Текст книги "Огонь в океане"

Автор книги: Ярослав Иосселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Командир запросил кормовой отсек:

– Дали Шувалову какой-нибудь конец, по которому он мог бы сообщаться с кораблем?

Оказалось, что конца не дали.

– Ваш недосмотр, – обернулся командир в сторону старпома. Потом посмотрел на комиссара:  – Что же будем делать? Посылать еще одного на помощь Шувалову? По-моему, бессмысленно.

И командир вновь поднял перископ.

– Смотри, комиссар! – воскликнул он. – На пирсе полундра! Бегают, размахивают руками... Помощник, приготовить еще одного матроса к выпуску!

Он видел, как гитлеровцы стали спускаться в воду не по одному, а по двое, по трое.

Что случилось?

Из воды подняли человека в легководолазной амуниции, видимо убитого.

Суров опустил перископ. Тихо, чтобы не слышали окружающие, сказал комиссару о том, что видел. У него не было сомнений: Шувалов – живой или мертвый – попал в руки врага.

Между тем в действительности дело обстояло не так.

Выбравшись из подводной лодки, Шувалов достиг того места, где орудовали фашисты.

Здесь производился осмотр затонувшей баржи. Прямо перед собой Шувалов увидел не одного, а сразу трех немцев. С троими ему не справиться. Что же делать? Надо ждать. Когда они разойдутся, схватить того, который окажется сзади.

И Шувалов стал ждать.

Оказалось, что решать боевую задачу самому, не советуясь ни с кем, дело не такое уж простое. Конечно, проще всего вернуться на корабль и доложить о невозможности быстро выполнить задачу. Но что скажут командиры, товарищи?

Между тем подходящего момента не представлялось. И Шувалов решил действовать напролом. Ждать более было невозможно, во-первых, потому, что корабль в случае опасности мог сняться и выйти из гавани без него, а во-вторых, легководолазный прибор был рассчитан на ограниченное время. Шувалов поднял с грунта увесистый камень и пошел к немцу, хлопотавшему у правого борта баржи, под самым ее навесом. Он подкрался незаметно, внезапно схватил гитлеровца за горло и ударил камнем по  голове. Но тут же почувствовал, что другой гитлеровец схватил его самого за кислородный прибор.

Значит, он обнаружен. Сейчас наверху поднимется тревога, – и тогда конец.

Шувалов выхватил из ножен кинжал и полоснул противника по животу. Гитлеровец упал на грунт.

После этого Шувалов подхватил оглушенного камнем водолаза и поволок в сторону своего корабля.

Капитан-лейтенант Суров наблюдал в перископ за тревогой на пирсе, когда из кормового отсека доложили:

– Шувалов вернулся. Притащил полумертвого фашиста!

Только воинская дисциплина, железные законы которой на лодке соблюдаются со всей строгостью, сдержали командира и комиссара. Оба они готовы были кричать «ура». Шувалова раздели, растерли спиртом и положили на койку. Потом корабельный фельдшер дал ему стакан крепкого вина. Усталый, продрогший от долгого пребывания в воде Шувалов заснул.

Лодка благополучно форсировала противолодочные заграждения, вышла из гавани в море и всплыла.

Из допроса пленного выяснилось, что водолазным делом немцы занимались тайком от своего высшего начальства. Во время налета советской авиации на военный порт была потоплена баржа с большими ценностями. Узнав об этом, офицеры решили поживиться, добыли где-то аппаратуру, взяли себе в помощь трех подводников и стали обследовать потопленную посудину. За этой работой и застали их советские подводники.

«Язык» дал ценнейшие сведения. Он перечислил все находящиеся в Констанце немецкие суда, рассказал, что у элеваторного причала стоит под погрузкой хорошо замаскированный большой пароход. Сообщил и день предполагаемого выхода транспорта в море.

Пароход действительно вышел из порта в тот вечер, который назвал пленный немец. Лодка уже поджидала его, подкравшись с наступлением темноты к самому выходу из бухты.

На мостике, как и третьего дня, оказался вместе с капитан-лейтенантом Суровым матрос Шувалов.

– Указания те же, что и в прошлый раз, – прошептал командир.

– И часовой у них, кажется, тот же, – шепнул в ответ Шувалов.

– Идет, из гавани выходит, – после молчания неожиданно доложил Шувалов.

«Форель» пошла в атаку. В то же время из гавани выскочили катера-охотники. Они быстро обежали близлежащий район, но лодку, прижавшуюся почти вплотную к молу, не заметили. Показался транспорт. Катера-охотники сгруппировались, чтобы занять места вокруг него. Но маневр закончить они не успели...

Раздался взрыв, за ним другой. Две огневые шапки осветили Констанцу. Транспорт, накренившись на левый борт, медленно погружался, охваченный пламенем.

Катера-охотники бросились преследовать «Форель», не жалея ни глубинных бомб, ни снарядов.

Долго катера бомбили подводную лодку...

Но ранним мглистым утром «Форель» благополучно вернулась в свою базу...

...После комиссара, по просьбе подводников, с рассказом о походе вынужден был выступить матрос Шувалов. Он не знал, с чего начать, долго мялся, краснел и, наконец, казалось, решился раскрыть рот, но раздавшийся хор гудков и сирен воздушной тревоги так и не дал ему разговориться.

Я побежал, к «Малютке», заметив по пути, что одна из бомб разорвалась в гавани у самого, борта «Малютки». Тонны воды обрушились на верхнюю палубу. Несколько человек было смыто за борт, а матроса Фомагина волной выбросило на берег.

Встреченные ураганным огнем зенитной артиллерии самолеты врага вскоре удалились.

Мы подобрали сброшенных за борт людей, оказали им медицинскую помощь. Больше всех пострадал Фоматин. У него было сильно поцарапано лицо.

В тот же день мы вышли на боевую позицию. Нам предстояло идти в тот же район боевых  действий у выхода из порта Констанца, где так удачно воевала «Форель».

На рассвете «Малютка» приступила к поиску. Мы решили обстоятельно обследовать хорошо укрытую за мысом бухточку.

Знойное летнее солнце клонилось к закату, когда мы, уверившись в том, что в бухте нет вражеских кораблей, развернулись и собрались было уходить. И вдруг...

– Товарищ командир, слева по корме два катера! – доложил гидроакустик Иван Бордок.

Оставляя за собой большие пенистые буруны, из бухты выскочили два охотника за подводными лодками и взяли курс прямо на нас.

И на этот раз нас подвели ровная поверхность моря и отличная видимость. Видимо, обнаружили нас береговые наблюдатели.

«Малютка» ушла на глубину и начала маневрировать. Район этот нельзя было покидать: раз фашисты держали в бухте противолодочные средства, значит, была вероятность прохода здесь кораблей врага.

Катера, очевидно, поддерживали с нами гидроакустический контакт и потому с ходу вышли в атаку.

Первая серия глубинных бомб легла по правому борту, за ней последовали и другие. Они – в который уже раз! – нанесли нам ряд повреждений. Пришлось лечь на грунт.

Катера вскоре потеряли нас. Нам сравнительно быстро удалось устранить повреждения.

И вот акустик доложил:

– Справа по корме шумы винтов больших кораблей! Прослушиваются нечетко! Расстояние более сорока кабельтовых.

– Приготовиться к всплытию! – последовала команда.

Обмануться Иван Бордок не мог: шумы винтов шли от бухты – значит, фашисты выводили из нее корабли, рассчитывали под покровом ночи провести их через опасную для них зону.

Зашипел воздух высокого давления, с визгом заработала главная осушительная система, тоннами  выбрасывая за борт воду, попавшую в лодку из-за пробоины, нанесенной осколком бомбы.

Всех охватило хорошо знакомое каждому подводнику, да и не только подводнику, боевое возбуждение. Но когда до поверхности осталось всего несколько метров, по корпусу лодки что-то сильно заколотило, электромоторы вдруг получили непосильную нагрузку. Их пришлось остановить. Лодка, имея отрицательную плавучесть, пошла на погружение, и скоро мы вновь оказались на грунте.

– На винты что-то намоталось! – Механик сказал то, о чем я сам раздумывал.

– Приготовить двух водолазов.

– Глубина, товарищ командир, большая, – неуверенно возразил механик, поглядывая то на меня, то на глубиномер.

– Ничего не поделаешь. Терлецкого и Фомагина – в центральный!

– Пожалуй, не успеют...

– Успеют! – прервал я. – Для выхода конвоя из бухты и для построения в походный порядок тоже потребуется время. За час все сделают.

Стройный быстроглазый главный старшина Леонид Терлецкий и матрос Иван Фомагин овладели водолазным делом лучше других. Поэтому на них и пал выбор.

– Ваша задача: выйти из лодки, добраться до винтов, осмотреть и освободить их. Сделать это надо быстро, дорога каждая минута. Ясно?

– Так точно! – дружно ответили матрос и старшина.

Бордок уже отчетливо прослушивал шумы кораблей врага. Конвой вышел из бухты и начал выстраиваться в походный строй. По всему заливу носились катера-охотники. Два раза они проскакивали чуть ли не над самой «Малюткой».

Время шло, а Терлецкий и Фомагин не подавали никаких сигналов. Корабли фашистов уже выходили из залива. Еще пятнадцать-двадцать минут, и они проследуют мимо нас. Тогда враг упущен. Но надо было терпеливо ждать.

Наконец водолазы вернулись. Винты свободны!

– Средний вперед! Всплывать! Торпедная атака!

«Малютка» всплыла невдалеке от единственногобольшого транспорта в конвое.

Через несколько секунд бухта осветилась ярким пламенем. Пораженный нашими торпедами транспорт переломился в двух местах и стал тонуть.

– Все вниз! Срочное погружение!

Фашисты не замедлили начать преследование. Однако теперь, когда дело было сделано, мы могли отходить в любом направлении.

Всю ночь они безуспешно гнались за «Малюткой». Было уже восемь часов утра, когда последние глубинные бомбы отгремели где-то позади нас.

Оставаясь на большой глубине, лодка взяла курс к родным берегам.

Вечером мы всплыли. Скорость нашей «Малютки» сразу же увеличилась.

Где-то далеко по корме остались вражеские берега. За день мы прошли под водой много миль, и нам уже ничто не угрожало.

– Получена радиограмма, товарищ командир! – доложил старшина радистов Дедков, высунув из люка белокурую голову.

– О чем?

– В сорока восьми милях южнее Севастополя в море сделал вынужденную посадку наш самолет. Приказано оказать срочную помощь. Координаты точки посадки дани...

– Штурману передать: немедленно рассчитать курс.

Через несколько минут мы уже лежали на новом курсе.

Точно учитывая влияние ветра и течений, штурман Глоба довольно точно привел корабль к месту дрейфа потерпевшего аварию бомбардировщика. С рассветом мы обнаружили в перископ слегка покачивающийся на тихой поверхности моря катер. Он лежал в дрейфе. На его скривившейся мачте развевался флаг с ненавистной змеевидной свастикой.

У борта катера был и полупогруженный в воду  самолет. Ни на катере, ни на самолете никаких признаков жизни заметно не было.

– Артиллерийская тревога!

Мы решили всплыть, чтобы выяснить смысл загадочной картины.

Приготовив свою единственную пушку к немедленному открытию огня, осторожно начали сближаться.

На верхней палубе катера валялось несколько трупов фашистских моряков. На самолете, которому протаранивший его катер не давал затонуть, зацепившись своей носовой частью за фюзеляж, не оказалось и трупов.

– Несомненно, был бой, товарищ командир! – крикнул с борта катера посланный мной для обследования самолета Косик. – Очевидно, наши летчики отбивались...

– Товарищ вахтенный офицер, слева пятьдесят три катера-охотника. Идут на нас! – доложил сигнальщик.

Нависла опасность неравного боя в невыгодных для нас условиях.

– Открыть кингстоны катера! И быстро всем на борт лодки! – крикнул я.

Расстояние до вражеских катеров не превышало сорока кабельтовых, и до дистанции действительного артиллерийского огня они могли сблизиться с нами буквально за несколько минут. Я подсчитывал каждую секунду. Но надо было утопить катер и самолет, чтобы не оставлять их врагу.

– Товарищ командир, у борта катера на воде труп нашего летчика! – раздался голос Косика.

– Взять на борт, – распорядился я.

– Головной катер начал стрельбу! – напрягая голосовые связки, гаркнул сигнальщик.

– Открыть огонь по катерам!

Дуэль началась. Противник, видимо, не ожидал, что советская подводная лодка вступит в бой в надводном положении. Катера изменили курс. Наши артиллеристы стреляли очень удачно, но им не суждено было довести до конца свое дело. Косик и его  товарищи подняли из воды летчика, пустили ко дну катер с самолетом и прибыли на борт «Малютки».

– Все вниз! Срочное погружение!

Подводная лодка ушла на глубину. Артиллеристы, досадуя, разбежались по своим отсекам.

Мы легли курсом к родным берегам.

– Летчик живой! Будет жить! – сияя, доложил мне санитар матрос Свиридов. – Мы его откачали, сделали искусственное дыхание... Поправится, непременно поправится.

Летчик – широкоплечий, молодой еще человек – лежал на носилках. Вся его грудь, шея и живот были покрыты синяками и кровоподтеками. Раны на лице матросы успели перевязать. Из-за белых бинтов видны были лишь прикрытые длинными ресницами глаза, черные густые брови и нижняя часть высокого лба.

– Пульс хороший, – не без гордости пояснял Свиридов. – Скоро, думаю, придет в себя...

Всплыли мы ночью, намереваясь с рассветом снова погрузиться в воду. Но тут выяснилось, что неисправна вентиляция носовой группы главных балластных систерн. Это означало, что погрузиться мы не могли.

Подводная лодка проходила через район, регулярно патрулируемый фашистскими самолетами. Любой корабль с наступлением светлого времени мог быть без особого труда обнаружен ими. Подводная же лодка, если она не может погружаться, – неравный противник для авиации.

– Много бомб на нас падало за это время и... – докладывал мне извиняющимся тоном побледневший механик. – Надо выпустить в надстройку двух человек для работы с клапанной коробкой.

Я приказал немедленно приступить к работе и объявить по кораблю артиллерийскую готовность.

С рассветом у носового орудия застыли на своих местах подводники артиллерийского расчета. С мостика велось усиленное наблюдение.

В надстройке стучали молотками два матроса. От них теперь зависело многое.

Время тянулось медленно. Ремонт не продвигался вперед. Из надстройки отвечали одним и тем же: «Причины не обнаружены, пока неисправно».

– Товарищ командир, – почти шепотом обратился ко мне Косик, – разрешите к пулемету поставить того новичка, Викентьева.

Владимира Викентьева месяца три назад облюбовал боцман в базовом госпитале среди выздоравливавших раненых солдат. Один из наших матросов по болезни был переведен на береговую службу, и вместо него нам нужен был новый человек. Этой возможностью не преминул воспользоваться боцман, случайно познакомившись с Викентьевым. Викентьев понравился ему живой любознательностью и прямотой характера.

– Мы из него воспитаем моряка, и не просто моряка, а героя. Энергичный, старательный, дисциплинированный парень. Из него непременно выйдет герой! – уговаривал меня боцман.

Необходимость подготовить в боевых условиях моряка из солдата, никогда не служившего на кораблях, несколько смутила меня. Но отказывать старому ветерану не хотелось. По моему ходатайству Викентьев вскоре прибыл на подводную лодку. Сопровождаемый торжествующим боцманом, он неуклюже перебрался с пирса на надстройку подводной лодки, взобрался по узкому трапу на мостик и доложил мне о своем прибытии на корабль для прохождения дальнейшей службы.

Его солдатское обмундирование, как говорится, «видало виды», но сидело оно на нем очень аккуратно. Чистый лоб, прямой, бесхитростный, жизнерадостный взгляд из-под пышных русых бровей и добродушная улыбка сразу расположили меня к Викентьеву.

Солдат отвечал на все мои вопросы твердо, уверенно, с тактом воспитанного человека.

– Не боитесь трудностей? Ведь специальность подводника сложная, очень сложная, – сказал я.

– Никак нет! Не боюсь! – ответил ВикентьеВу но тут же смутился своей самонадеянности. – То  есть, конечно, я знаю, будет трудно но... вся военная служба ведь мужское дело. Будет трудно, буду больше учиться.

– Ваш начальник – боцман, он будет из вас готовить рулевого, – заключил я беседу.

– Ну, пехота, пойдем! – дружески хлопнув вчерашнего солдата по плечу, боцман повел своего питомца в отсек.

Викентьев развел руками, как бы говоря: «Что поделаешь, конечно, пехота», – и направился за боцманом.

С того дня он много и упорно учился, стал хорошим рулевым и отличным матросом, однако как пулеметчика я его не знал. Поэтому просьба помощника командира для меня была неясна.

– А вы уверены, что Викентьев хороший пулеметчик? – допытывался я.

– Пулемет он знает еще по сухопутному фронту. Здесь, на лодке, он показал лучшие результаты и теоретически и практически.

Мне оставалось только согласиться с доводами помощника командира.

Викентьев быстро и не без гордости занял место у пулемета, тщательно проверил исправность оружия, как это делают заправские специалисты своего дела.

Окончание ремонта злосчастной клапанной коробки все еще не близилось к концу.

Мы продолжали двигаться в надводном положении. Вначале люди наблюдали за горизонтом с большим напряжением, но потом начали уставать. Бдительность постепенно стала понижаться. И как раз в такой момент к нам подкралась смертельная опасность. Из-под облаков вынырнул фашистский самолет. Он сумел незаметно подкрасться к нам на фоне облаков.

Наши артиллеристы успели сделать всего лишь один, да и то неудачный, выстрел. У самого борта подводной лодки разорвались две бомбы. Палубу и мостик залило водой. Лодку так тряхнуло, что в первое мгновение у меня не оставалось сомнения в том, что она поражена прямым попаданием.

Самолет тут же развернулся для повторной атаки. Однако на этот раз наша единственная пушка и пулемет сумели помешать атаке врага. Новые бомбы упали гораздо дальше, чем в первый раз. Они не причинили нам вреда.

В третий раз самолет зашел с кормы с явным расчетом избежать сектора обстрела пушки. Разгадав замысел врага, мы начали маневрировать. Вся кормовая часть надстройки и мостик мгновенно покрылись железной пылью, поднятой пулями. Но Викентьев не растерялся. Он хладнокровно выпускал одну за другой длинные пулеметные очереди.

Миновав траверз подводной лодки, самолет резко повернул сперва влево, затем вправо и, пролетев вперед по нашему курсу, вдруг рухнул в море. Все это произошло так быстро, что никто даже не заметил всплеска воды от его падения.

– Нырнул в... пропасть! – вскрикнул сигнальщик и так и остался с открытым от удивления ртом.

– Держать на точку падения самолета! – скомандовал я.

Изменив на несколько градусов курс, подводная лодка двинулась к месту падения самолета.

– Прямо по носу масляное пятно! – крикнул сигнальщик.

Подводникам предстояло несколько разочароваться. На месте падения самолета было обнаружено лишь пятно, которое медленно разрасталось. Самолета никто из нас не увидел. Он бесследно исчез.

– Два самолета! Справа двадцать! Высота триста! На нас! – крикнул сигнальщик.

Но они уже не были нам страшны: неисправности были уже устранены, и мы смогли погрузиться.

В жилом отсеке, поздравив матросов с победой над фашистским стервятником, я отыскал глазами Викентьева, которому санитары перевязывали рану. Рана была неопасная – в мягкие ткани ноги.

– Благодарю за службу! – крепко пожал я руку матроса.

– Служу Советскому Союзу! – довольно громко ответил Викентьев и радостно вспыхнул. – Только случайно, наверное, угодил я в него.

– На войне всегда и все кажется случайным, – перебил я, обращаясь ко всем находящимся в отсеке подводникам. – Одно, бесспорно, не случайно: победа дается тому, кто готовит себя к ней, кто много и серьезно учится, любит свое дело и любовно к нему относится.

Выйдя из отсека, я направился навестить спасенного нами летчика.

– Пришел в себя! Разговаривает! Зовут его Василий Сырков, – затараторил, радостно всплескивая руками, как бы не веря себе, Свиридов.

Василий Сырков не только пришел в себя, но и довольно бодро разговаривал с подводниками.

– Как себя чувствуете? – обратился я к летчику, подойдя к его койке.

– Хорошо... Бинты мешают говорить...

– Пока нельзя снимать, – поспешил пояснить Свиридов.

– Врач у вас строгий, – я показал глазами на Свиридова.

– Заботливый, – глухо отозвался летчик.

– Вы можете очень коротко рассказать, что случилось с вами? Надо донести командованию...

– Могу, – начал Сырков. – Эскадрилья была перехвачена двадцатью фашистскими истребителями. Против нас дрались три «мессера». Двух из них мы «схарчили», а третьему удалось нас подбить. Были вынуждены сесть на воду и попытаться «прирулить» самолет в базу. Место посадки фашисты, вероятно, засекли и послали за нами катер. Мы пытались покинуть самолет и не заметили, как почти вплотную к нам подошел катер-охотник... Открыли огонь с большим опозданием. Катер успел с ходу врезаться в самолет и протаранил его, кажется, насквозь. К нам на борт вскочили фашисты... Тут-то и началась борьба. Я сидел у пулемета. Какой-то верзила ударил меня автоматом. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, увидел, что лежу на палубе катера, а около  меня два фашиста. Наверное, только они и уцелели. Болела левая рука. Я осторожно глянул вокруг себя. Заметил немецкий автомат. Не медля ни секунды, вскочил на ноги, схватил одной рукой автомат и со всей силой ударил им по голове фашиста. Он упал за борт. Второго ударить не сумел. Он кошкой подскочил ко мне, свалил на палубу. Мы боролись долго. Не помню, как очутились в воде. Что было дальше, не знаю... Очнулся вот... у вас.

– Молодец! – вырвалось у меня. – Теперь вы в безопасности, быстро поправитесь.

– Пока придем в базу, он будет бегать, товарищ командир... .

– Я-то скоро поправлюсь. А вот другие наши ребята...

Мы все опустили головы...

Свиридов оказался прав: когда мы входили в базу, Сырков почти совсем поправился.

Прощай, Черное море! 

Утром 9 марта 1944 года меня вызвал к себе командир дивизиона и на словах передал приказ о срочном откомандировании экипажа «Малютки».

– Завтра вы со своими людьми должны быть в Поти, во флотском экипаже базы.

– Так быстро? – спросил я, удивленный новостью.

– Война, Ярослав Константинович! – коротко, но многозначительно ответил комдив.

– Кому прикажете передавать корабль?

– Мне. Специалисты уже пошли на лодку для проверки.

– Куда же нас направляют, товарищ капитан второго ранта? – решился спросить я, видя, что комдив не собирается говорить об этом.

– Если бы я знал, то не забыл бы вам об этом сказать. Но дело в том, что начальство после моего такого же вопроса только упрекнуло меня в излишнем любопытстве.

Комдив развел руками и, улыбаясь, посмотрел мне в глаза.

– Думаю, что на нашем театре войны скоро для подводников – штыки в землю... А на других театрах еще придется повоевать. Почему бы, например, черноморцу не попробовать свои силы на Балтике или на Севере?.. Однако это мои догадки, – предупредил комдив.

Выйдя из каюты, я сразу попал в окружение командиров подводных лодок. Они каким-то путем уже были осведомлены об откомандировании нашего экипажа и теперь интересовались подробностями.

– Тебе повезло, я прямо завидую, – дружески хлопнул меня по плечу Астан Кесаев. На его продолговатом, женственно-красивом лице и на самом деле обозначалось что-то похожее на зависть. – Я не шучу! Вы наверняка поедете на Север... Там настоящая подводная война. В море ходят не баржи, а транспорты! А наш противник не имеет ничего порядочного. Одна труха, даже торпед жалко.

С начала войны подводники Северного флота ежемесячно пускали ко дну холодного моря Баренца вражеские транспорты и боевые корабли.

В северной Норвегии дорожная сеть развита слабо. Снабжение северной группировки немецко-фашистских войск шло почти исключительно морским путем. Наши подводные лодки прерывали коммуникации врага, не давали фашистам накапливать силы для наступательных действий на сухопутье, ослабляли их войска. Немецко-фашистское командование в конце концов оказалось не в состоянии подвозить людское пополнение, технику, боеприпасы и питание войскам своего левого фланга и прекратило всякие наступательные действия на этом важном участке фронта.

На Черном же море фашисты не располагали большим транспортным флотом. К 1944 году все более или менее крупные их транспорты уже были потоплены. Наши подводники вынуждены были воевать в основном против самоходных барж, буксиров, землечерпалок и других мелких судов.

Ранним утром следующего дня на верхней палубе плавбазы застыли фигуры матросов и офицеров кораблей, находившихся в тот день:в базе. Вдоль берега выстроились такие же неподвижные ряды – моряки береговых учреждений и баз провожали наш экипаж.

В подводной службе, особенно во время войны, есть много своеобразий. Они определяются главным образом тем, что все члены экипажа корабля делят одну судьбу. Случаи ранения на лодке очень редки, – разве что во время бомбежки ударится кто-либо о переборку или крышку люка.

За два с лишним года состав экипажа «Малютки» почти не изменился. Разумеется, это были уже не те матросы, которых я застал в первый день моего прибытия на лодку. Два года войны закалили подводников, люди возмужали, окрепли, экипаж сплотился настолько, что его члены понимали друг друга буквально с полуслова.

Церемониальным маршем, четко печатая шаг, экипаж лодки прошел вдоль строя сперва на плавбазе «Эльбрус», затем по берегу.

Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.

– Разреши абращатца к тебе, начальник! – услышал я позади себя коверканные русские слова.

Это был высокий, сухопарый грузин, убеленный сединами Бесо.

– Чем могу служить? Здравствуйте! – ответил я по-грузински.

– Куда идете? Можно сказать мне? – его висячие и белые как лунь усы зашевелились.

– А вам... зачем это знать?

– Как зачем? Я должен знать, куда идет жених моей единственной дочери!

– Какой жених? Ничего не понимаю...

– Владимир... жених.

– Какой Владимир? Их у нас три.

– Трапезников Владимир.

– Ах, вот оно что!.. Вашу дочь зовут Тинико?

– Да-а, Тинико, – старик улыбнулся горделиво и любовно.

– Здравствуйте! – из-за спины собеседника вдруг вырос старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года – после скандала, который учинил в его доме Поедайло.

– Пришли нас провожать?

– У него тоже жених дочери... уходит с вами, – пояснил Бесо.

– Да ну?! Кто же?

– Поедайло! – не без гордости ответил Григорий Фомич.

– Поздравляю. Он хороший матрос.

– А Владимир плахой, да? – воскликнул Бесо, не на шутку встревожившись, так как услышал похвалу по адресу только одного матроса.

– О присутствующих не говорят, – я показал на Трапезникова, который, переминаясь с ноги на ногу, стоял невдалеке.

– Тогда скажи мне и Грише Фомичу, куда вы идете? – Бесо упорно старался говорить по-русски.

– Не знаю.

– Тайна, наверна. Ну, тогда скажи, далика или не далика идешь?

Убедившись в бесплодности допроса, недовольные старики простились сперва со мной, затем обняли смущенных женихов.

– Ярослав Константинович! – из толпы вынырнул Метелев. – Ты что ж это? Не простившись, уходишь?

– Вот... прощаемся. – Я пожал руку дяди Ефима. – За нашим воспитанником Васей прошу, дядя Ефим... посмотрите за ним. Нам не разрешили взять его с собой... Он к вам привязан как к родному человеку и...

– Не беспокойся, он здесь дома. Смотри за своими людьми в оба: дорога, видать, у вас длинная. Будь требовательным. Молодежь есть молодежь. Иногда баловство может до беды... Сейчас война!

– Это верно он говорит, – из-за спины Ефима  Ефимовича выросла знакомая фигура Селиванова. – Но за «малюточников» можно не беспокоиться.

– Время вышло, Ярослав Константинович, – вслед за рабочими торопливо пожал нам руки Лев Петрович.

Судно отошло от берега. На базе заиграл оркестр. Все шире и шире становилась полоса воды, отделявшая нас от остальных кораблей.

Кто-то, кажется Терлецкий, затянул, и остальные немедленно подхватили песню:

Прощай, любимый город!

Уходим завтра в море...

– Товарищ командир! – воскликнул Цесевич, указывая пальцем на одиноко стоявшую у северной стенки «Малютку». – Это наш Вася!

Экипаж был тронут вдруг поднявшимся над «Малюткой» сигналом: «Прощайте, боевые друзья! Счастливого плавания!» Звуки песни оборвались. Все мы с горечью смотрели на судно.

Набегавшая волна мягко покачивала его. Порт скрылся за горизонтом.

Я стоял у борта. Ко мне подошел Свиридов и рассказал, что накануне ночью он видел, как старшина Терлецкий, полагая, что его никто не видит, долго стоял около торпедного аппарата, потом прислонился к нему, прижался щекой.

Подслушивать его разговор с аппаратом Свиридов не стал и тихонько вышел из отсека.

– А как вы там ночью очутились? – спросил я.

Усмешка, с которой рассказывал все это Свиридов, тотчас же исчезла с его лица. Лицо его стало задумчивым и смущенным.

Оказалось, что он зашел ночью в отсек, чтобы положить в торпедный аппарат записку своему неизвестному преемнику.

– Я написал, что для наших аппаратов манжеты перепускных атмосферных клапанов надо менять через каждый месяц. Их принято менять через три месяца, а у нас так нельзя. Потом писал, что нужно особенно следить за нажимными блок-коробками. Иногда они отходят и могут вызвать срыв выстрела.

Потом... что после выстрела нужно проследить за посадкой боевых клапанов...

– И длинное у вас получилось письмо?

– Четыре страницы. Иначе нельзя, товарищ командир! – горячо объяснил Свиридов. – В инструкциях этого нет, а новый человек придет...

– Не спорю, – согласился я. – Думаю, что ваш преемник будет доволен.

Позже я узнал, что такие же записки были оставлены и в дизельном отсеке, и у электромоторов, и почти у каждого из многочисленных аппаратов и приборов подводной лодки...

Во флотском экипаже было шумно и многолюдно. Оказалось, что по таким же срочным вызовам прибыли экипажи нескольких миноносцев, крейсера и подводной лодки «Щука». Всего собралось около двух тысяч человек.

Командир базы объявил, что мне приказано срочно сформировать железнодорожный эшелон из моряков Черноморского флота и что меня назначили возглавлять его.

Порядок поведения в пути пришлось установить весьма жесткий: ни одному человеку не разрешалось без моего ведома выходить на остановках, переходить из вагона в вагон, покупать на станциях продовольствие.

Ночью эшелон вышел со станции Поти. Он должен был следовать по маршруту Поти – Туапсе – Ростов – Москва – Мурманск.

В Туапсе нас ждали первые неприятности.

– Мост через реку Пшиш уничтожен. Ведутся работы. Вам придется стоять в городе. Другого выхода нет, – сухо доложил мне комендант вокзала. По его словам, ранее 22 марта и думать не придется о продолжении пути.

Узнав, что в Туапсе находится начальник дороги, я по наивности обратился к нему с просьбой поскорее закончить ремонт моста, потому что наш эшелон имеет срочное назначение. Он мне ответил: