Текст книги "Огонь в океане"

Автор книги: Ярослав Иосселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Скажите, – неожиданно обратился он ко мне, – разве вы забудете когда-нибудь о том, что делали на вашей родине фашистские оккупанты?

Смущенный его излишней откровенностью, я замялся. Ирландец ответил за меня:

– Никогда!.. Эти люди сделали с моей родиной то, что фашисты проделывали на оккупированной ими территории России, – продолжал он. – Но англичане опередили немцев. Гитлер учился у них...

Желая отвлечь внимание собравшихся от грозившей перейти всякие границы ссоры, я подошел к радиоприемнику и начал настраивать его.

Позывные Москвы заставили меня задержать регулятор. Было время обычной передачи «Последних известий».

–  «Декрет Краевой Рады Народовой о создании Польского комитета Национального освобождения»,  – раздался знакомый голос московского диктора. Мы вслушались:

–  «Накануне решающих боев за изгнание из Польши немецких захватчиков Краевая Рада Народова создает Польский комитет Национального освобождения как временную исполнительную власть для руководства освободительной борьбой народа, для обеспечения его независимости и восстановления Польского государства».

Далее радио передало состав Польского комитета. Сообщение это, как только я перевел его, произвело на англичан большое впечатление.

– Не понимаю, – развел руками командир базы, – зачем комитет, когда есть правительство? Ведь из-за Польши Великобритания вступила в войну...

– Очевидно, раз польское правительство сидит в Лондоне, – ехидно вставил присмиревший было ирландец, – а Польшей надо управлять из Варшавы, то явилась надобность и в таком комитете.

Командир базы яростно воззрился на своего непокладистого начальника штаба, и мы, чувствуя, что назревает новый скандал, поспешили откланяться.

На следующий день ушла в море подводная лодка, на которой находился Трипольский. Еще через день покинула Лервик и наша «В-4».

Перед нашим отходом к борту подбежал высокий худощавый пожилой мужчина.

– Я Биголь! – бесцеремонно сунул он мне свою жилистую руку.

– А я Иосселиани, – с ноткой недоумения в голосе ответил я.

– Меня знают все русские моряки! – продолжал рекомендоваться Биголь.

Я вопросительно глянул на Паластрова. Тот пожал плечами.

– Вы были в России или?..

– Нет, мистер Иоу... Иоу...

– Иосселиани, – пояснил Паластров.

– Я ходил с конвоем в Мурманск. Я случайно в Лервике. Я не англичанин, а американец. Я ходил  с очень интересным конвоем и... познакомился со всеми вашими моряками в Мурманске.

– У нас ведь моряки есть и на других морях, не только на Баренцевом море...

– Осенью сорок второго года я шел на военном корабле в Россию в составе большого конвоя под командованием Уйнделла. Командный пункт был на борту нашего корабля, и я мог наблюдать за всем, что делалось в пути следования судов. – Биголь говорил быстро, словно боясь, что мы перестанем его слушать. – В Россию мы везли товары, нужные вам для ведения войны, а из России привозили нужные нам товары. Это неважно, я не то хочу сказать. Конвой был союзным. В его состав входили английские, американские и ваши русские транспорты. В Норвежском море на нас напали немецкие подводные лодки. Им удалось потопить два каких-то судна и повредить ваш транспорт. Повреждение было настолько серьезным, что, по мнению Уйнделла, всякая борьба за спасение судна была бы бессмыслицей. Но ваши соотечественники сразу приступили к ремонту. Уйнделл, как командир конвоя, приказал русскому капитану покинуть тонущий транспорт и пересадить команду на борт флагманского корабля. На это предложение русский капитан ответил, что не может покинуть свой корабль.

– Правильно сделал, – вскользь отметил Паластров.

– Интересно! Я не слышал об этом случае, – подбодрил я рассказчика.

– Такой ответ нам показался безумным, – продолжал возбужденный Биголь. – Все мы были уверены, что в окружении немецких подводников, один в открытом море, сильно поврежденный русский транспорт бесцельно погибнет. Но... нам ничего не оставалось делать, как пожелать успехов безумному капитану...

