Текст книги ""Райские хутора" и другие рассказы"

Автор книги: Ярослав Священник (Шипов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

Отпуск

Отцу Игнатию отпуск выпал сразу после Крещенья. Летом в монастыре отпусков не давали – летом вся округа заполонена дачниками, да еще каждый день туристы на огромных автобусах, так что народу в храме битком, на исповедь – очереди. Кроме того, летом стройка, ремонт: тут красить, там копать – дня не хватает. Потому отпуска – только зимой.

– Езжай, куда хочешь, – благословил настоятель, – деньги у казначея возьмешь.

Отец Игнатий поблагодарил, но сказал, что ехать ему некуда.

– А раньше ты куда ездил?

– Домой, к сестре.

– Ну!

– Она ведь померла. Помните, мы молились о упокоении рабы Божией Евфросинии?..

Настоятель вспомнил:

– Было такое.

– Племянники дом продали, так что ехать теперь мне некуда.

Прошло еще несколько дней: отец Игнатий по-прежнему ходил на братский молебен, пел на клиросе и про отпуск не думал. А настоятель думал: он был заботлив, но молод и не понимал, как можно отказываться от возможности сменить обстановку, отвлечься, отдохнуть; он объехал все святые места земли, теперь осваивал несвятые и хотел, чтобы иеромонах Игнатий, старейший насельник монастыря, хотя бы выспался. И по молитвам отца настоятеля дело сдвинулось.

Помог слесарь Володька. Вообще-то он был кандидатом наук и занимался прежде ракетами «воздух-воздух», из-за чего, собственно, в процессе разорения страны и пострадал. Помучившись без работы, уехал в деревню и подвизался теперь на ниве монастырского водоснабжения.

Володька был родом из Псковской области и каждую зиму ездил туда за рыбешкой, чтобы подкормить братию перед Великим постом.

– Поедешь рыбачить, – сказал отцу Игнатию настоятель.

– Как благословите, но обязан признаться, что не умею, – возразил старый монах.

– Почему не умеешь? Ты же в молодости был этим…

– Кем?

– Ну… моряком.

– Матросом. Старшим матросом на эскадренном миноносце. Палубу драил, а рыбачить не довелось. Так что не умею нисколько.

– Вот и плохо, вот и не прав: апостолы умели, а ты отказываешься… Ну да ладно: Володька научит, – и указал на водопроводчика.

– Так то ж апостолы… У меня и облачения должного нет.

– Кладовщик выдаст. А у келаря возьмете сухой паек на неделю – к Сретенью возвращайтесь.

Кладовщик принес валенки, тулуп, ватные штаны, шапку-ушанку и теплые рукавицы:

– В таком виде, батюшка, вы будете натуральнейший Дед Мороз.

Потом сходил еще раз, чтобы добавить серебристый ящик.

– А это что? – поинтересовался отец Игнатий.

– Вам, сидеть, – отвечал кладовщик, – меня за этим специально в рыбацкий магазин посылали.

Под утро отслужили с братией молебен о путешествующих, келарь загрузил в машину продукты, и отпуск начался.

Машина у Володьки была большая – иностранный пикап. Летом он снимал с кузова крышу и возил, как в грузовичке, мешки с цементом, кирпичи, водопроводные трубы, а сейчас кузов был тщательно вымыт, застелен линолеумом и закрыт.

– Куда едем-то? – спросил батюшка, когда выехали на трассу.

– Город Себеж – слыхали когда-нибудь?

– О! – удивился отец Игнатий. – Конечно, слышал: отец мой во время войны ногу там потерял. Как начнет протез прицеплять, сердится: «Съезди в Себеж, поищи ногу!» Протез неудобный был, надоел ему… А я так и не сподобился…

– Ну, может, теперь найдем, – улыбнулся Володька.

– Да она уже лет тридцать отцу без надобности… нет, тридцать пять…

– У нас там, где ни копнешь – всюду косточки. Рельеф сложный: озера, реки, ручьи, холмы, овраги, перелески, – там сотню танков в бой не бросишь, да и бомбить – не разберешься кого. Так что больше – лоб в лоб…

Перед Себежем свернули на грейдер. Миновали несколько полуживых деревень и наконец добрались до последней, где дорога заканчивалась. Володька предварительно связывался с кем-то из земляков по телефону, и потому возле избы было расчищено место для автомашины, а сама изба слегка протоплена. Затопили еще разок – и русскую печь, и голландку, принесли воды и стали обустраиваться.

