Текст книги "Легенда Горы. Если убить змею. Разбойник. Рассказы. Очерки"

Автор книги: Яшар Кемаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

– Нет, вы только взгляните на это шайтаново отродье!

– Еще смеет расхаживать по деревне как все люди…

– Змееныш, сущий змееныш…

– И дурак, видно. Ничего не соображает.

– Прикидывается, будто его кто-то ищет…

– Бежит, бежит, а куда?

– Еще нос задирает, наглец…

– Держится так, словно уже отомстил за отца…

Он часами бродил по деревне. Рвал, где хотел, спелые плоды инжира. Чтобы избавляться от заноз, приходилось мыть руки в проточной воде, с мелким песком.

И вдруг на Хасана навалилась тишина. Люди, которые изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год только и знали, что чесали языки о нем и его отце, вдруг разом умолкли. Ни единого слова, ни единого укора. Все словно бы разом позабыли о призраке.

Хасан буквально помирал от любопытства: о чем же говорят в его отсутствие сельчане? Ведь стоило им хотя бы издали увидеть Хасана, как у них будто запечатывало рты.

Однажды Хасану удалось хитростью вызнать у одного мальчонки, о чем болтают в деревне, так он едва рассудка не лишился от радости.

Вот в чем, оказывается, дело: Халиль и после смерти любит Эсме. Скитается по свету в надежде повстречаться с ней. Жаждет близости с ней. Кончится тем, что в один прекрасный день он настигнет ее, задушит и… Не иначе как в ближайшее время крестьяне найдут ее труп, сброшенный со скал Анаварзы. А может быть, выловят из реки, уже разбухший и сине-лиловый.

По ночам Хасана преследовали ласточки, пожары, мертвые аисты, змеи. Он подолгу не мог заснуть. Или просыпался среди ночи, с первыми криками петухов, и шел к утесам Анаварзы. Он подолгу стоял над глубоким, в десять огромных тополей, обрывом. Внизу щетинились острия скал.

В кромешной тьме Хасан шагал вдоль острой, как лезвие ножа, кромки. Стоит оступиться, и он сорвется в пропасть, упадет на острые каменные глыбы. Хасан знает это, знает, знает. И тем не менее, подавляя страх, ходит взад-вперед вдоль острой, как лезвие ножа, кромки. Ходит до тех пор, пока одежда не пропитается насквозь потом. Широко распахнутыми глазами смотрит вниз, в темную манящую глубину, потом, сожалея, что уцелел и на этот раз, вздыхает и возвращается в деревню. И так каждый день…

– Пусть никто с ним не говорит, он проклят богом! – прошамкал беззубым ртом безумец Хайдар. – Он кончит тем, что спятит… Каждую ночь, каждую ночь… Я собственными глазами видел.

– Пусть никто не смотрит ему в лицо, – сказал старый душегуб Ремзи Ташъюрек, тот самый, что некогда убил свою сестру. – Или спятит, или…

Старая Мерийем скалила свои зубки, похожие на зубки молочных ягнят. И все жужжала на одной ноте:

– Я сама поговорю с ним. Жаль, если погибнет такой парень. Бедненький, вот и отец у него превратился в привидение…

– До чего же славный мальчишка! – с лукавой усмешкой проронила Зала. – Будь он малость постарше, я бы непременно его подговорила вместе бежать из деревни.

– Сам видел, как отец каждую ночь за руку водит его к скалам Анаварзы, – сказал Мустан. – Как-нибудь он сбросит его с обрыва, – добавил он и почесал редкую длинную бороденку.

Хасан проснулся на рассвете, окатился водой, оделся, плотно позавтракал. После этого пошел к бабушке. Вот уже много дней, как при виде его она отворачивается к стене. А когда Хасан уходит, ворча, перекатывается на другой бок и шлет ему вслед проклятья.

– Бабушка, поговори со мной. Объясни, каким образом отец стал привидением. Скажи, как спасти его. Неужто его и впрямь пожирают звери и птицы?

– Каждый день зверье гложет кости Халиля, и каждую ночь он оборачивается призраком.

