенно сбит с толку. Бабушка все время на что-то намекала. На что? Не зря же она говорила: убийца твоего отца – твоя мать.

Хасан вернулся домой. Заметил, что мать веселее обычного. Все время смеется, звонким голосом отдает распоряжения поденщикам, что-то обсуждает с трактористом. В тот день Хасан не мог смотреть на нее. Она попыталась обнять его, приласкать. А он оттолкнул ее. Мать сказала, что ей очень нравится его новая одежда, она ему к лицу. И обувка хорошая. Все же, как он ни отбивался, она крепко прижала его к себе. Он был холоден как лед. Эсме принялась тормошить сынишку. Его охватила оторопь. Поняв, что с сыном творится что-то неладное, мать оставила его в покое. Долго и пристально смотрела ему в лицо, наконец тяжело вздохнула:

– Эйвах! Эйвах!

Лицо у нее стало бескровным, как у мертвеца. А вскоре после полудня пришел дядя Мустафа. Он принес ружье. То самое, с перламутром на ложе, красивое старинное ружье.

– Это тебе, Хасан. Оно принадлежало еще твоему деду. Перед смертью он завещал: это ружье должно принадлежать тому, кто будет отстаивать честь нашего рода, первому храбрецу среди нас. Ты можешь ходить на охоту с этим ружьем, а если пожелаешь, то и отстоять честь нашего рода. Пошли-ка со мной. Я хочу, чтобы ты при мне испытал ружье.

Они спустились вниз, к подножию Анаварзы, на берег Джейхана. Мустафа зарядил ружье.

– Возьми, Хасан, – сказал он, – возьми и прицелься вон в тот белый камень. Посмотрим, сможешь ли ты попасть в него.

До чего ж Хасан был рад и красивой одежде, и новым башмакам, и этому замечательному ружью! Никогда не ожидал он от своих дядьев подобной щедрости. Все они смотрели на его мать как на врага. Если б могли, вовсе не глядели бы ей в лицо. Бабушка – та даже имени ее не произносила.

Хасан вскинул ружье, прицелился. Рядом с белым камнем взметнулось белое облачко. Дядя протянул ему второй патрон, и третий, и четвертый. До тех пор, пока Хасан не попал в камень. Тогда дядя снял с пояса подсумок, протянул Хасану.

– Возьми, – сказал, – теперь ты и сам можешь охотиться. Тебе надо много тренироваться. Стреляй побольше, чтобы набить руку. Только так и можно стать хорошим стрелком.

Стрелять из такого ружья было одно удовольствие. Тут и там взвивались среди камней струйки пыли. Эхо выстрелов долго металось среди скал Анаварзы.

– Не жалей пуль, – сказал дядя. – Я велел хозяину магазина в Козане, чтобы он давал тебе патронов сколько захочешь. Если у него кончатся, ты мне скажи, велю еще достать. Станешь хорошим охотником, настреляешь фазанов – мне принеси. Станешь метким стрелком, набьешь диких голубей, синих пастушков – не забудь меня угостить. Ладно? Станешь хорошим охотником, добудешь зайца – дяде своему гостинчик пришли.

До чего же понравились мальчику и сверкающее ружье, и шитый шелком и серебром подсумок!

Целыми днями полевали они – и на волка ходили, и на шакала. Фазанов брали, уток. Стреляли по диким лошадкам, вздымающимся на дыбы, по оленям с огромными рогами-крюками, по газелям, у которых что ни прыжок – полет. Весело, беспечно охотился Хасан.

Как-то вернулись домой поздним вечером. Все в мальчишке пело от счастья. Бросился к матери, обхватил руками. Мамочка! Как здорово! Он и думать забыл о бабушкиных словах и слезах. И мать улыбалась. Она рада была, что дядья заинтересовались малышом. Но почему, почему, ах, почему на самом донышке ее сердца притаилась тревога? Отчего тревога эта против воли охватывает все ее существо? Мальчик заглянул матери в глаза, догадываясь кое о чем, жалость всколыхнулась в нем. Опять прижался к ней всем телом, поцеловал.

