Текст книги "Огонь в океане"

Автор книги: Ярослав Иосселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

«Малюточники» выдержали первое испытание. Минреп недолго царапал наш борт. Он проскрежетал только до центрального поста, а затем, провожаемый многочисленными вздохами облегчения, оторвался и отстал. Я вытер со лба капли холодного пота. В отсеках «Малютки» снова наступила тишина. Освободились от одного минрепа, ожидались следующие.

Более трех часов длилось форсирование минного поля. За это время мы более десяти раз касались минрепов, и их зловещий скрежет каждый раз заставлял всех содрогаться.

Встреча с последним минрепом была особенно неприятной. Только по какой-то чудесной случайности мы остались невредимы. Сначала столкновение с минным тросом заметили гидроакустики, а затем и все услышали царапание – минреп шел вдоль всего борта и подходил к винтам.

Я приказал застопорить ход, но лодка двигалась по инерции. Мы ждали, что минреп вот-вот намотается на винты. Неожиданно почувствовался сильный толчок. Это заставило всех вздрогнуть посильнее, чем при близких разрывах глубинных бомб.

Но еще через мгновение мы поняли: толчок означал, что минреп отстал от нас, сорвавшись с какого-то выступа в корпусе лодки.

– Мина проржавела, – сравнительно спокойно проговорил Глоба, не отрываясь от своей работы. – Наше счастье, а то бы взорвались...

Наконец наступил момент, когда, по расчетам штурмана, мы должны были быть вне пределов минного поля. Тем не менее некоторое время «Малютка» еще продолжала свое движение прежним курсом и скоростью. И лишь накопив запас расстояния от опасной зоны, начала, соблюдая осторожность, всплывать на перископную глубину.

– Окончено форсирование минного поля! – весело полетела команда по отсекам. – Вахте заступить, подвахтенным идти отдыхать!

Люди повеселели, словно впереди не было преград и трудностей.

Я долго наблюдал в перископ за берегом. Все побережье было усеяно разбитой боевой техникой. Танки, машины, пушки, повозки... И я никак не мог отогнать от себя мысль, что еще совсем недавно здесь все цвело и радовалось жизни.

«Малютка» легла курсом на север, продвигаясь к входным фарватерам в Севастопольскую бухту.

Очередная вахта заступила. Подвахтенные пошли отдыхать.

– Вот... написал, товарищ командир. – Я не заметил, как в рубку поднялся Поедайло. Выждав момент, когда я опустил перископ, он смущенно протянул мне вырванный из ученической тетради листок бумаги, сплошь исписанный размашистыми буквами.

За полтора года службы на «Малютке» Поедайло очень изменился: сказалась всемогущая сила воздействия дружного коллектива. Экипаж «Малютки» так активно взялся за перевоспитание Поедайло, что матрос не выдержал и со слезами побежал к комиссару дивизиона, умоляя его о помощи.

– Нигде нет покоя, всюду только и говорят о моих недостатках, без конца хулят, за человека не считают, – пытался Поедайло разжалобить Ивана Ивановича. – Товарищ комиссар, помогите перевестись на другой корабль. На новом месте я покажу себя образцовым матросом, даю слово...

Однако мольбы не помогли Поедайло. Его оставили служить на «Малютке». Постепенно он начал исправляться. Разболтанность и недисциплинированность исчезли, он перестал бояться моря, от прежнего неряшливого внешнего вида не осталось и следа. Поедайло не брал в рот спиртных напитков. Нервы его окрепли, и в боях теперь он не уступал в храбрости остальным товарищам. Подводники стали уважать матроса, у него появились друзья и близкие товарищи. Словом, передо мной стоял новый человек: общительный, дисциплинированный, отлично знающий дело.

«Перед наступающим боем, – читал я, – прошу принять меня в Коммунистическую партию... Хочу умереть членом великой партии...»

– Почему умереть? – прервал я Чтение. – Мы воюем не для того, чтобы умереть, а чтобы жить, правда?

