Текст книги "Огонь в океане"

Автор книги: Ярослав Иосселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Почему не спите, нарушаете распорядок? – шепотом, но резко придрался я во время обхода к одному из матросов в жилом отсеке.

– Я никому не мешаю, товарищ старший лейтенант, – оправдывался он. – А спать... никак... не получается.

– А чего вздыхаете? – уже мягче спросил я.

– Как можно спать спокойно, товарищ старший лейтенант, когда фашисты уже на нашей земле?

– Что же, всю войну не будете спать?

– Потом, видать, привыкнем. Сразу так... трудно, Я думал, что... совсем иначе думал, а они, оказывается, могут на нас наступать. Город... название не запомнил.

– Ломжа.

– Да, кажись, Ломжа. Заняли?

– Ну, заняли. А мы потом Берлин займем. Вы хотите воевать без жертв, что ли?

– Ваша, может, правда...

– Спите спокойно. Фашистов разгромим и Гитлера к стенке поставим. Но, конечно, не сразу.

– Потом-то разгромим, но пока... Зло берет, товарищ старший лейтенант!

Выйдя из жилого отсека я поднялся на мостик.

Обычно залитая морем многочисленных корабельных огней бухта была погружена в темноту. Только звезды мерцали на небе. Слышался разноголосый гул многочисленных механизмов и машин судоремонтных мастерских, уже переведенных на круглосуточный режим работы.

На целые сутки ранее намеченного срока, в пятницу утром, работы на «Камбале» были завершены, и она вступила в число боевых кораблей Черноморского флота.

Неудачи

 Подводная лодка готовилась в первый боевой поход. Верхняя палуба, пирс и подходы к нему напоминали муравейник. Экипаж пополнял корабль боезапасом, продовольствием, топливом, водой.

Погрузочный кран поднял с пирса торпеду, развернувшись на шарнирной пятке, пронес ее по воздуху и постепенно начал опускать над палубой «Камбалы». Когда торпеда повисла в горизонтальном положении, на густой тавотной смазке отчетливо стала видна надпись, сделанная чьими-то пальцами: «Наш подарок фашистам».

– Хорош подарочек, товарищ старший лейтенант, правда? – прикрывая рукой глаза от солнца, обратил мое внимание лейтенант Глотов. Он руководил погрузкой торпед.

– Подарок достойный.

– Вы ходите как черепахи! Так воевать нельзя! – слышался сипловатый голос боцмана Сазонова. Он «подбодрял» матросов, занимавшихся  погрузкой продуктов, хотя те и без того расторопно бегали со своей тяжелой ношей с пирса на лодку и обратно.

– Сазонов, мы, чернокопытные, уже готовы! – вытирая грязные руки тряпкой, язвительно подшучивал Свистунов над товарищем. – А как ваша интеллигенция?

На подводной лодке мотористов в шутку называли «чернокопытными», а рулевые и в особенности радисты именовались интеллигенцией.

– Ты сам интеллигент, – сухо отозвался Сазонов и снова переключился на рулевых. – Давайте быстрее! Неужели не видите, «черное копыто» издевается...

– Смотри, – прыснул Иван Акимович, подойдя к нам. – Мотористы опять первые...

– Как всегда, – подтвердил я.

– Пойдем со мной. – Куда?

– Начальник политотдела вызывает. Партбилет будет тебе вручать. – Станкеев дружески взял меня за руку.

В небольшом, но светлом и уютном кабинете, увешанном географическими картами, нас приветливо встретил начальник политотдела соединения капитан первого ранга Виталий Иванович Обидин. Он взял со стола приготовленный заранее партбилет и вручил мне.

– Получаете партийный билет в самое трудное для нашей страны время, – Обидин говорил быстро, энергично, – наша свобода и независимость в опасности. Вы уходите в море. Так покажите же, что мы не ошиблись, когда принимали вас в партию.

– Все свои силы и способности отдам за священное дело партии! – коротко ответил я, пожав сильную большую руку Виталия Ивановича.