– Мустафа, пожалуйста, очень прошу, отужинайте с нами, – сказала Эсме.

Тот ничего не ответил, лишь мотнул головой. Ушел.

– О чем говорил с тобой дядя? – спросила мать.

– Ни о чем.

– А бабушка?

– Ни о чем, – ответил сын и отвел взгляд.

Он взял с собой в постель ружье и подсумок, заснул, не выпуская их из рук. А едва рассвело, убежал в скалы Анаварзы. И опять с утра до вечера раздавались выстрелы. Вскоре вся деревня знала, что Хасан учится стрелять.

Через пятнадцать дней мальчик притащил домой крупную зайчиху. Мать сготовила вкусную еду, пригласила деверей отметить первую охотничью удачу сына. Дядья с женами и детьми пришли на обед, только бабка не соизволила явиться. А несколько дней спустя дядя Ибрагим подарил Хасану арабского жеребца-трехлетка. Мальчик сразу же прикипел сердцем к жеребцу. Бог ты мой, какое это счастье – иметь собственного коня! Несколько ночей не мог заснуть.

Вдали, вздымая клубы пыли, проносились грузовики. Серое облако над дорогой не успевало оседать. В полях тарахтели тракторы. Поденщики-хлопкоробы сидели перед своими шатрами, перебирая коробочки хлопка. Высоченные белоснежные горы хлопковой ваты раскинулись по всей равнине. Длинношеие аисты, пощелкивая красными клювами, неуклюже прогуливались среди побуревшего жнивья.

Хасан брел по берегу реки. Отрывистые мысли, путаясь, роились в его голове. А может быть, то были и не мысли вовсе, а смутные мечты. Он следил, как поспешно одна за другой уносятся в сторону фиолетовых гор Тороса[10]10
  Торос – турецкое название горного хребта Тавр.


[Закрыть] призрачные тени облаков. Вода у берегов текла лениво, застаивалась, покрывалась пылью, соломинками. За лето Хасан вытянулся, шея у него стала длинной и тонкой, почернела от загара и, как у стариков, усеялась морщинками. Со стороны могло показаться, что он разговаривает сам с собой. Будто во сне.

Вроде бы он слышал это от кого-то – от крестьянина ли, от бабушки, от старухи Залы, от одного из дядьев, от Элиф? Да, наверное, слышал. Он ведь редко прислушивается к словам взрослых. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Ну их, со всеми их разговорами! События, одно за другим, с головокружительной быстротой проносились мимо. До первых вечерних звезд вся деревня возбужденно тараторила, а он не хотел, да слушал. Вот как оно было.

Аббас пришел за Эсме. Уже не в первый раз. Из-за нее-то он и бежал из тюрьмы. Эсме просила его, умоляла: «Уходи, Аббас, уходи! Ты попал в тюрьму, теперь слишком поздно что-либо исправить. Уходи, Аббас!» А он все стоял и стоял и смотрел в глаза Эсме. А она – в его глаза. «Нас могут увидеть, Аббас, приходи лучше завтра», – сказала она. И тогда он ушел. А в руке у него был зажат новенький «маузер». Через всю грудь – патронташ. «Уходи в горы, Аббас», – сказала она. И он ушел в горы. От любви к ней он лишился рассудка, и она с ума сходила от любви к нему. Аббас ушел в горы, но Эсме за ним не последовала.

На другой день он явился опять. Спрятался в тени большого тутового дерева. И такой он стройный, гибкий и сильный, что и сказать нельзя! Все вокруг затопил синий лунный свет. Эсме вышла из дома. Халиль спал. «Уходи, – сказала она Аббасу. – У меня сын маленький. Пожалей меня. Да и себя тоже. Они и тебя, и меня убьют». Но Аббас не уходил. Все стоял и стоял под тутовым деревом, хоронясь от лунного света. «Умоляю тебя, уходи, они убьют нас», – просила Эсме. Аббас молчал.

Молодая женщина знала, что он убежал из тюрьмы, куда попал из-за нее. Не выдали ее за Аббаса. Он ранил троих. Двое легко отделались, а третий остался хромым. Аббасу вкатили большой срок, отправили в диярбакырскую тюрьму.

