Текст книги ""Райские хутора" и другие рассказы"

Автор книги: Ярослав Священник (Шипов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Премия

От Сретенских ворот до Хорошевского шоссе путь неблизкий – шагай да шагай через ночь. На Рождественском бульваре Сашку догоняет поливалка: он прижимается к стене дома, чтобы не окатило водой, но машина сбавляет ход, а потом и вовсе останавливается. Дотянувшись до правой двери, водитель открывает ее и, почти лежа на сиденье, спрашивает:

– Далеко?

– Далеко, – машет рукою Сашка.

– Залезай, до Пушкинской могу довести, – и, когда Сашка садится, объясняет: – Мне там разворачиваться в обратную сторону.

Машина трогается, вода бьет по асфальту и, ударяясь в бордюр, взмывает кверху. На бульварах ни машин, ни пешеходов – ночь…

– Провожал? – спрашивает водитель – человек немолодой и, похоже, приветливый.

– Провожал.

– Поцеловать-то позволила?

– Позволила, – улыбается Сашка.

– Дело хорошее, – признает водитель. – Ну а так… еще чего-нибудь перепало?

– Да нет вроде бы…

– Совсем ничего?.. Ну хоть по мелочи – приобнять там… и все такое…

– По мелочи перепало… чуть-чуть.

– Уже неплохо, – оценивает водитель и вздыхает.

На Пушкинской они расстаются. Но Сашка недолго бредет пешком: его подбирает продуктовый автофургон. За лобовым стеклом портрет Гагарина, недавно слетавшего в космос.

– Ты ходил встречать Гагарина? – спрашивает водитель.

– Ходил, – отвечает Сашка.

– Здорово было!

– Здорово! – соглашается Сашка.

Доезжают до Белорусского. Дальше – по шпалам в сторону «Беговой».

Несколько окон депо освещены, над ними вывеска «Столовая». Сашка вспоминает, что голоден и что у него сохранился рубль монеткой. Вечером он водил Аленку в кафе, заказал два бокала шампанского, два мороженых и два кофе – на все, как и предполагалось, ушло три рубля, а четвертый – резервный – остался. Он жалеет, что вспомнил про денежку поздно, ведь за рубль можно было доехать от Белорусского на такси, а теперь – далеко ушел, не возвращаться же.

В столовой почти никого нет, лишь у окна сидят двое в форме железнодорожников: старый и молодой. Сашка подходит к кассе и протягивает монету:

– Чего-нибудь…

Ему дают тарелку пельменей, компот и сорок копеек сдачи:

– Первого пока нет: щи кончились, борщ еще не сварился. Если не хватит – подойдешь, я тебе на сорок копеек пельменей добавлю.

Сашка ест и все пытается сообразить: хватит ему или не хватит, но мысли разлетаются и никак не удается сосредоточиться.

– Семеныч, – обращается кассирша к старшему, – гляди, как у парнишки глаза горят.

– Молодой, – отвечает железнодорожник, – вот и горят.

– Помощник твой тоже молодой, а не горят.

– Когда премию получаем, и у него горят.

– А у этого не от премии – я разбираюсь. Ты со свидания, что ли? – обращается она к Сашке.

Сашка молча кивает и поднимается – боится, что сейчас начнут спрашивать про поцелуи и все прочее.

– А это и есть самая лучшая премия, – смеется старший, – тебе, парень, куда?

– На Хорошевку.

– Можем добросить до «Беговой», но отправление, – посмотрел на часы, – минут через тридцать.

– Спасибо, я за это время дойду.

На Хорошевском шоссе ни машин, ни пешеходов – ночь… Пролетел с воем тяжелый панелевоз первого автокомбината – откуда-то издалека домой возвращается, и снова тишина. Сашка осторожненько отпирает Дверь, бесшумно входит, и тут же у матери в комнате зажигается свет – она не спит. И начинается: «шляешься по ночам», «наверное, выпил», «еда в холодильнике».

– Я премию получил, – говорит Сашка.

