Текст книги "Огонь в океане"

Автор книги: Ярослав Иосселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Еще одна – две атаки – и механик не то что усмирит боцмана, а прямо усыновит.

После пережитых волнений я решил немного прилечь.

Придя в каюту, я упал на койку и тут же задремал.

Однако спать долго не пришлось. – Вахтенный офицер просит вас в рубку! – услышал я сквозь сон.

– По-моему, транспорт! – взволнованно доложил лейтенант Глоба, проворно уступая мне окуляр перископа.

Вахтенный не ошибся. Из-за горизонта показались мачты транспорта. Сыграв боевую тревогу, «Малютка» снова устремилась в атаку, готовя к выпуску последнюю торпеду, так и не выпущенную в первом бою.

Большой транспорт, водоизмещением не менее шести тысяч тонн, полным ходом шел вдоль берега на юг. Конвоя не было. Это казалось странным. Ни одно вражеское судно в этом районе не могло рассчитывать на безнаказанное плавание. Но фашисты испытывали затруднения с силами противолодочного охранения. И там, где это было хоть как-нибудь возможно, они вынуждены были идти на риск.

Транспорт явно рассчитывал проскочить опасный район, пользуясь сумерками и прижимаясь к берегу. Различить корабль в окуляре перископа в сумерках, да еще на фоне темного берега, было весьма трудно. .

Вообще сумерки – самое невыгодное время для подводников: недостаточно светло для надежного наблюдения в перископ и недостаточно темно для  того, чтобы проводить поиск вражеских судов в надводном положении.

Сблизившись с транспортом в расчетную точку залпа, я скомандовал:

– Ап-па-раты, пли!

Прошло тридцать две секунды, прежде чем до слуха дошел взрыв торпеды.

Выждав момент, я поднял перископ, приспущенный после выпуска торпеды.

Транспорт стоял без хода, с креном на правый борт. Из трубы шел легкий дымок, смешанный с белым паром.

– Эх, еще бы одну! – вырвалось у меня.

– Не тонет? – оторопел Косик.

– Видимо, нет! Ранен... но не убит, а добивать нечем...

Оставалось наблюдать, что будет с ним дальше. Транспорт мог и утонуть, если бы поднялся шторм, но на море по-прежнему лежал штиль.

Постояв немного, транспорт словно очнулся, дал ход и, вычерчивая зигзаги, пошел вдоль берега. Развернувшись на параллельный курс, мы неотступно преследовали его. Противник значительно потерял скорость, и, следуя в подводном положении, мы легко удерживали необходимую дистанцию до него. Однако нам не удалось узнать до конца его судьбу: спустилась темнота.

Со стороны более светлой части горизонта мы обнаружили приближение нескольких морских охотников. Их, видимо, вызвал торпедированный транспорт. Охотники мчались полным ходом, оставляя за собой белые борозды.

Мы отвернули в сторону моря и, опустившись на большую глубину, начали отходить от района боевых действий. Я опустил перископ, спустился в центральный пост и закрыл за собой нижний рубочный люк.

Более сорока минут прошли мы курсом на восток, прежде чем услышали отдаленные взрывы глубинных бомб.

– Бомбят, – первый заговорил Косик, подняв  глаза на меня. – Наверное, для острастки... далеко.

– Можно нас поздравить, – на смуглом лице Цесевича обозначилось что-то похожее на улыбку, – первые глубинки...

– Катера могут быстро приближаться! – вырвалось у Поедайло.

Я повернулся к матросу. Поедайло снова дрожал. Вероятно, он был близок к полной потере самообладания.

– Это как называется? – сурово спросил я.

– По-французски это называется труса-мандражэ, а по-русски не знаю, – хихикал в углу матрос Трапезников.

Он, видимо, думал, что я не услышу его бурчания.

– Нечаянно пошутил, товарищ командир, – не знал Трапезников, как оправдать свою неуместную болтовню.

– Опять дряблые нервы? – перешел я снова к Поедайло. – Как вам не стыдно!

Матрос ерзал на месте:

– Больше этого не будет. Поверьте...