Халиль тоже влюбился в красавицу Эсме. Однажды ночью он вместе с шестью приятелями похитил девушку из отцовского дома. Скрутил ей руки за спиной, попытался взять силой. Она сопротивлялась. Лишь неделю спустя, опоив ее шербетом, смешанным с опиумом, добился своего. Когда Эсме пришла в себя, она поняла, что произошло. У нее кружилась голова, началась рвота. Шла кровь. Она сама себе опостылела. Халиль привез ее в свой дом, пригласил имама, и брачный союз был заключен. Халиль настоял и на гражданском бракосочетании в тот же день. Лишь после этого позвал врача, чтобы остановить кровь.

Целый год Эсме не говорила ни с Халилем, ни с жителями деревни. Трижды под покровом ночи убегала от мужа, и трижды ее догоняли и возвращали домой. Старуха свекровь то и дело повторяла: «Халиль, сын мой, эта блудница не принесет тебе счастья. Отошли ее восвояси. Смотри, навлечешь на себя беду!» Халиль знай себе посмеивается в ответ. «Халиль, сынок, попомни мои слова: насильно мил не будешь. Мать тебе добра желает. Из-за этой бабы проклятой один уже в тюрьме сидит. Гони ее из своего дома!»

Наконец Эсме заговорила. Казалось, она обо всем забыла, простила все обиды, как будто не она молчала целый год, не она была в постели холоднее льда. Рождение ребенка изменило ее. Только о малыше своем думала, никого в мире не замечала, кроме сыночка своего. Стала спокойна, весела, работяща. Деревенские полюбили ее. Она охотно всем помогала, ухаживала за больными. Если кому-нибудь в деревне нужна была помощь, ее и звать не приходилось – сама прибегала. А малыш ее, сыночек ненаглядный, рос, тянулся. Вот тут-то и объявился опять Аббас. Он бежал из тюрьмы.

Своей страстью к Эсме Аббас прославился на всю округу. Печальная история его любви была известна во всех подробностях. О ней слагали дестаны и песни, которые пелись даже в их деревне.

«Уходи, Аббас, – молила Эсме. – Уходи, если и впрямь любишь меня. Уходи и не появляйся больше, если твоя любовь настоящая».

До самого рассвета простоял Аббас под тутовым деревом, и Эсме – рядом с ним. С первыми лучами солнца он ушел. Эсме все стояла и смотрела ему вслед, даже на цыпочки приподнималась, пока не потеряла его из виду. Около месяца она не слышала о нем ничего, хотя каждую ночь ждала, ждала. Ах, только б еще разок увидеть его! И однажды, незадолго до рассвета, услышала знакомые шаги и оцепенела от страха. Вся дрожа, спустилась по лестнице. «Аббас, уходи! Заклинаю тебя, уходи! Иди в скалы, жди меня там. Я приду, найду тебя». Он, ни слова не обронив, повернулся и зашагал в сторону гор. А она следила за ним глазами. Едва рассвело, собрала узелок с едой и ушла туда, где он ждал ее. Никто из деревенских ничего не заметил.

Несколько месяцев Эсме ходила к Аббасу, они встречались в одной из пещер Анаварзы. Муж учуял неладное, выследил ее, но в пещере их не оказалось. Аббас издали увидел Халиля, хотел его убить, но Эсме не позволила.

Однажды жандармы оцепили скалы Анаварзы. День и ночь напролет отстреливался Аббас. Но жандармы все-таки схватили его, нацепили наручники и отправили в участок. По дороге Аббас обманул жандармов и ухитрился сбежать. Вновь он вернулся в скалы. Эсме знала, что возлюбленный придет, каждую ночь ждала. И он пришел, встал под тутовым деревом. Стоял не шевелясь, боясь лишний раз вздохнуть. Несколько раз Хасан тоже видел его темную тень. Эсме выходила к нему, и два силуэта сливались в один.

В скалах Анаварзы опять выли пули. Аббас ранил двоих жандармов и Халиля. Лекарь-курд обработал рану, забинтовал. Он был черноглазым, длиннолицым, все время чему-то улыбался. «Надо ж, какие дела!» – приговаривал он.