– Ну как? Теплее с партбилетом? – хлопнул мне по плечу Станкеев, как только мы вышли из кабинета начальника политотдела и направились на пирс.

– Конечно, теплее.

– Дела, видно, на фронте серьезные, – он  нахмурил брови. – В сегодняшней сводке опять... отступление...

– Да, слышал, – тихо ответил я, опустив голову. – Трудное время...

– Институт комиссаров снова учрежден,. – после паузы сообщил Иван Акимович.

– Ну-у? Так ты – комиссар «Камбалы»? – Выходит, так.

– Так, значит, мне нужно обращаться на «вы»?

– Как хочешь, – Станкеев пожал плечами. – По-моему, не обязательно...

– Нет, – возразил я, – совершенно обязательно. В шестнадцать часов «Камбала» была полностью готова в выходу в море. Запасы были получены, механизмы исправны, команда помыта в бане и обмундирована.

После команды «лодку к погружению изготовить» корабельный механик, лейтенант Василий Калякин, и я в последний раз проверяли готовность к выходу. Обошли отсеки, побывали на всех боевых постах. Калякин со свойственной ему скрупулезностью проверял каждый боевой механизм. Я тем временем с пристрастием экзаменовал людей по организации службы, правилам эксплуатации оружия и установок.

Дню выхода на позицию предшествовала солидная подготовка экипажа. Наши подводники сотни раз проделывали всевозможные манипуляции с механизмами и стали настоящими мастерами своего дела. И нет ничего удивительного в том, что мне и Калякину не удалось обвинить кого-либо в посредственном знании своих обязанностей, в неправильном обращении с механизмами или в отклонении от нормативных требований.

С наступлением темноты «Камбала» снялась со швартовых и направилась к выходу из бухты. Она долго пробиралась почти на ощупь, петляя вокруг многочисленных кораблей.

Всегда сияющий чистотой, весь в зелени, залитый морем света, теперь Севастополь был угрюм. Стены домов были камуфлированы: скалы и леса появились  там, где их не было и в помине. Витрины магазинов заложены мешками с землей. Детей и женщин уже вывезли из города.

Пустовал Приморский бульвар, любимый Примбуль. Опустел и, улицы Ленина и Фрунзе.

И все-таки Севастополь не утратил своей красоты. Но теперь эта была строгая и немного печальная красота.

– Справа на траверзе, у берега, затопленный корабль! – доложил сигнальщик, как только мы вышли из бухты и нас начали покачивать волны открытого моря.

Это был транспорт, потопленный фашистскими самолетами в день нападения на нашу страну. Транспорт получил прямые попадания больших бомб и выбросился на берег у самого входа в гавань. Теперь его готовились снимать с мели.

Затопленный транспорт был первой жертвой войны. В темноте он производил внушительное впечатление. Он горбился темным чудовищем, как бы воочию олицетворяя ужасы морской войны.

Ночь была безлунная. Море вскипало от четырехбалльиого норд-веста.

– Скрылись очертания берега по корме! – крикнул я в переговорную трубу в центральный пост.

– Есть! – коротко ответили снизу и тут же записали в корабельный журнал.

Родные берега скрылись. Наш курс лежал на запад, в тыл врага. Мы шли туда, чтобы беспощадно топить фашистские транспорты и боевые корабли.

– Обойдите отсеки и посмотрите за порядком! – приказал мне командир лодки, когда очередная смена заступила на вахту.

В первом отсеке собрались свободные от вахты торпедисты, плотным кольцом окружившие своего начальника.

– Почему не спите? – удивился я.

– Решил проверить еще раз кое-что, – повинился Глотов. – С нормативами кое-кто туго укладывается...

– Нарушаете распорядок!

– Все равно никому не заснуть, – неуверенно возразил он. – Возбуждены, ведь... первый поход...

– Вы думаете успокоить людей экзаменами?

– Нет, конечно, но... Разойтись! Ложиться спать! – приказал он, наконец, нехотя.

Мотористы тоже не опали.

– Машины малость запылились! – крикнул мне в ухо парторг. – Спать люди все равно не будут.