– Погиб транспорт? – не выдержал кто-то из наших офицеров.

– После нападения немецких подводных лодок наш конвой увеличил ход, и русский транспорт  быстро скрылся за горизонтом. – Биголь в возбуждении пропустил вопрос мимо ушей. – Мы считали, что с русским транспортом все кончено. Однако через сутки, когда наш конвой уже взял курс на Мурманск, командеру доложили, что русский транспорт догнал конвой и просит разрешения занять свое место....

– Вот молодец!

– Да, мои друзья, отремонтировался и догнал нас, – американец говорил все быстрее, комкая слова, и понимать его становилось все труднее. Догнал нас и подчеркнуто вежливо спросил разрешения снова занять свое место в конвое. Русский капитан даже доложил, что он имел артиллерийский бой с немецкой подводной лодкой и отогнал ее. Пораженный геройством русских, Уйнделл приказал поднять русским союзникам сигнал: «Восхищен вашим мужеством!» Этот же сигнал подняли и все другие корабли.

– Товарищ командир, получено разрешение на выход в море! – доложил вахтенный офицер.

– Тот же русский транспорт нам преподнес другой подарок...

– Какой же? – второпях спросил я.

– Еще через сутки, когда наш конвой входил в Мурманский залив, на нас налетела немецкая авиация. На носу одного из «Либерти» взорвалась бомба и начался пожар. Уйнделл приказал покинуть корабль. Мы быстро ушли с него. С русского транспорта, видя, что корабль покинут, немедленно выслали шлюпки с людьми. Они подошли к кораблю и приступили к тушению пожара. И что же вы думаете, мистер Иоус... Иоус?..

– Потушили пожар?

– Да, потушили. Затем предложили нашим морякам вернуться на спасенное судно. Нам ничего не оставалось, как благодарить храбрецов и вернуться. Помню, как на приеме, который устроил в тот же день Уйнделл по случаю благополучного прихода в Мурманск, этот веселый парень, капитан русского транспорта, знакомился с каждым...

– Вы с ним тоже познакомились? – вставил я.

– Да, я потом познакомился со всеми вашими моряками. Я же был на приеме у командующего флотом, но я плохо запоминаю русские фамилии...

– Это я уже заметил...

– Лица людей зато хорошо запоминаю. Вы, мистер Иоус... по-моему, были тогда на приеме.

– Нет, не был.

– Товарищ капитан третьего ранга, командир базы идет!

На пирс проводить нас пришла большая группа английских офицеров во главе с командиром военно-морской базы.

Нам не пришлось дослушать рассказ Отвея Биголя. Мы даже не поняли, чего он от нас добивался. Разведя руками в знак того, что не имею ни секунды свободного времени, я вынужден был повернуться к нему спиной.

Словно для того, чтобы туманная Шотландия навсегда осталась в моей памяти такой, какой ее принято изображать, необычно густой туман лежал на море. В ста метрах берег уже стал не виден.

Подводная лодка обогнула южный мыс острова Брессей, и сигнальщик, который давно ничего не видел в густом, как молоко, тумане, доложил мне, с явным удовольствием соблюдая установленную форму рапорта:

– Товарищ командир, шотландские берега скрылись.

Голос его при этом дрогнул.

Огонь в океане 

Советский Северный флот встретил нас трудовыми буднями.

Здесь все было подчинено одной великой цели – победе над германским фашизмом, разгрому гитлеровской военной машины.

На заводах и верфях, в мастерских и учреждениях, на кооаблях и на вспомогательных судах –  всюду люди работали с утра до вечера и с вечера до утра, без отдыха и без устали.

Много и настойчиво трудились и подводники.

Советские подводники никогда не разделяли точку зрения, будто бы вследствие большого развития средств противолодочной борьбы подводная опасность в какой-то степени миновала и ее нужно отодвинуть на второй план. Исходя из тщательного анализа боевых действий на водных просторах мира, мы считали, что хорошо подготовленная к боевым действиям подводная лодка, как и в прошлые годы, оставалась грозным оружием не только против торгового судоходства, но и против военных кораблей врага.

