Текст книги "Огонь в океане"

Автор книги: Ярослав Иосселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– И вам также повезет. Все зависит от желания и энергии. Ваша «Малютка» поновее нашей  лодки, и... я считаю, вы должны нас обогнать в боевых успехах.

– Да что ты! – рассмеялся я.

Я так подробно передаю рассказ Грешилова потому, что экипаж, которым он командовал, насчитывал к тому времени пять блестящих побед, одержанных над фашистскими кораблями. Расспрашивая моего друга, я мысленно решил следовать его опыту. Его рассказ стал для меня умным и очень убедительным примером.

– Прибыл вновь назначенный к нам матрос Поедайло, товарищ командир, – обратился ко мне Косик, – прикажете представить?

– Зовите!

– Какой Поедайло? – задумался Грешилов, поглаживая бороду. – Эх, это разгильдяй! Недисциплинированный подводник. Правда, в боях участвовал...

– Храбрый?

– Раз недисциплинированный – значит, трус и лентяй.

На мостик проворно поднялся щеголеватый, краснощекий, слегка курносый матрос, с лихо насаженной на самый затылок бескозыркой. Разглядывая его, я невольно припомнил кинофильмы, в которых действовали матросы-»братишки» с их развинченной походкой, пошлыми манерами, склонностью к анархизму.

– Матрос Поедайло прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы! – доложил Поедайло. Его довольно красивые глаза нагло и самоуверенно «сверлили» меня.

– Не по-уставному докладываете! – вырвалось у Косика.

– Война, товарищ старший лейтенант! – развел руками Поедайло, искоса глянув на помощника. – Что поделаешь, не до уставов...

– Вот поэтому-то и следует особенно строго соблюдать уставные положения, товарищ под-водничек! – смерив с ног до головы матроса, отметил я.

– Узнаю вас, узнаю, Поедайло, – вздохнул Грешилов.

– Ах, простите, товарищ капитан-лейтенант, не заметил, здравствуйте, – матрос, казалось, смутился.

– Опять вас узнаю! Вы никогда не замечаете тех, с кем следует обменяться приветствиями, – сухо заметил Грешилов.

– Нет, честное слово, не заметил! Вы за тумбой стояли...

Оказалось, что матрос Поедайло служил последовательно почти на всех лодках дивизиона и везде показывал себя только с плохой стороны. От него неизменно старались избавиться и в конце концов под каким-нибудь предлогом списывали с корабля.

– От него придется избавляться, – как бы про себя пробасил Косик вслед Поедайло, которого уводил боцман через кормовой люк в лодку.

– Попробуем воспитать, может... – возразил я.

– Попробуйте, попробуйте! – иронизировал Грешилов. – Иногда бывают чудеса. У моего боцмана с ним ничего не вышло. Он кончил тем, что сдался. Сам напился до неузнаваемости.

– Поедайло одолел?

– Да. А Поедайло потом хвастал, что он перевоспитал самого грозного и исправного боцмана на дивизионе.

– А сколько же раз он сидел на гауптвахте?

– Не знаю. Взыскания с арестами он имел... И много раз имел, – ответил мне Грешилов.

– Зря, – решительно заярил я. – Недооцениваем гауптвахту. Она иногда помогает.

– Правильно! – согласился Косик. – Я всегда так говорил... А потому, если объявил арест, надо обязательно арестовать, а не... дискредитировать свои же решения.

– Вообще вы, братцы, хлебнете с ним горя, – Грешилов задумчиво посмотрел в иллюминатор...

Поедайло сразу же начал нарушать дисциплину и щеголять своей разболтанностью.

На следующий же день поздним вечером парторг корабля Петр Каркоцкий сказал мне:

– Я, товарищ командир, насчет новичка, липового новичка, Поедайло нашего...

– Почему липового?

– Какой же он новичок? Он на дивизионе гастролирует давно... Все части обошел.

– Да, говорят так. Но надо перевоспитать разгильдяя.

– Надо, конечно, но потребуются крутые меры. Самые крутые.

– Говорят, он одного боцмана уже... воспитал.

– Был такой случай, – Каркоцкий расхохотался – Вам уже сказали? Это шутка, конечно, но не далекая от правды... Он ведет нехорошие разговоры среди товарищей. Такие ужасы о войне рассказывает, что прямо запугал всех. Ведь наши матросы еще не обстреляны, глубинную бомбежку не испытали, и они...

– Верят ему?

Каркоцкий задумался. Я смотрел в его глаза и ждал ответа. Волосы у Каркоцкого были рыжие, бровей и ресниц не было видно, – бесцветные, они сливались с загорелым лицом, но в глубоко сидящих глазах читались ум и решительность.

– И верят и не верят. Кое-кто может и поверить. Есть же люди со слабым характером.

– Надо, чтобы его разоблачили как труса, – посоветовал я парторгу.

– Примерно в таком направлении я и ориентировал комсомольцев, но решил доложить вам.

– Правильно.

– Да еще этот липовый храбрец воспевает пьянство.

– Но списывать с корабля не будем. Он пойдет с нами в походы, – решил я.

– Мне кажется списывать нет необходимости. У нас народ хороший. Сумеем переварить такого «героя». Но горя, конечно, хлебнем с ним, – согласился со мной парторг.

Таким образом, по вопросу воспитания Поедайло наши мнения сошлись.

– Еще одно дело, товарищ командир, – проговорил парторг, встав со стула. – Подводная лодка «Агешка» вернулась из очень интересного похода.

Нельзя ли попросить командира побеседовать с нашими ребятами?

Мне очень понравилась мысль парторга, и я обещал завтра же поговорить с капитаном третьего ранга Кукуем.

Подводные лодки нашего дивизиона воевали активно; многие из них уже не раз возвращались из боевых походов с победами, которые сразу же становились известными всем подводникам соединения. Но и специальные беседы не теряли смысла и интереса. Подводники интересовались прежде всего подробностями, опытом, добытым нередко кровью своих товарищей.

Поход «Агешки» действительно был очень поучительным. Лодка охотилась за фашистскими кораблями в северо-западной части Черного моря. На седьмой день поиска она обнаружила транспорты противника. Приготовив к бою торпедные аппараты, она устремилась навстречу врагу. Ей удалось благополучно прорвать кольцо охранения и торпедировать головной транспорт, груженный боеприпасами. Транспорт был большой, его груз был достаточен для боевых действий целой войсковой части в течение месяца.

После атаки подводная лодка подверглась ожесточенному преследованию. Фашисты с остервенением сыпали глубинные бомбы на «Агешку», дерзнувшую прорваться внутрь минного поля, считавшегося надежным барьером против наших неопытных, как они полагали, подводников. «Агешка» была первой лодкой, атаковавшей вражеские силы внутри минного поля в северо-западной части моря.

Преследование длилось долго? Фашисты хотели не только отомстить за серьезный урон, причиненный лодкой, но и отучить советских подводников от столь смелых маневров. «Агешке» удалось оторваться от врага, но она наскочила на мину и получила серьезные повреждения.

Устранение их потребовало много сил.

Впоследствии командир лодки Григорий Кукуй в тесном кругу друзей сочинял немало острот,  вспоминая эти напряженные минуты. Он шутил, например, что будто бы, стремясь придать своему голосу спокойное выражение, он так напрягался, что у него чуть глаза не вылезали из орбит и что отсутствие света он считал очень удачным для себя, ибо матросы не могли видеть вибрацию, которой было охвачено все его тело...

Лодка всплыла в надводное положение. На поверхности моря врага не было, и экипаж получил возможность залечить свои раны. За одну короткую ночь нужно было сделать столько же, сколько делает хорошая ремонтная мастерская за неделю.

С наступлением утра «Агешка» ушла под воду, чтобы там окончательно подготовиться и снова скрестить свое оружие с врагом.

Через сутки она была готова к боевым действиям. Осталась не введенной в строй только связь.

А спустя четыре дня лодка напала на вражеский конвой, шедший из Одессы на юг. Очевидно, на этих кораблях фашисты увозили награбленное на оккупированной территории имущество. Лодка прорвала кольцо окружения и нанесла смертельный удар головному транспорту.