– Отдых требуется. Завтра будем, на позиции!

– Отдохнем в процессе работы, – без тени улыбки возразил снова старшина.

– Отправьте подвахтенных спать! – приказал я и пошел дальше.

Приказание есть приказание, и мотористы пошли в жилой отсек.

Людей, занятых у своих боевых механизмов я не желавших идти в жилые отсеки на отдых, я встречал буквально в каждом отсеке.

Опыта войны ни у кого из нас не было. То, с чем придется столкнуться на позиции, мы представляли весьма туманно. Каждый из нас в глубине души верил, что транспорт мы непременно встретим в первый же день занятия района боевых действий. В успешности атаки также никто не сомневался. Наш командир считался одним из снайперов-подводников, а центральный пост «Камбалы» на всех учениях показывал хорошую выучку и слаженность.

Оставалось верить, что мы быстро одержим победу, израсходуем боезапас, вернемся в базу, пополнимся торпедами – и снова на позицию. Сплошное триумфальное шествие! Всякие неудачи и разочарования исключались.

Суровая действительность, однако, очень скоро внесла свои поправки в наши планы.

Восемь суток мы колесили в районе боевых действий впустую, никого не обнаружив.

– Ну что? Опять «тиха украинская ночь»? – услышал я как-то ночью на мостике голос Ивана Акимовича.

– Да, никого! – ответил командир. Его высокая стройная фигура отчетливо выделялась на западной стороне горизонта, где только немногим больше часа тому назад спряталось солнце.

– Уф-ф!.. Приятно вздохнуть! – Станкеев глубоко дышал. – Сегодня мы пробыли под водой... восемнадцать часов и две минуты.

– Все минуты считаете? – сухо спросил Вербовский, и я мысленно представил, как по его лицу скользнула усмешка.

– Красивая ночь, правда? – комиссар указал на звезды, алмазами сверкающие на безоблачном бархатном небе.

– А это не красиво? – Я слегка толкнул его в бок, показывая на темную полосу низменного румынского побережья, тянувшуюся по нашему левому борту. – Дамский пояс...

– Что? – Иван Акимович не понял моего странного сравнения.

– Чёрный, очень аккуратный, дамский пояс. Выше – темно-розовая кофточка, – показал я туда, где солнечные лучи освещали алыми полосами перистые облака, – а ниже, как видите, темная батистовая юбка. Правда, походит?

– Хм... – неопределенно хмыкнул Иван Акимович. – Я бы до этого не додумался. Хотя, конечно, ты... младше меня и...

– При чем тут младше или старше?

– Ну как же! Надо быть молодым, чтобы сравнивать береговые полосы или что-нибудь другое... с принадлежностями дамского туалета.

– Товарищ вахтенный командир! Слева на траверзе огонь! Движется вправо! – сверху из темноты докладывал сигнальщик.

– Автомобиль по берегу идет, – отметил безразличным тоном Вербовский.

– Начальство едет, – как бы продолжил мысль командира Станкеев. – У них очень строгое затемнение, но это, видать, начальничек едет... У Антонеску дача здесь где-то. Может случиться, что именно он.

– Вот бы бомбу на эту дачу, – буркнул сверху сигнальщик.

– Зачем бомбу? – возразил Иван Акимович. – Разгромим фашистов, на этой даче простые люди будут отдыхать.

– Э-э, кто там будет отдыхать! Убить бы этого Антонеску...

– Не отвлекаться! – одернул Вербовский сигнальщика.

– Есть, товарищ командир! – отчеканил матрос.

Длительное молчание нарушил доклад из центрального поста:

– Лодка провентилирована, осушены трюмы, выброшен мусор. Разрешите остановить вентилятор.

– Добро... Остановить вентилятор! – приказал вахтевный офицер.

– Пойдем попьем чайку, помощник, – предложил Станкеев.

– Да, правильно, – согласился я, – скоро мне на вахту...

Мы направились к люку, но задержались из-за нового доклада сигнальщика:

– Курсовой левого борта – сорок, показался проблеск на воде!