– Какую еще премию? Где ты мог ее получить?

– У Сретенских ворот, мам, у Сретенских, – он падает на кровать и мгновенно засыпает крепким сном счастливого человека.

Дебаркадер

Перегоняли дебаркадер – из одной протоки в другую. На нем много лег размещалась рыболовно – охотничья база, но рыбы в ближайшей округе совсем не стало, и пришлось перебираться на другой банк: банками здесь называют самые большие протоки, выходящие непосредственно в Каспий.

На время события прием гостей был приостановлен – дебаркадер оставался без электричества, а значит – совсем без комфорта, однако меня это обстоятельство не смутило, и я напросился в плавание. Предполагалось, что оно будет кратким, и ночевать придется уже на новом месте. Начальником моим был назначен механик, оставшийся для присмотра за сооружением.

Подошел буксир, зацепил тросом, потом от старых Деревьев отвязали канаты, удерживавшие дебаркадер У клочка земли, и началось путешествие. Был конец Лета, день тихий и солнечный. Мы с механиком сидели в пластмассовых креслах на палубе, нас обдувал ветерок, и ни мошка, ни комары не мешали.

Пролетела байда – десятиметровая стальная лодья с двумя подвесными моторами по двести сил каждый. Вся в воздухе, только корма воды касается, носовые обводы узкие, как стилет.

– Бракаши, – сказал механик, – в море пошли – проверять сети.

Да я и сам знал, что эти гоночные морские лодки – транспорт исключительно браконьерский: пустое металлическое корыто, разве что стлани на дне.

Обсудили с механиком, как изменился беззаконный промысел за полвека. Тогда осетровых добывали выше Астрахани – в речных протоках: брали только икру, от рыбы сразу же избавлялись. Бывало, на рассвете забросишь удочки, а мимо проплывают осетры с распоротыми животами. Браконьерами в те времена правили хронические уголовники.

Теперь все иначе: рыбу добывают в море на большой глубине, и через преграду из морских сетей пробиваются разве что единицы. Икры нет, поскольку вылавливается уже молодняк – недоросли. А командуют этим занятием государственные мужи с достославными биографиями. Случается иногда, что байды вместе с рулевыми пропадают бесследно, но недоразумения такого рода происходят, конечно же, исключительно из-за стихии, а вовсе не оттого, что чиновники не поделили акваторию Каспия.

Только закончили горестную беседу, как дебаркадер влетел на мель, – мы даже с кресел попадали. Буксир дернул раз, другой – не сползаем. Что-то кричали механику, что-то кричал он сам, между тем течение стало разворачивать плавучую нашу гостиницу и развернуло так, что корма уперлась в противоположный берег, – протока была перекрыта.

– Расклинило… или заклинило… не знаю даже, как правильнее сказать, – оценил ситуацию механик.

Высвободили трос, буксир причалил к нам бортом и попытался вернуть дебаркадер в прежнее положение. Течение не позволило. Решили, что толкать надобно другим бортом, перешвартовались – и вновь без всякого результата. Потом надумали размывать берег потоком воды от работающего винта. Как будто заладилось. Но стало темнеть, а заниматься в потемках столь кропотливым делом было опасно, и потому, заглушив двигатель, собрались в крохотном кубрике буксира: мы с механиком и капитан с матросом. Вскипятили чай, и капитан спрашивает меня:

– Знаете на Волге городок Плёс?

– Разумеется, – говорю, – и даже бывал там.

– Место, где мы засели, на старых лоциях тоже именуется Плёс, в честь того городка, стало быть.

Я заметил, что между красотой знаменитого Плёса и однообразием окружавшего нас тростника мало общего.

И капитан рассказал, что до строительства плотин Волга была далеко не столь полноводной, а самым трудным для судоходства участком испокон века считался Плёс: фарватер уж очень извилистый. Бурлакам приходилось пускаться вплавь со своими веревками: то вдоль одного берега барку тащат, то вдоль другого. В засушливое лето река мелела, и для того, чтобы благополучно провести барки, их приходилось разгружать до необходимого уровня. Тогда в городок стали съезжаться скупщики, приобретавшие сброшенные товары по низкой цене. Так возникло местное купеческое сословие.