Подводники вновь подверглись длительному и ожесточенному преследованию. Однако противнику не удалось сколько-нибудь серьезно повредить «Агешку». Советская подводная лодка вернулась в базу с двумя блестящими победами.

Подводники слушали беседу с большим интересом и задали много вопросов командиру лодки.

Во время беседы я внимательно следил за матросом Поедайло, который сидел в переднем ряду. Он слушал очень внимательно и задал много вопросов. Вопросы были дельные, продуманные. Этим он удивил не только меня, но и Григория Кукуя, знавшего матроса по его прежней службе лучше меня.

– Что это у вас Поедайло перековался, что ли? – не преминул спросить он, как только мы сошли с борта «Малютки». – Он же ничем не интересовался, кроме хулиганства, а тут...

– Не знаю. Он у нас всего несколько дней, – пожал я плечами. – Но, говорят, разгильдяй.

– Хулиган и трус! Но сегодня такие вопросы задавал, что прямо... черт его знает, не пойму! Перековался – и все!

– Он третьего дня даже на партийном собрании выступал. И, я бы сказал, довольно дельные советы давал по техническим вопросам.

– Технику он знает хорошо, но дисциплина-а...

– Возьму его в море, посмотрю...

– Кто знает, может, в этом и секрет, – перебил меня Кукуй. – Его, кажется, на всех лодках списывали до выхода в море... Попробуй – может, получится. Он же один в своем роде. Интересно было бы сделать из него настоящего подводника.

Кукуй бросил эти слова вскользь, особенно не задумываясь, но я долго раздумывал над ними и еще внимательнее принялся наблюдать за Поедайло. Может быть, это симулянт? Он нарушал дисциплину, разгильдяйничал, пьянствовал, зная, что в море недисциплинированных матросов не брали. Перед боевым походом его, проливавшего крокодиловы слезы, списывали на очередной ремонтирующийся корабль. Таким образом он достигал своей цели и продолжал хулиганить дальше. Впрочем, все эти соображения надо было как следует проверить.

Я проводил Григория Кукуя до конца пирса.

– Учти, что на твоей «Малютке» отклонялись от традиции подводников – знать свой корабль назубок, – прощаясь, назидательно сказал мне Кукуй. – Мы подсказывали твоему предшественнику, но он никого не слушал и...

– Я принял, кажется, все меры. Завтра начну экзамены, – ответил я.

– А сам ты изучил все? – Кукуй пытливо глянул на меня.

– Думаю, что да.

– Когда будешь опрашивать экипаж, пригласи Грешилова, Сурова или кого-нибудь другого, хорошо знающего «Малютку».

– Да, ты прав. Обязательно попрошу Диму Сурова. Он дотошнее всех.

Мы оба рассмеялись при упоминании о дотошности бесстрашного подводника Дмитрия Сурова. Принимая зачеты от своих подчиненных, он выворачивал у них, как говорили, «все кишки». Подводники шутили, что людям, прошедшим школу Сурова, воевать все равно, что у тещи есть блины. Экипаж подводной лодки, которым командовал Дмитрий Суров, к тому времени уже имел четыре крупные победы над врагом. Разумеется, его успехи объяснялись не только отвагой и мужеством подводников, но и их хорошими, прочными знаниями.

Тупым ножом... 

«Малютка» была ошвартована к берегу глубокой протоки. Ветки развесистого старого дуба прикрывали подводную лодку от знойных августовских солнечных лучей. Прямо по носу, в двух кабельтовых от нее, стояла плавбаза «Эльбрус». По единственной тропинке, связывающей «Малютку» с плавбазой, непрерывной цепью двигались подводники. Они переносили боеприпасы, продовольствие, обмундирование и другие запасы.

– В шестнадцать часов все должно быть готово, – напомнил я боцману, руководившему работами.

– Так точно! – ответил боцман Халиллев сиплым басом. – Все будет готово!

– Еще надо в бане помыться, медосмотр, в лодке проверить крепления по штормовому и...

– Есть, товарищ командир! Здесь, на новом месте, нас воздушными тревогами не беспокоят, все сделаем, успеем.