Долгие месяцы изо дня в день настойчиво проводились упражнения в маневрировании кораблем, в применении оружия, в использовании механизмов. Мы, бывшие черноморцы, кроме того, должны были пройти специальное обучение для действий в северных водах и сдать соответствующие экзамены.

– Ну, черноморцы, – объявил нам после экзаменов Трипольский, – вы превзошли мои ожидания... Теперь я вижу, что вы приехали не в трусиках со своего курортного моря и готовы воевать и в наших северных условиях.

Подводники повеселели.

– Курс на базу! – скомандовал после небольшой паузы Трипольский, вытирая потное лицо. – Хватит вас мучить. В базе примите запасы, отдохните немного, заступите в боевую готовность и... айда воевать!

Личному составу лодки было дано два дня отдыха.

На Северном флоте в те дни начались бои за Печенгу. Было очевидно, что война близится к концу, и те, кто не бывал в походах, стремились во что бы то ни стало попасть на уходящие в море подводные лодки. Ко мне многие обращались с просьбой взять их с собой в очередной поход, но таких настырных, как матрос-экспедитор Паша, я не видел.

С Пашей у меня были особые отношения, и отказать  ему для меня было трудно. Он был первым человеком, который сообщил, что мне и моему экипажу вручается советская подводная лодка новейшей конструкции взамен устаревшей английской.

Во второй половине Великой Отечественной войны мои земляки, трудящиеся Сванетии, собрали средства на постройку подводной лодки и, когда корабль вступил в строй, обратились к Верховному главнокомандующему с просьбой передать командование этим кораблем мне.

Свою преданность Советской Родине сваны доказали в тяжелые дни вторжения гитлеровцев на Кавказ. Когда фашистские горно-альпийские части сделали попытку прорваться в Абхазию, на пути их встали отважные горцы.

Сотни лучших сынов сванского народа боролись с захватчиками.

Фронт отодвинулся от гор Сванетии, и те, кто уже не способен был носить оружие, решили вложить свою посильную лепту в оборону страны.

Подводная лодка получила наименование «Советская Сванетия», и мы уходили на ней в свой первый боевой поход.

– Разрешите, товарищ командир! – просунулась в дверь вихрастая голова матроса.

– Войди, Паша. – Я отложил в сторону книгу, которую читал, и привстал с диванчика. – Чем могу быть полезен?

– Хочу вас попросить... выручить меня, – мялся матрос.

– Взять в море, что ли?

– Да, взять, иначе... прямо хоть пропадай!..

– Ну, почему-так? – возразил я. – Если все, кто не ходит в море, пропадут, как же тогда воевать?

– Я матросом считаюсь, форму ношу, а в море не пускают... Письма все разношу. Что это за матрос? Выручите, товарищ командир...

– Не спится в базе? – отговаривал я. – Разве на берегу плохо? Бомб нет, мин тоже. Шагай себе на здоровье по деревянным тротуарам, разноси письма.

– Я же ни разу не был в море, товарищ командир... Я же немножко... фотокорреспондент... Фотографирую немножко... Хочу заснять ночной взрыв торпеды и потопление транспорта... Мечтаю.

– Не всем ходить, – настаивал я, – кто-нибудь и на берегу должен оставаться. Потом, учти, война кончается... Погибать сейчас особенно досадно... Потопим транспорт, нас, конечно, станут преследовать. Кто знает, чем кончится поединок. Подумай ещё раз и потом приди ко мне.

– Есть, товарищ командир! – обрадовался матрос. – Когда разрешите зайти?

– Не раньше, чем завтра, – рассмеялся я. – Имей в виду, я еще ничего не обещал.

Назавтра Паша пришел ранним утром, и мне пришлось уступить. По моему ходатайству командование разрешило взять его в качестве помощника кока. Эта специальность ему подходила. Одновременно он должен был помочь выпускать боевой листок.