С появлением пароходов преодолевать этот Участок легче не стало: баржи проводились не караванами, а по одной, остальные стояли в долгой очереди.

И вот старинные речники, из тех, что знали Волгу до самого верха, с некоторой, наверное, иронией прозвали это местечко Плёсом: фарватер здесь тоже гулял от берега к берегу, отмели то появлялись, то исчезали, и разные суденышки успели претерпеть множество бедствий. С купечеством, правда, вышла совершенная незадача – селиться негде: тростники и вода. Да и живописцы что-то не вдохновились.

В середине двадцатого века стали углублять дно земснарядами, проделывая рыбоходные каналы до каспийских глубин.

– Рыбы тогда было – шквал! – сказал капитан.

Я хорошо помнил стандартный сюжет киножурналов «Новости дня», которые шли перед каждым сеансом в каждом кинотеатре страны: рыбаки вытягивают невод с сотнями осетров, и обязательно – белугу невообразимых размеров.

В те времена фарватер выпрямили, и прибывшее с верхов название бесследно пропало. Но потом, когда всякая полезная деятельность в стране прекратилась, подводные углубления затянулись илом, песком, и Плёс явился из небытия.

Чай мы пили в гостях, а ночевать отправились на родной дебаркадер. В каютах, обращенных вверх по течению, зажгли несколько свечей, чтобы окна светились, снизу стоял буксир со всеми положенными настоящему судну огнями. И, значит, не заметить нас было нельзя. Конечно, байды иногда управляются электронными навигаторами и летают в кромешной тьме, словно днем, а если на пути попадется какая-нибудь моторка – разрубят и не остановятся, но буксир – не моторка, а уж дебаркадер – тем более.

Однако ночью нас никто не побеспокоил. На рассвете опять взялись размывать берег и к полудню размыли: течение повернуло дебаркадер, после чего буксир снял его с мели. Но теперь то, что было кормой, стало носом, а бывший нос превратился в корму. Пришлось перетащить кресла.

Дальнейшее плавание протекало благополучно. Правда, на одном повороте зацепили тросом упавшее дерево, но не стали останавливаться, чтобы избавиться от него, а так и поволокли: временами трос провисал, и дерево ветвями скреблось по речному дну. Сколько ж всяких сетей привезли мы к месту стоянки! Правда, рыбы в сетях не было – только дохлые бакланы, запутавшиеся при нырянии. Зацепили и несколько мощных шнуров с огромными железными крючьями – простейшая браконьерская снасть: укладывается поперек реки, и осетры, ползающие по дну в поисках пропитания, напарываются на крючья. В старые времена называлась перетягою, а теперь, для конспирации, просто снасть.

Ткнули нас к малому клочочку земли, привязали канатами за деревья, установили на берегу генератор, включили ток – и дебаркадер стал оживать. Потом егеря понавезли столичных рыболовов-любителей, мы начали спешно осваивать незнакомые угодья, но как-то впустую…

– И на этом банке рыбы не стало, – вздохнул механик, – надо было раньше переезжать, года три – четыре назад, – тогда здесь неплохо ловилась. – Помолчал и снова вздохнул: – Дебаркадер наш был когда-то брандвахтой икорно-балычного комбината – что-то вроде общежития при плавучем заводе. Комбината этого давно нет, потому что делать ему совсем нечего… Детям, пожалуй, еще чего-то перепадет… ну, внукам маленько достанется, а вот правнуки, наверное, рыбы уже не увидят.

Боковое зрение

Отец Александр, благочинный, служил на Георгия Победоносца за пятьдесят километров от города – там у старенького отца Сергия был храмовый праздник, попросту говоря, – престол. С утра, как положено, отслужили водосвятный молебен, а по окончании литургии прошли крестным ходом вокруг собора.