– Бабушка, ну как они его едят?..

Сурово сжаты губы старой.

Избегают встреч с Хасаном и дядья, и двоюродные братья, и деревенская детвора. Даже мать стала как никогда молчалива.

Солнце сочится зноем. Не водой – расплавленным серебром наполнились речные берега. Хасан устремляется вон из деревни. Солнечные лучи хлещут его по рукам, плечам, голове. Он сломя голову несется по берегу в сторону Думлу, где зыблется красный туман. Хасан бос, раскаленная земля обжигает его ступни. Во рту пересохло.

Наконец наступает вечер, солнце скрывается, с запада тянет ветерком. Хасану почему-то не приходит в голову испить воды из текущей обочь реки или хотя бы ополоснуть лицо. Едва волоча ноги, он бредет весь в пыли и поту. Впереди – страх, позади – страх… Хасан и сам не помнит, когда и как повернул обратно. К полуночи он был уже на скалах Анаварзы. В темноте горы кажутся выше и неприступней, чем днем. С дальних вершин катится гул, стон раненого зверя. Ветер расшвыривает камни, качает могучие кроны, катит охапки травы. Стремительно, захлебываясь ветром, Хасан карабкается на вершину утеса. Руки и колени ободраны в кровь. Наверху пахнет горелым тимьяном. Как по натянутой проволоке ходит он по краю обрыва. В ушах – оглушающий грохот, ужас сковывает все тело. И чем сильней страх, тем с большим наслаждением он делает шаг за шагом по острому, как лезвие ножа, краю обрыва, думая только об одном – об острых камнях на дне. Он весь дрожит… И вдруг видит его! Хасан качнулся влево, а тот навис над ним, стиснул горло. Хасан разевает рот, тщетно пытается выдавить из себя крик. И в тот последний миг, когда в глазах потемнело, невидимая железная длань ослабляет хватку, и Хасан полным ртом заглатывает воздух. И опять, на еще не окрепших ногах, кидается к обрыву. Его охватил азарт. Он отплясывает над бездной неистовый танец халай[17]17
  Халай – народный танец, исполняемый под аккомпанемент зурны.


[Закрыть]. Задор и страх смешиваются в его душе.

Всю ночь Хасан ходил по каменному лезвию. Взад и вперед. Взад и вперед. Пока ноги не онемели. А когда в первых лучах солнца увидел внизу под собой острые камни, голова его закружилась. Весь мир с его скалами, травами, пчелами, мотыльками, сухими цветами завертелся вокруг Хасана. Отсюда, с высоты, широкая река казалась беспомощным ручейком, дороги на равнине – тонкими нитями, люди – снующими муравьями или жуками. Бегущий по дороге красный грузовик был не больше мизинца. И все это тоже бешено вращалось вместе с окружающим миром. Хасан повалился в расщелину меж двух скал. Грудь его часто вздымалась, он долго лежал не шевелясь. Солнце припекало. От камней исходил вязкий жар. В ушах у Хасана гудело, в глазах было темно. Он не понимал, день сейчас или ночь. Не мог ни о чем думать. Излучая тусклое красноватое свечение, как гаснущие светильники, по скалам ползали змеи. Халиль, призрак Халиль, обряженный в белый саван, убивал этих змей, обрушивая на них яростные удары. Снопом взметались алые искры, подобные сверкающим звездочкам, и медленно опадали на землю. Каждая убитая змея взлетала звездами ввысь, а вернувшись на землю, опять воскресала. Какие-то неведомые жуки с литыми панцирями падали с высоты на сверкающие под солнцем дорогу, равнину, скалы. Сонмища жемчужно-белых улиток, круглых, как пуговицы, унизывали все травы, кусты, цветы, деревья.

Хасан попытался подняться, но не смог. Каждую частицу его тела терзала нестерпимая боль. Его неодолимо тянуло все туда же – на острый, как нож, край обрыва. От взгляда вниз кружилась голова. Красный грузовик стал почти невидим. Если упасть с такой высоты, разобьешься вдребезги. Хасану было страшно. И все же он ползком добрался до края обрыва, поднялся на ноги. Беспредельная равнина простиралась до самого Гявурдага. Крепости Хемите, Йылнкале, Топраккале тонули в туманной дымке. Земля внизу сверкала и лучилась. Всю округу щедро заливал солнечный свет. Лишь в самой глубине обрыва, куда Хасан страшится заглянуть, темно, темнее темного. Хасан вдруг ощутил приток свежих сил и вновь зашагал над кручей. Чем дольше продолжалась эта пытка, тем страшней становилось ему, тем сильнее его трясло. Голова кружилась не переставая. Сколько времени провел он там? Может быть, целый день…

Окончательно выбившись из сил, он остановился и, стоя лицом к провалу, стал раскачиваться. Нутром чувствовал, что вот-вот сорвется. И опять мрак опустился на землю, и опять рассвет вступил в свои права, и глаза слепит от пронзительного сиянья. Хасан раскачивается. Взад-вперед, взад-вперед. В ушах – нарастающий гул.

Наконец он потерял сознание, повалился на спину и долго лежал в широкой щели меж скал. Случись так, что он упал бы не на спину, а лицом вперед, сейчас лежал бы внизу. И хищные птицы клевали бы его тело.

Вновь явился дух, окутанный в белый саван. Он погонял стаю красных гадюк.

– Хасан! – кликнул он. – Не ты ли мой сын? Не в тебе ли течет моя кровь? Когда же ты спасешь меня, своего отца? Видишь этих змей? Ведомо ли тебе, что это не просто змеи, а несчастные, гибель которых осталась неотмщенной? Они обратились в красных гадюк, а я – их пастырь. Если ты не отомстишь за меня, ангелы поступят со мною точно так же – обратят в змею. И ты готов с этим смириться, Хасан? В твоем сердце нет места состраданию? Разве я недостоин лучшей участи, неужели мне до Судного дня пресмыкаться подобно мерзким тварям? О-о-о-о, сын мой! Убей змею! Хасан, убей змею…

Очнувшись от забытья, Хасан увидел пылающие скалы, охваченных огнем ласточек и орлов. Он побежал. А за его спиной неотступно бушевали языки пламени.

Деревенские вновь обрели дар речи. Все до единого, от мала до велика, с утра до вечера обсуждали очередную новость: Халиль якобы приходил к Эсме. Сначала он зашел к матери, имел долгий разговор с ней, в чем-то пытался ее убедить, но напрасно. И тогда, раздосадованный, уселся под деревом в самом центре деревни. Аромат цветущих апельсиновых деревьев разливался по земле. Халиль выкрикнул:

– Я стал погонщиком красных гадюк! Со временем сам превращусь в длиннющую прозрачную гадюку. Люди, не дайте свершиться этому! Убейте змею, убейте!

При этих словах призрак вдруг лопнул, как пузырь, и на деревню посыпались маленькие кроваво-алые гадюки.

Бабушка казалась как никогда ласковой, лицо ее излучало довольство и радость. Долго и нежно она поглаживала спутанные волосы внука. Хасану было приятно. Бабушка даже спросила его о чем-то, внимательно выслушала ответ. А это означало, что отныне все жители деревни начнут разговаривать с ним. Хорошо-то как! Значит, и на сей раз он спасен. Он напряженно вслушивался в каждое бабушкино слово, сердцем впитывал смысл каждой фразы.

– Значит, ты уже знаешь об этом, Хасан? Мой сын Халиль превратился в призрак от любви. И после смерти он любит твою мать. Ревнует ее. «Если единственная моя красавица приласкает другого мужчину, я погибну», – говорит он. Как же это понять, мальчик мой? Мыслимо ли такое дело? Неужто и впрямь на опустевшее супружеское ложе мать твоя пустит другого? Иди ко мне, Хасан мой, мальчик мой, иди ко мне.

Она обняла голову Хасана своими старческими руками и тихо, почти беззвучно продолжала:

– Ты еще слишком мал, внучек, многого не понимаешь. Если б ты был настоящим йигитом, разве позволил бы ты, чтобы мать пустила в свою постель чужого мужчину? Иди ко мне поближе, я тебе что-то на ушко скажу. Каждую ночь твоя мать водит к себе мужчин. Люди видели, нет такого человека, который бы не знал об этом. Ну что ты на это скажешь, Хасан? Отец твой мертв, а мать… О, она первая красавица на свете, никто не может убить ее. Ну и пусть! Но ты-то, ты-то как взглянешь людям в глаза? Неужто тебе безразлично, что будут тебя называть сыном потаскухи? И до конца своих дней не смыть тебе позорного клейма со своего чела! Не смыть! Скоро и я сойду в могилу. Останешься ты один на белом свете. Как же ты сможешь жить, с клеймом-то?

Бабушка отстранила голову Хасана, испытующе заглянула ему в глаза. Лицо внука покрылось мертвенной бледностью. Старуха возликовала: видать, самое больное место задела. Сыновья ревнуют матерей даже к родным отцам.

– Ты, мальчик, и не пытайся выследить мать. Эта хитрюга все равно тебя проведет. Да-а. Коли женщина захочет мужчину, то, пусть муж хоть за завязку шальвар держит, все равно изловчится и ублажит себя, да так, что муж и ухом не поведет. Пустое это дело – пытаться выследить распутницу. Ты лучше людей поспрашивай. Вся деревня видела, как она водит к себе мужчин.

Бабушка говорила и говорила, убеждала, уговаривала. Хасан с трудом держался на ногах, когда выходил из бабкиного дома. Все нутро оцепенело от безысходной тоски. Ноги сами принесли его на деревенскую площадь. Встречные останавливались, вступали с ним в беседу.

Несколько месяцев кряду сельчане судачили все об одном и том же – о распутстве Эсме. До ушей Хасана доносились обрывки их фраз. Теперь обсуждали тело Эсме – руки, ноги, лицо, брови, глаза. Расписывали красоту ее нагого тела. Хасана сводили с ума подобные разговоры, но он почему-то продолжал вслушиваться. Да-да, он не мог больше существовать без этих разговоров. Какие таинственные нити связывали всех обитателей деревни со старой бабкой? Почему вскользь оброненное ею слово тотчас подхватывалось людьми и, тысячекратно усиленное, передавалось из уст в уста? Бабка незримо правила всей деревней, и Хасаном – тоже. Мать должна умереть. Мать должна…

– Трудное это дело, брат, ох, какое трудное!

– Уж коли Хасан даже на распутство матери глаза закроет, видать, не кровь у него в жилах течет…

– Будь у него кровь в жилах, он уж давно бы поквитался с убийцей отца, пусть это хоть трижды его мать…

– Нет у него в жилах крови, вся усохла…

– Мужчины приходят к ним в дом, снимают одежды с матери и занимаются непотребством, а Хасан смотрит на все это, да еще и наслаждается.

– Да-да, пялит свои глаза бесстыжие.

– Однажды мать вдруг усовестилась и говорит мальчишке: уходи, не смотри на мой грех. А Хасан как заревет: не гони, я хо-чу-у-у все видеть…

– Смотрит, глаз не сводит…

– Нравится смотреть, что мужчины делают с его матерью…

– Как-то раз он пригрозил Эсме, что убьет ее…

– За что?..

– Как за что? «Не смей, – говорит, – спать с мужчиной без меня! Не вздумай наслаждаться тайком».

– А она что в ответ?

– Что она может ответить, бедненькая. «Вдовая я, – отвечает. – Мне тяжело без мужчин. Стыдно, конечно, когда сын наблюдает за матерью, но ничего не поделаешь. Не могу я без этого дела жить, а муж убит…»

– Так прямо и сказала?..

– А что тут особенного? Не может баба без мужиков.

– Она вроде арабской кобылицы в пору случек…

– Такая за одну ночь пропустит мужчин всей деревни…

– Да еще причитает: неужто, братья мусульмане, больше нет мужчин в округе? Мне бы хоть парочку.

– Ну что может поделать Хасан? Ребенок ведь еще…

– Чтоб ему околеть!

– Дозволить мужчинам спать с матерью – что же это такое делается…

– Таращится на ее голое тело…

– Ненормальный их род, право слово, ненормальный…

– Бедный Хасан…

– Маленький он еще, ничего не смыслит. Как может ребенок знать, что мать его блудит?..

– Бедняжка подсматривал за ней…

– День не спускал с нее глаз, другой…

– Хорошо же он, видать, надзирал за ней…

– Конечно, хорошо. А что вы думаете, разве такой парень, как Хасан, смирится с тем, что мать – гулящая?..

– Человек с чем хочешь может смириться, только не с беспутством матери…

– Хасан уже настоящий мужчина. Если бы он застукал мать…

– В объятиях другого…

– Хасан – отменный стрелок. Он всадил бы пулю в лоб и матери, и тому, кто с ней…

– Ха-ха-ха! Люди добрые, тухлятину сколько ни соли, она все пахнет. Эсме не дура. Она ни за что не станет беспутничать на глазах у сына. Тишком она, тишком…

– Эх, не посмеет мальчишка причинить зла матери. Одна она у него, и он у нее один. Вот и допускает, чтоб она делала что на ум взбредет. Не пропадать же такой красотке почем зря…

– Три дня следил сын за ней…

– Неужто она не догадывалась, что он не спит?

– Двое суток не спал, а когда на третью ночь сон сморил его, она приняла мужчину, и они до рассвета…

– Двое суток не спал? Бедняжечка! Это ж надо…

– Халиль в змею превратился. В красную, насквозь прозрачную, длинную-предлинную…

– Что ни ночь он приползает к ее порогу и, свернувшись клубком, лежит. Видит, как жена ласкает мужчин. Он и сам бы не прочь с ней потешиться, но призраки ни на что не способны. Красная змея, пунцовая, совсем как солнечный закат…

– Хасан – удивительный парень. Зря вы о нем так…

– Он не потерпит бесстыдства в своем дому…

– Ребенок он еще…

– Разве рука у него поднимется на мать?..

– Не сможет бог создать вторую такую красавицу…

– Это как пить дать. Не сможет…

– Не обойдется здесь без кровопролития. Соседи и старая ведьма свекровь убьют бедную.

– Кто враг красоты, тот враг Аллаха…

– Аллах с любовью создавал ее…

– Уж лучше б не создавал вовсе. Одно от нее горе людям…

– Почему это горе? У бедняжки уста есть, а слова сказать не может…

– Тоже мне безропотную нашли. Только и знает, что по деревне разгуливает, подолом вертит…

– Каждый божий день…

– Мужчины от нее рассудка лишаются…

– Жалко несчастную женщину…

– Вернулась бы лучше к своим родным…

– Не уйдет она отсюда…

– Не сможет уйти…

– А чего она там потеряла? Там таких красоток сотня…

– А здесь она единственная…

– Ну конечно, Аллаху делать больше нечего, как сотнями лепить таких красавиц. Единственная она во всем мире…

– Нет и не было красивей ее…

– Жаль ее…

– Убьет он, Хасан!

– Неужели этот нечестивец поднимет на нее руку?

– Все в их роду такие…

– Проклятая богом семья. Такому прикажут – и прирежет мать. Да что там мать – он любого прикончит…

– А жаль…

– Жаль Эсме…

– Порешат ее…

– Хасан порешит.

– Он еще несовершеннолетний. Его даже судить не смогут…

– Такого и в тюрьму не посадят…

И вдруг разговоры разом затихли. Тишина пала на деревню. Ни единого звука не издавали уста человеческие. А может быть, Хасану только так казалось? Каждый день он ходил в гости к бабушке, но и она молчала. Легче было бы заставить покойника заговорить, чем бабушку. Или Хасану только так чудилось, потому что не говорили больше ни о матери, ни об отце, ни о нем самом.

Хасан часами бродил по деревенским улицам, заискивающе улыбался встречным в надежде услышать знакомые речи. Напрасно. Позабыли все, что ли, о них? Впору просить о помощи реку и деревья.

Ласточки навсегда покинули разоренные гнезда. Орлы парят так высоко в поднебесье, что не дано человеку услышать их голос. Как сквозь землю провалились букашки, кровавые змеи, призраки в белых саванах, желтомордые псы, что по ночам шныряют по кладбищу и оглашают равнину протяжным воем. Ничего, никого не осталось во всем мире.

Тщетно пытался Хасан заполнить пустоту. Хоть бы веточка шелохнулась среди гробовой тишины.

Он решился опять пойти на острый, как лезвие, край обрыва. Может быть, все-таки повезет. Может быть, оступится он наконец, сорвется и разобьется об острые камни. Он ни капельки не боится. Ни единая жилка в нем не трепещет. Все та же равнина простирается вдалеке, крохотные, словно игрушечные, грузовики, как и прежде, катятся по дороге, люди сверху похожи на муравьев, а река – на тонкую нить. Но голова уже не кружится, тело не сковывает страх. Даже если бы он кинулся вниз головой, все равно не испытал бы ни малейшего страха.

Изо всех сил пытался Хасан возродить в себе знакомое чувство леденящего душу ужаса, подолгу смотрел на дно обрыва. Увы. Он ходил взад-вперед над бездной, бегал. И все попусту.

И тогда он направился к родному дому. Вошел во двор. Навстречу ему мать. При виде ее странное чувство жгучей волной окатило Хасана. Волосы встали дыбом на голове. Руки и ноги задрожали. Нет, не может он оставаться в доме. Не может! Бежать отсюда, бежать! Лишь на деревенской площади испытал он некоторое облегчение. Так оно и бывало обычно: при виде матери не мог Хасан унять смятенье, жуткий страх овладевал им, в глазах темнело. Лишь в отдалении от нее успокаивался.

Мать разожгла во дворе тандыр. Из разверстой пасти тандыра вырвался пламенный сноп. Хасан вдруг с ужасом осознал, что давно уже вертит в руках револьвер. Как это оружие очутилось у него в руках? Пламя медленно осело, словно втянулось в пасть тандыра. Мать, очевидно, пекла хлеб. Она то и дело склонялась над очагом. Хасан сотрясался от сильной дрожи. Голова кружилась. Мать была вся в огненных бликах. Вдруг револьвер, зажатый в руке Хасана, выстрелил. Дико вскрикнула мать. Еще и еще раз выстрелил револьвер. В воздухе разлился запах горелых волос и мяса.

В тот же миг Хасан испытал несказанное облегчение. Некоторое время он кружил вокруг тандыра, не выпуская револьвера из рук. Факелом вспыхнули волосы на голове матери. Она скатилась в тандыр.

И тогда Хасан зашагал в сторону Анаварзы.

На третий день его разыскала все та же собака, в той же самой каменной гробнице. На сей раз он изловчился опустить за собой тяжелую каменную плиту. Все же собаке удалось его учуять. Собака всегда найдет хозяина.

Несколько месяцев тому назад Хасан наконец вырвался из дому, посетил меня. Живет он хорошо. У него три комбайна, пять тракторов, много земли. Он построил себе огромный домище – настоящий особняк! Дом стоит посреди апельсиновой плантации в тридцать дёнюмов.

Хасан женат. Жена очень красивая. У него растут три сына и три дочери.

Мы вспомнили с ним того самого ага, который прикончил четверых и каждый день с утра до вечера молился. Вспомнили гада Лютфи.

Нравы в Чукурове совсем испортились. Люди стали злыми, жестокими. Истинные друзья перевелись. Каждый норовит выцарапать глаза ближнему. Есть и такие, что за пяток курушей способны убить родного отца.

Хасан сказал мне, что мало общается с людьми. И еще он сказал, что весной от густого аромата цветущих апельсиновых деревьев у него кружится голова. Как во хмелю.