– Хорошо, что мы сюда перебазировались, – согласился с боцманом корабельный штурман лейтенант Глоба, шагавший рядом со мной, – а то эти тревоги перегрызли все нервы...

– Ну, уж ваши нервы пилой не перепилишь, не то чтобы перегрызть, – возразил я.

Лейтенант Яков Глоба принадлежал к числу невозмутимых, даже несколько флегматичных людей. Его ничто и никогда не возмущало, вывести же из душевного равновесия было очень трудно.

– Это так только кажется, – очень серьезно ответил мне Глоба. Это был румяный, подтянутый, очень юный офицер. Лицо его еще не утратило юношескую округлость.

– Вы, штурман, не бреетесь еще? – спросил я.

– Регулярно бреюсь. Раз в неделю, – с некоторой долей гордости ответил Глоба и притронулся пальцами к подбородку. – Это, знаете ли, у меня отдельные волоски вырастают быстрее других. Видно разве?

– Почти не видно, – успокоил я его. – Значит, нравится вам это место?

– Есть свои минусы и здесь...

– Какие?

– Вот взять, например, это, – штурман показал на рога буйволов, которыми была утыкана почти вся поверхность протоки. За каждой парой этих причудливых рогов под водой пряталась огромная туша животного, находившего в воде убежище от дневного зноя.

– В случае экстренной надобности из протоки не выйдешь, – пояснил Глоба, – а согнать их с места невозможно.

– Согнать с места трудно. Мирное животное, правда? Вы их впервые видите?

– Впервые. Но... они не такие уж мирные. Вчера два из них подрались около лодки. Так, знаете, что было?..

– Не слышал.

– Едва лодку не опрокинули вверх килем...

– Ну уж!

– Верно. Гонялись друг за другом, со всего размаха кидались в воду. Подняли волну. Она покрывала «Малютку» от носа до кормы. Даже в центральный пост через верхний люк попадала вода. И ничего не. могли поделать с разъяренными животными. Потом вызвали хозяина. Тот притащил горящее полено и начал им со всего размаха бить по носам животных.  Кое-как усмирил, но сказал, что полного мира между подравшимися уже не будет и что одного из них придется продать.

На плавбазе меня я штурмана принял командир дивизиона. Он подробно нас проинформировал об обстановке на море в районе позиции, куда предлагалось послать нашу «Малютку». Затем Хняйнен задал несколько контрольных вопросов штурману и, видимо, оставшись им доволен, отпустил его.

– Подготовка к походу вами проведена, хорошая, – сказал мне Лев Петрович, когда Глоба вышел из каюты, – ваш личный состав прошел большую школу...

– Академию, говорят, – похвастался я.

– Пожалуй, так. Во всяком случае, экзамены были настоящие. И вас... немножко подергали, правда?

– Я тоже ведь экзаменовался...

– А вы хотели, чтобы вас обошли? Нет уж, с командира спрос должен быть повышенный. Иначе нельзя.

– Я не в претензии.

– В общем теперь все зависит от вас. Экипаж подготовлен для действий в любых условиях. Последние выходы в море показали высокую выучку личного состава и качественное состояние механизмов. Время тратить больше нецелесообразно. Идите воевать! Сегодня с наступлением темноты – выход. Точное время в документах. Их вам вручат в шестнадцать часов. Провожать придем.

Выйдя из каюты комдива, я лицом к лицу встретился с фельдшером плавбазы, главным старшиной Ниной Тесленок.

Я знал, что многие подводники не на шутку заглядывались на Нину. Очень красивое, нежное, слегка продолговатое лицо и добрые выразительные глаза у нее чудесно сочетались со стройной фигурой.

– Нина, у вас есть время? – неожиданно для себя спросил я.

– Смотря какое, – Нина улыбнулась. У нее были ровные белоснежные зубы.

– Я хочу вас пригласить на подводную лодку...

– Что вы! Матросы разбегутся: «Женщина на корабле – быть беде»...

– Вот потому-то я и приглашаю вас. Надо же бороться с суевериями. Мои подводники не разбегутся, не бойтесь. Я им скажу словами грузинского поэта: «Женщина, как мать, украшает общество, она, как благодетель, приносит счастье».