Назавтра отцу Александру предстояло здесь же хоронить останки воинов, найденные поисковыми группами, и он решил заночевать в селе. Избушка отца Сергия для этого не годилась: всей мебели – стул, стол, кровать… можно еще причесть аналой в красном углу – и ничего более. А вот у его соседа Борьки дом был просторный и к приему гостей располагающий. Туда после службы и пошли.

Борька, происходивший из этого самого дома, Успел немало помотаться по весям и городам, где-то завел семью, где-то – свое дело, но со временем эти полезные обретения он растерял и вернулся, чтобы Теперь всякому гостю показывать кольцо, привинченное к потолку, и многозначительно изрекать: «Здесь я в зыбке качался». Со школьных времен у него была тяга к электрическим и электронным приборам, и во время своих скитаний Борька даже успел получить некоторое по этой части образование, так что легко ремонтировал односельчанам домашнюю технику, с чего и существовал.

Праздничный обед складывался по-холостяцки: напиток вопросов не вызывал, на закуску – селедка и соленые рыжики, горячее – отварная картошка, а первого блюда и вовсе не было. После обеда прилегли отдохнуть. Ближе к вечеру пошли прогуляться. Борька жил на самом краю села, и братское кладбище находилось неподалеку от его дома. Прикинули, с какой стороны надобно будет копать, и отец Сергий сказал, что экскаватора, то есть колесного трактора с ковшом, в селе ни у кого не сохранилось и что военкому об этом сообщено.

– Знаю, – вздохнул отец Александр, – ему еще почетный караул где-то добывать: у нас в районе теперь – ни одной воинской части, ни одного солдата…

– В крайнем случае я могу из ружья стрельнуть, – сказал Борька, – троекратный салют, как положено.

Отец Сергий отмахнулся:

– Балабол…

– А что? Если армии не стало, хоть из ружья: оно у меня двенадцатого калибра – громко стреляет…

– Страсть как громко, – подтвердил отец Сергий, – ты мне вечерами и помолиться не даешь.

– Так то ж сезон был, я на уток охотился.

– Какие утки? Тьма кромешная, а ты бабахаешь!

– Самое время! – Тут Борька взялся пространно и со всякими отвлеченностями описывать тактику вечерней охоты на водоплавающую дичь. Батюшки шествовали молча. Но если отец Сергий внимал рассказчику, то отец Александр, погруженный в невеселые размышления, не слушал и даже чуть поотстал. Он еще утром насторожился, заметив, что народу в храме было меньше, чем в прошлом и позапрошлом году. Благочинный знал, что дело не в батюшке, которого прихожане любили, кажется, все крепче и крепче, а в том, что люди исчезали куда-то – умирали, уезжали, наверное, и численность жителей сокращалась.

Он думал о том, что отец Сергий совсем состарился и скоро ему понадобится замена, а кого направлять в это сельцо – непонятно. Молодого священника с матушкой и детишками сюда не пришлешь – прихожане точно не прокормят… Это отец Сергий прижился – четверть века бессменно: и храм разрушенный поднял, и матушку здесь похоронил. Дочка у него далеко где-то, не появляется, а он живет один – одинешенек – ничего не требует. Отец Александр предлагал ему взять благословение у архиерея да и принять постриг, а он говорит, что место монаха в монастыре: «В монастырь меня уже не возьмут, на кой я такой старый им нужен – одна обуза. А здесь у меня жизнь мужицкая: изба, огород, дрова, стирка… Стиральной машины нет – приходится кипятить, а потом полоскать на озере… Устану, правило монашеское отложу – вот и грех. А у меня их и так без счету». Некем было заменить отца Сергия…

– Главное здесь – боковое зрение, – продолжал Борька, – оно видит в потемках и замечает всякое Движение по сторонам. А это важно и для охоты, и чтобы от опасности уберечься: мало ли – вдруг сбоку медведь крадется! Вот, смотрите…

Он привел батюшек на берег озера и расставил Метрах в десяти друг от друга у самой воды:

– Позицию занимаем лицом к закату – так видимость сохраняется на час дольше. За спиной, глядите, темень тьмучая, а впереди – светло. В небо смотреть не надо – там бесконечность, и глаз не знает, на что настраиваться. Смотреть надо на воду перед собой: она такая же светлая, как небо, но на плоскости глаз легче сфокусировать. Глаза не напрягайте, смотрите расслабленно, словно в никуда. Боковое зрение засечет, если хоть какая-то точка будет перемещаться. Как только обнаружите на воде отражение летящей утки, поднимаете глаза и ружье, понятно?