– Вы точно видели проблеск? – допытывался командир.

– Кажись, точно.

– В бинокль или так?

– Кажись, в бинокль...

– Кажись, кажись! – вспылил Вербовский. – Надо говорить точно, а не догадками!

– Так точно, не помню, товарищ командир!

– Что у вас такая плохая память?

– Никак нет, товарищ командир!.. Так точно, товарищ командир, вот он: белый, постоянный огонь! Курсовой сорок, слева, на воде! Не так далеко.

– Боевая тревога! Торпедная атака! – Вербовский заметил тусклый огонек двигавшегося вдоль берега судна. – Лево на борт!

Я стрелой полетел на командный пункт.

«Камбала» легла на курс атаки. Боевые посты тотчас же доложили о готовности.

Подводная лодка полным ходом неслась навстречу вражескому кораблю.

Я сверял расчеты с данными о противнике, которые .поступали с мостика, и убеждался, что все идет хорошо. Через несколько минут мы выпустим торпеды и уничтожим первый вражеский корабль. Мы все были возбуждены. Однако каждый делал свое дело четко, быстро я точно.

– Ап-па-ра-ты! – пронеслась грозная команда в торпедный отсек, на боевой пост.

– Отставить! – секундой позже и с гораздо большей энергией и настойчивостью приказал тот же голос командира.

Но... поздно. Напряжение было настолько большим, что слово «отставить» было принято за «пли». Торпеды выскочили из аппаратов и устремились по заданному направлению.

– Срочное погружение! – услышали мы следующую команду Вербовского.

Люди, буквально стоя друг у друга на плечах, посыпались в люк, в центральный пост.

Через считанные минуты «Камбала» была на глубине и отходила в сторону моря.

– По ошибке атаковали дозорный катерок, понятно? Будь он проклят совсем! – шепотом сказал мне Вербовский.

– Бывает... неопытность, – как бы успокоил командира Иван Акимович, стоящий рядом с ним. – Еще хорошо, что он оказался слепым, – продолжал он. – Если бы он видел, как по нему торпедами швыряют, мог бы нас погонять...

– Мы тоже хороши! Зрением хвастать вряд ли можно и нам, – тихо сказал Вербовский.

– Эх, если бы знать! Установить бы глубину хода торпед поменьше и дать в борт этому дозорному, – досадовал я. – А почему же он несет огонь?

– Не знаю, не спрашивал, – сухо отозвался Вербовский.

– По-моему, иллюминатор приоткрыт или плохо затемнен, – предположил Станкеев.

Несмотря на неудачу, первая атака принесла команде определенную пользу. На боевых постах и командных пунктах были выявлены недостатки, ошибки и неточности. Устранение их, несомненно, многому научило и подняло, боевую выучку экипажа. Кроме того, подводники в какой-то степени обстрелялись.

Велико было, конечно, и разочарование. Но оно было забыто очень скоро.

На следующий день меня подозвал к перископу вахтенный офицер лейтенант Глотов.

– Как вы думаете, стоит доложить командиру: какие-то подозрительные дымы вот по этому направлению, – уступил он мне место у окуляра.

Я с трудом различил на белом фоне облаков несколько еле видимых клубков дыма.

– Надо. Дымы судов, – авторитетно заявил я.

Вербовский еще из своей каюты приказал сыграть боевую тревогу. Подводники помчались к своим боевым механизмам.

Неискушенный человек, глядя на эту картину, непременно был бы поражен. Полуодетые или почти раздетые здоровенные парни, держа в зубах ботинки или часть одежды, с суровыми лицами, безмолвно, очертя голову бежали в разные стороны, толкая друг друга.

– Что? Конвой? – Вербовский едва выговаривал слова. Хотя от каюты до центрального поста расстояние было небольшим, но, пробежав его, он запыхался.