– Положено так, – пояснил Поедайло, – чтобы, например, доказать: не жалко, мол, жизни за такое дело. А что до меня, – умру, а фашистам не дамся живым.

Он глубоко вздохнул и добавил:

– Вы поддержите меня, товарищ командир. Вас первого спросят, а мне оставаться беспартийным никак нельзя. Даже кок и тот вступил...

– Заявление перепишите, – я вернул матросу заявление. – Чтобы не было ни слова о смерти. О ней пусть фашисты думают. Рекомендацию я вам дам. Заслуживаете...

Поедайло крикнул: «Есть!» – и тотчас же исчез из рубки, будто растворился.

– Тише! Что ты, как буйвол? – услышал я из центрального поста визгливый голос Трапезникова. – Ногу отдавил. Вожжа ударила, что ли?

Обогнув мыс Херсонес, «Малютка» к концу дня достигла входного буя в Севастопольской бухте.

Освещенный последними лучами заходящего солнца, Севастополь представлялся особенно печальным. Город-герой был неузнаваемым. Так некогда, вероятно, вымирали города, пораженные чумой. Улицы исчезли, всюду громоздились развалины. Пустовала и Северная бухта. Судов в ней видно не было.

– Вот они, единственные живые существа! – невольно воскликнул я, заметив в перископ два фашистских истребителя, летавшие над растерзанным городом.

– Патрулируют порт. Берегут кого-то от нашей авиации, – решил Косик. – Может быть, в Южной бухте есть корабли, товарищ командир?

– Возможно, – согласился я, – Если есть, думаю, не уйдут... Будем сторожить.

Мы приступили к тесной блокаде входных фарватеров в Севастопольскую бухту. Днем и ночью неотступно маневрировали в районе стыка двух основных подходов к порту: Лукульского створа, идущего с севера, и Инкерманского – с запада. Мимо нас незамеченным не мог пройти ни один транспорт, ни один корабль, ни одно даже самое маленькое судно. Но время шло, а противник не появлялся.

Прорываясь внутрь минного поля, подводники были уверены, что, как только «Малютка» окажется в самом пекле, она сразу же встретится с кораблями  фашистов. Но эти ожидания не оправдались. Мы снова вынуждены были проводить обычный поиск.

Маневрируя на небольшом «пятачке» у самого входа в гавань, мы выработали определенную систему. Утренние сумерки обычно встречали у входного буя, погружались на перископную глубину, просматривали Северную бухту и затем отходили в сторону моря на несколько миль и галсировали с таким расчетом, чтобы в любое время увидеть вражеские суда, если бы они появились на каком-нибудь из входных фарватеров.

27 августа 1943 года с рассветом, как обычно, «Малютка» погрузилась. Противника не было. Безопасности лодки ничто не угрожало. Погода была превосходной.

Я всю ночь провел на мостике и теперь, оставив у перископа лейтенанта Глобу, отправился в свою каюту, предупредив помощника, чтобы он не увлекался наблюдением за берегом, а внимательнее смотрел за морем.

Ранним утром Глеба с обычной в таких случаях вежливостью разбудил меня по переговорной трубе и доложил, что из Севастополя вышли два охотника за подводными лодками.

Не разобравшись толком в смысле доклада вахтенного офицера, я приказал наблюдать за катерами и повернулся на другой бок.

Но не прошло и пяти минут, как меня разбудил шум винтов катера. Еще через секунду близкие разрывы глубинных бомб сбросили меня с койки.

В центральном посту было темно. С шумом хлестала вода, проникшая в люк. По переговорным трубам из разных отсеков доносились слова докладов. Это было едва ли не самое неприятное пробуждение в моей жизни.

Глоба прозевал! Катера противника, очевидно, засекли перископ подводной лодки.

Я глянул на глубиномер. Он показывал двадцать метров. Стрелка продолжала идти вниз. Чтобы не удариться о грунт (глубина в этом месте была всего тридцать два – тридцать четыре метра), я приказал  держаться глубины двадцать метров и положить вертикальный руль на отход от места атаки в сторону моря.