Долго пришлось убеждать девушку, прежде чем она согласилась посетить «Малютку» в день ее выхода в море.

Бог весть каким путём проникали старинные суеверия в умы наших моряков, но факт оставался фактом. Во время войны суеверия получили какую-то питательную среду. Разумеется, они приносили определенный вред. Бывали случаи, когда срывались выходы в море, назначенные на понедельники и тринадцатые числа. Некоторые приметы придумывались даже внутри экипажей, самостоятельно, как говорится, прямо на ходу. Поначалу они иногда и получали некоторое распространение, но жизнь их, конечно, была очень короткой.

Хотелось внушить подводникам, что успех зависит только от них самих, от их выучки, воли к победе, настойчивости. Мне казалось, что бытовавшие среди некоторых моряков суеверия, вера в приметы могут в некоторых случаях привести к фатализму, вере в судьбу и связанной с этим бездеятельностью в решающие минуты, что они способны затруднить необходимый на войне полный контакт между командиром и командой.

Подойдя к борту «Малютки», я пропустил вперед по трапу Тесленок. Провожаемая удивленными взглядами подводников, она проворно вскочила на палубу корабля.

– Добро пожаловать! – забыв о субординации, расплылся в улыбке Каркоцкий и протянул руку девушке, к которой, видимо, питал не только товарищеские чувства.

– Здравствуйте, Пет... здравствуйте! – запнувшись, ответила Нина. На ее щеках выступил легкий  румянец смущения. – Меня подводники не отругают? Женщина на корабле...

– У нас суеверных чудаков мало, – парторг глянул на удивленные лица окружавших и добавил: – Вернее, нет совсем.

– Я же вам сказал? – напомнил я девушке, выговаривая слова громко, чтобы все слышали. – У нас народ сознательный. – И я повторил запомнившееся мне изречение грузинского поэта.

– Поэту не воевать, дай бог ему здоровья, – буркнул кто-то, вызвав этим общий смех.

– Главный старшина Нина Тесленок наша гостья сегодня. Покажем ей наше гостеприимство! – вставил я, с интересом приглядываясь к морякам.

Девушку пригласили в отсек, усадили обедать, принялись изощряться в остротах. Когда после обеда прощались, немногим, конечно, хотелось, чтобы она уходила с корабля. Во всяком случае, своей непосредственностью, остроумием и веселым нравом Нина сумела оставить хорошее впечатление о себе...

Зашло солнце. Спустились вечерние сумерки. Из-за старых чинар, перекрывших узкую протоку, на лодках стало совсем темно.

«Малютка» бесшумно отдала швартовы, развернулась носом к выходу в море. Мы отошли. Темнота тотчас же поглотила провожающих нас начальников, товарищей и друзей. Подводная лодка двигалась по протоке в полном затемнении, на ощупь.

Потом чинары начали отставать, и «Малютка» закачалась на волнах открытого моря, Теперь с берегом нас связывал только вой шакалов, которые в ту ночь особенно усердствовали на обоих берегах протоки.

Я прошел на свое место в кормовой части мостика и стал любоваться чудесным вечером.

На море был глубокий штиль. Яркие южные звезды щедро усыпали темное небо. Ничто уж не нарушало тишины, кроме легкого шороха волн и мерного постукивания судовых двигателей.

– Ну как, товарищ Фомагин, хороший вечерок? – обратился я к сигнальщику.

– Так точно, товарищ командир! – ответил матрос, как и положено сигнальщику, не отрываясь от ночного бинокля.

– У вас в Бизяевке такие бывают? – шутливо спросил я.

Иван Григорьевич Фомагин был волжанином из деревни Бизяевка, вблизи Казани. Он любил рассказывать о своей деревне. По его рассказам получалось, что лучше Бизяевки места на земле нет.

– Нет, товарищ командир. Там, конечно, не такие, но... не хуже. Товарищ командир, – вдруг переменил тон Фомагин, – Поедайло и... некоторые с ним тоже соглашаются... Плохое у них настроение...

– Почему?

