Текст книги "Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки"

Автор книги: Яшар Кемаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

– Не уезжай, Керем, в Германию, – проговорил я, и толпа тотчас оживилась. – Не уезжай, Керем. Как можно оставить таких прекрасных детей? Ты человек видный собой, сильный, на все руки мастер. Живи спокойно, чего тебе не хватает? Посмотри, как тебя любят. Весь Менекше собрался, умоляет, чтобы ты не обагрял своих рук кровью.

За мной говорили Кара Мехмед-ага, Айше, Осман-Холостяк, курд Нури, усач Ихсан, Музаффер и многие другие. Керем ушел лишь поздно ночью.

По-прежнему нахлестывал дождь. Вдоль моря, все в отсветах неоновых огней, проезжали длинные черные лимузины – в таких ездят провинциальные богачи.

Пять раз собиралась толпа возле кофейни. Пять раз ночевал у меня Керем-уста. Пять раз выпрашивал у меня револьвер и паспорт. Пять раз писал в Германию и вали. И столько же раз бушевал как безумный.

В последний раз он явился ко мне с порезанными руками, весь в крови. Прилег на тахте и сразу же уснул. А когда проснулся, вернул мне револьвер и паспорт и ушел.

Его дом пришел в полное запустение. Облетела штукатурка, потрескалась краска. Сад зарос бурьяном. Детей тоже нельзя было узнать – такими они стали грязными, оборванными. И сам Керем исхудал, спал с лица. Его сжигало отчаяние.

Каждую ночь ему снилась Нериман. И наяву он видел ее перед собой, ее лицо, глаза. Он никак не мог забыть жар ее тела. Только бы еще разок взглянуть на нее! Только бы подержать ее за руку! Их последний ребенок очень походил на мать. И Керем буквально не сводил с него глаз.

Как-то он зашел ко мне и забрал все, что отдал на хранение, включая заветную тетрадь.

Долгое время после этого Керем не появлялся на людях. Не заходил в кофейню. И рыжая девушка тоже не спускалась к морю. Первым подметил это Хасан, парень он сметливый и наблюдательный.

Дети Керема вновь ходили опрятно одетые. Дом сверкал свежей краской и был, казалось, еще красивее, чем прежде. Аромат цветов в саду, как и некогда, затоплял весь махалле. Каждое утро рыжая девушка тщательно поливала их. Керем занялся рыбной ловлей. В его лице снова заиграли краски. Обвисшие было усы затопорщились.

Его садок был опять полон красноватыми дорадами, морскими петухами, кефалью, сарганами и саргой. Подсушивая голубые, розовые и красные сети на перилах моста, Керем весело улыбался. Жители махалле терялись в догадках.

А рыжая девушка цвела. Плавно покачивались ее широкие округлые бедра. Тугие груди натягивали платье. Полные, чувственные губы улыбались. Девушка пела песни. Только радостные. Судя по всему, у нее не было ни малейшего желания бросаться в море или под поезд. Ее осаждали прежние ухажеры, но безнадежно. Им ли сравниться с Керемом-уста! Уж кто-кто, а он настоящий мужчина, лев! Так прямо она и говорила юнцам, всем этим соплякам.

– Я за него жизнь отдам. Куда вам до него! Даже если всех вас взять да истолочь в ступе, все равно не слепишь одного Керема-уста.

Слышал это как-то раз и сам Керем. Обрадовался. Живи, рыжая, живи и будь счастлива!

– Как поживаешь, Керем-уста? – спросил я его однажды.

– Ничего, – ответил он. – Угомонился вроде. Вот иногда только будто ножом в сердце пырнет тоска. А так спокоен. Спасибо рыжей!

Хай, Аллах! Чуть было не упустил одну важную подробность. Керем-уста посадил в саду помидоры. Такие кусты вымахали – просто чудо. А уж про сами плоды и говорить нечего. Каждый, будто алая молния, сверкает. Глаза слепит. Аж с берега видно.

– Возьмите себе несколько штук, – настойчиво предлагал Керем. – А все рыжая – пошли ей Аллах долгих лет!

Помидоров он по-прежнему не рвал. Они лиловели, темнели и сморщивались, наполняя округу странным запахом.

Все лето цвел львиный зев. Закатно горели крупные алые розы. Девушка подолгу причесывала свои огненные, с золотом волосы. С губ Керема-уста не сходила улыбка.

В ту пору под балконом их мансарды появилось целых шесть ласточкиных гнезд.

Керем-уста опять принес ко мне заветную тетрадь. Фотографии на обложке уже не было. А вслед за ней прочую чепуховину: полный чемодан вещей, рыбацкие сети, сушеную рыбу, рисунки, удочки и – в маленькой сумке – семена помидоров самого, по его словам, замечательного сорта.

– Вы уж простите меня, – смущенно сказал он. – Я, верно, очень надоел вам. Не сердитесь.

Лицо у него было такое печальное, что я счел за лучшее промолчать. Казалось, он принял какое-то окончательное решение, которое уже ничто не может изменить.

От меня он отправился домой. Долго смотрел на детей. Поцеловал свою рыжую красавицу. Помахал рукой ласточкам. Из их гнезд, попискивая, выглядывали желторотые птенчики.

Затем Керем-уста спустился к морю. Постоял на берегу. Из глубины вымахнула здоровенная рыбина и, описав сверкающую дугу, шлепнулась в воду.

Керем-уста заглянул в кофейню и громко сказал:

– Я знаю, что я вам всем надоел. Вы уж меня простите.

Все уже знали, что случилось.

В этот день, в шесть часов вечера, должна была прибыть Нериман.

Весь махалле бурлил. Вопреки обыкновению волнение не развязало, а запечатало рты. Люди не решались поглядеть в глаза друг другу. Томились в молчаливом ожидании.

Уже с трех часов платформа стала наполняться народом. Шли со всех сторон: из Чекмедже, Флорьи, махалле Дженнет, Сафракёя, Ешильюва. К четырем часам на платформе яблоку негде было упасть. А в пять часов народ заполонил всю окрестность, вплоть до самого моря. Даже под мостом стояли люди.

День был жаркий, всех прошибал пот, но никто не уходил.

В половине шестого показался сам Керем. Справа – трое его детишек, слева – рыжая девушка в мокром платье. Ее зеленые глаза казались еще больше, чем обычно. Керем-уста был в нарядном костюме. Ярко пылал его алый галстук.

Толпа всколыхнулась, но тут же замерла, ожидая дальнейшего развития событий.

Наконец показался поезд. Обдав дымом и паром всех, кто стоял поблизости, он наконец остановился.

В Менекше сошла одна только Нериман. Она была в голубом платье, в голубых чулках, в дымчатом платке на голове. На руках она держала светловолосого, как сам Керем, ребенка. Все глаза, как по команде, повернулись к Керему. А он стоял неподвижно, словно каменный. Нериман удивленно огляделась. Затем повернулась к мужу, детям и рыжей девушке, стоявшим отдельно от толпы, и направилась в их сторону. Вид у нее поначалу был немного растерянный, но она, преодолев смущение, улыбнулась наивно, только белые зубы сверкнули.

– Что с тобой? Почему ты стоишь как истукан? – обратилась она к Керему и протянула ему ребенка. Тот принял его неловко. А Нериман бросилась к детям, обняла их всех троих и заплакала. Потом сказала мужу: – Возьми мой чемодан.

Держа в одной руке чемодан, в другой – мальчика, Керем поплелся следом за женой.

– Дай-ка мне маленького, – попросила рыжая девушка, и Керем молча протянул ей ребенка.

Вскоре опустевший дом Керема сгорел дотла. Рыжую девушку выловил из моря, беспечно напевая песенку «Эта жизнь не стоит слез», все тот же Рюстем…

Много лет миновало. И лишь когда на месте сгоревшего дома Лаз Мустафа выстроил себе геджеконду, люди наконец припомнили, что там жил Керем-уста. Но как-то смутно, неотчетливо, словно во сне.

Легенда об олене

Перевод Т. Меликова и М. Пастер

Круты скалы Гявурдага, бездонны его пропасти. Но эта пропасть – самая глубокая. Шлифованным гранитом отблескивают ее бока. Над вершинами вблизи пропасти всегда стоят нетающие облака. Места эти дикие, нехоженые. До ближней дороги не так уж легко добраться. Редкие путники в предутренний час слышат громкую песнь, что эхом катится от утесов. Кажется, песнь эта доносится из глубин бездонной пропасти. Местные жители знают, чья это песнь звучит над горами, а чужаки только диву даются. Ежели кто-то, влекомый любопытством, захочет приблизиться к пропасти, он, к удивлению своему, заметит, что звуки удаляются от него, заманивают все дальше, к крутобокой скале, именуемой Оленьей. Раз в году вершина этой скалы укутывается в плотные облачные пелены.