– Шалопай ты, Борька, – вздохнул отец Сергий, виновато глянув на благочинного, – ну зачем ты нас сюда притащил?

Отец Александр успокаивающе махнул рукой:

– Ничего, постоим, закат красивый…

Но постоять Борька не дал: он приволок со двора большую охапку сена и сделал батюшкам два мягких кресла:

– Не так устанете, и для маскировки хорошо. Теперь сидите тихо и смотрите.

Они сидели тихо и смотрели.

– У меня утки! – воскликнул отец Сергий, указывая на воду.

Борька подбежал к нему:

– Где?

– Да вот же, смотри, сколько их!

– Ну, батюшка, вы даете! Это водомерки, водяные паучки такие… Да-а… Обычное зрение у вас никуда не годится, а вот боковое – выручило: даже мелких насекомых в движении заметили.

И снова наступила тишина. Утки не летали.

– Подождать надо, – сказал Борька, – чуть-чуть стемнеет, и начнется…

Но как только чуть-чуть стемнело, невесть откуда возникла Марья Васильевна – глава местной администрации. Поздоровались. Она, оказывается, тоже проведывала братское кладбище, и даже прибралась там немножко – какой-то мусор нашла:

– Областное телевидение приедет – неудобно. А что вы тут сидите?

– Мы охотимся, – объяснил Борька.

– Да ну тебя – у вас и ружей нет… Скажите-ка лучше, за кого голосовать будете?

Они смотрели на воду и не отвечали.

– А я решила уже… Между прочим, я всегда угадываю: все, за кого я голосовала, обязательно выигрывали.

– Так вот кому народ обязан своим процветанием! – воскликнул Борька. – Скажу мужикам…

– А что такого?

– Когда мы с тобой школу заканчивали, сколько жителей у нас было?

– Человек шестьсот.

– А теперь?

– Теперь – четыреста.

– А ты еще спрашиваешь, что такого… Вот завтра захороним тридцать пять бойцов, и на этом братском кладбище народу станет больше, чем в нашем селе…

Но хоронить им завтра никого не пришлось: останки воинов перевезли куда-то далеко-далеко, где удалось наити взвод солдат для почетного караула и экскаватор. Или трактор с ковшом.

Дорожные святцы

На обратном пути привернули в Лавру, и нас встретили так тепло, что пришлось ночевать. Грузовик мы загнали во двор. Сходили к Преподобному, показали водителю храмы, богослужение, и он, почти не выбиравшийся из лесной глуши, был потрясен до такой степени, что совсем перестал разговаривать.

Уезжали рано, поскольку дорога предстояла долгая, и уезжали с попутчиком: нам подсадили старика, который кем-то кому-то приходился, жил при каком-то южном монастыре, а теперь пустился в паломничество, желая лицезреть земли Северной Фиваиды.

– Но мы без остановок, без экскурсий, заезжать никуда не будем – к вечеру надо домой попасть.

– А ему и так хорошо, ему везде свято место.

– Куда, – спрашиваю, – старика потом девать-то?

– Не волнуйтесь: мы договоримся, кто-нибудь его у вас перехватит.

«Ну в крайнем случае, – думаю, – возьму к себе на приход – будет мне какой?никакой помощник».

Залезает он в кабину, а на ногах, смотрю, валеночки…

– Да как же, – интересуюсь, – он летом в валенках ходит – стопчутся ведь?

– А старчик, – говорят, – почти и не ходит – ноги у него сильно болят.

Ладно. Захлопнул дверь.