– Говорят: тринадцатого вышли... девушка была перед выходом, буйволов в воде не было под вечер... Плохие, мол, приметы.

– Кто говорит? – рассеянно спросил я.

– Поедайло. Остальные вслух не говорят, но... тоже кое-кто думает...

– А буйволы при чем?

– В этих местах буйволы всегда в воде есть, а перед нашим выходом они все ушли. Поедайло и болтает, что плохая примета.

– Поедайло в этих местах впервые, откуда же он взял такую примету? Он ее выдумал сам. Буйволы ушли, потому что к концу дня похолодало.

– И комсорг уверяет, но... Поедайло говорит: а девушка, а тринадцатое число?..

– А у меня свои приметы, товарищ Фомагин. Причем мои приметы уже проверены в бою.

– Какие это? – заинтересовался Фомагин.

– Вот придем на позицию, утопим фашиста, повернем курсом на базу, тогда раскрою. А сейчас скажу только, что мои приметы благоприятствуют нашему успешному походу.

Я знал, что от Фомагина весь экипаж узнает о том, что у командира лодки есть какие-то свои приметы. Так оно и получилось. Не прошло и двух часов после ухода матроса, как на мостик поднялся Каркоцкий.

– Товарищ вахтенный офицер, разрешите выйти  покурить! – громко опросил он, высунув голову из люка.

– Добро!

Каркоцкий вышел из рубки с папироской и, прикрывая ее рукавом, начал жадно курить.

– Много же вы курите, старшина, – заметил я. – Умерьте пыл.

– Совсем брошу, товарищ командир. Как одержим победу, брошу курить – и все!

– Я запомню, – шутливо погрозил я, – слово парторга.

– Да и недолго осталось. Там, внизу, все говорят, что, судя по каким-то вашим приметам, победа будет скоро.

– Правильно, – уверенно ответил я. – Если встретим корабли врага, утопим обязательно. А вы разве не верите в это?

– Если встретим, я думаю, утопим. – Значит, и вы верите?

– Получается...

– Надо же как-то бороться с этими нытиками, черт бы их побрал совсем!

– Да нытик-то один всего, товарищ командир. Это Поедайло. Он мутит воду. Комсомольцы наши только им и занимаются. Ни одно, так другое выдумает. Разъяснять ему что-либо бесполезно. Он считает себя умнее всех.

– Только отсталые люди всегда уверены в своей правоте и непогрешимости. Надо таких воспитывать всеми средствами и способами.

– На таких людей действуют только наглядные уроки. Грубо говоря, мордой об стол, и... все.

На заре третьего дня «Малютка» заняла район боевой позиции у вражеского побережья.

Стоял безветренный день. На море снова лежал глубокий штиль. Это затрудняло пользование перископом: он оставлял видимый сверху след.

Оставив вахтенного офицера у перископа, я покинул центральный пост, чтобы пройтись по кораблю, поговорить с людьми.

В жилых отсеках свободные от вахты подводники  были заняты чтением. Пожалуй, нигде так много и охотно не читают, как на подводных лодках, особенно когда лодка переходит в подводное положение и мир подводника поневоле ограничивается стенами отсека.

– Товарищ командир, разрешите обратиться? – встретил меня в электромоторном отсеке старшина Леонид Гудзь.

В глазах его легко было прочитать решимость и возбуждение.

– Пожалуйста, – ответил я, окидывая взглядом подводников.

Они напряженно смотрели на старшину и избегали встречаться со мной взглядами.

– Комиссар дивизиона говорил, что каждый из нас должен неустанно расти. Правильно?

– Правильно.

– А вот Константин Тельный думает иначе...

– Смотря, как расти, – перебил я Гудзя. – Если физически, так ему, пожалуй, уже...

– Нет, физически с него, лентяя, хватит. Здоров, как бугай. – Гудзь метнул свирепый взгляд в сторону смеющихся матросов. – А учиться не хочет. Сдал зачеты – и на боковую.

– Ну, пусть хоть под водой отдохнет.

Мои шутливые слова заметно разочаровали старшину. Но он продолжал стоять на своем:

– Пока не прикажешь, ничего сам не догадается сделать, никакой инициативы.