Однажды вечером, перед молитвой, когда Халиль, Эсме и Хасан сидели вокруг расстеленной на полу скатерти, за окном вдруг метнулось пламя, выстрел вспорол тишину. Крик. Облачко порохового дыма. Халиль, упавший головою в миску с едой. Кровь, кровь, родничком бьющая из виска. И запах пороха.

Потом притащили труп Аббаса. А к вечеру бросили его за деревней – на растерзание голодным псам.

Ночью Эсме, вместе с одним из поденщиков, пошла на дорогу. Они с трудом отогнали собак, положили тело Аббаса в мешок, и Эсме сама дотащила мешок до отрогов Анаварзы. До утра они с поденщиком рыли могилу. Там и похоронили Аббаса. Все узнали об этом.

О, что тут началось в деревне! Дядя Мустафа бил Эсме ногами. «Шлюха поганая! – орал он. – Это ты виновата в смерти моего брата. Я от тебя мокрое место оставлю. Говори, где похоронила своего пса! Признавайся, или я убью тебя!» Эсме молчала.

Деревенские вопили что было мочи. Они осыпали Эсме грубой бранью, все – старики, дети, мужчины, женщины.

Сельчане во главе с дядьями и бабушкой несколько дней искали в горах могилу Аббаса, но так и не нашли. А Эсме молчала.

Прибежала собака, из пасти у нее вывешивался красный язык. Следом появилась бабушка. Вода у берегов, покрытая пылью, соломинками, палой листвой, как будто совсем не текла. После смерти сына бабушка не снимала с головы черный плат, из-под которого выбивались красные от хны пряди волос. Она опиралась на толстую камышовую палку. Подошла и села рядом.

В отдалении медно сверкала укутанная в туманы гора Дюль-дюль. Аромат цветов пронизывал воздух. От скал Анаварзы струился звенящий жар. Река исходила серебряным паром. Казалось, будто это вовсе и не река, а повисшая в воздухе дорога.

Хасан старался не смотреть на бабку. Когда она говорила, становилось видно, что у нее во рту только один зуб, желтый и острый. Старуха туго перетягивала и без того тонкую – вот-вот переломится – талию широким шелковым кушаком. Лицо у нее было темное, как кора старого дерева. Пестроцветная бахрома свисала до самых колен. С девичьих лет бабушка носила такой кушак. Даже когда потеряла любимого сына и вся, с головы до ног, обрядилась в черное, не сняла свой кушак с красно-зелено-голубой бахромой. Видно, до смерти не изменит своей привычке. Говорили, будто она в завещании наказала похоронить ее перепоясанной кушаком. Много времени прошло после гибели сына и расправы над Аббасом, но она единственная продолжала искать в скалах Анаварзы могилу, в которой спрятала шлюха невестка тело своего любовника. Ну нет, этого она так не оставит, непременно найдет труп негодяя и бросит на съедение собакам, накормит стервятников! На такое святое дело она не жалела денег – всем детям раздавала, – пусть только ищут могилу Аббаса. Одной надеждой и жила старая: ах, если б сжить со свету проклятую Эсме! Что и говорить, сыновья никуда не годны, не могут отомстить за честь дома.

– Да, мой львенок, да, мой отважный Хасан, не было и нет равного твоему отцу йигита по всей Чукурове. Если б не Халиль погиб, а другой мой сын – Мустафа, если б не он погиб, а брат его Ибрагим, если б кто-то другой из моих сыновей погиб, а Халиль, мой лев, мой йигит, остался жив, то увидел бы ты, все бы увидели, как он отомстил бы за кровь братьев. Он не просто убил бы виновницу, он весь бы ее род стер с лица земли. Не чета ему братья. Будь они настоящими мужчинами, за волосы приволокли бы невестку на могилу Халиля и острым ножом отхватили ей голову. Не пришлось бы мне терпеть ее в доме только потому, что она мать моего любимого внука. Разве твой отец допустил бы такой позор?! Разве оставил бы он жизнь этой шлюхе? О, это был настоящий орел. Будь прокляты твои дяди, разве они люди?! О-о-о-о, внучек мой, становись же скорей взрослым, бери в руки ружье и… Ты, ты, ты сын Халиля, его кровинка. Ты, как и он, подобен орлам с Бинбога. Мой Халиль похож был на сокола с горы Дюльдюль, на сокола с Аладага. О-о-о-о, мой Халиль!..

Хасан слушал. Вперив взгляд расширенных глаз в морщинистую поверхность реки, слушал. В воздухе порхала черно-голубая бабочка. Огромная, как птица. Порой она чуть не касалась крыльями воды, порой взмывала вверх. Хасан следил за каждым движением бабочки, его взгляд то опускался, то поднимался. Откуда-то появилось вдруг множество таких же бабочек, и они пестрой стайкой метнулись в сторону куста, усыпанного синецветом. Из-за голубых разводов на их крыльях словно сразу прибавилось цветов на кусте. И он стал весь голубой, узорчато-голубой, смутно-голубой.

Бабушка плакала. Опираясь на палку, она встала во весь рост, выпрямилась.

– Халиль мой, Халиль-бей! – причитала она. – Отпрыск твой, кровиночка твоя – смельчак тебе под стать, но он еще слишком мал, он еще дитя. Убийца твоя живет под твоим кровом, растит твое дитя, кормится твоим хлебом, тратит накопленное тобой. И топчет твою могилу. Я мать, я мать! Как же мне терпеть такое! Я мать…

Рыдая, старуха пошла к скалам Анаварзы.

Она вскарабкалась на большой камень и уселась там. Солнце висело низко-низко. Горький комок застрял в горле Хасана.

– Та, которая тебя убила, опять собирается замуж. Та, которая тебя убила, того и гляди пустит в свою постель другого мужчину. И некому отомстить за тебя, кроме внука моего, твоего сына, но он еще слишком мал, иначе не оставил бы кровь своего отца неотмщенной, не позволил бы другому занять твое место на супружеском ложе. И вот чужой ляжет в твою постель, его обнимет та, которую ты любил, которая убила тебя. Твои кости тлеют в могиле, а она наслаждается жизнью. Твои братья – ничтожные люди, не смогли ее убить. Мой Халиль, мой Халиль, мой Хали-и-и-и-иль!!! Рука твоего сыночка уже держит ружье с перламутровой отделкой. Он уже взнуздал арабского скакуна, у него на поясе сверкает серебряный кинжал, – захлебывалась слезами бабушка. – Ах, как жаль, что он еще слишком мал. Слабы его руки. Бедняжка не то что женщину – муравья не сможет убить.

Вопли старухи заполнили всю долину. Когда опустились сумерки, Хасан вернулся домой. Мать поставила перед ним ужин, но кусок не лез ему в горло. Мать попыталась заговорить, он ничего не ответил, не смог разлепить запекшиеся губы.

Эсме не на шутку встревожилась, тормошила его, говорила нежные слова, обнимала, целовала.

А однажды он услышал разговор матери с дядей Мустафой. Ни мать, ни дядя не знали, что он слышит их.

– Ты ни в чем не виновата, сестра, – говорил Мустафа. – Но все же нельзя тебе здесь оставаться. Уходи, иначе тебя убьют, сестричка. Мать со мной не разговаривает из-за того, что я не пролил твою кровь, Ибрагим хочет убить тебя, но опасается меня. Пока ты жива, пока находишься в этом доме, мать не успокоится. Тебе надо уйти, сестричка. Да пропади оно пропадом, богатство Халиля! Плевать тебе на весь его род. Предупреждаю тебя, дело кончится плохо. И я при всем желании не смогу ничем помочь. Вся наша деревня, да и все в округе винят тебя в смерти мужа. Нельзя тебе больше оставаться тут. Они вынудят меня убить тебя, сестра. Ты еще можешь спастись. Так уходи же. Прошу тебя: не дай пролиться крови в нашем доме. Мы больше не можем противиться их требованиям, Эсме. Не я стану твоим убийцей, так Ибрагим, не он – так родственники нашей матери, дяди, их сыновья. Мало ли кто. Твой смертный приговор написан у тебя на лбу. В конце концов мать отнимет твою жизнь руками Хасана.