Несколько глубинных бомб, видимо, были брошены только затем, чтобы отогнать нас от поврежденного транспорта. Преследования за нами мы не замечали. Пройдя еще около часа под водой, «Малютка» всплыла и, бесшумно рассекая морскую гладь, понеслась на восток, к родным берегам.

Появилась возможность в сравнительном спокойствии проанализировать наши действия в двух боевых соприкосновениях за день. Стоя на мостике «Малютки», я долго перебирал в памяти все пережитое за день. Подробно и критически взвешивая каждое свое действие, я с горечью обнаружил, как много промахов я допустил. «Ведь если бы не было так много самых элементарных ошибок, транспорт был бы утоплен, а лодка не подверглась позорной опасности от собственной торпеды», – раздумывал я и не находил себе никаких весомых оправданий.

– Товарищ командир, снизу докладывают:  радиограмма передана, квитанция получена! – вывел меня из размышлений вахтенный офицер.

Перевалило уже за полночь, когда я, наконец, спустился в центральный пост и пошел в свою каюту. Но в отсеке меня повстречал матрос Свиридов. Он попросил разрешения показать только что выпущенный боевой листок.

Листок открывался большой карикатурой: «Малютка» изображалась в виде крокодила, проглатывающего баржу. Внутри крокодила были отсеки. В одном из них сидел трусливый Поедайло и, закатив глаза, молился изображению буйвола, по самые рога погруженного в воду у берега нашей протоки. Механик и боцман с самодовольными улыбками смотрели друг на друга. Впрочем, всех подробностей я даже не успел рассмотреть. Карикатура мне не понравилась.

– Пахнет бахвальством, товарищ комсорг, как вы считаете? – спросил я.

– Немножко есть, – нехотя согласился Свиридов, – зато смешная.

– По-моему, о Поедайло не стоит больше...

– Я думаю, стоит. Стоит, товарищ командир! – горячо перебил матрос. – Он такой болтун! Его ничем не проймешь. Разрешите, товарищ командир?

– Что разрешить? – не понял я.

– Пробрать его.

– Проберите, кто вам запрещает! Но имейте в виду, Поедайло сам очень сильно переживает, и... и надо знать меру во всем.

– Есть, товарищ командир! – у Свиридова заблестели глаза. – Карикатуру переделать?

– Хм... – задумался я. – Ладно, оставьте так. Жалко – много труда затрачено. Кто рисовал?

– Костя Тельный. Ему старшина Гудзь, правда, помогал... Учит любить труд, – усмехнувшись, пояснил комсорг.

Свиридов не успел уйти, как явился Каркоцкий, Он доложил о неправильном поведении части подводников. Особенно ему не понравился Гудзь, который излишне нервировал своих подчиненных.

– Надо бы пробрать как следует этого губернатора отсека, – закончил парторг.

– Поговорите с Цесевичём, – посоветовал я. – Умерить старшину, конечно, следует, но пусть это сделает сначала его непосредственный начальник. Если не поможет, пустим в ход тяжелую артиллерию общественности.

Разговор коснулся и матроса Поедайло. Каркоцкий считал, что «Малютку», как подводную лодку, одержавшую первую боевую победу, в базе будут встречать очень почетно. И люди, склонные к зазнайству, могут не в меру распоясаться. К таким людям старшина относил Поедайло.

– Раз он трус, то, конечно, зазнайка и пьяница, – утверждал парторг.

– Ну, у нас он еще не напивался.

– У нас он еще ни разу не увольнялся вообще... – Если напьется, посадим под арест на всю катушку.

Каркоцкий был прав: в базе нас встретили с большими почестями. Несмотря на ранний час, подводники всего соединения выстроились на палубах кораблей. На мачтах развевались разноцветные флаги, приветствовавшие наше возвращение из боевого похода.

Нос лодки подошел к плавбазе. Я побежал по трапу на палубу корабля, где стоял комдив.

– Товарищ капитан второго ранга, подводная лодка «Малютка» вернулась из боевого похода. Уничтожена фашистская баржа с грузом и поврежден транспорт. Механизмы лодки исправны, личный состав здоров! – взволнованно доложил я Льву Петровичу.