– Как, – спрашиваю, – зовут?

Он только улыбается. Стало быть, еще и не слышит. Кричу:

– Как вас зовут?

– Отец Симеон… Да, отец Симеон… Семён, короче.

– Так вы монах?

– Монах, монах… Пострижен давно… еще тайно, тогда нельзя было, я ведь инженером работал, это я теперь вот в подряснике…

Тут водитель впервые со вчерашнего вечера заговорил. Он сказал, что машина легкая и словно летит, а вот когда в Москву ехали с грузом досок, она была тяжелая и не летела… Доски эти, предназначенные для чьей-то дачи, выручили меня: я воспользовался оказией, чтобы захватить из Москвы книги и кое-какие вещи, – все это тряслось теперь в кузове. А главное – лаврская братия снабдила меня алюминиевыми нательными крестиками: крестить приходилось до ста человек ежемесячно.

Отец Симеон тем временем начал что-то тихонечко напевать. Мы – свое, а он поет все громче, громче. и слышу я – это молебен преподобному Сергию Радонежскому. Присоединился, отслужили молебен. Без Евангелия, правда, потому что хоть и могли по памяти преподобническое прочитать, но в кабине не встанешь, а сидя, известное дело, неблагоговейно, а Потому и непозволительно…

А старик дальше: тропари Никону, Михею и прочим Радонежским святым. Пел он так почти до Переславля Залесского. Ненадолго притих, а в Переславле возобновился с другими угодниками Божиими. Пропели еще молебен святому благоверному князю Александру Невскому, который был крещен в этом славном селении. Дальше указатель: «До Ростова столько-то километров». Стали поминать Ростовских святых: «Святителю отче Димитрие, моли Бога о нас», «Святителю отче Арсение, моли Бога о нас»… Многих вспомнили. Поворот на Борисоглебское. Тут, понятное дело, помолились князьям-страстотерпцам и, конечно, преподобному Иринарху.

Засим – Ярославль с Ярославом Мудрым. Причем в эту пору почитание знаменитого князя еще не было восстановлено, однако отец Симеон сообщил, что Ярослав Мудрый в синодальный период по какой-то несправедливости из месяцеслова выпал, но остался в Киевском патерике и в службе Торжества Православия, а потому непременно вернется в святцы. Через несколько лет именно так все и свершилось.

Вспомнили еще нескольких Ярославских святых, а потом пошло-поехало: то знак «река Обнора» – и все Обнорские, то «река Нурома» – и Нуромские, а заодно Комельские, Спасо – Каменские, Сянжемские… На всякий дорожный указатель у отца Симеона тропари, кондаки, величания, молитвы, а иной раз и молебны. Вологду прошли в песнопениях непрестанных и полногласных и завершили славлением преподобного Димитрия Прилуцкого.

Потом был небольшой перерыв. Водитель прошептал: «Ну, вы даете», – и более не вымолвил ни слова. Недолго мы ехали в тишине: у поворота на Тотьму начали вспоминать Тотемских святых и вспоминали, пока город не остался далеко позади. У села Мар куша спели преподобному Агапиту и наконец затихли. Я сказал, что следующим будет Христа ради юродивый Прокопий Устьянский, но до реки Устьи мы сегодня не доберемся.

А отец Симеон хотел помолиться еще Белозерским, Кирилловским, Череповецким – целому сонму святых: «Потому что у нас, куда ни стань, везде свято место – земля такая».

Завернули в районный центр, и пока я ходил в магазин за продуктами, старый монах успел в валеночках своих дойти до почты и позвонить монастырским братиям, «чтобы обозначиться». Ночевали у меня в деревне.

Недолго, однако, радовался я своему диковинному постояльцу: утром примчался батюшка из соседней епархии, забрал отца Симеона, и отправились они Далее по святой земле страдающего Отечества.

А водитель грузовика, встречая меня, всякий раз таинственно повторял:

– Все-таки мы тогда как-то странно ехали – машина летела, словно даже не касалась асфальта.