В нашем соединении Вербовский был единственным командиром подводной лодки, убеленным сединами. Он обладал большим опытом воспитания и руководства людьми, но преклонные годы брали свое, и энергия, так необходимая на подводной лодке, в нем заметно иссякла. Бывали случаи, когда он уставал настолько, что не мог вращать даже перископ, и мне приходилось помогать ему. Состояние нервной системы Вербовокого оставляло желать лучшего. На внезапные события он реагировал раздраженно, излишне волнуясь, впадал иногда в суматоху.

– Дымы судов, товарищ командир! – отчеканил Глотов, уступая место у перископа.

– Только и всего? – Вербовский заметно остыл.

– Дыму без огня не бывает, – ввернул Иван Акимович, прибежавший в центральный пост вслед за командиром.

Командир более десяти минут смотрел в перископ, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и скоростью. Направление нашего курса было таковым, что если бы дымы означали появление конвоя, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали возможность атаковать врага. Я это отчетливо видел по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу.

– Надо бы доложить ему, но с его самолюбием... прямо беда. Как бы хуже не было.

– Я тоже так думаю, – согласился я с комиссаром, – возможно, хуже будет.

Вербовский обладал одним большим недостатком: он обыкновенно считал, что никто из его подчиненных не способен подсказать ему что-либо умное.

– Однако, – Станкеев словно прочел мои мысли, – сейчас шутить нельзя. Доложи командиру свои расчеты!

– Есть, – ожил я. – Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов! В противном случае, если конвой идет вблизи берега, можем оказаться вне предельного угла атаки к моменту его визуального открытия!

– Молчать! – гаркнул на меня Вербовский. – Не мешайте работать!

– Я только доложил свои расчеты, товарищ командир, – пояснил я.

– Ваша обязанность иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас опросят!

– В мои обязанности входит докладывать свои соображения командиру, – обиделся я.

– Молчать! – гневно повторил Вербовский, не отрываясь от давно уж поднятого перископа. – Ещё одно слово, и я вас выгоню из отсека.

– Есть! – буркнул я, сконфуженно глянув на озадаченного Станкеева.

В отсеке водворилось полное молчание. Паузу нарушил сам Вербовокий, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он передавал данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл залпом произносимых слов. И тут же мне стало ясно, что возможность атаки упущена из-за неправильного предварительного маневрирования.

– Мы находимся за предельным углом атаки, – немедленно доложил я командиру, – следует лечь на боевой курс и попытаться...

Вербовскяй, не дав мне договорить, снова осадил меня за советы и приказал рулевому ложиться не на боевой, а на совершенно другой курс. Он решил еще раз уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.

– Так атака не получится! – вырвалось у меня.

– Вон из отсека! – гневно крикнул Вербовский, вытаращив на меня налитые кровью глаза. – Отстраняю вас! Передать дела Любимову!

Я передал таблицы, секундомер и приспособления для записи штурману и отошел в сторону.

Идя новым курсом, почти параллельным с конвоем, «Камбала», имея под водой гораздо меньшую скорость, все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.

Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить. Он вдруг приказал ложиться на боевой курс и приготовиться атаковать.

Новую ошибку допустил боцман, который перепутал положение горизонтальных рулей и нырнул на большую, чем следовало, глубину. На него едва ли не с кулаками набросился Вербовский. Сазонов, взволнованный до неузнаваемости, так и не смог прийти на заданную глубину. Командир его прогнал с боевого поста и поставил другого человека.

Этим неприятности не ограничились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и, вместо того чтобы из кормовой дифферентной системы  качать в носовую, пустил воду в обратном направлении. Вербовский и на него обрушился с неменьшим пылом, чем на Сазонова, но с поста не прогнал.

Видя общее смятение, растерялся и рулевой сигнальщик, который вместо ста девяноста восьми градусов неизвестно сколько времени продержал корабль на курсе сто восемьдесят восемь градусов.

Когда, наконец, центральный пост успокоился и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой уже ушел. Ни о какой атаке мечтать уже не приходилось.

Вербовский долго смотрел в перископ «Камбалы», идущей почти в кильватере, но далеко сзади конвоя, который, очевидно, даже не подозревал о нашем присутствии в районе своего следования.

В отсеке все избегали смотреть друг другу в глаза. Стыдно было не только за провал, но я за бахвальство и самоуверенность, в которой каждый из нас в той или иной мере неоднократно расписывался еще в базе, на переходе и даже на позиции.

Казалась, ничто уже не могло нас развеселить. Но на войне, оказывается, бывают неожиданности, которые нельзя предусмотреть.

– Транспорт взорвался, тонет! Одновременно со словами командира мы отчетливо услышали два отдаленных раскатистых взрыва.

– Что случилось?

– Он же видит, что мы не можем, вот и решил сам утонуть, – довольно некстати рассмеялся лейтенант Любимов, вызвав прилив нового гнева у Вербовского.

– Транспорт на мине взорвался, – бросил командир, закончив пространное нравоучение съежившемуся, как загнанный в ловушку кролик, штурману.

– Нет, не то, – решительно возразил Иван Акимович, – транспорт утопила «Зубатка».

– Нет, – упорствовал Вербовский, – «Зубатка» должна быть гораздо южнее.

– Так она, видно, пошла навстречу врагу... Командир остался при своем мнении, хотя, как  потом выяснилось, транспорт действительно потопила подводная лодка «Зубатка», которой командовал старший лейтенант Александр Девятко.

Весть о том, что фашистский транспорт погиб, молнией облетела все отсеки. Люди, казалось, совсем позабыли о своей боевой неудаче.

Словно деревянной кувалдой били по легкому корпусу подводной лодки, – до нашего слуха начали доходить звуки отдаленных подводных взрывов.

– Право руля! Ложиться на курс десять градусов! Хм, и немцы тоже, как и наш Иван Акимович, думают, что их атаковала лодка, – ухмыльнулся Вербовский, опуская перископ. – Начали бомбить море...

– Они преследуют лодку, – Ставкеев твердо стоял на своем. – Во всяком случае, хорошо, что мы поворачиваем на обратный... А то утопила «Зубатка», а, не ровен час, отлупить бомбами могут нас. Куцему всегда попадает больше всех.

– Да, правда, совести-то у фашистов... – начал было Любимов.

– Отставить болтовню! – грубо оборвал его Вербовский. – Непонятная у вас страсть к болтовне...

Новые взрывы глубинных бомб еле улавливались. Постепенно их вовсе не стало слышно. Мы отошли к северу.

Вербовский вызвал меня в кают-компанию. Там уже были Иван Акимович и Любимов, разложивший на столе крупномасштабную карту района боевых действий.

– Давайте проанализируем графически ваше предложение и мои действия! – с ходу предложил командир.

По смягченному тону я понял, что с ним уже побеседовал Иван Акимович.

На карте были вычерчены несколько возможных вариантов атаки при различных способах боевых действий. После тщательного изучения тех и других Вербовский, к его чести, признал, что мое предложение, хотя и не полностью обеспечивало гарантированную  и успешную торпедную атаку по транспорту фашистов, было наиболее целесообразным. Он принял вину за срыв атаки на себя, хотя львиная доля ее лежала и на Сазонове, и на Калякине, и на мне. Ведь не кто другой, как я, помощник командира, был ответствен за слаженную и четкую работу центрального поста, который не выдержал испытаний. А центральный пост – это мозг подводной лодки. От его четкой работы зависит успех в бою.

Ошибки, способствовавшие срыву атаки, были с большой тщательностью разобраны не только непосредственными виновниками, но и остальными товарищами. Подводники, выполнявшие свои обязанности отлично, были поощрены приказом командира, несмотря на то, что корабль в целом не имел боевого успеха.

Оставшиеся дни пребывания на позиции не принесли ничего нового. Мы больше не имели встречи с транспортами и судами фашистов. «Камбала» повернула курсом в базу.

Возвращались мы ранним летним утром. Солнце еще не .успело осветить верхушки гор, амфитеатром окружавшие наше место базирования.

В войну у подводников выработалась традиция, по которой лодку, возвращавшуюся из боевого похода с победой, встречал весь личный состав соединения, независимо от того, в какое время суток она входила в базу. Нам такая торжественная встреча не полагалась. Нас должен был встретить лишь командир дивизиона. Однако лишь только мы показались в бухте, нас засыпали поздравлениями с береговых постов наблюдения. На кораблях выстроились стройные ряды матросов, старшин, офицеров. На многочисленных мачтах взвились флажки – сигналы с поздравлениями.

– Что это? – невольно вырвалось у Вербовского.

– Вероятно, недоразумение, – спокойно ответил Станкеев.

– На всех кораблях и постах позывные «Зубатки»! – внес пояснение доклад сигнальщика.

Произошло недоразумение.

– Поднять наши позывные! – не без досады скомандовал Вербовский сигнальщикам.

На всех кораблях, словно по единой команде, сигналы были спущены, но взамен их немедленно взвились новые флажные сочетания, адресованные нам: «Поздравляем с благополучным возвращением, желаем успехов!»

Мы ошвартовались у небольшого пирса, рядом с плавбазой «Нева», на которой размещался штаб соединения. На носовую надстройку «Камбалы» поднялся командир дивизиона капитан второго ранга Успенский, опытный и умный моряк. Он принял доклад Вербовского, пожал ему руку и поздравил с благополучным возвращением из похода. Ни в выражении его лица, ни в голосе не было и намека на нашу неудачу. Но мы отлично понимали свое положение. И, казалось, в то утро все нам говорило о невыполненном долге перед Родиной.

– Прошу выстроить весь экипаж на верхней палубе! – обходя с рукопожатием людей, оказавшихся на носовой надстройке лодки, приказал комдив.

После обычных приветствий Успенский коротко рассказал подводникам о том, что с минуту на минуту ожидается доблестная подводная лодка нашего соединения, победительница «Зубатка». Она уничтожила итальянский танкер и немецкий транспорт с войсками и вооружением.

– Вы себя, конечно, чувствуете несколько... неловко, – комдив понизил тон: – Имели встречу с противником и не смогли его утопить. Но это не должно омрачать праздника, который подарила нашему дивизиону «Зубатка». Да и вы еще будете иметь возможность скрестить оружие с врагом. Главное, извлечь правильный урок. Ваш поход должен послужить уроком, школой, наукой.

В конце бухты показалась подводная лодка. На мачтах взвились флажные сигналы поздравления. Оглашая бухту бравурными звуками, на плавбазе духовой оркестр заиграл встречный марш. Комдив простился с нами, сошел с борта и побежал к соседнему пирсу, чтобы встретить победительницу.

Командир подводной лодки 

В каюту поспешно вошел запыхавшийся Лыфарь.

– Вот это мне нравится! – развел он руками, хлопнув дверью.

– Что? – я отодвинул от себя книгу и повернулся к товарищу.

– Тебя везде ищут, а ты...

– Кто ищет?

– На лодке ищут, – Лыфарь поднял правую руку и потряс ею в воздухе. – Все порядочные помощники обычно находятся... Ты знаешь где?

– Так я же по плану занимаюсь. А ты пришел мешать мне?

– Павел Иванович тебя вызывает.

– Кто? – я поднялся с места.

– Командир бригады. Вернее, он вызывал тебя полчаса назад. Ты не был у него? Может быть, уже и не вызывает...

В дверь постучали. В каюту влетел раскрасневшийся Глотов.

– Товарищ старший лейтенант, – быстро заговорил он, – вас вызывает контр-адмирал!

Павел Иванович Болтунов пользовался большим авторитетом у подводников флота. Каждый вызов к нему был событием, даже если он был следствием не совсем приятных для офицера или матроса причин. Но за мной никаких прегрешений не числилось.

Входя в каюту начальника, подчиненный не может не испытывать волнения, имеющего заметный привкус страха. Такое чувство тем сильнее, чем большим авторитетом пользуется командир. Павел Иванович Болтунов принадлежал именно к числу начальников, которые просто и с легкостью могут внушать подчиненным уважение и любовь к себе.

– Поздравляю с назначением командиром подводной лодки! – этими словами встретил меня командир бригады и протянул мне руку.

– Благодарю, товарищ адмирал! – едва нашел я ответные слова.

Неожиданная новость сбила меня с толку.

День назначения на должность командира корабля исстари считается наисчастливейшей вехой в биографии офицера. Стать самостоятельным и полновластным командиром корабля удается далеко не каждому офицеру. Этой чести удостаиваются только лучшие, наиболее подготовленные. Я же не считал себя отличающимся от товарищей, поэтому вместе с радостью испытывал какую-то неловкость и смущение.

– Уверен, что вы хорошо проявите себя на новой должности, – напутствовал Павел Иванович, дружески глядя на меня своими умными, добрыми глазами. – Командовать кораблем трудно, ответственно и очень ответственно. Учиться много надо. Учиться у начальников, у товарищей и... у подчиненных. Не думайте, что раз вас назначили командиром, вы уже всё знаете. Многое, чего вы не знаете, знают подчиненные...

– Так точно! – вставил я больше автоматически, нежели осознанно.

– Зазнайство – враг любого успеха, – продолжал комбриг, медленно отходя за стол на свое место. – Имейте в виду: главное – люди и их воспитание. У нас на лодках золотые люди. Надо только правильно и грамотно руководить ими. У командира должен быть стальной характер и доброе, отцовское, заботливое сердце...

Командир бригады, еще раз пожелав успехов, отпустил меня.

Я все еще не успел освоиться со своим новым положением, поэтому, когда я шел в каюту, вид у меня был растерянный.

– Что с тобой? Будто невесту кто-то похитил? – спросил меня встретившийся на пути мой друг Николай Белоруков.

– Командиром лодки назначен, – сказал я, озадаченно посмотрев в глаза Николая.

– Поздравляю! Радоваться же надо, а ты... будто тебя избили бамбуковыми палками. – Он ободряюще потрепал меня по плечу. – Уверен, что из тебя получится командир. Но знает ли начальство, что ты...

– Что? – недоуменно переспросил я.

– Что ты дикарь и от тебя всего можно ждать?

– Ты вечно шутишь, Коля, а мне не до шуток. Пойдем лучше поговорим серьезно. Ведь надо переварить такое событие, – и я потащил его в свою каюту.

Николай Павлович Белоруков был помощником-командира подводной лодки «Сталинец». Эго был веселый и энергичный человек.

– Ты что делаешь в чужой каюте? – бросил Белоруков Лыфарю, который дожидался моего возвращения от комбрига. – Видно, хорошо усвоил: если хочешь жить в уюте, спи всегда в чужой каюте.

– Какое взыскание огреб? – опросил Лыфарь.

– Никакого.

– Он, брат, назначен командиром. Постой... командиром какой лодки ты назначен?

–  «Малютки».

– Ты? Поздравляю! – Лыфарь вскочил с места, схватил меня за плечи и начал дружески тискать.

Наша беседа, на которой Белоруков и Лыфарь дали мне много ценных, товарищеских советов, длилось более часа.

На «Камбале» меня ждали новые поздравления и душевные рукопожатия.

– Я, конечно, знал, что вас назначат командиром, – заявил Пересыпкин после обычного поздравления. – Мне, конечно, даже приснилось.

– Вы довольны?

– Конечно, доволен!

– Расставанию с таким помощником командира, как я...

– Да нет! – возразил матрос под общий смех окруживших нас подводников. – Я рад, конечно, что вас назначили командиром, но не потому, конечно, что расстаемся с вами...

Пересыпкин постоянно злоупотреблял словом «конечно».

– Наверно, и потому тоже, – продолжал шутить я.

– Хоть вы меня, конечно, и на губу посадили, – оправдывался Пересыпкин, – но, конечно, правильно посадили... Мина тоже сказала, что, конечно, правильно посадили... А за правду только нюни обижаются, а настоящие, конечно, матросы только уму-разуму набираются.