Лев Петрович принял рапорт. При этом он смотрел на меня, как смотрит отец на сына, выдержавшего трудный экзамен.

За официальной частью последовали дружеские поздравления и пожелания. На «Малютку» пришло так много людей, что, казалось, и одна десятая их не войдет в тесные отсеки подводной лодки.

Однако не только радости и торжества ждали нас  в базе. Пока мы были в походе, на сухопутных фронтах события развернулись с большой быстротой и очень неудачно для нашей армии и флота. Последние известия в море мы не слушали.

Комиссар дивизиона подробно рассказал нашему экипажу о последних событиях. Только непоколебимая вера в правоту нашего дела, во всемогущество нашей великой партии поддержали нас при известии о новых оставленных нами городах и селах.

Шли самые тяжелые дни Великой Отечественной войны. Опьяненные временными удачами, немецко-фашистские войска рвались вперед.

Пал героически сражавшийся в течение восьми месяцев с превосходящими силами врага Севастополь. Гитлеровские полчища устремились на Кавказ: заняли Апшеронскую, Грозный и подошли к Моздоку. Началась ожесточенная битва на подступах к Сталинграду; в жестокой, бесчеловечной осаде держался Ленинград, поражая все человечество своим мужеством и героизмом,

Над Родиной нависла грозная опасность.

Экипаж «Малютки» и не помышлял об отдыхе. С самого утра следующего же дня началась подготовка к новому походу. После утреннего доклада командиру дивизиона я возвратился на лодку. Работы на корабле были в самом разгаре: проверялись и испытывались механизмы и боевая техника, устранялись мелкие неисправности, перебирались и чистились машины и приборы.

– Товарищ командир, матрос Поедайло вернулся с берега с фонарем и большой шишкой на голове, – доложил мне механик, как только я поднялся на мостик.

– Что за фонарь и шишка? – недоуменно переспросил я.

– Синяк под глазом, и опухоль на голове... Наверное, от воздействия палки или какого-нибудь другого твердого предмета первой необходимости при обороне, – обстоятельно доложил Цесевич.

– Синяк большой? – задал я первый пришедший в голову вопрос.

– Глаза не видно, затек...

– А как он объясняет?

– Говорит: упал... Но врет, конечно...

– Передайте, чтобы во время перерыва вызвали ко мне! – прервал я Цесевича.

– Перерыва в работе никто не желает. Может быть, сейчас вызвать?

– Надо, чтобы на корабле соблюдался порядок. Перерывы должны быть перерывами, а работа работой!

В те суровые дни люди работали, забывая даже о минимальном отдыхе, совершенно необходимом для восстановления сил. И, чтобы не допустить изнеможения подводников, мы заставляли их отдыхать.

– Товарищ командир, разрешите! – как всегда, бесцеремонно вмешался в наш разговор с Цесевичем боцман Халиллев. – Каким сроком можно располагать для ремонта?

– Ремонта не будет, – строго заметил я. – Надо проверить состояние боевых механизмов и устранить неисправности. А ремонт мы закончили еще перед выходом в море...

– Простите, товарищ командир, – Халиллев понял мое возмущение, – я не точно... сказал.

– Боцман, вы неисправимы, как двугорбый верблюд... – начал было Цесевич, но, встретив мой взгляд, умолк, умышленно глубоко вздохнув при этом.

На мостик поднялся возвратившийся с плавбазы Косик. Он поразил меня своим озабоченным, мрачным видом.

– Все он! – пояснил Косик. – Поедайло...

Мы с механиком переглянулись. То, что рассказал Косик, было для нас неожиданностью. Помощник шел от комиссара дивизиона. У него он застал старика украинца Григоренко, эвакуированного в начале войны на Кавказ.

– Це ж холира, а не матрос! Це злыдень! – возмущался старый украинец.

Поедайло был уволен на вечер. И едва он ступил на берег, как сумел где-то напиться. А  напившись, вспомнил о победах своей лодки и решил, что теперь ему море по колено.