Но сверху посыпалась очередная серия бомб, грозящих вот-вот поразить «Малютку». Заделывавшие течь матросы от сотрясения сорвались и попадали на палубу. Впрочем, тотчас же оба поднялись и полезли к поврежденному люку.

Катера преследовали нас очень активно. Каждая серия причиняла лодке все новые и новые повреждения.

Подбитая и раздифферентованная «Малютка», уклоняясь от непрерывных неприятельских атак, продвигалась в сторону минного поля. Страшный минный рубеж теперь казался спасительным панцирем, под которым мы могли укрыться от преследования.

– Еще добавилось два катера! С кормы приближаются быстро! – доложил Бордок монотонным голосом.

«Мы у самой базы, в катерах недостатка не будет», – подумал я. Тем более мне показалось правильным мое первоначальное решение – как можно скорее укрыться в минном поле.

Очередная серия бомб разорвалась так близко, что матросы, работавшие по заделке пробоины, кубарем пролетев через отсек, оказались лежащими в одной куче.

Первым вскочил на ноги Поедайло.

– Быстрее! – уклонившись от струи забортной воды, скомандовал я. – Скоро подойдем к минному полю. Там бомбежка прекратится. Катера побоятся.

– Может быть, товарищ командир, они только этого и хотят, – словно со дна бочки, услышал я слова Поедайло. Он стоял в трюме по пояс в воде, навалившись всем телом на планку с пластырем, которую укрепляли его товарищи. – Может быть, собирается пройти конвой. Вот они нас и хотят угнать.

Поедайло был прав. Если в такую рань немецкие охотники решили «обшарить» море, то следовало ожидать конвой. Уйти от глубинной бомбежки – значило бы только выполнить желание врата.

Эти соображения заставили меня принять новое решение: оторваться от охотников, не покидая район, в котором должны появиться вражеские транспорты.

Задача была трудная. Катера, сменяя друг друга, могли весь день осыпать нас глубинными бомбами, тем более, что запас бомб они могли то и дело пополнять.

Более двух часов, меняя через каждые три-пять минут курсы, «Малютка» отходила в сторону моря. Она значительно отдалилась и от Лукульского и от Инкерманского створов.

Надо было повернуть в сторону берега, но такой маневр был рискованным. Взаиморасположение с фашистскими катерами было для нас невыгодным.

Оставалось немедленно начать циркуляцию и, если отяжелевшая «Малютка» не справится с маневром, лечь на грунт и попробовать притаиться на месте.

«Малютка» начала описывать довольно пологую циркуляцию.

На первых порах казалось, что мы обманули врага: большинство катеров нас потеряли, ушли в сторону открытого моря.

«Теперь быстро ляжем на грунт – и конец преследованию», – с облегчением думал я.

Но не успели мы повернуть в сторону берега, как два катера, зайдя с кормы, положили по правому борту новую серию бомб. Враг снова нащупал нас. В таких условиях ложиться на грунт было нельзя.

Я решил отходить в общем направлении на северо-восток, изменяя курсы в зависимости от расположения катеров противника.

До полудня продолжалось неослабное преследование. Бомбы врага по-прежнему причиняли нам немало вреда.

«Малютка» подошла к Лукульскому створу в районе Мамашая. Дальше начинались малые глубины, затруднявшие маневрирование.

«Малютка» резко развернулась вправо и увеличила ход до полного. Пройдя несколько минут в сторону моря, застопорила машина, по инерции снова от  вернула к берегу, постепенно теряя скорость, и упала на грунт прямо на фарватере.

Маневр удался. Следующая атака противника была произведена явно впустую. Бомбы разрывались по корме сравнительно далеко от нас. Это было хорошим предзнаменованием.

Мы притаились, слушали, как охотники все дальше и дальше уходят в море. Похоже, они полагали, что лодка либо утонула, либо ушла из района, так старательно прочесанного бомбами.

Где-то очень далеко от нас, видимо для очистки совести, катера сбросили еще несколько бомб и ушли. «Малютка» стала спешно приводить себя в порядок. Кок принялся готовить обед, матросы, перекусив на скорую руку, начали исправлять повреждения.