На стене в рамочке под стеклом висела свадебная фотография Володькиных родителей, которые теперь состарились, жили у сына и, случалось, захаживали в монастырь на богослужения.

Протопив печи, рыбаки помолились и улеглись спать. Постели были холодноваты, однако вовсе не это обстоятельство помешало отцу Игнатию выполнить благословение настоятеля и отоспаться: большая серая крыса, поселившаяся в пустовавшей избе и считавшая себя единоличной хозяйкой, совершенно не ожидала гостей и всю ночь встревоженно металась по комнатам. Володька зажигал свет – крыса исчезала, гасил – и она снова начинала топать, чем-то шуршать, что-то грызть…

Затихла крыса, когда рассвело. «Всякое дыхание Да хвалит Господа», – оценил батюшка прошедшую ночь.

Отправились на озеро. Просверлив лунки, Володька дал отцу Игнатию удочку, дождался первого пойманного окунька и ушел: надо было объехать знакомых мужиков на предмет рыбных закупок.

Было пасмурно, тихо и совсем не холодно – это Делало рыбалку приятной и легкой. До полудня окуньки и плотвички клевали весело, потом клев прекратился, и отец Игнатий задремал, стараясь сидеть прямо, чтобы не упасть с ящика, купленного специально. Иногда открывал глаза, проверял удочку и вновь погружался в сон. Уже темнело, когда на лед вышел мужичок – наверное, тот самый Никола, который и протопил избу, других мужчин в деревне не оставалось. Он направился вдоль камышей, чтобы, как объяснял Володька отцу Игнатию, установить жерлицы на щуку.

Следующая ночь оказалась еще тревожнее: крыса носилась не только по полу, она запрыгивала на кровати, явно пытаясь выгнать людей из дома.

Зажгли свет.

– А вы говорите «всякое дыхание», – горестно произнес Володька.

– Не ропщи, – сказал батюшка.

– А я и не ропщу.

– Еще как возроптал…

– Ну так она же спать не дает! Поеду завтра по деревням искать крысоловку.

– Не надо крысоловку, лучше кошечку. На пару дней. У нас отец настоятель, когда ему ремонтировали покои, жил в старой баньке. Как только появлялись мыши или крысы, он брал на денек-другой кошечку из коровника. И те уходили.

– У Николы есть кот, но его в руки не возьмешь и в чужой дом не затащишь. Прозвание у него Изверг. А потом – он все время в командировках: я сегодня видел его где-то далеко-далеко отсюда.

– Нет, нужно что-то более снисходительное, чтобы, значит, снизошла до наших надобностей и претерпела перемещение.

– То-то и оно, что снисходительное. Вот у родителей жила здесь молоденькая кошчонка, но, когда я их забирал, кошку выпросил двоюродный брат, так что она теперь в соседней деревне.

– Эта может и снизойти, – задумчиво произнес отец Игнатий.

– А что, может, – согласился Володька.

Они приехали в соседнюю деревню затемно. Двоюродный брат встречал их еще в трусах.

– Нам бы кошечку, – попросил Володька.

– Взаймы, – добавил отец Игнатий, – на пару деньков.

– Это можно, – сказал брат, зевая, – зовут ее Мурка, но, прошу обратить внимание, возвращать придется с процентами.

И принес пузатую кошку деревенской породы, которая определенно была на сносях:

– Берете?

– Берем? – переспросил Володька у батюшки.

– Берем, – благословил отец Игнатий.

Привезли кошку в родную избу, осторожно спустили на пол. Постояла она на раскоряченных лапках, постояла да и пошла прямиком к продавленному дивану. Глянула за диван и мяучит. Володька отодвинул мебельную реликвию, а там – дыра в полу. Подмели за диваном, постелили чистый половичок, и Мура вытянулась во всю длину, чтобы, значит, не мешать брюшку.