У старика была молодая и красивая дочка, на которую безуспешно заглядывался не один подводник дивизиона. Поедайло решил посвататься к ней и, ввалившись в дом, довел старика до того, что тот вырвал из ограды жердь и стукнул обнаглевшего матроса.

Поедайло тотчас же отрезвел и пригрозил старику, что добьется выселения его вместе с дочерью. Старик еще раз успел угостить жердью Поедайло. Тот, разбив на прощание оконное стекло, бежал. Старик же, не мешкая, пошел к комиссару.

Пока Косик рассказывал мне эту историю, к лодке подошел сам Григорецко.

Я пригласил старика на корабль и при нем подверг Поедайло суровому допросу.

Матрос ничего путного не мог сказать в свое оправдание.

– Двенадцать суток ареста. – Я до предела использовал свою командирскую власть.

Но тут, к моему великому удивлению, Григоренко вступился за провинившегося матроса.

– Вы сами побачьте, як я его разукрасив, – показал он рукой на шишку и затекший синевой глаз. – Я ж его тим дрючком бив. Подумав, не выживе. А вин крепкий. Такой башкой можно сваи забивать або коней куваты.

Старик дорогой выяснил, что Поедайло в самом деле участвовал в боевых походах лодки, и за это был готов все простить ему.

– Цего урока ему хватит на все життя, – показал он на конец сломанного дрючка, захваченного им с собой.

Чтобы окончательно успокоить старого хлебороба, я поручил боцману провести его по кораблю и показать боевую технику.

Уходя с корабля, Григоренко долго уверял меня, что если бы его Оксана согласилась, он бы охотно разрешил ей выйти замуж за подводника.

В обеденный перерыв я приказал построить на  пирсе весь личный состав «Малютки». Перед строем на общее обозрение был выставлен Поедайло. Я подробно рассказал подводникам о проступке матроса и причине прихода на корабль старика Григоренко.

– Вы видите, что Поедайло, – говорил я подводникам, – не только позорит нас, он мешает нам. Я призываю весь наш боевой коллектив помочь командованию перевоспитать матроса. Без активной помощи всего коллектива, прямо говорю, мы не сможем с ним оправиться. Придется его отправить в штрафную роту. Но это же позор для всей лодки! Я считаю, что наш коллектив настолько сплочен, что мы можем и должны обойтись без штрафной роты.

Расстроенные разошлись подводники. Я знал, что все они переутомлены, загружены своими делами, но другого выхода не было.

Бледные лица 

После ночной вахты я выпил залпом стакан крепкого чаю и растянулся на койке.

– Командир тоже подолгу может не спать. Со вчерашнего дня на мостике, только вернулся, – услышал я приглушенный голос трюмного машиниста матроса Трапезникова.

Война выработала своеобразные рефлексы. Несмотря на усталость, сквозь сон я почти всегда слышал все, о чем говорилось вблизи меня.

– Да-а, тебе этого не понять, – насмешливо возразил боцман. – Ты бы уснул, хоть тут бы фашисты свадьбу играй.

– Я на вахте и не зеваю никогда, не то чтобы спать.

– Ишь, чего захотел – зевать на вахте! – продолжал боцман. – Тоже мне орел-подводник! Вахта всего несколько часов...

– Ну и что ж? – отозвался Трапезников. – Собрание еще короче, а спят некоторые и... даже со свистом.

Намек был на Халиллева. Злые языки говорили,  что на собрании отличников на береговой базе он якобы уснул. Его кто-то даже прозвал за это «отличный храпун-подводник». Факт этот Халиллев категорически отрицал, II Трапезников не упустил случая дружески посмеяться над строгим начальником.

– Болтаешь много, – живо огрызнулся Халиллев. – Неужели ты не понимаешь, что вахта не собрание? И вообще, сколько можно болтать об этой ерунде!

Матросы хорошо знали Халиллева. Если он начинал говорить быстро, вздрагивающим голосом, то это предвещало для кого-нибудь внеочередные работы на камбузе, в трюмах отсеков или где-нибудь еще. В отсеке водворилась тишина.