Я все еще не покидал центральный пост. Здесь же на своем обычном месте находился и матрос Поедайло. Теперь его не в чем было упрекнуть. В напряженные часы прохождения минного поля и при уклонении от катеров врага он держал себя очень хорошо.

– Сегодня я вами очень доволен, Поедайло! – улучив момент, похвалил я матроса. – Вы вели себя хорошо...

– Ну что вы, товарищ командир, – смущенно отозвался он.

Трапезников искоса глянул на Поедайло, с которым он за последнее время очень сдружился, и глубокомысленно заметил:

– Труд исправляет человека.

– Сам исправляйся! – огрызнулся Поедайло и тут же рассмеялся.

– Я больше скажу. Ваша мысль оставаться здесь помогла мне принять правильное решение. Возможен проход конвоя... Вот и выходит, что мы с вами стремимся бить врага. Не боимся его.

– Это я от боцмана услышал, – Поедайло словно оправдывался. – Он говорит: могут нас прогнать, а потом провести конвой...

– И штурман так сказал, – буркнул боцман между делом.

– А я от командира услышал, что уходить из района нельзя, – окончательно рассмешил всех Глоба.

– Значит, мысль была коллективной, это еще лучше, правда? – обратился я к Трапезникову.

– Правильно... Особенно, если конвой в самом деле пройдет, – согласился Трапезников.

Шумы винтов катеров затихли. Наш «слухач» доложил:

– Чист горизонт!

Исправив поврежденные механизмы и устранив последствия аварии, мы всплыли и, выйдя в район Лукульского створа, легли параллельно ему курсом на север.

По левому борту, ближе к корме, на расстоянии сорока-пятидесяти кабельтовых, стояли без хода два немецких катера-охотника за подводными лодками. Больше на горизонте ничего не было видно.

Зеркальной глади, выдавшей нас утром врагу, на море уже не было.

– Сейчас бы фашистов встретить. Мы бы им всыпали!.. – этими словами встретил меня в дизельном отсеке Мисник, как видно, уже забывший о ночном происшествии на мостике.

– Долго же нас гоняли, товарищ командир, – покачав головой, заметил Гудзь. – Хорошо хоть, что бомб на нас израсходовали целую уйму.

– Да, урон мы фашистам нанесли, – подхватили другие.

– Эх, нам бы хороший транспорток! – вслух мечтал старшина группы торпедистов Терлецкий. – Торпеды сами просятся, еле их удерживаем.

Подобные разговоры велись в каждом отсеке.

Я вернулся в центральный пост и тут же узнал, что старший лейтенант Косик заметил большой конвой противника, пробиравшийся через минное поле. Огромный немецкий транспорт и крупный танкер сопровождали шестнадцать охранных кораблей, среди которых были и малые миноносцы, и охотники за подводными лодками, и самоходные баржи. С воздуха конвой прикрывали два самолета.

Лодка легла на курс для атаки и дала полный  ход. Однако скоро стало ясно, что между кораблями противолодочной обороны на перископной глубине прорвать охранение не удастся.

Я не успевал следить за судами, двигавшимися, как мне показалось, сплошной стеной. Какое-нибудь из них могло либо обнаружить нас, либо случайно наткнуться и протаранить. Вместе с тем надо было вести тщательное наблюдение за мишенью.

Взвесив все эти обстоятельства, я решил поднырнуть под полосу охранения. После этого я поднял перископ и увидел, что головной транспорт, который мы намеревались атаковать, прошел. К углу ожидания подходил второй из охраняемых кораблей – танкер.

Произошло это потому, что, прорывая полосу охранения, «Малютка» пробыла на глубине более семи минут. За это время наблюдение за мишенью велось только акустическими средствами. Скорость же противника была большей, чем я определил первоначально.

«Малютка» подошла так близко к танкеру, что в перископ стало видно все, что делалось на судне.

На палубе танкера было довольно людно.

Кто-то из стоявших на мостике показывал в нашу сторону: перископ и оставляемая им легкая бороздка выдали нас.

Скорректировав данные о противнике, «Малютка» немедленно выпустила торпеды. На мостике танкера забегали, взвились флажки какого-то сигнала.

Танкер пытался уклониться, но было поздно. Торпеды взорвались: одна под фок-мачтой, вторая под мостиком...

Через несколько минут танкер погрузился в море,

После залпа «Малютка» почти полностью выскочила в надводное положение. Глубиномер показывал всего три метра. Я приказал погрузиться на двадцать пять метров. На это потребовалось более полминуты. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы вражеские корабли могли вдоволь налюбоваться «Малюткой». Команды их были настолько поражены неожиданностью атаки, произведенной со столь близкой дистанции,  что не сразу сумели организовать преследование. Несколько артиллерийских выстрелов, очевидно данных с катеров, не причинили нам вреда.

Лодка упала на грунт.

Мы пока еще не слышали разрывов бомб, но противник знал наше месторасположение. Нужно было немедленно уходить с этого места.

– Пузырь в среднюю![12] Оба – средний вперед! Руль влево три! – скомандовал я.

Сравнительно долго враг не трогал нас. Видимо, он ждал, пока мы выйдем из сферы конвоя.

На восемнадцатой минуте после залпа гидроакустики конвоя обнаружили нас. На этот раз экипажу «Малютки» досталось больше, чем за все предыдущие глубинные бомбежки.

Гитлеровцы неистовствовали. Бомбы сбрасывали сразу с нескольких преследовавших лодку катеров.

Нас преследовало одновременно более десяти охотников за подводными лодками.

Бомбили довольно точно. Каждая серия бомб, сбрасываемых на «Малютку», оставляла следы на лодке, хотя от прямого попадания судьба нас миловала.

Мелких повреждений было немало. В некоторых местах образовалась течь. Из-за вмятин и деформации корпуса нарушалась укупорка сальников, расшатались валопроводы, заклепки. В первом отсеке люди стояли по колено в воде. Рулевые перешли на ручное управление, – носовые горизонтальные рули не действовали.

Враг преследовал нас упорно и неотступно.

Единственно правильным решением оставалось быстрее укрыться в минном поле.

Уклоняясь от охотников, лодка, лавируя, пробиралась к минному полю.

Было четыре часа утра, когда немецкие катера начали отставать. Мы подошли к минному полю.

Охотники, хотя и сбрасывали бомбы, но не отважились полезть вслед за нами.

Опять экипаж «Малютки» настороженно вслушивался в ожидаемый скрежет минрепов.

В решающий момент, когда нервы людей были на пределе, в переговорных трубах всех отсеков послышался громкий голос:

– В центральном!

Через переговорные трубы в такие моменты передавались сообщения, имеющие особую важность.

– Есть в центральном! – ответило сразу несколько голосов.

– Обед готов, – послышалось из трубы.

Раздался дружный смех подводников центрального поста. Его оборвал омерзительный лязг – минреп невыносимо медленно, выматывая душу, скользил по обшивке лодки.

Теперь никто, кроме гидроакустика, не обращал внимания на удалявшиеся шумы катеров-охотников. Главная опасность была рядом. И все наше внимание было переключено на то, чтобы выскользнуть, не дать «Малютке» взорваться на мине.

Форсируя минное поле, корпус восемь раз коснулся страшных минрепов. Восемь раз «Малютка» уклонялась, используя все свои маневренные возможности, и, наконец, благополучно вышла на чистую воду.

– Форсирование минного поля окончено! Поздравляю славных «малюточников» с очередной победой над ненавистным врагом! – не без торжественности передал я по переговорным трубам в отсеки подводной лодки. И тут же добавил: – Обедать!

После обеда мы всплыли на перископную глубину, чтобы узнать обстановку на море.

Погода по-прежнему стояла на редкость тихая. Безоблачное небо было озарено только что оторвавшимся от гребня горы Айя солнцем. В окуляре перископа обозначились два вражеских самолета. Самолеты шли на бреющем полете и, видимо, тщательно просматривали морскую гладь.

Всплыть не удалось. Между тем под водой невозможно было исправить многочисленные повреждения,  связаться с командованием и зарядить аккумуляторы.

– Придется идти под водой самым малым ходом, – сказал я Косику, опуская перископ.

– Другого выхода нет, – подтвердил помощник. – Если с такими энергозапасами нас катера поймают, будет трудно...

Весь день мы шли под водой, невидимые, как нам казалось, врагу. Солнце начало опускаться к западу, когда вахтенный офицер попросил разрешения уйти на глубину.

Сон мгновенно оставил меня. Оказавшись у перископа, я увидел фашистский самолет, описывающий над нами круги.

Выяснилось, что лодка оставляла за собой небольшой след: из поврежденной систерны просачивался соляр.

«Малютка» ушла на большую глубину. Я считал каждый пройденный нами кабельтов. От соляра был такой след, что, заметив его в перископ еще до погружения на глубину, Косик сказал по адресу немецкого летчика:

– Удивляюсь, как этот балбес нас не обнаружил и не вызвал охотников еще утром.

Продержавшись на большой глубине до наступления темноты, «Малютка» снова всплыла. Теперь можно было как следует осмотреть повреждения. Их было очень много, но лодка оставалась боеспособной.

В памятные дни Великой Отечественной войны не раз приходилось удивляться тому, как могли боевые механизмы подводных лодок типа «Малютки» выдерживать сложнейшие испытания, которым они подвергались.

Помню случай, когда один из прославленных подводников капитан-лейтенант Валентин Комаров прямо на пирсе расцеловал рабочих-представителей. завода, вышедших вместе с моряками встречать возвращавшуюся из боевого похода лодку-победительницу.

В походе лодка имела соприкосновение с вражеским конвоем, утопила большой транспорт и сама подверглась ожесточенному преследованию. Уклоняясь  от фашистских охотников целые сутки, она получила едва ли не прямое попадание глубинной бомбы. Шестой отсек был полностью затоплен, главный электромотор вышел из строя, линия вала в районе подшипника Митчеля работала в воде. Взрывная волна буквально гофрировала кормовую часть корпуса.

И, несмотря на все эти, казалось бы, смертельные для маленькой подводной лодки повреждения, она ушла от преследования врагов и вернулась в базу, пройдя более шестисот миль над водой.

Исправив антенну, мы дали радиограмму с донесением о результатах боевого похода. Оказалось, что в базе уже было известно о том, что на Лукульоком створе подводная лодка потопила танкер врага под названием «Хейнбург» и что после этого лодку сильно обстреливали глубинными бомбами. Как говорилось в сообщении, море кипело от разрывов глубинных бомб.

Мы вернулись с победой.

Порт Констанца 

Во время обеденного перерыва была назначена беседа Ивана Колодченко, комиссара подводной лодки «Форель», о последнем боевом походе лодки. Закончив дела, я вышел из «Малютки» и направился к тенистой кипарисовой аллее, где уже должны были собраться все свободные от вахт матросы, старшины и офицеры кораблей дивизиона. На пирсе я встретился со старыми знакомыми Метелевым и Селивановым. Они с группой своих товарищей тоже направились на беседу. Мы пошли вместе,

– Будете «Форель» ремонтировать? – спросил я Ефима Ефимовича.

– Наше дело такое: вы, подводники, разбиваете корабли, а мы ремонтируем...

– Ну, «Форель» мало разбита, – вмешался кто-то из рабочих. – Зато победы немалой достигла...

– Такие корабли, которые с победой приходят, можно ремонтировать. Тут уж сил не жалко,  – заметил Селиванов. – И день и ночь готов на «Форели» работать.

– Спать ты совсем не любишь! Ты уж насчет ночи осторожно, – ухмыльнулся дядя Ефим.

– Ярослав Константинович, – воззвал к моей совести Селиванов, – последний месяц сплю по три часа. А он, слышите, что говорит?

– Грешным делом, я тоже люблю поспать, да времени не хватает. Помню, после первого боя уснул и увидел во сне родное село, башни над домами, старого своего деда. Сидит будто около очага и рассказывает сказку...

– Наверное, скучаете по родным местам? – дядя Ефим кивнул головой в сторону заснеженных вершин. Где-то за ледниковыми грядами ютилась моя маленькая страна – Сванетия.

– Как и вы, вероятно, – со вздохом подтвердил я.

– Моя родина – Ленинград, – тоже вздохнул старик, – томится в блокаде...

– У вас там есть родичи?

– Все родственники там. Два сына на Ленинградском фронте.

– Да, в Питере тяжко, – сочувственно подтвердил кто-то.

– А мои в Николаеве. Фашисты небось издеваются. Никто из них не успел эвакуироваться, – проговорил Селиванов. Веселые искорки в его глазах тут же погасли.

– Ничего, теперь недолго. После Сталинграда долго не продержится, годик-два – и каюк фашисту! – Метелев одобряюще похлопал своего друга по плечу. Эта скупая мужская ласка показалась мне проникновенной и нежной.

– Два года слишком много, – возразило несколько голосов.

– Я так думаю... Правде надо в лицо смотреть. Мы немного опоздали. Подводники дивизиона, расположившись на полянке в тени высоких кипарисов, с интересом слушали Колодченко.

...»Форель» шла к мысу Шабла.

В боевой рубке у перископа стоял командир подводного корабля капитан-лейтенант Дмитрий Суров. Лодка приближалась к границе минных полей, которые ей предстояло форсировать.

– На глубину! – скомандовал Суров, привычным жестом откинув со лба русые кудри. – Малый ход!

Перед минным полем «Форель», убрав перископ, пошла на нужную глубину.

Вскоре она коснулась первого минрепа. .,

Медленно и осторожно проходила «Форель» минное поле.

Наконец опасный пояс был пройден. Лодка всплыла на глубину, позволяющую пользоваться, перископом.

На море лежал почти полный штиль. Контуры города Констанцы, расположенного на плоском мысу, отчетливо выделялись на горизонте. Отдельные дома трудно было различить: город был обвит пеленой дыма, вырывавшегося из многочисленных труб нефтеперегонных заводов.

– В гавани никого не видно, – с досадой проговорил командир,

– В радиограмме сказано, что транспорт должен выйти в море с наступлением темноты, – напомнил комиссар.

До наступления темноты «Форель» маневрировала под водой у входного фарватера порта Констанца. Затем всплыла и, подойдя почти вплотную к молу, ограждавшему гавань, легла в дрейф.

На мостике остались командир корабля и сигнальщик Шувалов.

– Это мол порта. До него не менее двухсот метров. По нему ходит фашистский часовой, видишь, – шепотом пояснил Суров обстановку матросу-сигнальщику.

– Вижу. Вот черт, подползти бы к нему и...

– Это не наше дело. Пусть себе гуляет.

– Как же этот балбес нас не видит? – не выдержал Шувалов.

– Нас же чуть-чуть видно над водой, примерно как бочку. А мало ли бочек плавает сейчас на море?

– Ваша правда, товарищ командир, – согласился сигнальщик. И вдруг изменившимся голосом прохрипел:

– С моря катер... по курсовому сто двадцать...

– В центральном! – шепотом приказал командир. – Артиллерийская тревога! Сигналов не подавать! Голосом!

Артиллеристы молниеносно изготовили свои орудия к бою.

– Собираемся драться? – осторожно поглядывая на командира, спросил Шувалов.

– Не будем, если он не полезет сам, – ответил командир, не сводя глаз с вражеского судна.

– А погружение?

– Здесь мелко, все равно от катера-охотника не уйдешь.

Проскочив мимо «Форели», катер поднял такую волну, что лодка закачалась на ней, как щепка.

Появление катера было единственным происшествием за ночь. Утром нужно было уходить под воду, а транспорт все не появлялся.

– Чего мы ждем, товарищ командир? – с нетерпением проговорил Шувалов. – Может, в порту и нет никого. Разве туда пройти нельзя? Все равно ничего не видят.

– Вот это и называется зазнайством. Слепых врагов не бывает. Однако... насчет пройти – надо подумать. – Командир минуту молчал. – Ты, пожалуй, и прав. Погрузимся и... пройдем в порт.

Все предполагаемые сроки выхода вражеских судов из бухты миновали. У командира появилось решение – пройти внутрь самой базы и у пирса подорвать грузившийся транспорт.

Для решения этой нелегкой задачи нужно было преодолеть два боковых заграждения. Только тогда лодка могла попасть в гавань.

Когда первые лучи солнца поползли вверх по небу, «Форель», благополучно преодолев заграждения, вошла в гавань.

Командир поднял перископ и осмотрелся. Гавань была пуста. Суров вздохнул. Выходит, он зря шел прямо в пасть противника.

– Прозевали транспорт, товарищ комиссар, В бухте судов нет, – Суров повернул перископ направо и долго всматривался. Потом брови его удивленно поднялись. – Похоже, фашисты занимаются легководолазным делом.

– А не послать ли нашего матроса под водой за «языком»? – предложил комиссар.

– Что ж, мысль не плохая, – согласился Суров. Капитан-лейтенант не любил дважды решать один и тот же вопрос. Иногда его даже упрекали в том, что он слишком поспешно принимает решения.

– Право на борт! На грунт! – прозвучала команда.

«Форель» подошла, насколько это было возможно, к месту, где гитлеровцы занимались водолазным делом, и легла на грунт.

Командир приказал подготовиться к выпуску за борт одного из матросов. Из первого отсека вызвали ловкого и сильного Ивана Бондарева.

Но корабельный механик неожиданно запротестовал против этой кандидатуры.

– Это верно: смелый, сильный и ловкий. Но он единственный из всего экипажа плохо знает водолазное дело, – горячо возражал он. – Почти все матросы получили отличные отметки, а Бондарев хватает тройки.

– Да, троечника посылать рискованно. И себя погубит и корабль подведет, – согласился с механиком Суров. – Но кого же?

– Шувалова! – предложил комиссар. – Волжанин, не подведет.

– Я тоже за Шувалова, – согласился механик.

– Шувалова – в центральный! – приказал Суров. За плечами Шувалова виднелась массивная фигура Бондарева.

Это были два закадычных друга. Белокурый богатырь Бондарев – весельчак и песенник, но большой лентяй. Он быстро схватывал все на лету и так же легко забывал. На зачетах он, как принято выражаться в подобных .случаях, «хлопал глазами». Коренастый же, остроносый, с живыми глазами,  Шувалов был любознателен, дружил с книгой и всегда был лучшим на теоретических занятиях.

– Можете идти в отсек, товарищ Бондарев, – встретил его командир. – Я хотел было послать вас на ответственное задание, но, оказывается, в учебе вы слабоваты. Придется посылать Шувалова.

– Его? – синие глаза Бондарева потемнели, губы сложились в презрительную гримасу. – Товарищ командир, неужели вы думаете, что он лучше меня справится? Да он котенок по сравнению со мной!

– Физически вы сильнее Шувалова. Зато в знаниях вы котенок перед ним.

Бондарев уныло зашагал в отсек. Ответить ему было нечего.

– Так вот, – продолжал командир, обращаясь к Шувалову. – Здесь глубина около семи метров. Вам надо подойти по грунту к пирсу, схватить одного из водолазов, оглушить слегка и притащить сюда, на корабль.

– Задача ясна! Разрешите идти? – без колебаний отозвался Шувалов.

Командир пытливо посмотрел в глаза матросу.

– Идите!

Шувалова одели в легкий водолазный костюм и выпустили через специальный люк в воду.

Время шло. Гитлеровцы продолжали спокойно заниматься своим делом: одних спускали в воду, других принимали на пирс...

Беспокойство командира с каждой минутой возрастало. «Вот тебе и пятерочник! – с раздражением и тревогой думал он. – Послать бы этого здоровяка!»

Волнение охватило весь экипаж. К тому же все понимали, что долго лежать на грунте в чужой гавани в непосредственной близости от пирса нельзя.