Не зря прозвали скалу Оленьей, не зря над ней раздается песнь. Есть у этой загадки свой сокровенный смысл, есть тайное значение, которое ведомо не многим.

Халиль сидел в седле, а мать, держась за стремя, умоляла его:

– Не езди, сынок, на охоту. Добром это не кончится. Покарает тебя Аллах. Отца твоего покарал и тебя покарает. Не гаси огонь в нашем очаге.

Халиль колебался, и мать продолжала его уговаривать:

– Ну зачем, зачем тебе столько оленей? Зачем столько оленьих шкур? И без того тебя многие недолюбливают. Как и твоего отца. Люди исстари говорят: «Недоброе это дело – оленя бить». Не сегодня завтра в беду попадешь. Ой, чует мое сердце неладное.

Халиль, все еще колеблясь, глядел на дальние горы, на пенные облака и на стаю птиц, что кружила в небе. Мать все не отпускала стремя. Халиль наклонился и провел рукой по ее волосам.

– Товарищи ждут. Пусти стремя, не то опоздаю. Я дал слово друзьям.

– Не ждет тебя никто. Я знаю. Но если тебе так уж хочется – иди. Об одном только молю: не убивай оленят и олених. Не то накличешь горе на наш дом, свою красавицу невесту вдовой оставишь.

Женщина отпустила стремя, и Халиль пришпорил коня.

В Торосских горах люди не живут кучно, дома горцев далеко отстоят друг от друга. Невеста Халиля жила в нижней части деревни Гёкдере, рядом с ее домом росла вековая чинара. Заслышав еще издали стук копыт, девушка, радостная, бежала к роднику, что бил тут же. И Халиль мчался туда. Обычно она выбегала ему навстречу из-за чинары и бросалась в объятья. И в тот день все было как обычно. Лишь расставаясь со своим возлюбленным, девушка устремила на него долгий пристальный взгляд. Никогда прежде она не смотрела так. Халиль даже растерялся на миг.

– Что с тобой, родная? – спросил он.

Она не ответила, но и глаз не отвела. И наконец прошептала едва слышно:

– Халиль, милый, не езди на охоту. Старики говорят, недоброе это дело – убивать оленей. Тот, кто руку на них поднимает, ввек счастья не будет знать. – Ее голос пресекся, но она совладала с собой и продолжала: – Ну скажи, на что тебе сдалась эта охота? Неужто ты без нее жить не можешь?

Халиль усмехнулся. Вот уже месяц, как мать и невеста всячески пытались удержать его от охоты. Но он и не думал принимать близко к сердцу их просьбы.

– Видно, не любишь ты меня, Халиль, – грустно сказала девушка. – Охота тебе милее, чем я.

Слезы навернулись на ее глаза. Халиль опять усмехнулся. Право же, он никогда не задумывался над тем, милей ли ему охота, чем невеста. Просто он не мыслил жизни своей без охоты. И если б его спросили, от чего ему легче отречься – от охоты или от возлюбленной, он, пожалуй, не знал бы, что ответить.

– Халиль! Халиль! Мне такой страшный сон привиделся!

Девушка уткнулась лицом в ладони и без сил осела на землю. Халиль поднял ее, усадил под деревом, а сам вскочил в седло и ускакал.

* * *

Деревня Сарыджалы находится в часе пути от дома Халиля. Одним своим краем она притулилась к крутому склону. Отсюда до Чукуровы рукой подать.

Всей этой деревней заправлял богач по имени Караджа Али. Семья у него была большая, дружная, все друг за друга горой стоят – и дядья, и братья двоюродные, и племяши.

Семьи Караджи Али и Халиля издавна враждовали промеж себя. Кровными врагами стали и многие их односельчане. Сначала зачинщиками всех ссор были сарыджалийцы, но после убийства отца Халиля жители Гёкдере не давали им спуску. Ни один из них, однако, не решался проходить в одиночку мимо Сарыджалы. Даже если скотина гёкдерейцев забредала в эту деревню, они не шли за ней. Знали – без кровопролития не обойдется.

Однажды по Гёкдере проезжал Караджа Али. А у родника набирала воду невеста Халиля – красавица Зейнаб. Глянул он на нее – и с первого взгляда влюбился. Попросил воды испить. Девушка подала. Он попил, а потом вроде бы невзначай бросил:

– Сладка вода, а ты – слаще.

И уехал. А едва добрался до дому, послал своего человека узнать, кто эта девушка. Посыльный выяснил, что она – единственная сестра троих братьев, просватана за Халиля. Взбеленился Караджа. У братьев он не задумываясь отнял бы сестру, но вот как убрать с пути Халиля?

С тех пор Али-бей каждый день ездил в Гёкдере, поджидал девушку у родника и просил воды. Зейнаб встревожилась – неспроста все это. И сказала незнакомцу:

– Не знаю, кто ты таков, только лучше тебе оставить меня в покое. У меня три брата и жених – Халиль. Уж они постоят за меня, не дадут в обиду.

В этот раз она не дала ему испить воды. Его рука, протянутая за ковшом, так и повисла в воздухе.

Уходя, Караджа Али пригрозил:

– Я тебе это попомню, красавица! Усами клянусь, не быть тебе Халилевой женой.

Он вернулся домой, соскочил с коня и крикнул:

– Дурмуша ко мне!

Камнем, пущенным из пращи, метнулся Али-бей под большое дерево, росшее напротив дома. Ох, до чего ж он был зол! Долго сидел, не шевелясь, на деревянной лавке в тени. Пришел Дурмуш-ага. Ему пришлось несколько раз окликнуть хозяина, пока тот наконец поднял голову.

– А, явился!

– Зачем звал?

– Трудное дело я замыслил, Дурмуш-ага. Знаком тебе сын покойного Хасана из Гёкдере? Так вот, его надо убрать. Посоветуй, как это сделать.

Старик подумал и сказал:

– Нет ничего проще.

– Что же ты предлагаешь?

– Парень этот с малых лет завзятый охотник. Слышал я, будто он и днем и ночью оленей бьет в лесу. Месяцами дома не бывает. Так вот, надо его выследить да устроить засаду в лесу. Там же и припрячем тело. Никто ввек не дознается, кто убил.

Лицо Караджи Али просветлело.

– Спасибо, Дурмуш-ага. То, что ты предлагаешь, легче легкого исполнить. Пошлю-ка я своего человека, чтобы следил за каждым шагом Халиля. А там посмотрим.

Много дней пришлось Карадже Али ждать известия от своего лазутчика. Но Халиль как назло один на охоту не выходил. Только с пятью-семью приятелями. Караджа Али начал уже терять терпение.

Халиль обычно поднимался на гору вместе с товарищами и там отпускал коня. Конь сам, на то он и арабский скакун, не сворачивая в сторону, безо всякой хозяйской указки, возвращался домой. Только у арабов такие кони: сами приходят домой. И хозяина сами привезут, если он ранен. В случае чего они и защитить его могут.

В те времена в Торосских горах водилось видимо-невидимо оленей. Люди предпочитали их мясо баранине и козлятине. И хотя охота на оленя почиталась за великий грех, от оленины никто не отказывался. Старики, дети, муллы, ходжи – все ее ели. И если уж парень выходил на охоту, то без добычи и не смей возвращаться. За плохого охотника никто не выдаст свою дочь.

Многие увлекались охотой, но пуще всех – Халиль. Ничем больше заниматься не мог. Другие в свободное время ходили на гулянки и свадьбы, а он – только на охоту. Случалось даже, забывал навестить свою нареченную. Мать, невеста, односельчане – все боялись за него. И прежде в Торосских горах бывали такие страстные любители оленьей охоты, но никто из них добром не кончил.

И вот однажды прискакал к Карадже Али верховой.

– Халиль сегодня один отправился в скалы Каракуша. Его переметная сума до отказа забита припасами, а это значит, что охотиться он будет долго. Бывает, по три-четыре недели домой не возвращается. Надо устроить засаду в скалах Каракуша, там его и прикончим.

– Наконец-то! – обрадовался Караджа Али.

Они оседлали коней и двинулись в путь. Два дня спустя добрались до Каракуша. Скалы здесь крутые, высокие, как минареты. Понизу расстилаются густые леса, где бродят стада оленей. Среди красных скал зеленеют лужайки. В небе плавают белопенные облака, над вершинами парят орлы. На самых неприступных вершинах вьют они гнезда.

– Омер, – спросил Караджа Али одного из своих сподручников, – а не изберет ли Халиль другой путь?

– Кроме как здесь ему негде пройти.

– А ты что скажешь, Дурмуш-ага?

– Другого пути нет. Я тут каждую скалу знаю, каждый камень. Тридцать лет охотился в этих местах. Он пройдет здесь.

Прождали день и ночь. Халиль не появился.

– Где же он? – спрашивал Караджа. – Неужто зря время теряем?

– Не тревожься, – урезонивал его Дурмуш-ага. – Охотникам случается подолгу выслеживать добычу. Наверняка Халиль где-то поблизости.

Халиль и ведом не ведал о грозившей ему беде. Он шлепнул рукой по крупу коня, и тот умчался домой. Свое ружье и суму Халиль повесил на кедровый сук. Он полной грудью вдыхал аромат сосновой и кедровой хвои, мяты. Запахи кружили голову, одурманивали, как хмель.

Халиль улегся на землю под деревом, укрылся оленьей шкурой. Он никогда не приступал к охоте, не отоспавшись как следует.

До сих пор он еще ни разу не нарушил данного матери слова – не бил олених с детенышами. Если доводилось повстречать брюхатую олениху или с олененком, даже не скидывал ружья с плеч.

Проснулся Халиль на заре, проверил ружье, пистолет. Ни у кого в округе не было такого прекрасного ружья, как его кремневка.

Он направился в сторону Каракуша. И не подозревал даже, что там его поджидает снедаемый нетерпением враг. Думал об оленях и о своей желанной Зейнаб. Шел и пел тюркю[48]48
  Тюркю – народная песня.


[Закрыть].

 
Ты, словно белая роза, светла.
Золото в черные кудри вплела.
Видел я сон: ты со мною была,
Но не невестой – любимой женой.
Только тобой и дышу я одной.
 

Услышав эту песню, Караджа Али шепнул своим сподручникам:

– Тише! Сейчас он появится.

Его люди затаились, сам Караджа Али распластался на земле.

– Что-то его нет, – сказал он чуть погодя.

– А он еще далеко. Это только кажется, что он близко. Голос у него сильный. К тому же идет он обходной тропой.

Они лежали плечом к плечу, пальцы – на спусковых крючках. Никто из этих людей не держал зла на Халиля, и вот сейчас, в угоду своему ага, они должны были его убить. Кое-кто из них с болью в сердце сознавал, на какое подлое дело их толкнули.

А песня раздается все ближе и ближе, мечется по уступам скал, стелется над самой землей. И звучит в этой песне радость. Радость слияния с горами, солнцем и землей, с водой, цветами и травами. Нет в ней, в этой песне, никакого страха. Льется она свободно и смело, словно горная речка.

Даже жестокое сердце Али-бея смягчилось. Долгим пытливым взглядом впился он в лица своих людей, словно впервые их увидел. Пальцы застыли на спусковых крючках, а на лицах боль неодолимая.

Али-бей не спеша вытащил из кармана табакерку, скрутил цигарку, потом, все так же неторопливо, извлек из-за кушака кремень и огниво, высек огонь. Он глубоко затянулся и вдруг поднялся во весь рост. Песня уже затихала, вот-вот оборвется. Караджа Али опустился на камень.

– Нет, вы только послушайте этого паршивца! Поет! Соловьем заливается. Ну и пусть. Недолго ему осталось распевать! Рано или поздно мы до него доберемся. Если оставить его в живых, он хуже своего отца будет.

– Это точно, хуже своего отца будет, – подхватил один из сподручников Караджи, немолодой уже человек с длинной острой бородой. – Нельзя его упускать!

Остальные промолчали.

А песня вдруг опять набрала силу.

– Тихо! Он уже рядом. – Караджа опять опустился на землю, положил ружье в выемку в скале. – Все готовы?

– Готовы, готовы.

Загрохотали падающие с обрыва камни.

– Цельтесь в самое сердце! – приказал Али-бей. Он выглянул из укрытия. – Все еще не видать. Чьи же это шаги слышны?

– Его шаги, – ответили ему. – Здесь только он да мы, больше никого нет.

– Никого? – с сомнением покачал головой Караджа. – Никого, говорите? Ипшироглу, скажи, он никуда от нас не уйдет? Не улизнет?

– Если только назад повернет… Но вряд ли он это сделает. Голос все ближе. Сейчас, верно, расселину обходит. Скоро покажется.

Песня оборвалась. Юноша остановился. Положил руки на пояс и устремил взгляд на речку. В этом горном краю все речки цвета изумрудной листвы. «У воды была своя мечта, и эта мечта сбылась», – подумал Халиль. По обоим берегам реки земля стала голубой. На этой голубой земле росли сосны. А верхняя часть долины окрасилась в зеленый и лиловый цвета.

Опять полилась песня. Халиль двинулся дальше. А зеленый цвет реки стал еще гуще.

 
Ах, любовь, любовь, говорят друзья,
Не изведав любви, петь о счастье нельзя…
 

Он смешал все песни, какие знал, в одну-единственную.

– Я вижу его голову, – тихо произнес Али-бей. – Как только приблизится на расстояние выстрела, открывайте огонь. Цельтесь прямо в сердце. Вот он, видите? Как только обойдет то кривое дерево…

Дерево, на которое указал Караджа Али, было совсем старым. Его искривленный ствол напоминал тело гигантской змеи. Росло оно как раз посреди горной тропы.

– Как только обойдет дерево…

Халилю оставалось сделать не больше десятка шагов. Его поступь была легка и беззаботна – так ходят влюбленные певцы. Едва он обогнет дерево, в его сердце вопьются сразу несколько пуль. Он даже и ахнуть не успеет.

И вот как раз в тот миг, когда он поравнялся с деревом, его чуткое ухо вдруг уловило шум. К ногам упал камень. Халиль вскинул голову и обомлел: прямо над ним, на вершине большого утеса, стоял круторогий олень.

Юноша сделал шаг-другой в сторону оленя, потом стал карабкаться по склону бесшумно и стремительно, как будто сам превратился в оленя. Он не спускал глаз с лесного красавца. А тот стоял по-прежнему недвижимо, подпуская охотника все ближе и ближе. Это было совсем необычно. Еще немного, и Халиль приблизится к нему вплотную.

Изумленный Караджа Али вскочил на ноги.

– Что такое? Неужели увидел нас?

Среди спутников Али-бея был некий Мустан-чавуш. Человек бывалый, многое испытавший на своем веку. Торосские горы он знал как свои пять пальцев, хотя родом был не из этих мест. За ним числилось много темных дел, и в конце концов он примкнул к Карадже. Никто доподлинно не знал его прошлого.

– Слушай, ага, – сказал этот человек, – здесь что-то нечисто. Парень, можно сказать, уже сидел у нас на мушке – и вдруг ускользнул. Всего шаг отделял его от верной гибели, всего один шаг. Ох, ага, неспроста это. Не иначе как судьба против нас.

– Ты что, спятил? – вспылил Караджа. – Что здесь может быть нечисто? Если б этот болван не уверил меня, будто других дорог нет, я бы устроил засаду в ином месте. Проклятье!

– Не сердись, ага, – ответил Дурмуш. – В этих местах и впрямь нет иного пути. Кто мог знать, что он свернет с тропы?

– Вставайте! – распорядился Караджа. – Мы пойдем за ним следом.

Он опять достал из кармана табакерку и стал скручивать цигарку, с трудом усмиряя дрожь в руках.

– Идемте! Сегодня либо он меня жизни лишит, либо я его. Даже если забредет в ад, я его и там отыщу. Кто не желает идти со мной, может убираться. Пусть трусы прячутся за юбки своих баб, ищут защиты в их объятьях. Тот же, кто предан мне, – за мной!

И пошел. Даже не посмотрел, следуют ли за ним сподручники, не оказалось ли среди них малодушных. Он дошел до кривого дерева и стал взбираться вверх по склону. Его люди угрюмо плелись следом.

Склон был усеян острыми кремневыми обломками. Халиля не было видно, но они знали наверняка, что он где-то недалеко, по ту сторону скалы. Вскоре руки и ноги у всех покрылись ссадинами и царапинами. Но, упрямо сжав зубы, они продолжали преследование. Караджа Али – впереди, остальные вытянулись за ним цепочкой.

На вершине Караджа остановился, рядом с ним встал Мустан-чавуш. Лицо у него было чернее тучи. Остальные тоже были не в духе. Они с трудом переводили дыхание. Подождав, пока все отдышатся, Караджа Али сказал:

– Отдохнули – и хватит. Пошли.

А тем временем Халиль успел приблизиться к оленю, вскинул ружье и прицелился. В тот самый миг, когда он готов был нажать на спусковой крючок, олень метнулся вниз. Будто стрела вспорола воздух. Был – и не стало. Халиль оторопел.

– Ну и ну! – молвил он. – Такого я еще не видывал. Диковинный олень!

Он кинулся вслед за оленем. Странно – тот уже стоял на вершине соседней скалы. Стоял и недвижным взглядом смотрел на молодого охотника.

И опять Халиль бросился бежать: вниз – вверх, вверх – вниз. Он знал эти скалы не хуже оленя. Ни разу не оступился, не отклонился в сторону. Рядом со скалой, где стоял олень, был небольшой уступ. Халиль решил добраться до него и уж оттуда – стрелять, ибо с этого уступа олень был виден как на ладони, а его, Халиля, невозможно было углядеть.

Он ловко вскарабкался на уступ, прицелился. И опять все повторилось сначала: в самый последний миг олень бросился бежать и пропал из глаз.

Среди птиц есть такая шустрая – козодоем зовется. С виду вроде скворца, но повадка у нее особая: присядет, бывает, на куст и заманивает человека – бери, мол, меня, голыми руками. Человек шаг-другой сделает, уже руку протянет, чтоб ухватить, да не тут-то было! Козодой вспорхнет и как ни в чем не бывало перелетит на соседний куст, шагах в десяти. И опять крадется к ней человек, тянет руку за легкой добычей, а птичка порх – и улетела. Занятная птаха!

Олень вел себя очень похоже. Он уводил Халиля за собой все дальше в горы. С одной скалы на другую, с одного утеса на другой, из одного перелеска в другой. Казалось, он затеял игру с охотником.

Вот и солнце село, тьма легла на землю. Халиль решил заночевать в пещере. Ему чудилось, будто его занесло на самый край света, будто он навечно отрезан от родного дома и всех людей.

Если олень казался Халилю козодоем, то он сам в свой черед казался козодоем Карадже Али. Упорхнул, можно сказать, прямо из его рук и бесследно пропал среди скал.

Половинкой золотой монеты выкатился на небосводе месяц. Звезды, такие тусклые и мелкие над долиной, повисли лучистыми гроздьями над вершинами гор.

– Это все твоя вина, – буркнул Караджа Али Дурмушу. – Хоть из-под земли, а достань мне его.

Дурмуш-ага задумчиво почесал бороду.

– Ага, я валюсь от усталости. Руки-ноги в кровь ободрал. Как я его найду? Кто знает, в которой пещере он притаился?

Караджа Али вспылил:

– Воистину правы те, что говорят: не бери поводырем ворона – к смердятине приведет.

– Послушайте меня! Неспроста все это, – вмешался в разговор Мустан-чавуш. – Всего один шаг отделял его от смерти, а он этого шага не сделал. Мое слово таково: нет и не может нам быть удачи в этом деле. Много чего повидал я на своем веку, но такого еще встречать не доводилось. Давайте лучше уйдем отсюда подобру-поздорову.

Караджа Али рассердился еще пуще. Стал браниться на чем свет стоит. Уж как только не обзывал своих сподручников. Наконец распорядился:

– Подите наберите сушняку и разведите костер.

Все ушли, Караджа Али остался один. И тут его охватил страх. Он боялся скал и деревьев, ему мерещились какие-то подозрительные тени – то ли людей, то ли зверей. Но пуще всего он страшился Халиля. А вдруг этот парень заметил их и нарочно заманил в горы, чтобы расправиться поодиночке? Наконец вернулись его люди, развели огонь. В свете жарко пылающего костра Али-бей долго сидел в раздумье. Спустя некоторое время он попросил Мустана-чавуша приблизиться.

– Садись рядом, – велел он. – Хочу кое-что спросить у тебя.

– Спрашивай, ага, – почтительно отозвался Мустан.

– Скажи мне по правде: не может ли получиться так, что, вместо того чтобы укокошить этого парня, мы сами окажемся в западне? Не заманивает ли он нас нарочно в самую глухомань, чтобы свести с нами счеты? Как думаешь, чавуш?

– Я уже говорил, что думаю. Парень, видать, хитрец. В самый последний миг ускользнул от нас. Мы знаем эти горы не хуже его, однако всего пару раз удалось нам приметить его издалека. Но только мы приближаемся – он тут же исчезает. Похоже, он и впрямь решил извести нас всех. Давай, пока не поздно, вернемся домой. Тебе ведь и не обязательно убивать его.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Караджа.

– Говорят, земля имеет уши, ага. А у нас есть и уши, и глаза. К тому же голова на плечах имеется. Если будет на то соизволение Аллаха, ты добьешься своего и без пролития крови. Почему бы тебе не взять девушку в жены? Играть в догонялки с каким-то мальчишкой – право, не мужское это занятие.

– Гёкдере много лет враждует с нами.

– Ну и что из того? Мы сильнее их, и ради прекращения распри гёкдерейцы отдадут тебе девушку.

– Вот и я так разумею, – молвил Караджа. – Плохо только, что она уже просватана. Потому-то я и хотел убрать этого парня со своего пути, а уж потом просить руки девушки. Никуда б они тогда не делись.

– А почему бы тебе не попытаться? Не может быть, чтобы в их деревне не нашлось здравых голов. А вдруг ее братья окажутся вполне разумными людьми и предпочтут видеть свою сестру замужем не за сыном бедной вдовы, а за тобой – первым богачом в этих местах? Вот если не получится ничего, тогда другое дело.

Караджа Али вскочил на ноги:

– Что ж, значит, возвращаемся. К завтрашнему вечеру надо быть дома.

Ни слова не говоря, люди встали и тронулись в обратный путь, не задерживаясь ни на миг, даже ели на ходу, и к вечеру оказались в своей деревне.

– Пусть Дурмуш-ага приведет ко мне Ходжу Сюлеймана, – велел Али-бей.

Дурмуш незамедлительно исполнил приказание. Ходжа Сюлейман был столетним старцем, самым уважаемым человеком в деревне.

– Ходжа, – промолвил Караджа Али, – хочу попросить тебя, чтобы ты отправился в деревню Гёкдере посватать за меня Зейнаб, дочь покойного Вели. Передай ее братьям, что я отдам все, чего запросят. Есть у меня овечьи гурты, табуны лошадей, широкие поля. Пусть возьмут назад слово, которое дали сыну вдовы. Растолкуй им, что я не чета этому голодранцу. Пообещай им, что, как только они дадут согласие, мир воцарится в наших местах. Не будет больше литься человеческая кровь, и их бараны смогут пастись на моих лугах, они смогут рубить деревья в моих лесах. А главное, скажи, что я в ней души не чаю. Ежели они мне откажут, то накличут на себя неслыханные беды – так им и передай. Ты человек мудрый, Ходжа, сможешь их убедить. Ну, с богом.

Ходжа в сопровождении еще двоих всадников в ту же ночь отправился в Гёкдере. К дому Зейнаб они прибыли далеко за полночь. Спешились под чинарой.

– Встречайте гостей, хозяева! – крикнул Ходжа.

Трое мужчин вышли им навстречу.

– Добро пожаловать, божьи гости! – приветствовали они стариков.

Трое посланников Караджи Али проследовали в устланную коврами гостевую. В ярком свете лампы ковровые узоры играли красочным пестроцветьем. Ходжу усадили на самое почетное место, его спутники расположились рядом. Братья сели напротив. Гостям предложили отужинать, но те отказались.

Вскоре в гостевой появилась девушка с кофейным подносом. Ходжа Сюлейман не мог отвести от ее лица восторженного взгляда, а про себя подумал: «Ну и сукин же сын этот Али, знает, кого выбрать! Хороша девушка, до чего ж хороша! Посмотрим, что ответят нам ее братья. Что же до меня, то я не намерен излишне усердствовать».

* * *

Степенные мужчины, женщины, девки и парни только о том и судачили, что о сватовстве Караджи Али. Отдадут за него Зейнаб или не отдадут?

Вай, Халиль, бедный парень! Самый меткий стрелок на всю округу! Лучший наездник в Торосских горах! Халиль-безотцовщина! Что ты теперь сделаешь? Как поступишь? Неужто, рассудка лишившись, уйдешь в лесную глушь и будешь коротать свой век среди оленьих стад? Вай, Халиль! Если б твой отец был жив!..