Рыбачили вдвоем и наловили много, даже Володька, и тот удивлялся:

– Ничего себе! Отродясь столько не лавливал! Надо, батюшка, всякий раз приглашать вас с собой.

Вечером отец Игнатий, читая правило, уснул – хорошо еще, что на коленях, падать было невысоко. Однако в эту ночь рыбаки выспались: ни единого шороха никто не слышал.

Проснулись поздно: окна солнечные и в ледяных узорах – подморозило, стало быть. Когда вышли из дома, батюшка показал Володьке крысиный след, который уходил в сторону брошенного скотного двора. Володька поехал скупать у мужиков рыбу, а отец Игнатий продолжил промысел самостоятельно.

Назавтра тронулись в обратный путь. Сначала завезли снисходительную кошчонку, которая и крысу выгнала, и «проценты» при себе сохранила. Одарили ее пакетом свежемороженой рыбы. У какой-то деревни остановил мужичок – добавил в кузов большую щуку, пару огромнейших окуней и полмешка мелочевки.

Володька был, кажется, вполне доволен: и товар приобрел, и земляков хоть немного утешил, а то ведь по деревням теперь никаких заработков нет, люди в мертвецкой нищете прозябают.

Отец Игнатий тоже находился в благом расположении: ему было приятно, что съездил не зря и пусть ничтожную, но пользу принес, – глядишь, из его окуньков братии сварят ушицу. А еще приятнее было оттого, что гулянка закончилась: за эти дни он истосковался по монастырю, по своей келье и укорял себя за то, что в разговоре с отцом настоятелем не проявил убедительности: «В следующий раз на колени пред ним упаду, только бы не отправлял в отпуск: отпуска эти – суета несусветная. И более ничего».

Самая секретная база

Машина остановилась прямо у распахнутой дверцы вертолета. Отец Василий, придерживая подрясник, неловко взобрался по лесенке, и полетели. Шли на небольшой высоте над водой: хорошо были видны и деревенские домики по берегам, и лодчонки в протоках, и даже люди, плывшие куда-то в этих лодчонках.

Потом земля кончилась – начались заросли тростника. И вот, когда до моря оставалось совсем немного, в зарослях тростника открылся остров с красивым дворцом посредине, малыми сооружениями по бокам и вертолетной площадкой на задах пышной усадьбы. Все это было обнесено глухим забором.

Приземлились. Двое военных в камуфляжной форме помогли батюшке спуститься, поздоровались, но имен не назвали. Взяли у него требный чемоданчик и, осторожно поддерживая под локоточки, повели во дворец. Первый пилот пошел следом, а второй остался заниматься чем-то техническим. Дальше все двинулось своим чередом: батюшка облачился, на четырех сторонах разместил наклейки с крестами и взялся было читать молитвы, но вдруг замер:

– А что это у вас, – спрашивает, – вместо икон – свиные рыла?

Действительно, стены гостиной, где и расположился отец Василий, были украшены клыкастыми кабаньими головами – охотничьими трофеями то есть.

– Не обязательно, – возразил один из военных – старший по возрасту и, похоже, по званию. – Имеются еще и сайгачьи, а также чучела разных уток и других птиц.

– А на втором этаже есть заяц, – добавил младший.

Батюшка достал из чемоданчика складенек, раскрыл его на столе и продолжил молебен. Потом, как полагается, окропил хоромы крещенской водой и помазал наклеечки освященным елеем. После дворца освятил баню, склад, дом охранников, кухню, три катера и, наконец, вертолет.

– Всё? – устало спросил отец Василий.

– Так точно, – подтвердил старший, – теперь можно перекусить.

Обедали у охранников на кухне. Вчетвером. Позвали и второго пилота, однако он пока не мог оставить техническое занятие и только бранился в ответ. За обедом батюшку разморило, стало клонить ко сну, и ему очень захотелось домой, ведь до этого путешествия он успел сегодня отслужить литургию, окрестить пару детишек и теперь, конечно же, приустал. Остальная компания, напротив, с каждой минутой становилась только бодрее и общительнее. Говорили о рыбалке, о ценах на строительные материалы, о ремонте автомашин, и отец Василий не прислушивался. А потом вдруг первый пилот сказал:

– Помогите разрешить духовный вопрос.

– Что такое? – встряхнулся батюшка.

– Теща у меня вроде бы несглазливая: когда приезжала на день, на два – ничего не случалось. А тут с тестем повздорила, и живет у нас уже целый месяц. За это время дочь ногу сломала, – он стал загибать пальцы, – сарай сгорел, в машине стекло разбили, – и поднял руку с тремя загнутыми и двумя оттопыренными пальцами.

– Да-а, – сочувственно вздохнул старший охранник.

– И что делать мне в такой ситуации? – обратился первый пилот к отцу Василию.

Тот задумался.

– Я возвернул ее обратно, – ответил сам себе вертолетчик, – и они с тестем помирились. Что вы, батюшка, на это скажете?

– Скажу: «Блаженны миротворцы, ибо они сынами Божиими нарекутся».

– А у нас тоже есть духовный вопрос, – присоединился старший охранник. – У нас зеркала по ночам падают.

– Как падают? – не понял отец Василий.

– Прямо так и падают, – отвечал младший. – Я тут ночевал в здании, вдруг просыпаюсь среди ночи – а передо мной на стене зеркало в человеческий рост; смотрю на него: оно вываливается из рамы и – вдребезги…

– И так стало почти каждый раз после отъезда гостей, – добавил старший. – Нам самим приходится покупать новые зеркала, это, сами понимаете, разорение, а рассказать начальству не можем: решат, что мы тут пьянствуем да хулиганим.

– Я уж за лето четыре зеркала им привозил, – Вздохнул первый пилот.

– Да, – подтвердил старший, – четыре заезда гостей – и четыре зеркала.

– Может, модель какая-то неудачная? – спросил батюшка.

– Меняли, – махнул рукой вертолетчик, – но все равно: гости улетят, и в одну из ближайших ночей зеркала лопаются: иногда в гостиной, иногда в ванной комнате, – которое в ванной, хоть подешевле. Вот мы и пригласили вас…

– Ну, зеркала, пожалуй, падать больше не будут, – успокоил отец Василий и, помолчав, добавил: – Надо же, до чего погибельные люди: отражением своим разрушают материю. Каково это нашей стране под ними корячиться?

Тут ввалился второй пилот: руки в машинном масле, из нагрудного кармана грязная отвертка торчит. Стал объяснять, почему что-то там не отвинчивалось, но первый прервал:

– Погоди ты, – и к батюшке: – А у меня еще духовный вопрос. Знаете, рядом с аэропортом есть кладбище?

– Конечно знаю.

– Которое на холме.

– Знаю, знаю, нашему брату частенько приходится на погостах бывать.

– Захоронения там подбираются уже к самой вершине. Все быстрей и быстрей. А я хотел бы на этой макушке прилечь: оттуда весь аэродром – как на ладони…

– Наверное, можно выкупить, – пожал плечами отец Василий.

– Да там нет ни директора, ни сторожей.

– Ну, тогда огороди участочек, поставь крест или какой хочешь памятник и напиши: «майор Петров».

– Почему «майор Петров»?

– Можешь еще что-нибудь, но обычно в таких случаях пишут «майор Петров».

Отец Василий слышал об этом от знающей личности. Как-то возили его на далекий остров осмотреть Полуразрушенный храм. Ткнулись в берег, вышли из катера, а навстречу им огромных размеров человек в плавках и тапочках: с черной бородой, длинной черной гривой, с большущим крестом на груди. Правильнее сказать, не на груди, а на вершине дороднейшего живота. Крест – желтого металла, с цветными камушками или стеклышками. В точности, как наградной священнический, однако священники носят такие кресты поверх облачения, а тут – вместо нательного. Отец Василий решил, что человек этот – достоинства архиерейского. За сорок лет службы он ни разу не видел архиерея в плавках, но определил, что для священнического служения существо это чересчур устрашительно – прихожане в момент разбегутся, а вот для архиерейского – вполне подходяще, чтобы, значит, попы трепетали.

Но оказалось, что человек этот – директор кладбища одного из центральных городов земли нашей и строит здесь рыболовную базу для себя и своих друзей. Вот он-то и открыл батюшке тайну «майора Петрова».

Между тем трапеза благополучно подошла к завершению. Все распрощались, и вертолет понес отца Василия в родной город, чтобы домой и спать.

Перед посадкой сделали круг над кладбищем. Первый пилот вышел из кабины и указал в иллюминатор на макушку холма: оградки вот – вот должны были покорить высоту.

– Времени у вас не больше недели, – сказал ему отец Василий, когда приземлились.

Через три дня вертолетчик явился в храм и с гордостью сообщил, что обнес оградкой большой участок и поставил крест.

– Я написал там «Героя Советского Союза» – для надежности, чтобы никто не тронул.

– Ты бы тогда уж «дважды Героя» писан, – пошутил батюшка, – заодно установил бы и бронзовый бюст на родине.

– Я ведь не придуманного героя написал, а настоящего! Нам когда-то в училище рассказывали про одного: во время войны сгорел вместе с самолетом, сгорел дотла. Хоронили, можно сказать, символически: обувь да обмундирование – все, что в казарме осталось…

– Ну вот, коли такое дело, теперь молись за него: дома молись, в храме ставь свечки, пиши записки о упокоении, заказывай панихиды, – и будешь ты не только миротворцем, но и молитвенником. Единственным на своей секретной базе.

– На самой секретной… Узнать бы про него… Ну, что за человек он был.

– Сгоревший летчик?.. Прекрасный человек, замечательный!

– Откуда вы знаете?

– «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

– А еще один духовный вопрос можно?

– Можно, можно, только скажи, если не секрет, как тебя величают.

И хотя рядом никого не было, он шепнул свое имя отцу Василию на ухо.

– Ну вот, теперь я могу за тебя помолиться. А сейчас мы пойдем в трапезную, матушка накроет на стол, и ты будешь задавать духовные вопросы – сколько твое прямодушное естество пожелает.

Центр

Улица была чиста и пустынна – ни людей, ни автомобилей. Слева, за деревьями, виднелись остовы недостроенных и брошенных зданий, справа, вдоль тротуара, тянулась высоченная каменная стена с колючей проволокой по гребню. Белые буквы размером с человеческий рост были широко разбросаны по стене и на первый взгляд являли собою нечто загадочное и необъяснимое. Однако, присмотревшись и мысленно восстановив те, от которых никаких следов не осталось, можно было прочесть: «Наш труд – гарантия безопасности нашей Родины».

Стена прервалась ржавыми железными воротами и небольшой будочкой – проходной, на дверях которой висел замок. А дальше опять: те же полуистлевшие буквы и те же слова.

С левой стороны открылось здание усадебной архитектуры: желтого цвета, с белыми колоннами и под зеленой крышей – так в середине прошлого века красили строения особой государственной важности. Аллея из голубых елей преклонных лет, уходившая от главной улицы к зданию, добавляла картине

Центр торжественности и великолепия. И только клумба перед аллеей, поросшая репейником, нарушала возвышенную гармонию.

Наконец впереди показались двухэтажные домики – там следовало повернуть во дворы, миновать спортплощадку и отыскать нужный адрес. Дворы были такими уютными: под кронами старых берез и кленов кое-где совсем по-домашнему располагались столы со скамеечками, беседки. Правда, заметил я, что некоторые сооружения опасно кренились в разные стороны, а у одной ажурной беседки крыша и вовсе провалилась внутрь.

По металлической сетке, огораживавшей пустырь, я понял, что добрался до стадиона. И футбольное поле, и корты – все так густо заросло высокой травой, что, конечно же, совершенно не годилось для использования по назначению.

Дальше снова пошли дворы, и снова уютные. В конце концов нашел я нужный мне дом и квартиру.

Дверь отворила маленькая, но весьма бодрая старушенция, которая была предупреждена о моем приходе. Разумеется, мы не узнали друг друга, да и не могли узнать: со времени нашего общения прошло около полувека, я тогда был юношей – старшеклассником, она – вполне еще молодой женщиной. Но стоило мне назвать имена нескольких общих знакомых из той поры, память ее встрепенулась:

– Погодите, погодите… Мы вместе ездили на турбазу Дома ученых, вы там ловили щук, и повариха готовила из них котлеты. Очень вкусные, между прочим, помните?.. Она добавляла в фарш морковь и капусту – я с тех пор рыбные котлеты точно также готовлю… Потом отправились путешествовать по карьерам и рудникам – Петра Ивановича с его регалиями всюду пускали. Вы нашли тогда большой кристалл голубого топаза, правильно?.. Петр Иванович сказал, что образец – не для частной коллекции, передал находку в музей и зарегистрировал под вашим именем, так?.. Помню! Вы тогда еще много интересных камней нашли. Петенька говорил, что специально для того и пригласил вас, совершенно несведущего в минералогии, дескать, новичкам везет… Вы, кстати, не стали коллекционером?.. И в геологию не пошли? Впрочем, что я спрашиваю, и так видно – одежда церковная… Погодите: а как вы попали в друзья к Петру Ивановичу, у вас ведь такая разница в возрасте?.. Ах, да: он с вашим старшим братом что-то там по работе общался, припоминаю…

Она щебетала и щебетала: рассказала, как Петр Иванович – ее драгоценный супруг – заболел, как она пыталась выходить его, когда у врачей опустились руки:

– Надо было бы сводить вас к Петеньке, но передвигаюсь я очень медленно, а кладбище далеко – боюсь, до вечера не успеем вернуться. Там у меня и первый муж… Делали особо чувствительную взрывчатку, и картонный стаканчик с этой взрывчаткой он передвинул по столу… После этого в технику безопасности ввели правило: поднимать стакан со взрывчаткой строго вертикально. И Петенькина первая жена – там же: умерла во время операции аппендицита. Остался маленький сын. И сразу вокруг Петра Ивановича одна барышня закрутилась: у нас ее не любили, называли черной вдовой – паучиха такая есть. Когда мы с Петенькой расписались, она, конечно, отстала. Через год еще один ученый потерял жену во время простенькой операции, туда вдову и пристроили… А вскоре они уехали: ученый бросил науку и стал заниматься политикой…

Я не понял, каким образом роковая дама связана с незадачливой хирургией, и старушенция неохотно добавила, что здесь, в Центре, решались вопросы действительно мирового значения, потому он и привлекал к себе внимание могучих, хотя и не всегда видимых, сил, о которых Петр Иванович говаривал: «из-под ковра», «из-под двойного ковра», «из-под чужого ковра», «из-под всех ковров сразу».

Потом пили чай с рябиновым вареньем:

– Петенька очень любил, а рябины у нас тут много. Хорошо еще лимон добавлять, однако у меня нынче без лимона, – и смущенно улыбнулась.

Я понял, что живет она бедственно. Спросил о пенсии.

– Мне хватает – жить можно: автолавка привозит продукты, аптечный киоск работает… Наука вот, к сожалению, прекращена, да и ученых почти не осталось: в нашем поселке всего один – высокий такой, ходит в шляпе, с тросточкой, в длинном пальто, мы его Чеховым называем. А в коттеджном поселке – не знаю, сохранился ли кто-нибудь. Мы ведь изначально селились именно здесь – рядом с институтом, потом построили коттеджи – они чуть подальше находятся. Но квартиры за нами оставили. А теперь все, кто жив, вернулись обратно – квартиру содержать легче и дешевле. Есть еще домики в низине, у водохранилища: там жили ученые, которые любили рыбалку, – пока работал Центр, вода и зимой не замерзала. Но о том поселочке я давно уже никаких сведений не имею.

Она вновь вспомнила о временах пятидесятилетий давности и заметила, что тогда все известные ей люди – не только в Центре, но и по всей стране – занимались чем-то определенным:

– Один у Королева камеры сгорания проектировал, другой – у Туполева делал крыло, третий был известным поэтом, четвертый работал в антарктических экспедициях, подруга моя преподавала в консерватории. И это ведь не какая-нибудь богема: отец подруги был машинистом – паровозником – интереснейший человек, мы так любили слушать его… Все – разные, яркие, все – личности! А теперь кого ни спроси – все что-то компьютерное… Петенькин сын уехал в Америку – что-то компьютерное, внуки – там же и тоже что-то компьютерное. А это, знаете ли, неинтересно совсем, скучно, безлико… Нас тут осталось полсотни старух да один Чехов. Почти у всех есть родня, но мы никуда отсюда не уезжаем – знаете почему?.. Там, у вас, скучно… Мы привыкли к жизни другой, мы в летних отпусках всю страну с рюкзаками исходили, мужья наши могли на табуретке промышленный лазер собрать… Идемте, я покажу…

Мы зашли в квартиру напротив, причем ключ торчал в дверях, и старушка показала мне странную конструкцию, стоявшую, правда, не на одной, а на двух табуретках:

– Лазер. Делали с соседом подарок для школы. Не понадобилось – школу закрыли. Ученые пытались протестовать, сосед наш, а он лауреат государственной премии, бунтовал пуще всех, но не хватило здоровья. Следом ушла и его супруга – она была учительницей литературы. Кстати, Петенька в эту школу и коллекцию минералов передал – все потом куда-то исчезло.

– А дверь, – спрашиваю, – почему не запираете?

– У них замечательная библиотека – наши бабушки иногда захаживают, книжки берут. Вот, взгляните…

Лист бумаги лежал на столе. Я прочитал: там было разными почерками записано, кто, когда, какую книгу взял, когда вернул…

– Ну а чужие люди?

– Чужих у нас нет и никогда не было: Центр охраняется так, что проникнуть сюда невозможно. А на ключ я закрываю от кошек.

– Зачем же, – спрашиваю, – вас так охраняют? Или вы до сих пор носители государственной тайны?

– Да какие там носители? Разве что Чехов… Охраняют не нас: охраняют рабочую зону – ту, что за высокой стеной… Ну, где написано: «Наш труд – гарантия безопасности нашей Родины». Правильно написано: гарантии больше нет… Мы повымрем, дома опустеют, а рабочую зону так и будут охранять…

Приближался вечер, мне следовало уходить, чтобы покинуть Центр до наступления ночного режима. Она отметила в моем пропуске время нашего расставания, указала более короткий путь к главному въезду и спросила:

– А каким образом вы вообще меня разыскали?

Я объяснил, что был в гостях у знакомого батюшки, тот сказал, что окормляет население Центра, я вспомнил о давнишнем путешествии на турбазу Дома ученых, и оказалось, что вдову дорогого мне Петра Ивановича батюшка знает и вполне может организовать встречу.

– Он добрый: он приходит нас хоронить, – похвалила моего собрата древняя старушенция.

Вышли мы через черный ход. У крыльца стояла старая «Волга» – с оленем на крышке капота. Та самая «Волга», на которой мы и катались полвека назад. Петр Иванович, помнится, возил в багажнике запасные рессоры: машина до того перегружалась найденными образцами, что рессоры, случалось, и не выдерживали.

В соседнем доме играли «Баркаролу» из «Времен года» Чайковского. Окно первого этажа было открыто. Горела за окном настольная лампа под зеленым абажуром. Я остановился послушать. Играли неумело, неровно, с давно заученными неточностями и ошибками.

Выбрался на главную улицу я и впрямь быстро, однако совсем не там, где сворачивал во дворы, а чуть дальше – уже за рабочей зоной. Передо мной открылась долина, в глубине которой лежало водохранилище. Горизонт слабо освещался багровым закатом. Порывы ветра то и дело поднимали опавшую наземь листву, и листья подолгу кружились на фоне заката, словно воронье.

Неподалеку на тротуаре стояли двое мужчин. Один из них, высокий, был в длинном пальто, шляпе и с тросточкой – действительно, натуральный Антон Павлович. Второй – пониже, полноватый – с первого взгляда никакого великого писателя не напомнил. Оживленно жестикулируя, они о чем-то беседовали, и разговор их долетал до меня, но неразборчиво. Причем если Чехов размахивал двумя руками, то полноватый – только одной: другая рука придерживала велосипед. Они были так увлечены, что присутствия моего не заметили. Потом Чехов приподнял шляпу – вероятно, прощались – и пошел по улице вдаль, а второй сел на велосипед и по узкой асфальтированной дорожке укатил вниз, к водохранилищу.

Главный въезд я миновал вовремя. Знакомый батюшка встречал меня на машине.