– Уже больше недели ходим у этих берегов. Точно вымерло все. Так и война пройдет с одной несчастной баржей, – тотчас же переменил тему разговора Трапезников.

– А тебе не терпится? – услышал я снова насмешливый голос боцмана. – Посмотрел бы я на тебя, если б тебе довелось один на один подраться с каким-нибудь фашистом.

Халиллев имел в виду низкий рост и относительно слабое физическое развитие Трапезникова. Его даже прозвали Младшим сыном боцмана. Дело было не только в тщедушной фигуре Трапезникова, но и в том, что Халиллев особенно внимательно наблюдал за Трапезниковым, замечал все его упущения, постоянно учил его, но наказывал очень редко и умеренно. Подводники не могли этого не приметить. Трапезников принял кличку почти как должное, даже откликался на нее, хотя и без особого энтузиазма. Халиллева же, по совершенно непонятным причинам, упоминание об этой кличке приводило в бешенство.

– Неизвестно, кто бы кого проучил, – возразил задетый словами боцмана матрос.

– Терпеливым надо быть! Терпеливым! Только хладнокровным, разумным и терпеливым дается победа! А таким нюням, как ты... – Халиллев, видимо, с сожалением покачал головой. – «Больше недели ходим...» Иногда и больше приходится ходить – и  впустую. Не так-то легко найти врага. Он вот и рассчитывает на таких, как ты. Мол, лодочка походит, походит, поищет меня, надоест – и уйдет в другой район, а тем временем я пройду спокойно.

Матросы дружно засмеялись. Если Трапезников и смеялся, то нехотя, только ради поддержания компании.

– Товарищ мичман, – обратился к Халиллеву кок, сильно хлопнувший переборочной дверью при входе в отсек, – прошу выделить двух человек на чистку картошки.

– Чего стучишь дверьми? Нервишки, что ли, расшатались? Не видишь – командир спит?

– Виноват! – кок перешел на шепот. – Забылся, на камбузе жарко...

– То-то я вижу, что жарко: у тебя мозги расширились. – Халиллев снова рассмешил матросов. – Трапезников, Свиридов, на картошку, быстро!

Кто-то прыснул, наступила пауза, которую снова нарушил голос мичмана:

– Грачев! Иди и ты с ними. Втроем быстрее справитесь. Много смеешься, поработай малость.

– Хорошо с нашим боцманом: поговоришь с ним по душам – глядишь, и работка какая-нибудь найдется, – бросил Трапезников, выходя из отсека вместе со своими товарищами.

– Матросу нельзя скучать, – назидательно отозвался Халиллев, довольный своей остротой. – Работайте, чтобы кок был доволен. Я приду посмотрю.

Через несколько минут он действительно вышел из отсека.

– Шутки шутками, а Паша прав. Да и боцман тоже прав, конечно, – философствовал кто-то из отдыхавших в отсеке. – Уже одиннадцатые сутки, а... никого. Страсть надоели эти выходы в атаку по... луне. Паша об этом и говорил, но боцман...

С целью тренировки экипажа ежедневно обычно под вечер проводились учебные атаки. При этом игралась боевая тревога, подводная лодка маневрировала на различных ходах, оружие и механизмы готовились к бою. Естественно, такие тренировки, прозванные  матросами «атаками по луне», приносили пользу. Однако за десятидневное безрезультатное маневрирование на позиции они изрядно всем надоели. Люди рвались в бой, а им вместо этого приходилось довольствоваться... »атакой по луне».

Разговор, начатый матросом, никто не поддержал. В отсеке снова воцарилась тишина. Сладкие минуты заветного отдыха были недолгими. По переговорной трубе я услышал слова вахтенного офицера: «Командира корабля прошу в боевую рубку!»

Как бы изысканно вежливо и спокойно ни произносились эти слова вахтенным офицером, они преображали меня, заставляли забывать обо всем. Я прибегал в боевую рубку, совершенно не помня пути от отсека до перископа, и припадал к окуляру.

Этот миг всегда волновал подводников. Сам перископ казался им магическим прибором, от которого зависели все наши дальнейшие действия. Каждый с нетерпением ожидал, найден ли противник, или просто вахтенный офицер решил лишний раз по какому-либо пустяковому поводу потревожить командира.

На этот раз из-за горизонта вырисовывалась корабельная труба. Из нее выбрасывалась небольшая струя серого дыма. Мачт видно не было.

– Боевая тревога! Торпедная атака! – скомандовал я.

Мой помощник нажал на кнопку. По отсекам зазвенели колокола громкого боя. Через несколько секунд в переговорные трубы полетели доклады с боевых постов о готовности к атаке.

Мы стремительно шли навстречу фашистским судам. Когда расстояние между нами уменьшилось, я определил, что конвой состоял из двух больших, тяжело груженных транспортов, четырех катеров-охотников за подводными лодками, двух самоходных барок и двух торпедных катеров.

Конвой шел невдалеке от берега. Суда охранения располагались полукругом со стороны открытого моря. Это затрудняло наши действия. Транспорты, несомненно, везли груз боеприпасов и техники,  предназначенный для уничтожения советских людей. Надо было во что бы то ни стало пустить врага ко дну.

– Торпедные аппараты к выстрелу изготовлены! – доложили из первого отсека.

Было решено атаку произвести с короткой дистанции, предварительно, прорвав оба кольца охранения. Это надо было сделать так, чтобы гидроакустические приборы охотников не обнаружили нас и не начали бомбовое преследование еще до выпуска нами торпед.

Шумящие механизмы были остановлены, моторы работали на малом ходу. Подводникам было приказано слушать забортные шумы и докладывать о них в центральный пост.

Торпедная атака, даже учебная, требует большого напряжения сил – ведь именно торпедная атака подводит итоги громадной работе большого количества людей. В военное время ответственность подводников усугубляется. Каждая неудачная атака не только напрасная потеря торпед, затраченного труда и времени, но и поражение для всего экипажа. Поражение, которое приводило к тому, что враг получал новые подкрепления на сухопутном фронте.

– Слева по траверзу приближается охотник! – четко, не повышая голоса, но с заметным волнением доложил гидроакустик. – Пеленг не меняется.

Если пеленг не меняется, это означает, что катер пройдет точно над лодкой и не атакует ее. Однако люди, не знающие тонкостей правил маневрирования, в таких случаях обыкновенно думают, что охотник выходит в атаку. Чтобы избежать лишних волнений, я поспешил пояснить:

– Если пеленг не меняется, значит, все в порядке. Для выхода в атаку пеленг должен идти слегка на нос.

Едва я успел договорить, как над лодкой зашуршали винты катера-охотника.

Моё внимание привлек Трапезников. Лицо у него было бледное, лоб покрыли крупные капли пота. Было заметно, что он немного перетрусил. Но глаза матроса  блестели. В них даже читалось какое-то торжество.

– Испугались? – спросил я. – Бледный вид имеете.

– Не так, чтобы очень, товарищ командир, но... как... как и все, товарищ командир! – это был честный ответ, и он вызвал одобрительные улыбки подводников.

– Время вышло! – доложил помощник.

– Всплывать на перископную глубину! – скомандовал я, приготовившись к подъему перископа.

Подъем перископа показал удачный ход маневрирования. Прорыв охранения прошел удачно. Мы, всплыли в заданной точке внутри конвоя, – огромный транспорт подходил к «кресту нитей», можно сказать шел прямо к своей гибели. Теперь его ничто не могло спасти, даже обнаружение нашей подводной лодки и немедленный выход в атаку по ней всех катеров конвоя.

– Ап-па-раты, пли! – раздалась заветная команда.

Корпус подводной лодки вздрогнул, и смертоносные торпеды, словно разъяренные звери, выпущенные из клетки, устремились к фашистскому транспорту, оставляя на поверхности моря пенистый след.

Теперь надо было приготовиться к неизбежному преследованию со стороны вражеских противолодочных катеров.

– Лево на борт! Полный ход!

Мы стали отходить в сторону открытого моря.

Корабельные винты заставили содрогнуться весь корпус подводной лодки, который слегка наклонился влево от резкой перекладки руля.

Место, откуда мы выпустили торпеды, могло быть замечено с вражеских катеров. Надо было сразу же уйти от него как можно дальше. И поэтому дорога была каждая секунда.

Мы изменили курс от первоначального лишь немногим больше десятка градусов. Раздались два оглушительных взрыва.

– Бомбы! Бомбы рвутся! – вдруг завопил матрос Поедайло.

– Спокойно! – закричал я на матроса. – Это торпеды взорвались! Что вы?

Бледное, подрагивающее лицо матроса тут же налилось яркой краской.

– Я... я от неожиданности, товарищ командир! Я не боюсь, совсем не боюсь! – промямлил он, опустив голову вниз.

– Не надо спать, – вмешался Трапезников, – а ждать надо, понял?.. Бомб ждать! Когда ждешь, не страшно.

Дистанция залпа была незначительной, и взрывом торпед подводную лодку весьма изрядно тряхнуло. В боевой рубке разбились электрические лампочки освещения, а помощник командира, стоявший у трапа центрального поста со своими приспособлениями, свалился с ног.

Мы развернулись на новый курс, начали отходить.

Шли минуты за минутами. Нас не бомбили. Пошла семнадцатая минута после взрыва торпед. Все по-прежнему было спокойно.

Я решил посмотреть, что же делается наверху.

Мы уменьшили ход и уже намеревались всплыть на перископную глубину, но в этот момент гидроакустик доложил о приближении с правого борта катера-охотника. Мы немедленно же приступили к уклонению, но катер, видимо, имел с нами надежный гидроакустический контакт и преследовал неотступно.

Через некоторое время появился еще один катер-охотник. Теперь они преследовали нас вдвоем. Не выходя в бомбовую атаку, они все время шли за нами. Мы сделали несколько сложных и хитроумных поворотов, но оторваться от них не смогли.

Непонятное поведение фашистов начинало изматывать личный состав. Казалось, было бы лучше, если бы они сыпали на нас глубинные бомбы. При глубинном бомбометании взрывы сменялись паузами, во время которых катера-охотники снова нащупывали подводную лодку, уточняли данные, ложились на боевой курс и выходили в повторную атаку. Так длилось до

 тех пор, пока либо кончался запас бомб, либо удавалось поразить подводную лодку прямым попаданием, вероятность которого была небольшой. Взрывы серии глубинных бомб заставляли катеров-охотников на время терять гидроакустический контакт с подводной лодкой. При умелом использовании момента это давало возможность маневра для отрыва.

Ничего этого с нами не происходило. Катера-охотники просто шли за нашей подводной лодкой, не выпуская нас из наблюдения. Они как бы эскортировали нас на расстоянии не более трех-пяти кабельтовых. Запасы глубинных бомб при этом не расходовались. Район моря был мелководный, маневр по глубине исключался. Никаких перерывов в гидроакустическом контакте не могло быть. А наши энергетические ресурсы расходовались.

Подводные лодки времен второй мировой войны обладали весьма ограниченными энергетическими запасами в подводном положении. Подводники не могли не думать о возможности оказаться вынужденными всплывать в невыгодных для себя условиях. Поэтому экономия плотности аккумуляторной батареи, воздуха высокого давления и других запасов всегда была одной из первостепенных наших забот.

По моей просьбе в центральный пост прибыл Петр Каркоцкий. Я коротко объяснил обстановку, с тем чтобы он прошелся по отсекам и поговорил с народом.

В центральном посту подводники всегда в какой-то степени в курсе событий, однако в других отсеках они в неведении обо всем происходящем. Естественно, что и неожиданности боевой обстановки для них подчас более тяжки, чем для людей осведомленных. Поэтому информации, беседы и даже просто проявление заботы о людях играют большую роль, облегчающую выполнение задачи.

– Когда же начнут бомбить, надоели эти бледные лица! – отбросив назад свои длинные рыжие волосы, Каркоцкий глянул на Поедайло. Его умные глаза, казалось, пригвоздили матроса к стенке.

Опасность более страшна при ожидании.  Непосредственную опасность, всем понятную и ощутимую, переносить легче. Вся боевая практика экипажа нашей подводной лодки подтверждает это. Глубинных бомб мы боялись по-настоящему только до первых их взрывов.

– Ну, ничего, пройдет, – Каркоцкий дружески хлопнул Поедайло по плечу и вышел из отсека.

Поедайло, довольный, что избавился от обычных для таких случаев насмешек со стороны товарищей, несколько успокоился.

– Измором, что ли, берут, – буркнул он. Поедайло, видимо, рассуждал про себя, и эти слова вырвались у него помимо воли.

– А ты боялся бомб, – после небольшой паузы услышал я шепот Трапезникова. – Видишь? Лучше бы бомбили, чем... прилепились, как слизняки какие-то.

– Если они действительно рассчитывают нас измотать, то нам это даже лучше, – обратился я к помощнику. – Скоро мы подойдем к большим глубинам, будет возможность маневра.

Вражеские охотники словно услышали мои слова. Гидроакустик доложил о быстром приближении одного из катеров с левого борта. Я успел только скомандовать на рули, но подводная лодка еще не начала маневрировать, когда до слуха подводников дошел гул винтов охотника. Вслед за этим тяжело ухнуло. Меня отбросило в заднюю часть отсека. На мне очутился рулевой. Впрочем, он тут же поднялся и побежал к своему посту, решительно перешагнув через голову помощника командира, в свою очередь, валявшегося у моих ног.

Осветительные лампочки были побиты. Кругом валялись различные инструменты и приборы.

– Включить аварийное освещение! – командовал механик, хотя оно уже было включено.

– Спокойнее! – была первая команда, которую я подал в центральный пост. – Держать заданную глубину!

Из отсеков доложили, что повреждений основных механизмов нет, мелкие последствия бомбовой атаки  устраняются. Лодка продолжала выполнение уже начатого маневра.

– Справа сто, охотник быстро приближается! Пеленг быстро меняется на нос! – взволнованно докладывал гидроакустик.

Лица подводников обратились в мою сторону. Все ждали, какое решение я приму.

Переговорная трубка из боевого поста гидроакустика выходила прямо в отсек, и все находившиеся в нем были в курсе событий.

– Сейчас будет очередная серия бомб, объявить по отсекам! Внимательнее! – как мог спокойнее скомандовал я.

Очередная атака врага, по моим расчетам, должна окончиться неудачей, катер шел явно мимо нас.

И действительно, через минуту справа по носу раздались новые взрывы. Мы оказались вне зоны поражения, даже в значительном удалении от места бомбометания.

– Объявить по отсекам: нас преследуют два катера, – приказал я. – По одному разу они нас уже пробомбили. Можно ожидать еще две атаки. Больше у них глубинных бомб нет.

Люди приободрились, хотя по крайней мере еще дважды нас, должны были «угостить» сериями, если враг не перейдет к атакам одиночными бомбами.

Наш курс теперь лежал в сторону берега, а катера ходили по корме. Они, видимо, потеряли с нами контакт и теперь выщупывали гидроакустическими приборами весь район. Мы шля малым ходом, чтобы излучать минимальные шумы и в то же время ускользать от настырного преследования фашистов.

Шум катеров в конце концов перестал прослушиваться, я был склонен считать, что мы обманули противника. Однако это оказалось далеко не так.

– Курсовой сто сорок пять, с правого борта катер, – не дал сыграть отбой боевой тревоги гидроакустик. – Шум отдаленный, но приближается!

Полагая, что катера возвращаются в свою базу, мы решили свернуть влево. Однако катер тоже повернул  за нами. Вскоре появился и второй охотник. Погоня возобновилась.

В этих условиях идти в сторону берега для нас было невыгодно. Лучше было отходить в открытое море, в сторону больших глубин и удаления от мест базирования катеров-охотников. Но любой поворот казался невыгодным для нас: он давал возможность врагу немедленно атаковать лодку.