Эсме тихо, безучастно отвечала:

– Хорошо, я уйду. Только сына отпустите со мной. И дом, и земля, и богатство – пусть все достанется вам, я вернусь к своему отцу. Ничего мне от вас не надо. Только сына отдайте.

– Это невозможно, – ответил Мустафа. – Тебе нельзя взять Хасана с собой.

– Что ж, тогда и я остаюсь. Никуда без сына не уйду. Не могу я покинуть его.

– Ты не можешь взять Хасана. Если решила уходить, то без него. Мальчишку тебе никто не отдаст. Я говорю об этом только из жалости к тебе. Я не считаю, что ты виновата в смерти брата, но знай, тебя все равно убьют. И скоро.

– Умоляю, ага, пойми меня. Без сына я не могу уйти. Если уж мне суждено погибнуть, то пусть рядом с ним. Все равно без него мне не жить.

Мустафа встал. Высокий, плечистый, широкоскулый, глаза налиты кровью. При взгляде на его лицо мальчика охватила дрожь. Дядя сделал несколько шагов в его сторону. В темноте Мустафа казался еще крупнее, чем был на самом деле. Хасан знал, что его мать убьют. Волна любви к дяде за то, что он пытался ее спасти, захлестнула мальчика. Больше всего на свете он хотел спасти свою мать.

После этого случая в доме и во всей деревне наступило затишье. Бабка больше не плакала, не упоминала о ненавистной невестке, даже Зада притихла. Со дня похорон отца еще ни разу не воцарялась в доме такая тягостная атмосфера. Прошло десять дней. По ночам мать сидела на кровати, водила гребнем по распущенным волосам. Прислушивалась к каждому шороху, вздрагивала. Иногда она ходила из комнаты в комнату, и в каждом ее движении сквозил испуг.

На одиннадцатую ночь ударом ноги выбили дверь спальни. Трое, стоя на пороге, выстрелили по кровати. Матери в комнате не было. Свет электрических фонариков заметался по углам. Еще и еще стреляли по пустой кровати. Хасан скорчился в углу, обессилев от страха. Его заметили. Носок сапога вонзился в его ребра.

– Подлый мальчишка! Ублюдок! – Его еще раз пнули сапогом. – Куда убежала эта шлюха, твоя мать?

Хасан молчал.

– Все равно ее настигнет наша кара! Даже если спрячется в птичье гнездо, забьется в змеиную нору. Не сегодня, так завтра найдем, разорвем на куски. Кровь племянника Халиля взывает к мести. Пока она жива, нет покоя его останкам.

Хасан не проронил ни звука, но он узнал этих людей. Это был бабушкин брат с сыновьями.

Мужчины обшарили весь дом, но Эсме так и не нашли. И чтобы отвести душу, избили Хасана.

– Нечего жалеть этого гаденыша! – орали они. – Он живет бок о бок с убийцей своего отца, прощает ей все. Хуже грязного свиненыша этот ублюдок.

Наконец они ушли.

Оказывается, Эсме еще издалека услышала их шаги, тихонько выбралась из дома и побежала в участок. Там она рассказала обо всем. Наутро Эсме в сопровождении пятнадцати жандармов вернулась в деревню. Но нападавших уже и след простыл. Дело дошло до прокурора. Эсме сделала заявление на его имя: «Девери угрожают мне смертью. В случае моей гибели знайте, что это их рук дело, и в первую очередь – деверя Али».

Какой шум поднялся в деревне да и по всей округе! Бабка упрямо твердила:

– Все равно ей конец, даже если схоронится в кованом сундуке.

Эсме тоже знала, что обречена. Объятая страхом, она до рассвета сидела на кровати и все чесала и чесала волосы, не решаясь склонить голову на подушку.

Мустафа приходил еще несколько раз. Он очень боялся, как бы его не увидели, и прокрадывался тайком, под покровом ночи. Он заклинал Эсме ради всего святого бежать из деревни.

– Не вынуждай нас проливать кровь, сестричка. Здесь и так слишком много лилось крови, а скоро и мы все в ней захлебнемся. Пока твое сердце бьется, мы не вправе считать себя людьми. Ведь на наших глазах, можно сказать, ты руками своего любовника убила нашего брата. Уходи, сестра, уходи.

– Ты знаешь, без сына я не уйду, – с вызовом отвечала Эсме. – Уж лучше убейте меня.

– Никто тебе сына не отдаст. Уходи без него, Эсме.

– Нет.

В одну из таких тревожных ночей Эсме, как всегда, сидела с гребнем в руках на краю постели. Вдруг руки ее замерли, гребень застрял в распущенных волосах. Она в упор посмотрела на Хасана, их взгляды встретились. И тотчас Эсме вскочила с кровати. Ей не пришлось тратить время на одевание, она теперь не раздевалась по ночам. Она направилась к сундуку, решительно подняла крышку. Хасан тоже встал, оделся, взял в руки ружье. Из сундука повеяло ароматом диких яблок. Мать уложила вещи в маленький узелок, и они, рука в руке, вышли из дома.

Шагали всю ночь, к рассвету достигли Бозкуйу. Если б они успели добраться до леса, то были бы спасены. В лесу их не отыскали бы. А местность вокруг Бозкуйу пустынная и голая, беглецы были видны со всех сторон, как на большом блюде.

Позади, все в пыли, показались скачущие всадники. Мать с сыном спрятались в колючих кустах. Но их без труда обнаружили, выволокли из укрытия. Мустафа тоже принимал участие в погоне. Хасана подхватили под мышки и посадили на лошадь к Мустафе. Мальчик молчал.

– Счастливого пути, Эсме, – бросил Мустафа через плечо. – Иди куда хочешь.

Всадники повернули коней. Хасан очень устал, так что по пути домой, сидя на лошади Мустафы, задремал и проснулся уже в деревне. Едва волоча ноги, поднялся в комнату и свалился прямо на пол, подкошенный тяжелым сном. Пришел в себя лишь на рассвете другого дня. Его разбудили бабушкины рыдания. Она опять проклинала невестку, убийцу сына. Хасана удивили слова: «Как только отберем у нее сына…» И тогда он опрометью кинулся к дому, где жил с матерью.

Эсме, увидев сына целым и невредимым, засмеялась, прижала его к себе. Хасан не мог взглянуть ей в лицо. А из бабкиного дома доносился похожий на вой плач.

После этого случая деревенские попритихли. С Эсме никто не заговаривал, даже старались делать вид, будто не замечают ее вовсе: нет, мол, и никогда не было такого человека в их деревне.

Хасану не везло: куда бы он ни пошел, что бы ни делал, в какую бы сторону ни смотрел, везде его взгляд натыкался на бабушку, плачущую, ласковую, причитающую, взывающую к мести. Все жители деревни – и стар и мал – словно сговорились: в его присутствии обсуждали подробности смерти отца, недобрым словом поминали его самого и мать, сокрушались о судьбе старухи, которая тает на глазах от тоски и печали.

Деревня спала. Только петух трижды прокукарекал и словно поперхнулся криком. Какая-то псина подвывала в отдалении. Эсме боялась собачьего воя. Всякий раз, когда его слышала, волосы на голове у нее шевелились от страха и с уст невольно срывались слова молитвы.

Хасан заговорил. В кромешной тьме он не видел матери, не слышал ее дыхания. Если бы уловил хотя бы шорох, не смог бы разжать губ, Хасан знал это наверняка.

– Мы сейчас отправимся в путь. Но пойдем другой дорогой. Если они опять нагонят нас, я спрячусь в кустах, они меня не найдут и вернутся ни с чем. А когда скроются, я догоню тебя. Согласна?

– Согласна, – шепнула мать.

Вещи давно уже были сложены в котомки. Прихватив их с собой, мать с сыном пустились в путь. Едва занялся рассвет, позади раздался топот конских копыт. Пять всадников скакали следом за ними. Хасан бросился в гущу терновых зарослей и ежевичника.

– Иди, не задерживайся! – крикнул он. – Как только они уберутся, я догоню тебя.

Мать продолжала путь. Вскоре всадники нагнали ее.

– Где Хасан? – злобно выкрикнул Мустафа. – Говори, не вынуждай меня применять силу.

– Мальчик остался дома. Когда я уходила, он спал. Я не посмела его разбудить.

– Врешь! Врешь! Люди видели вас обоих! – крикнул Мустафа.

– Нет, он спал.

– Убью тебя, гадина!

– Убей. Разве вы уже не отняли у меня жизнь? Каждый день убиваете. Не я убила вашего брата, – помолчав, добавила она, – не я, а Аббас. Отчего ж вы не мстите братьям и родственникам Аббаса? Я под боком, я беззащитная. Вот и хотите на мне отыграться. Что, скажете, не так? Вы боитесь леков[11]11
  Леки – племена, проживающие в горных районах Турции.


[Закрыть]. Что, неправда? Да вы к ним даже приблизиться боитесь! Аббас – убийца, к тому же он похитил жену вашего брата. Так мстите же ему! Спасайте свою честь, убейте его родных, пролейте их кровь!

Всадники окружили женщину. Тонко взвизгнула плеть, полоснув Эсме по лицу. Потом еще и еще раз. Не в силах совладать с собой, она вскрикнула, но в тот же миг пожалела об этом: вдруг сын услышит?..

Хасан уже выполз из своего убежища и стоял в отдалении, глядя, как избивают его мать. Когда же она закричала, он, позабыв обо всем на свете, побежал к ним, на бегу хватая камни и швыряя ими во всадников и лошадей. Он швырял камни и кричал. Две лошади испуганно захрапели, поднялись на дыбы. Мальчик не помнил себя от ярости.

– О-о-о! Ослиная башка! – кричал он сам себе. – Ну почему, почему я не взял ружье! Я бы уложил их сейчас всех до единого!

В этом месте я перебил его рассказ:

– Да, действительно, почему ты не взял ружье, Хасан?

– Так это ж был их подарок. Будь оно проклято, это их ружье! Ничего ихнего не хотел с собой брать. Все равно, когда вырос бы, пришел бы и взял все, что мне причитается, не добром, так силой. Не так уж и долго оставалось ждать.

– Почему вы не попробовали сесть на коней? Все-таки верхом быстрее.

– Лошади тоже были все ихние. Я хотел, но мать не позволила. «Пусть подавятся своими лошадьми, богатством! – говорила она. – Ничего, кроме сына, мне от них не надо…»

Хасан напугал лошадей, попал камнем в лицо Мустафе, по его щеке побежала алая струйка.

Эсме распласталась на земле, ее одежда, лицо, волосы были в пыли. Руки, веки, ресницы, брови покрылись пылью. Хасан кинулся к матери, приподнял ее голову, слезы градом катились из его глаз.

Один из верховых приблизился к нему и, полный презрения и злобы, бросил:

– От шлюхи матери только такой гаденыш и может родиться. Какова мать, таково и ее отродье. Он обнимает убийцу своего отца, эту подлую бабу, а ты еще его защищаешь, Мустафа.

Он направил своего коня прямо на них. Хасан с матерью оказались между конских копыт. Хасан извернулся, вскочил на ноги и послал ему неслыханное проклятье. Тот развернул коня и шагом направился прочь.

Дядя Мустафа подхватил мальчишку и единым махом закинул к себе в седло.

– А ты, потаскуха, убирайся! – крикнул он Эсме. – Попробуй только вернуться!

И пустил коня вскачь. Остальные последовали за ним. До самой деревни они скакали. Во дворе Хасан соскользнул с коня, все в нем клокотало от гнева. Он бросился назад, к матери, но тут же был схвачен чьей-то жесткой рукой. Он рвался, метался, но едва ему удавалось вырваться, как опять он оказывался окруженным дядьями. Руки, лицо мальчика были в крови, новая одежда повисла лохмотьями. Несколько здоровенных мужчин не могли совладать с ним. Бабушка крикнула: