Текст книги "Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки"

Автор книги: Яшар Кемаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

Из книги
«АЛЛАХОВЫ ВОИНЫ»
(1978)

Воинов Аллаха узнают по их глазам

Как-то в Менекше я уселся на покрытом галькой берегу моря. День был солнечный. Море непрерывно меняло свой цвет: от лилового к бутылочно-зеленому, от зеленого к синему. Пароходы, моторки и лодки как будто висели в воздухе.

Услышав за спиной легкие шаги, я обернулся. Ко мне подошел мальчик с подносом.

– Уста посылает вам кофе, – сказал он.

– Спасибо, дружок, – ответил я. – Спасибо.

Отойдя к большому камню, что стоял поблизости, мальчуган разочарованно протянул:

– Неужели вы меня не узнали? Я Кайя. Мы с вами несколько раз встречались. По ночам.

– Темно было. Лица твоего я не запомнил, а вот голос узнаю.

– Я всего один раз-то и говорил. Как же вы могли узнать мой голос?

– Твой голос мне знаком, – только и повторил я.

Внезапно он начал рассказывать о себе:

– Родился я в одном фракийском касаба. Зовут меня, я уже сказал, Кайя.

К нам подошел сам уста. Уселся рядом.

– Как ты попал к уста? – перебил я Кайю.

– Лучше не спрашивай, – вмешался в разговор уста. – Положение у него было просто аховое. Вот и прибился ко мне.

Уста – мой старый товарищ, хозяин «Семейного казино» в Менекше. Ему уже за семьдесят, он на пенсии. Недавно умерла его жена. И год тому назад – сын. Другой сын жив, летом дает напрокат лодки, зимой же его тут не бывает. Уста управляется в одиночку.

– Как же ты все-таки попал к уста, Кайя?

– Мы пришли сюда с боксером-аби.

– Кто он, этот боксер-аби? Как его зовут?

– Имени я не знаю. Знаю только, что он боксер. Провел много боев в Стамбуле. Говорит, что стал бы чемпионом города, но в последнем бою поскользнулся, упал, а ему засчитали поражение. Если б не эта неудача, он был бы чемпионом всей Турции, а потом и всего мира.

– Издеваешься над ним? – вмешался уста.

– Валлахи, нет.

– Этот щенок, – сказал уста, – над всеми издевается. Да так, что сразу и не поймешь. А когда поймешь, как будто нож в сердце вонзается. Боксер, должно быть, и убежал от его языка.

– Да нет же, он просто ушел. Скучал, тосковал все время. Так и буду тосковать, говорит, пока не стану чемпионом мира. Или умру.

– Как ты с ним познакомился?

– Я ходил на матч. Когда схватка кончилась, все стали расходиться. Я был очень голоден. Как раз перед этим убежал из приюта, который находится около Шехзаде. Идти мне было некуда. Своих товарищей из Сиркеджи я не нашел. В тот день они ждали облавы, вот и разбежались кто куда. Можно было что-нибудь украсть, да только не хотелось. Опостылело мне воровство. А может быть, я боялся, что меня поймают. Я стоял около стадиона под деревом и ждал…

– Чего ты ждал? Кого ждал?

– Сам не знаю. Чего-то. Кого-то. Так у нас принято. Стоим и ждем. Если увидишь ребят, которые стоят и ждут, знай – это нашенские.

– Кто же вы такие?

– Как вам сказать… Блатные.

– И ты тоже блатной?

– Да.

Он явно потешался надо мной.

– Этот щенок и над тобой издевается, – заметил уста.

Кайя встрепенулся, похоже, даже обиделся.

– Нет, над ним я не буду подшучивать. Он сам хороший «хитрец». – (Слово «хитрец» Кайя употреблял в каком-то своем особом смысле.) – Лучше нас знает все это.

– Может, и так, – согласился я. – Чего же ты ждал, объясни.

– Я хотел бы рассказать вам всю свою жизнь, – неожиданно произнес Кайя.

– Почему?

Парень посмотрел на уста.

– Он расспросил меня о тебе, – сказал тот, – а когда узнал, кто ты такой, сварил кофе и понес его тебе.

– Ну что ж, расскажи, Кайя.

– Где точно, в каком городе или деревне я родился – не знаю. И когда родился – тоже не знаю. Ни года, ни месяца, ни дня. Есть у меня две сестры и один брат, все старше меня.

– Начни с того, как ты познакомился с боксером, потом – все остальное.

– Это целый роман в тридцати шести частях, – улыбнулся уста.

– Да, в тридцати шести частях, аби, – подтвердил мальчик. – Жизнь у нас, прямо сказать, хоть и тяжелая, но интересная.

– Ты учился где-нибудь?

– Да. В сиротском приюте в Болу.

– Ну так что, расскажешь ты мне о боксере?

Он почему-то снова заволновался.

– Конечно. Сперва о боксере, потом – обо всем остальном.

Лет ему было на вид одиннадцать-двенадцать, но говорил он совсем как взрослый. Впрочем, это свойственно многим детям. Они рассуждают по-взрослому, пожалуй только с большей человечностью. Да и выглядел Кайя как-то странно – то ли ребенок, то ли старик. Лицо крохотное, поблекшее, с острыми чертами. Что-то в нем ощущалось печальное, болезненное. Лишь по временам оно вспыхивало оживлением, но тут же гасло.

– Я стоял и ждал под деревом, и вдруг ко мне подошел боксер-аби. «Сколько дней ты не ел?» – спросил он. «Не так уж много», – ответил я ему.

– Как он узнал, кто ты такой? Как узнал, что ты голоден?

– Странное дело, – проговорил Кайя каким-то извиняющимся тоном. – Мы все сразу узнаем друг дружку. То ли запах какой-то особый, то ли голос, то ли еще что. Мы ведь Аллаховы воины, аби, и не похожи на других людей.

Уверен, что это выражение – «Аллаховы воины» – он придумал тут же, на месте. Ему самому оно очень понравилось. Он то и дело уснащал им свою речь.

– Аллаховы воины и по виду не похожи на других. Глаза у них не такие, как у всех… «Пошли», – сказал мне боксер-аби и повел меня в Долмабахче. Зашли мы с ним в одну забегаловку. «Ешь сколько влезет, – сказал боксер. – Денег у меня навалом». Ну и нажрался же я! Живот стал тугой как барабан. Вышли мы из этой забегаловки и присели на сквере. Боксер начал рассказывать о себе. Какой он великий и непобедимый. Долго рассказывал. Кино, да и только, аби… От моего уста, аби, я никуда не уйду. Такого хорошего человека, как он, я еще не видел. Все равно что родной отец. И боксер хороший человек, но с моим уста ему все же не сравниться… Мы поужинали и снова вернулись на сквер. Боксер все рассказывал о себе. Жаловался, что с ним поступают несправедливо. Зажимают, не дают ходу. Судьи против него. И еще он говорил, что все равно побьет всех своих противников. Он покажет этой федерации бокса, каков он на деле. Все только глаза выпучат…

– Ну что ты повторяешь эту чепуху? – перебил его уста. – Куда ему стать чемпионом мира, этому твоему боксеру. Иди лучше работай, Кайя.

Кайя посмотрел на него с какой-то странной робостью и тревогой, словно прося о снисхождении.

– Он просто замечательный боксер, баба́,– вымолвил он. – Я сам видел его на ринге. В Сиркеджи он так разделал своего противника, что тот слова не мог сказать, только мычал как корова.

– Да брось ты! – пренебрежительно уронил уста. – Тоже мне чемпион мира выискался. Не повторяй ты эту брехню.

– Это не брехня, – обиженно проговорил Кайя. – Всю ночь я слушал рассказ боксера-аби. Мы с ним подружились. Четыре дня вместе бродили. «Поехали в Менекше, – предложил я ему. – Ловить рыбу». Он согласился. Но дул сильный лодос[55]55
  Лодос – южный ветер.


[Закрыть], и волны были высотой с минарет. Ей-ей, не вру. В такую погоду никто не выходит в море. Два дня мы тут проторчали. Потом я увидел уста возле «Семейного казино». Я с первого взгляда понял, что если он и не нашенский, то почти нашенский.

– Что за ерунда! – пожал плечами уста. – Я же не бродяга, как вы.

– Я подошел и спросил: «Где тут булочная?» А уста покосился на меня и сказал: «Булочная вон там, на углу. А деньги-то у тебя есть?»

– Я вижу, этот дылда боксер валяется на земле. Как неживой, еле дышит, – пояснил уста.

– Еще бы, – продолжал Кайя. – Мы два дня ничего не ели. Маковой росинки во рту не было. А этот боксер – благородного происхождения, из беев. Хлеб с мусорной свалки он не изволит есть. В нашем деле всякое бывает. Иной раз как только ни изворачиваешься, чтобы с голоду не умереть. А боксер-аби человек непривычный. Воровского ремесла не знает. Может быть, и знает, но только крупное мошенничество. А какую-нибудь мелочь стибрить – ниже его достоинства. В одну, в другую булочную мы зашли, но он ни куска хлеба не взял. И на меня еще давил своим авторитетом, – (так он и сказал: «авторитетом»), – не смей-де воровать. Не позволил даже тот хлеб съесть, который я нашел на помойке. Тоже мне паша благородный. С такой брезгливостью не станешь чемпионом мира. А вот моя сестра говорит: «Два дня голодания убавляют жизнь на два года». Сестра очень любит меня, аби, просто обожает. Тоскует по мне. И она меня любит, и уста. Уста любит меня больше родного сына.

– Я и правда очень люблю этого сорванца, – обнажив в улыбке золотые зубы, признался уста.

– Поэтому я и останусь у него. Человек живет там, где ему хорошо. Бросать такого человека, как баба, просто грешно. Да и глупо.

– Что же было потом? – спросил я.

– Потом баба позвал нас в свое казино. Поставил перед нами огромную кастрюлю с едой и два здоровенных хлеба.

– Я только вышел и вошел, – вставил уста. – Смотрю, полкастрюли уже уговорили.

– Я старался удержать боксера-аби, – продолжал Кайя. – Аман, говорю, боксер-аби, ешь понемногу, а то тебе худо будет. А он ничего не слушает, знай себе наворачивает. Так и подмели все подчистую.

– В жизни не видел таких голодных людей, – сказал уста. – До старости уже дожил, а не видел.

– А потом что?

– Мы оба улеглись. Прямо на цементном полу. Проснулся я рано. Еще до рассвета. Так уж у нас, блатных, заведено. Проспишь – беды не миновать. А уж сколько в моей жизни бед было – вы только послушайте! Что вы сделаете с моим рассказом?

– Ничего.

– А я-то думал…

– Ты думал, что он сложит дестан о твоей жизни? – усмехнулся уста. – Обо всех твоих кражах и проделках?

– А почему бы и нет? – огрызнулся мальчик. – Я жертва общества.

– Скажите пожалуйста, – сощурился уста. – Да еще какая благородная жертва!

– При чем тут благородная или неблагородная, – оскорбился Кайя. – Просто жертва.

– Уста шутит, – сказал я, – не обращай внимания.

– Я знаю, что шутит. Только я не люблю, когда он смеется надо мной.

– Конечно, шучу, – подтвердил уста. – Разве можно смеяться над бродягами?

– Шутка шутке рознь. Над человеком, который упал, нельзя смеяться, надо постараться его понять.

– Сколько тебе лет, Кайя?

– Четырнадцать.

– И сколько лет ты занимаешься этим делом?

– Всю жизнь. С тех пор, как себя помню.

– Продолжай свой рассказ.

– Стало быть, проснулся я. Смотрю, а боксера-аби нет рядом. Убежал.

– Почему же убежал? Ты его, видно, донял своими шуточками?

– Не знаю, убежал, да и все.

– А сколько месяцев ты живешь здесь?

Вместо него ответил уста:

– Полтора месяца. Горе на мою голову.

– Да уж, придется это горе терпеть. До самого конца.

– Ничего, стерплю. Сил хватит.

Видимо, появился посетитель, потому что уста быстро направился к стойке.

– Так ты доволен своей жизнью, Кайя?

– Доволен. Еды – ешь не хочу. Вчера четыре кило рыбы поймал. Два кило пожарили, два я отнес на рынок, продал, деньги – отцу. Ему ведь нелегко приходится, аби. Посетителей очень мало. За полтора месяца я заработал всего сто пятьдесят лир. И те отцу отдал. Замечательный он человек. Все, что у него есть, со мной делит. Никуда я от него не уйду. Сестра вот по мне тоскует, но к ней я не пойду. Умру, а не пойду. Она у меня старшая медсестра в Измите. Скоро поступит в медицинский институт, станет доктором. Есть еще и брат. Как-то я провел у него целый день, а он даже не предложил мне поесть. Сам я не попросил, будь он проклят, этот скупердяй! Лучше украду, на десять лет сяду, но у него не попрошу. Мало того, что есть не дал, да еще и побил. И еще одна моя сестра живет в Измите. Эта вреднее микроба. Я к ней не пойду, пока не разбогатею. А вот когда разбогатею, куплю себе шикарный костюмчик, автомобиль. Подъеду к ней, распахну дверцу: «Садись, пожалуйста!» Утру ей нос… – Обрадованный, что нашел себе внимательного слушателя, он уже не говорил, а мурлыкал: – Во Фракии я сторожил баштан. А хозяин возьми да и продай все арбузы оптом в Стамбул. Сторожить стало нечего. Оптовик не заплатил мне ни куруша. Я было потребовал свое, так он пинок под зад дал. «Правдоискатель какой!» – говорит. До чего же огромные усищи у него! Что твои лисьи хвосты! Ну ничего, подрасту, я ему эти усищи повыдергаю. У этого оптовика своя лавка на Газиосманпаша… Вы спрашивали про моего отца и мать?..

– Да нет, – недоуменно выцедил я.

– Все спрашивают. Отец умер еще до моего рождения. Мать завела себе хахаля, а меня отдала бабушке. А после смерти бабушки я попал в сиротский приют в Болу. Учился. Однажды получил плохую отметку. Мы с товарищем прокрались в кабинет директора, нашли классный журнал и поправили эту отметку. Так и перешел в следующий класс.

Некоторое время, кусая губы, он размышлял, что бы ему еще добавить, а может, и выдумать, потом заговорил снова:

– Я уже рассказывал вам про своего брата и сестер. Теперь расскажу о том, как я занялся этим делом. Занесло меня в Измир. А там как раз ярмарка. На нее все турецкие карманники собираются. Верховодит у них Пире Мехмед, он среди них вроде шаха. Диярбакырцы про него чудеса рассказывают. С этого и началось. Вы знаете Сами?

– Нет.

– Очень жаль. Парень что надо – добрый, щедрый. Лучший стамбульский вор. Как Пире Мехмед-уста верховодит карманниками, так он верховодит всеми квартирными ворами. Тридцать два раза его ловили. А сколько раз он ускользал – и не сосчитать. Когда я пришел в Стамбул, то сразу же стал искать Сами. А как его найти? Еще неизвестно, в тюрьме он или на воле. И знаете, как Сами попадается? Он очень любит поспать. Когда забирается в квартиру, ходит как кошка, никто не слышит. Сложит все вещи в чемодан и вдруг чувствует, что проголодался. Идет на кухню, набивает себе живот, и тут на него неодолимый сон нападает. Утром его застают спящим в кухне. Сами говорит, если бы не этот сон, он весь Стамбул бы обчистил. Никто и следов бы его не нашел. Да вот шайтан на него сон насылает. У каждого человека есть свое слабое место. И у Сами тоже. Теперь он старается воровать только днем.

С этого дня мы с Кайей подружились. У мальчика была одна особенность: свои неосуществившиеся стремления или такие желания, в которых ему стыдно было признаваться, он приписывал другим. Я его часто расспрашивал о товарищах. Он задумывался, затем, нервно ломая пальцы, начинал рассказывать. Сначала сбивчиво, потом все более связно и красноречиво. Иногда его рассказы – в них он любил восхвалять ловкость рук и смелость своих приятелей – затягивались. Приходилось переносить окончание на другой день. И он снова и снова возвращался к своим родным. Говорил, как они по нему тоскуют. Просто умирают с тоски.

Мне предстояла долгая поездка. В последний раз мы встретились с Кайей на берегу моря. Он играл камешками. Он хорошо выглядел, поправился.

Я сообщил ему о своем предстоящем отъезде, добавив:

– Иншаллах, еще свидимся.

– Иншаллах.

Вернувшись из поездки, я сразу же направился в казино.

– Нет его, ушел, бродяга, – сказал мне уста. – Прихватил с собой две пачки сигарет, сто пятьдесят лир, коробок спичек, еще кое-что по мелочи и ушел. Я обратился в полицию с просьбой разыскать его.

А я-то представлял себе, как принесу магнитофон, запишу все, что говорит Кайя, на пленку.

– Все они неисправимые люди, – ворчал уста. – Корми их птичьим молоком, клади их на шелковую постель, все равно удерут. Пропащие они. Им бы только обирать и раздевать людей да гашиш курить. Ни на что другое они не способны.

Я расспрашивал знакомых ребят, заходил даже в полицейский участок. И все, как сговорившись, твердили мне:

– Пропащие они. Неисправимые. Тут уж ничего не поделаешь.

А я не могу стать на их точку зрения. Само понятие человечности, человеколюбия исключает подобное убеждение. Эту мысль мы, взрослые, сами внушили ребятам. Они только повторяют вслед за нами: «Мы пропащие. Неисправимые».

Вот уже много дней, как я ищу Кайю. Мне не совсем понятна причина его побега. Почему он оставил уста, которого любил как отца, да еще унес сто пятьдесят лир и две пачки сигарет? Только бы отыскать Кайю! Уж он-то мне расскажет, в чем дело.

Те ребята, которых я о нем расспрашивал, говорили разное. Но я твердо убежден, что за Кайей нет никакой вины. Обстоятельства сложились не в его пользу, и, однако, повторяю, я убежден в его невиновности.