Вечером, накануне ухода в море, в клубе бригады для нас давался концерт. Однако, к моему удивлению, перед началом концерта в клубе из числа наших людей оказалось немногим более десяти человек. В кубрике тоже их не было. Я пошел на подводную лодку, ошвартованную у пирса в полумиле от клуба.

Спустившись в центральный пост, встретился со старшиной группы электриков. В рабочей форме с переносной электролампой в руках он, видимо, куда-то спешил.

Позади него возился с механизмами усатый Костенко.

– Почему не идете на концерт?

– На концерт я усих погнав, – ответил старшина-украинец.

– А сами почему здесь?

– Я проверяю, днем не успев... механизмы... Старшина долго и упорно доказывал, что ему нельзя идти на концерт, что необходима проверка перед боевым походом.

Пришлось выпроводить людей с подводной лодки. Однако попасть в клуб им не пришлось. На пирсе  меня встретили командир бригады контр-адмирал Иван Александрович Колышкин и капитан первого ранга Трипольский. Они объявили, что обстановка изменилась и подводная лодка должна выйти в море ранее намеченного срока.

– Это к лучшему, Ярослав Константинович, раньше кончим войну, – контр-адмирал улыбнулся, показав при этом свои белоснежные зубы.

О Колышкине среди моряков ходили легенды. Первым из подводников-североморцев он был награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза. Коренной волжанин, сын крестьянина, он начал трудовую жизнь мальчиком в кожевенной лавчонке. Потом сбежал от хозяина на Волгу и поступил на нефтяную баржу. Зимой, когда баржа стояла в затоне, будущий прославленный подводник жадно учился. По комсомольскому набору попал на флот. Годы, проведенные на Севере, сделали его знатоком этого сурового края. Не было случая, чтобы вновь назначенного командира подводной лодки не опекал во время его первого боевого выхода контр-адмирал.

Строгий начальник, Иван Александрович всегда являлся желанным и приятным собеседником для матросов, старшин и офицеров, которые видели в нем не только командира, но и воспитателя и друга.

Вместе с Колышкиным и Трипольским я был вызван к командующему флотом адмиралу Головко для получения особых указаний.

Когда после непродолжительной беседы с адмиралом вернулись на пирс, Глоба доложил о готовности корабля к выходу.

Колышкин и Трипольский обошли все отсеки, накоротке поговорили с матросами и старшинами. Затем экипаж был собран во втором отсеке, и Колышкин обратился с речью.

– Ваш выход совпадает, – говорил он, – с днем, когда столица нашей Родины Москва будет салютовать доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим сегодня старинной русской крепостью Печенга. Вы будете добивать бегущего врага. Киркенес еще не  взят нашими войсками. Его начнут штурмовать, пока вы будете на боевой позиции. Не выпускать ни одного живого фашиста из баз – вот ваша задача. Нарушать вражеские коммуникации! Топить все корабли врага!.. Желаю успехов! Ждем вас с победой!

– По местам стоять, со швартовов сниматься! – скомандовал я, как только сошли на пирс Колышкин, Трипольский и сопровождавшие их офицеры штаба.

Мой помощник Глоба, теперь уже капитан-лейтенант, подал команду на руль:

– Право на борт!

Подводная лодка, дрогнув, начала разворачиваться. Заработали дизели, и мы двинулись в Баренцево море.

Баренцево море сурово. Постоянные штормы, холод и плохая видимость требуют от моряков большого напряжения и выносливости. И тем не менее трудно передать словами то ощущение, которое охватило меня, когда мы вышли на широкие просторы этого грозного моря. Я стоял на мостике и, не отрываясь, смотрел на свинцово-черные злые волны, разбивающиеся о нашу лодку.

Из центрального поста сообщили, что радисты принимают приказ Верховного главнокомандующего об освобождении Печенгской области.