Тельный – рослый парень с крупным горбатым носом, длинными руками и широкой грудью – смущенно переминался с ноги на ногу. Надо сказать, что все экзамены он сдал с оценкой «отлично», и начальники были им довольны.

Старшина Гудзь, видимо, хотел начать сложную дискуссию о Тельном. Мне же она показалась неуместной; у меня, как и у других офицеров, не было претензий к матросу. Поэтому я перевел разговор, предупредив подводников о возможности атаки и объяснив, что в штилевую погоду скрытость маневрирования чрезвычайно затруднена.

– В этих условиях надо действовать исключительно  точно и правильно, – закончил я свои наставления.

– Будет исполнено на отлично... – начал было Тельный, но тут же осекся под сердитым взглядом старшины.

– Постараемся, товарищ командир! – поправил матроса Гудзь.

Перешагивая через комингс отсечной двери, я слышал, как он начал его поносить за бахвальство.

В дизельном отсеке матросы собрались в тесный кружок и о чем-то оживленно беседовали.

– О чем шепчетесь будто заговорщики, Петр Федорович? – обратился я к Каркоцкому.

– Подводим итоги перехода, товарищ командир!

– А я думал, составляете заговор против электриков, – продолжал я шутить. – Они теперь главные действующие лица...

– Ну, без нас не обойдутся, – живо возразили матросы.

– Все друг от друга зависим. Один сплоховал – всем плохо, – согласился я.

– Как торпеды? – спросил я в торпедном отсеке у старшины Терлецкого.

– Ждут вашего приказания.

– На какое время планируете бой?

– На завтра после обеда, – не моргнув глазом, ответил Терлецкий.

Шутливое предсказание старшины сбылось. На следующий же день, едва подводники кончили обедать, вахтенный офицер обнаружил вражеский конвой.

Прозвучали колокола громкого боя, подводники кинулись на свои посты. Через переговорные трубы беспрерывно летели доклады, команды, распоряжения. Каждый принялся за свое дело, привычным ухом улавливая команду, идущую в его адрес.

Меньше чем через минуту оружие было готово к бою. Наступила напряженная тишина, которую нарушало лишь бульканье гребных винтов.

Лодка выходила в торпедную атаку.

Конвой фашистов шел вдоль берега в мелководном районе. Для сближения с объектами атаки надо  было маневрировать в сторону берега. Это усложняло решение нашей задачи.

Я быстро спустился в центральный пост к штурманскому столику, чтобы взглянуть на карту района. Здесь мое внимание привлек Поедайло. Вид у него был жалкий: руки тряслись, губы отвисли, на лице выступили капельки пота.

– Вы что? – удивленно спросил я.

– Возьмите! – протянув резинку, почти крикнул Косик. – И закусите зубами. По крайней мере не будут стучать...

Поедайло, казалось, несколько пришел в себя.

– Нервы, товарищ командир, извините, пожалуйста, – пробурчал он.

– В ваши годы нервы должны быть стальными! Рассмотрев суда противника, мы разочаровались.

В окуляре перископа различались всего лишь буксир с баржей и несколько катеров охранения.

– Конвойчик, конечно... не слишком солидный, – размышлял между делом Косик, – но такое большое охранение зря не бывает. Груз, должно быть, ценный.

– Утопим, а там видно будет, ценный или нет, – стараясь подавить охватывающее меня волнение, самонадеянно заключил я.

Наша боевая позиция относилась к такому району ведения войны, в котором приказ обязывал топить и уничтожать все суда, независимо от их тоннажа, класса и боевой ценности.

Такой способ боевого использования подводных лодок вполне себя оправдывал. Вражеские моряки испытывали панический страх перед нашими подводными лодками, уничтожавшими буквально все их суда, которые осмеливались выходить в море. Мы знали по достоверным сведениям, что в черноморских портах, оккупированных врагом, происходили забастовки моряков надводных кораблей, отказывавшихся выходить в море.

Лодка проскочила кольцо охранения и очутилась в точке залпа.

– Аппараты, пли! – скомандовал я.