Я представил себе московский салют, разноцветные ракеты, прорезающие вечернее небо, возбужденные победой толпы людей на шумных улицах столицы, и мне вдруг показалось, что ликующий грохот салюта донесся сюда, на Крайний Север, и как бы провожает нашу лодку в бой.

Текст приказа Верховного главнокомандования был передан по отсекам подводной лодки. Весь наш экипаж с радостью узнал об освобождении последнего участка родной земли.

– Ну что, Володя Трапезников, – шутливо обратился я к матросу, – кто из нас прав? Говорил я, что мы еще успеем до конца войны совершить боевой поход? Помните?

– Помню, конечно – заулыбался матрос. – Вы еще сказали, что утопим транспорты...

– А как же? Зачем же мы идем, на позицию в такую даль? Или вы хотите сказать: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь?» Я вам отвечу: «А когда перепрыгнешь, незачем и гоп кричать»...

– Вовремя надо прыгать, а не кричать!

Все в отсеке с интересом прислушивались к нашей шутливой перебранке.

Боевая позиция, на которую шла лодка, была у мыса Нордкап – самой северной оконечности континента Европы. Вражеские суда не могли обойти этот район. Они старались, где это было возможно, проходить внутри фьордов, в шхерных районах, узкостях, затруднявших действия наших подводных лодок. Наиболее опасные места фашистские суда проходили ночью и в непосредственной близости от берега.

Высокие скалистые берега служили хорошей маскировкой для кораблей. На темном фоне, особенно если луна светила со стороны берега, очень трудно было заметить даже большие транспорты и корабли.

Первый день маневрирования не дал результата. Мы не обнаружили ни транспортов, ни других каких-либо судов фашистов. Не было видно признаков жизни и на суше. Побережье словно вымерло. Почти над самым перископом хмуро нависали крутые, девственные скалы Нордкапа и Мехавнкапа, немногочисленные ложбины которых заросли скудным мхоподобным кустарником.

За день подводного маневрирования нам удалось просмотреть и изучить всю береговую черту района позиции.

С наступлением темноты мы, как обычно, всплыли в надводное положение и продолжили поиск над водой.

Вахтенный офицер, два сигнальщика и я, не отрываясь ни на секунду, «шарили» своими «ночниками» по мглистому горизонту. Однако на визуальное обнаружение вражеских судов было мало шансов. Видимость никак не превышала полутора десятков кабельтовых, а временами была меньшей. Это означало, что мы практически не были в состоянии  контролировать даже одной трети отведенного нам района боевой позиции. В этих условиях основной надеждой снова; как и некогда на Черном море, оставались приборы корабельного «слухача» – Ивана Бордока.

Бордок за время пребывания за границей не только не отстал от современного уровня подготовки, но и сумел улучшить и усовершенствовать методы своей работы. Он целыми днями просиживал в гидроакустической рубке еще не принятой от англичан подводной лодки, для тренировки слуха прослушивал малейшие шумы от кораблей в базе.

Англичане подозревали, что он готовится на мировой конкурс гидроакустиков для завоевания какой-то крупной денежной премии.

Такое старательное и добросовестное отношение к делу не замедлило принести свои плоды.

Было четыре часа сорок семь минут, когда из центрального поста доложили: «По истинному пеленгу двадцать семь шум винтов большого судна, восемьдесят семь оборотов в минуту. Идет влево!»

На двадцать четвертой минуте стал заметен силуэт одинокого танкера, шедшего, судя по дыму, густо валившему и трубы, форсированным ходом.

Я скомандовал ложиться на боевой курс. Лодка выпустила двухторпедный залп с дистанции около пяти кабельтовых.

Но тщетны были надежды подводников, ожидавших взрыва. Секунды шли одна за другой... Прошла минута, вторая, а взрывов нет.

Подводная лодка уже лежала на параллельном курсе. Противник, видимо, так и не знал о том, что по нему только что были выпущены торпеды.

Промах! Торпеды прошли мимо...

– Оба полный вперед! – злобно, до боли сжав зубы, подал я новую команду.

Подводная лодка понеслась в повторную атаку.

В шесть часов двадцать минут мы снова сумели занять позицию и выпустили двухторпедный залп из носовых, надводных торпедных аппаратов.

Дистанция залпа была не более пяти кабельтовых,  но, увы!.. Торпеды опять прошли мимо цели. На этот раз мне удалось пронаблюдать след их движения. Они прошли по носу танкера.

Стало ясно, что скорость противника была гораздо меньшей, чем мы полагали. Четыре боевых торпеды были израсходованы бесплодно...

Я снова скомандовал: «Лево на борт!» – и подводная лодка еще раз попыталась выйти в атаку. У нас оставались две невыпущенные торпеды.

К сожалению, момент был упущен: со своей скоростью лодка не могла догнать противника и занять позицию для залпа.

Танкер, как мне показалось, уже обнаружил присутствие советской подводной лодки и увеличил ход.

В этих условиях приходилось надеяться только на какое-нибудь изменение обстановки. Более всего я рассчитывал на то, что танкер за мысом Нордкин повернет в сторону берега, направляясь за Лафьорд.

Двенадцать последующих минут мы и танкер ожесточенно соревновались в скоростях. Танкер довел свою скорость до предельной.

Надежды на то, что он изменит курс, рухнули. Враг прошел мыс Нордкин, не повернув в сторону берега.

Тем не менее лодка продолжала преследование. Где-то еще теплилась надежда на то, что танкер должен, наконец, изменить курс.

Вдруг все присутствующие на мостике заметили, что дистанция между лодкой и танкером начинает сокращаться.

Противник явно уменьшил ход. Такие действий врага ничем не могли быть оправданы, но факт был налицо.

Спустя некоторое время танкер начал поворачиваться в сторону берега.

Я тут же скомандовал: «Право руля!» – и лодка немедленно легла на боевой курс для атаки противника. Через две минуты был дан залп с дистанции трех кабельтовых.

За все двадцать восемь боевых соприкосновений с противником, в которых мне приходилось участвовать  в дни Великой Отечественной войны, ни одна торпеда из сорока двух, выпущенных по моей команде «пли!», не приносила столько волнений, сколько принесла эта последняя боевая торпеда. До предела взволнованные, ждали результатов атаки и остальные подводники...

Над танкером поднялся громадный водяной столб, увлекший за собой всю кормовую часть судна. Судно окуталось густым дымом, и через мгновение его не стало видно.

Подводная лодка уже легла на курс отхода и дала полный ход, когда раздался новый сильный взрыв. Нас изрядно тряхнуло. Там, где стоял танкер, мы увидели огненный столб высотой более ста метров. Стало светло как днем.

Потопление танкера, хотя и ценой трехкратного выхода в атаку и выпуска всех шести торпед, имеющихся в аппаратах, полностью оправдало наш экипаж – ведь важен конечный результат. Победителей не судят.

Лодка на полном ходу мчалась курсом на север. Надо было отойти подальше от берега, погрузиться на большую глубину и перезарядить торпедные аппараты.

На мостик вышел Паша с перекинутым через плечо фотоаппаратом.

– Ну как, Паша, успел сфотографировать что-нибудь? – спросил я.

– Нет, – огорченно ответил матрос. – Меня прогнали с мостика... мешал.

– Кто прогнал?

– Старший помощник. Говорит: «И без тебя тут хватает раззяв... Ходишь, – говорит, – как медуза по мостику». Конечно, я еще... не могу быстро бегать, я не совсем подводник, не привык еще.

– Ну, ничего, – успокоил я матроса, – в следующий раз прикажу, чтобы тебе дали возможность сфотографировать ночной торпедный взрыв. Сегодня взрыв был какой-то... невыразительный. Ты бы все равно не успел его снять.

– Да он и в другой раз не снимет, – вмешался Глеба.

– Почему?

– Да здесь же позировать никто не будет, а работать быстро он не может. Как медуза ползает...

– Нет, товарищ капитан-лейтенант, с аппаратом я работаю быстро.

– Ну, вот посмотрим, как ты работаешь, – прервал я спор. – Завтра или послезавтра еще кого-нибудь встретим, атакуем, а ты снимай.

На вторые сутки мы действительно встретились с немецко-фашистским конвоем.

Накануне вечером была получена радиограмма от командования о том, что из Бек-Фьорда вышел конвой в составе пяти транспортов, трех эскадренных миноносцев и нескольких мелких судов.

Расчеты показали, что он должен подойти к нашей позиции около пяти часов утра.

Мы начали готовиться к бою...

Ночь была темная. Большая зыбь мешала работе гидроакустика. Северо-восток, откуда мы ожидали появления противника, затянут мглистым туманом. Видимость упала до нескольких кабельтовых.

Ранним утром неожиданно мимо самого носа нашей лодки пронесся на полном ходу эскадренный миноносец врага. Попутными волнами лодку подбросило, как шлюпку. С кораблей нас не могли заметить: мы находились со стороны берега, на фоне высоких гор.

Стало ясно, что мы не сумели своевременно обнаружить конвой. Справа на нас надвигалась лавина кораблей. Четыре транспорта в сомкнутом строю следовали один за другим. Вслед за ними шло много мелких судов. Эскадренный миноносец, жертвой которого мы чуть было не стали, следовал головным и, насколько мне удалось пронаблюдать, шел зигзагообразно большим ходом.

– Оба полный назад! – скомандовал я вслед за объявлением боевой тревоги.

Я относительно спокойно смог рассмотреть надвигающиеся корабли. Впереди шел транспорт  пассажирского типа водоизмещением в десять – двенадцать тысяч тонн. Его плохо затемненные иллюминаторы на близком расстоянии светились тремя рядами над поверхностью моря.

– Аппараты, пли! – пронеслась по лодке команда, когда форштевень первого транспорта достиг линии прицеливания.

Торпеды понеслись по курсу подводной лодки.

Одна из них взорвалась у борта первого транспорта, в районе фок-мачты. Пламя пожара мгновенно окутало корабль. Потом он переломился, поднявшись средней частью вверх.

Новый взрыв. Это вторая торпеда попала в другой транспорт – третий в строю вражеских судов. Взрыв оказался еще более сильным. Горящие обломки судна, описывая большие траектории, с высоты падали в воду. Через несколько минут судно почти в вертикальном положении ушло под воду.

Два последующих взрыва торпед, достигших цели, образовали новый яркий фейерверк. Зарево от взрывов было настолько велико, что подводная лодка капитана третьего ранга Каланина, находившаяся в двадцати двух милях от мыса Нордкин, едва не решила сыграть «срочное погружение», чтобы не быть замеченной береговым наблюдением. Другая наша соседка, лодка капитана третьего ранга Колосова, находящаяся в семнадцати милях от нас, тоже увидела зарево. В ее вахтенном журнале было записано: «По пеленгу 240 градусов две шапки пламени на горизонте».

Не мудрено, что нас тут же обнаружили. Многочисленное охранение конвоя (точное количество нам так и не удалось установить) начало выходить на нас в атаку. Как докладывал сигнальщик, головной миноносец открыл по лодке артиллерийский огонь. Проверить правильность доклада я не успел. Подводная лодка на заднем ходу мчалась к берегу и каждую минуту могла налететь на камни.

– Все вниз! Срочное погружение!

Через несколько минут мы были на глубине пятидесяти пяти метров.

– Слева сорок шесть, шум винтов, приближается! – послышался голос Бордока.

Я подал команду на уклонение, но в этот момент, словно упреждая наши действия, мы услышали взрывы первой серии глубинных бомб, ложившихся по левому борту подводной лодки.

Подводники, хорошо знавшие цену бомбовому преследованию, казалось, были относительно спокойны. Только Паша не на шутку взволновался. Широко раскрыв глаза, он озирался по сторонам, словно просил помощи.

– Что, трухнул немножко? – тихо посочувствовал ему Поедайло. – Ничего, это бывало и со мной... Потом проходит. Бомбы далеко падают... Вот рыбу жалко.

– Какую рыбу?

– Как какую? Они же ее глушат, треску-то.

– А-а-а!.. – разочарованно мотнул головой Паша. – Черт с ней, с рыбой!

Новая серия бомб.

– Ближе!.. – вырвалось у Паши.

– А-а, вот наш фотокорреспондент. – Я сделал вид, что только сейчас заметил матроса. – Застрял в центральном?

– Вы почему не в своем отсеке? – опомнился Глоба.

– Меня... меня не пустили, – оторопел Паша. – Мешаешь, – говорят...

Бомбы, очевидно почти одновременно брошенные с двух кораблей, немного тряхнули корпус подводной лодки.

– Расстояние до бомбящих миноносцев превышает десять кабельтовых, – доложил Бордок. – По курсовому сто три и сорок левого борта удаляются быстро! Других шумов не прослушиваю!

– Видишь, даже удаляется, – возобновил я прерванный разговор с матросом Пашей. – Так как твой снимок? Взрывы были хорошие!

– А-ай! – махнул рукой матрос. – Уронил аппарат за борт.

– Он же на ремне был?

– Торпеды взорвались так здорово, что... я не помню, что я сделал... а только аппарат вместе с футляром и ремнем упал за борт. А мне захотелось бежать, но...

– Ничего, ничего, это бывает по первому разу, – снова вмешался Поедайло, наклонившийся над журналом записи событий. – Потом проходит...

Кто-то прыснул. Вероятно, рассмеялись бы и остальные, но новые и довольно близкие разрывы заставили нас усилить наблюдение за действиями врага.

– Охотники! Приблизились неожиданно справа! Сейчас отвернули, удаляются по корме! – сообщил Бордок.

– Это они из Мехавнс-Фьорда вышли, здесь у них база, – вслух рассуждал я. – Пошли в сторону кормы. Значит, они тоже бомбят наугад и считают нас где-то сзади.

Четыре часа длилось преследование. Мы отделались несколькими выбитыми электрическими лампочками – обычными жертвами глубинных бомб.

Оторвавшись от врага, с наступлением утра всплыли в надводное положение и первое, что увидели, – это густой слой нефти, разлитый на поверхности моря. Это было все, что осталось от транспортов.

Так закончился последний поход нашей лодки в дни Великой Отечественной войны.

Уходим в море 

После окончания войны прошло много лет. Как-то перед выходом в море я заскочил к себе в каюту, чтобы бегло просмотреть накопившуюся корреспонденцию.

Была горячая пора боевой подготовки. Большая часть подводных лодок соединения занималась зачетными торпедными стрельбами.

Едва я успел сесть за стол, как в каюту осторожно, но довольно настойчиво постучали.

Вошел лейтенант в новеньком обмундировании и по-юношески звонким голосом доложил:

– Товарищ капитан первого ранга, лейтенант Василий Федорчук представляется по случаю назначения на должность штурмана подводной лодки «Окунь» вверенного вам соединения.

Что-то, в скуластом, обветренном лице молодо-FO лейтенанта мне показалось знакомым, но я никак не мог припомнить, где же я встречал этого человека.

Как бы отвечая на мой внимательный и довольно бесцеремонный взгляд, лейтенант полушепотом подсказал:

– Васю... помните?

– Вася! – воскликнул я и схватил лейтенанта за плечи. – Рад видеть тебя таким орлом!.. Рассказывай, рассказывай немедленно все о себе! Как ты... учился? Где был с тех пор?..

– После ухода вашего,., нашего экипажа, – запинаясь, начал лейтенант, – на второй же день прибыл новый экипаж. Меня снова приютили, и я ходил с ними в походы... Однажды меня встретил адмирал Болтунов. Он спросил: кто я и откуда. Потом приказал отправить меня в Нахимовское училище. Окончил его. Потом приняли в Высшее военно-морское училище, и вот... лейтенант... прислан в ваше распоряжение.