Торпеда вырвалась из аппарата и помчалась к цели. В ту же секунду я обнаружил свою непростительную ошибку. Оказалось, что я забывал переводить окуляр перископа на увеличение, измеряя расстояния до цели. Дальномер ери этом, конечно, показывал ложную дистанцию. В результате «Малютка» настолько приблизилась к атакуемой барже, что взрыв торпеды грозил ей почти в равной, мере с баржей.

Сообразив это, я схватился за рукоятку, с силой перевел ее на увеличение и невольно дрогнул, увидев только наглухо закрытые иллюминаторы баржи.

– Лево на борт! – успел я скомандовать. В тот же миг лодка вздрогнула.

Об опасности, угрожающей «Малютке», знал один я. Остальные считали, что все в порядке.

– Столкнулись с баржей, – тихо сказал я Косику, вытирая со лба рукавом холодный пот.

– Что вы?.. – вытаращил глаза Косик и беспомощно опустил руки, которыми он секунду назад мастерски жонглировал секундомером и расчетными приспособлениями.

Шли секунды: десять, двадцать, тридцать... А взрыва так и не последовало.

– Промах! – освободившись от мучительного ожидания катастрофы, сказал я.

– Надо полагать, – с досадой согласился Косик. Развернувшись на обратный курс, я приготовился было поднять перископ, как вдруг по переговорной трубе донесся голос гидроакустика старшины Бордок. Он предупреждал о приближении справа, с носовой части, катера. Лодка начала маневрировать на уклонение. Через минуту катер пронесся над нами. Шум его винтов на момент все заглушил. Люди от неожиданности пригнулись, со страхом поглядывая наверх. Все знали, что вслед за шумом винтов могли посыпаться глубинные бомбы.

Последующие действия врага не были похожи на то, что он нас преследует. Бордок все время докладывал о том, что катера удалились и маневрируют по одному и тому же направлению, не приближаясь и не удаляясь от нас.

Я осторожно поднял перископ и осмотрел горизонт. Катера, буксир и баржа сбились в кучу. Смысл подобного маневрирования понять было трудно. Но лучшей мишени для оставшейся в аппарате неизрасходованной торпеды нельзя было и желать.

– Полный ход! Право на борт! – немедленно скомандовал я. – : Торпедная атака!

Маневр требовал разворота на сто восемьдесят градусов. По переговорным трубам я в двух словах сообщил об обстановке над морем и о намерениях повторно атаковать фашистские суда.

Радоваться было нечему, однако мое настроение поднялось. Ободряло сознание того, что у противника, очевидно, не все в порядке, иначе он не «митинговал» бы в открытом море.

Однако пока мы маневрировали, фашистские катера разошлись. Они вместе с буксиром уходили на север. Баржи видно не было.

Я дал глянуть в перископ Косику. После короткого обмена мнениями нам стало ясно, что баржа затонула. Из-за незначительности дистанции торпеда, очевидно, не успела прийти в состояние готовности к взрыву, ударила, как обычная болванка, о борт баржи и пробила его.

– Зарезали тупым ножом, – определил Косик после раздумья.

Стало ясным и поведение фашистов. Очевидно, они не разобрались, отчего неожиданно затонула баржа, и не смогли помочь ей.

Обо всем этом я сообщил по отсекам и, объявив отбой боевой тревоги, передал благодарность торпедистам, электрикам и боцману.

Боцман «Малютки» Давлет Умерович Халиллев был хорошим специалистом, но отличался грубостью и упрямством. Эти качества иногда мешали ему в работе, особенно при взаимодействии с корабельным механиком Феодосией Цесевичем, который твердостью характера и силой воли не уступал на лодке никому. Плавучестью управлял обычно Цесевич. А боцман, стоя за горизонтальными рулями и несколько своеобразно представляя законы механики, считал  возможным иногда настаивать на той или иной манипуляции с переменным балластом. Механика, невольно вынужденного отвлекаться от своего дела, это подчас приводило в ярость. И мне приходилось довольно часто вмешиваться в раздоры двух упрямцев. При атаке, однако, и боцман и механик действовали согласованно. Придя в жилой отсек, Терлецкий даже съязвил по этому поводу: