Текст книги ""Райские хутора" и другие рассказы"

Автор книги: Ярослав Священник (Шипов)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Переправа

В соседний район прислали священника. Однажды он вместе со своею матушкой приехал ко мне. Познакомиться.

Познакомились.

Ребята они совсем молоденькие, худющие-прехудющие, родом из отдаленных южных мест, и вот – дерзнули… Жалко их стало: и климат здешний, конечно же, не для них, и с жильем плоховато – хибарка, продуваемая ветрами, но – помоги им, Господи, – не унывали.

Засиделись мы допоздна. Видя, что хрупкая матушка едва силится удерживать головку, то и дело приклоняющуюся к плечу супруга, я предложил им укладываться спать. Они согласились, и тут, пока я готовил гостям комнату для ночлега, батюшка увидал за окном нечто необыкновенное. Надобно заметить, что дело происходило в конце октября, когда здешний день укорачивается до самой малости, а пасмурные ночи непроглядно черны. И потому, пока не выпадет хоть сколь-нибудь снегу, разобраться, где небеса, а где земля, затруднительно.

– Что это? – растерянно и даже, как почудилось мне, с трепетанием в голосе вопрошал батюшка, указывая пальцем за окно.

Я обернулся: кромешная тьма озарялась сиянием множества огоньков.

– Что это? – шепотом повторил он. – Что там находится?

– Река, – отвечал я, недоумевая по поводу невесть откуда взявшихся фонарей, среди которых были даже цветные – мигающие оранжевые. Причем все фонари двигались. И в одну сторону.

– Может быть, теплоход? – батюшка вырос в портовом городе и потому легко склонился к такому предположению. – Ваша речка в какое-нибудь море впадает?

– Ну, – говорю, – впадает… Сначала, правда, в другую речку, та – в третью, та – еще в одну, а потом уж, наверное, впадает…

– Вообще-то любая река впадает в море, – заметила матушка, которая окончила школу совсем недавно и хранила еще в памяти своей кое-что из фундаментальных знаний.

Она, конечно же, с точки зрения большой науки была совершенно права, однако речка наша, при всей пространности ширины, – глубиною не отличалась, и в сенокосную пору мужики перебредали ее, сняв штаны, а бабы – подобрав юбки. Я сообщил об этом батюшке и добавил еще, что никаких кораблей, кроме лодок – плоскодонок, тут отродясь не хаживало. Огни между тем продолжали плыть над рекой.

– А может быть, это Страшный Суд? – испуганно воскликнула матушка и прикрыла губы ладошкой.

Мы, конечно, малость угостились за ужином, но чтобы с двух рюмок клюквенной наливки – и такой решительный вывод?.. Это было совсем неожиданно. Супруг ее стал возражать, мол, место для столь важного события не больно удачное: леса, болота, да и жителей мало – кого судить-то? Однако она раскапризничалась и потребовала ехать домой. Они вмиг собрались и укатили на стареньком «Запорожце», не то полагая, что Страшный Суд может ограничиться межой одного района, не то желая встретить его непременно в домашних условиях, как Новый год. Ну а я отправился изучать загадочное явление.

…Как любил повторять архиерей: «Всегда добавляйте на разгильдяйство». Сам он, назначая встречи, мысленно приплюсовывал к оговоренному времени пятнадцать – двадцать минут, а то и час – на это самое разгильдяйство, – и проницательность ни разу не подводила его: просители неуклонно опаздывали.

И вот, выйдя теперь на берег реки и осмыслив происходящее, я подумал, что и прозорливости многоопытного архиерея здесь не хватило бы: для возвращения четырех колхозных комбайнов с заречных нив пришлось добавлять «на разгильдяйство» два месяца. А теперь, похоже, и еще несколько часов, потому что дно, понятное дело, никто не мерил, а вода поднялась, и там, где летом был брод, под берегом образовалась неведомая прежде канава. В нее и уткнулся флагман кильватерной колонны, сверкающей всеми фарами, подфарниками и мигалками.

На пологом берегу горел жаркий костер, бродили люди.

– А мигалки-то на кой? – спрашивал инвалид военного времени.

– Чтобы предупреждать встречный транспорт, – отвечал агроном, командовавший операцией.

Инвалид осматривался по сторонам, но никакого встречного транспорта нигде не видел.

– Хоть бы батюшку попросили молитву какую прочитать, – не унимался инвалид.

– Тебя что, бессонница замучила? – сердито спросил агроном. – Приперся тут с клюкой среди ночи… Какую еще молитву?.. «Перед отправкой комбайнов в кругосветное путешествие»?..

– Зачем в кругосветное? – переспросил инвалид затихающим голосом.

Тут один из комбайнов, второй в колонне, вывернул вдруг в сторону и пополз вниз по реке.

– Я ж говорю: кругосветное, – растерянно пробормотал агроном.

И все стали кричать и махать руками, чтобы комбайнер остановил машину, потому что дальше была яма, известная всем тутошним рыбакам. Но комбайнер и сам знал про яму, однако, как потом выяснилось, ему показалось, что колеса заносит песком, и вообще все надоело, поэтому он решил прокатиться взад-вперед по реке.

Эта суматоха продолжалась долго еще. Пригнали трактор, зацепили комбайн – трактор не справился. Пригнали второй, тоже зацепили – лопнул трос.

Не дождавшись победы, я отправился спать, но возле дома встретил молоденького батюшку, который, оказывается, поехал к трассе не по асфальту, а прямиком через поле и застрял. Побранил я себя за клюквенную наливочку и пошел выталкивать «Запорожец». Матушка, свернувшись калачиком, спала на заднем сиденье. Видать, все-таки не сильно боялась Страшного Суда…

– Может, – спрашиваю, – снесем ее в дом, и переночуете по-человечески? А трактора пойдут с речки и выдернут вашу машинку…

– Нет уж, – твердо сказал собрат, – если решили – надо действовать.

Решали-то они, а действовать, между прочим, предстояло мне… Ах, это все – за клюквенную наливочку, наверное…

Когда, вытолкав машину на твердь, я вернулся в деревню, мимо меня парадным маршем прошли два трактора и четыре комбайна: за последним волочилась по асфальту лодочка-плоскодонка, на которой, вероятно, переправлялись за реку достославные механизаторы и которую впоследствии так и забыли отвязать.

…С тех пор прошло несколько лет. Недавно я вновь повидался с молодым батюшкой: он заматерел, располнел, отпустил брюшко, именуемое в обиходе «аналоем», словом, фигура его обрела ту самую стать, по которой нашего брата узнают и на пляже. В бороде его, сделавшейся более густой и обширной против прежнего, появилась заметная седина. «Хороню, хороню, хороню, – сказал он о главном в своем служении, – тягостное это занятие…» Да, тягостное. И не в покойниках дело: за них, бывает, и порадуешься еще, – тягостно видеть горькую скорбь живых, вмиг осознавших, что не смогут уже испросить прощения за нанесенные оскорбления и обиды. Это иногда приводит людей в такое отчаяние, в такой ужас, что, глядя на них, понимаешь истинную цену нашей обыденной несдержанности – цена эта смертоубийственна.

Матушка родила ему двоих ребятишек и ожидала третьего.

Комбайны больше из-за реки не переправлялись: с тех пор как власти начали разорять общественные хозяйства, дальние нивы пришлось побросать, и они зарастают бесполезным кустарником. Да и сами комбайны «дышат на ладан» и в редкий день выбираются за ворота старого гаража. Какие уж тут кругосветные путешествия?..

Кабаны

Купил доски, чтобы в сенях перекрыть потолок, а привезли их с пилорамы, когда я был в отъезде. Возвращаюсь домой – доски свалены у огорода. Дело между тем происходило в середине сентября – зарядили дожди. А у меня каждый день – службы или требы: домой возвращаюсь в полной темноте, и никак не доходят руки порядок навести. Наконец в один из вечеров вывесил во дворе лампу и начал таскать доски в избу на потолок, чтобы, значит, не мокнуть им более под дождем, а сушиться под крышей и ожидать своего часа.

Заодно еще растопил во дворе железную печку и поставил на нее бак с бельем – для кипячения.

И вот таскаю я доски, стираю одежду: свет в доме горит, двор освещен, печурка раскалилась и шипит от дождя, и вдруг – в полусотне метров захрюкали кабаны. «Ну, – думаю, – совсем обнаглели!» А потом вспомнил: у меня же картошка не выкопана! У всех выкопана, а у меня – нет: времени все не хватает – ночью, что ли, ее копать? Вот, стало быть, на картошку они и пришли. Ходят кругом, похрюкивают…

Поросята иногда осторожность теряют, лезут вперед, и тогда слышится сердитый охрюк – иначе не назовешь, сильный шлепок и – жалобный визг. Тем не менее звери подходили все ближе. Я принес из дома ракетницу и выстрелил в воздух: стадо припустилось к реке.

На другой день получился нечаянный выходной: где-то размыло дорогу, и машина за мной не пришла. Тут добрался я и до картошки – благо дождь перестал. Копаю-копаю, подходит к пряслу сосед. Сосед этот знаменит тем, что и по крестьянским меркам он человек жадноватый. Прошлой зимой в пору собачьих свадеб настрелял он собак. Говорил, что только бродячих, но по деревням разом исчезло несколько общеизвестных псов, оттого мужики верили ему слабо, – напротив, сомневались и подозревали. Освежевав добычу, сосед решил выделать шкуры и пришел ко мне за рецептом. Я дал ему какую-то охотничью книжку, с тем и расстались. Спустя время он заявился с жалобой и обидой: вся пушнина облезла. Раскрыл я охотничью книжку и стал пункт за пунктом проверять – так ли он делал. Оказалось, что кислоты вбухано впятеро больше нормы.

– Зачем же? – не понял я.

– Так для себя же, – объяснил знатный добытчик.

И вот теперь стоял он, облокотившись на столбу-

шок, и покуривал папироску.

– Ты, паря, не выручил бы меня?

– А в чем дело?

Он протягивает мне газету. Выясняется, что редакция объявила конкурс и обещает миллион тому, кто угадает число подписчиков на следующий год. И сосед просит меня назвать ему счастливейшее число и обещает двести пятьдесят тысяч. Пытаюсь объяснить бессмысленность этой затеи, но безуспешно: он мне не верит.

– А за триста?..

– Да если, – говорю, – ты и угадаешь, они всегда могут изменить это число…

– Ну, тогда ладно, – и обиженно вздыхает. – А чего ты вечером свет жег?

Рассказываю про доски, про кабанов, и вдруг он шепчет:

– Кабан…

Оборачиваюсь: по деревенской улице спокойно бредет огромнейший вепрь.

– Ничего себе – туша, – бормочет сосед. – Может, того – подстрелим?.. Мол, оберегаясь от опасности, а?.. Весной медведя-то подстрелили, который на пасеке домики поразломал?..

– Подстрелить – подстрелили, но составили акт и мясо сдали в столовую, – охлаждаю я пыл соседа. – Ты лучше сгоняй к егерю за лицензией, а потом и поохотишься со спокойной душой.

– Лицензия, паря, денег стоит, да и времени нет, я уж так как-нибудь, – и, пригнувшись, убегает к своему дому.

Я продолжаю копать. Спустя полчаса охотник возвращается.

– Чего-то, – говорю, – не было слышно выстрелов.

Сосед только машет рукой.

– Что такое?

– Я его преследовал, преследовал, смотрю – приворачивает к ферме. Думаю: со свиньями познакомиться хочет. А там ведь свинарь – его, опять же, защитить надо! Ну, паря, я аж бегом бросился! И вдруг: кабана этого собаки в ворота пропускают, а на меня набрасываются… Тут свинарь вышел и говорит: «Спасибо, что борова нашего пригнал, а то он, гад, убег сегодня куда-то»… Так что не повезло мне…

– Да отчего ж, – говорю, – «не повезло»?.. Вот если бы подстрелил, тогда бы точно не повезло: и за кабана платить бы пришлось, и ружье бы, наверное, отняли.

– Вообще-то да, – удивленно соглашается он и вдруг замечает: – Картошки, паря, у тебя маловато.

– Мне двух мешков хватит.

– А я, паря, нынче сорок мешков собрал – девать некуда… У тебя мелкой-то много?

– Попадается.

– Ты ее отдельно откладывай: я для поросенка возьму – тебе она все равно без надобности…

– Ладно, – говорю, – отложу.

– Слышь, паря, это… А за пятьсот? Хорошие, между прочим, деньги… Ну что тебе, трудно, что ли? Помолись, расспроси там, – указывает пальцем в небо, – насчет этой цифры…

Снова начинаю объяснять, но он не слушает.

– Пятьсот, – говорит, – мое последнее слово: больше – не дам, – и уходит.

Милиционер

В молодости он отработал несколько лет на северной верфи, где делали подводные лодки, однако никакой специальности не получил. Это странно: земляки, трудившиеся рядом с ним, стали кто – сварщиком, кто – электриком, кто – станочником, а он, хотя был не глупее своих деревенских собратьев, ничему не научился. Помешала ему, думается, излишне упрощенная потребительность, увлекавшая молодого человека с прямых и твердых дорог на мягкие обочины: то он помогал кладовщику, то – поварам на кухне, то трудился в пожарной охране…

Не сыскав счастья на Севере, он вернулся в родное село и стал участковым. Быть может, милиционер из него получился бы вполне сносный – благо участок наш был спокоен и тих, – но потребительность, видно, своего требовала: возжелав еще большего благолепия, он добровольно вызвался блюсти порядок на свадьбах, юбилеях и похоронах. Именно ему доверялись первые – самые важные – тосты. Встав «смирно», он разворачивал листок с анкетными данными юбиляра, покойника или молодоженов и начинал подробно излагать сведения, почерпнутые из всяких официальных документов: аттестатов, дипломов, паспортов, трудовых и пенсионных книжек, военных билетов, добавляя сюда и почетные грамоты, полученные со школьных времен, значки, знаки, призы, вымпелы, премии и награды. Народу нравилось, и угощали участкового со щедростью. Впрочем, на свадьбах, случалось, и побивали…

Однако еще пущей жертвенности потребовало стремление охранять в День Святой Троицы благоговейное настроение кладбищенских поминальщиков. На погост он приезжал самым первым: по мере появления односельчан переходил от могилы к могиле, искренне соболезновал и поминал, поминал, поминал… Бывало, все уже разойдутся, а охранитель наш сладко спит у согретого солнцем холмика, и ничто не тревожит его сновидений. Разве какой-нибудь пес, объевшийся оставленной на могилах закуской, дружески лизнет раскрасневшееся лицо.

Начальству этакое усердие не понравилось, и участкового собирались погнать взашей, однако по причине отсутствия более достойного претендента оставили пока до поры.

Между тем ему исполнилось уже сорок лет. По зрелости своей он, безусловно, осознавал всю серьезность предъявленных обвинений и вовсе не хотел лишаться денежного довольствия. Еще более не желала этого его супруга, которая не представляла, каким еще образом благоверный сможет заработать на жизнь. И участковый понял, что спасение – в некоем настоящем милицейском поступке. Так для него началась новая историческая эпоха: эпоха подвигов.

Волею обстоятельств свидетелем первого подвига оказался я. Было это в начальные дни моего пребывания на земле, находящейся под неусыпной опекой достославного милиционера. В нескольких километрах от деревни стоял я под высоким берегом и ловил щуку на спиннинг. И поймал. И тащил к берегу. Вдруг раздается:

– Руки вверх!

«Кто ж, – думаю, – так неудачно шутит?» Оборачиваюсь: с обрыва смотрят на меня двое – один в форме, другой – в штатском. Чуть поодаль – милицейский автомобиль.

Продолжаю крутить катушку.

– Руки вверх, или буду стрелять!

Еще раз оборачиваюсь: на меня действительно направлен пистолет милиционера.

– Погодите, – говорю, – дайте хоть рыбину вытащить.

– Предупредительный! – И пальнул в воздух.

Вытянул я щучку – хорошую: килограмма на три – три с половиной, отбросил ее вместе с удилищем подальше от воды и поднял руки: сдаюсь.

– Где вермут? – спрашивает милиционер.

Ответить на такой вопрос с ходу затруднительно, и мною овладело уныние: милиционер, его окрики, пистолет, скачущая на песке щука – все перестало представлять интерес, и захотелось вдаль, туда, где река исчезала за поворотом…

– Извините, – сказал человек в штатском, и его тихий голос вернул меня к реальности бытия, – кто-то ограбил магазин, вот – ищем…

– Есть данные, – грозно воскликнул милиционер, – что грабитель – с бородой, на ногах у него – болотные сапоги, сверху– брезентовая куртка, ауехал он на мотоцикле с коляской. Вот – борода, вот – сапоги, вот – куртка, а вот – след от мотоцикла.

Объясняю, что некий дядечка любезно вызвался показать мне хорошее щучье место и подвез на мотоцикле.

– Как зовут дядечку, вы, конечно, не знаете? – с видом победителя спрашивает милиционер.

– Не знаю.

– И мотоцикл тоже не можете описать?

– Мотоцикл желтый.

– Так это – мой брат, – тихо произнес милиционер, – и на моем мотоцикле. Он говорил мне, что подвозил отпускника…

– Только время с тобой потерял! – Человек в штатском сильно разгневался: – Надо было сразу ехать на станцию, а ты: мотоциклетный след, мотоциклетный след… Не знаешь следа собственного служебного мотоцикла?

– Знаю! – возразил милиционер. – Колясочное колесо с повреждением – вот, глядите…

– А куда ты раньше глядел? – И они скрылись. Так закончился первый подвиг.

Второй – тоже был связан с магазином. И ничего загадочного или мистического в этом совпадении нет, просто магазин – единственное у нас злачное место, способное привлечь внимание татя и злоумышленника. На сей раз события развивались несколько странным образом, нарушающим всякие представления о криминальной логике.

К концу обеденного перерыва у магазина, как водится, собрался народ, а продавщица все не приходила. Кто-то сказал, что она и с утра была нетверда в расчетах и взвешивании, а в обед – совсем размягчилась. Тут один из мужичков возмутился: мол, ей – можно, а мне – нельзя? Поковыряв гвоздиком, отомкнул висячий замок и вошел внутрь. Законопослушные граждане его примеру благоразумно не последовали. А он, взяв с полки бутылку уважаемого напитка и буханку черного хлеба, положил на прилавок нужную сумму – без сдачи и вызвал по телефону участкового. Когда милиционер приехал, магазин был уже заперт с помощью все того же гвоздя, а правонарушитель стоял посреди лужи, раскинувшейся пред магазином: допивал напиток из горлышка и закусывал хлебом. Пока милиционер требовал сдаваться без сопротивления, народ смотрел на происходящее серьезно и даже с некоторой тревогой, но когда злоумышленник, завершив трапезу, поднял вверх руки и объявил: «Сдаюсь, берите меня», – раздались первые смешки. Дело в том, что он стоял посреди лужи в резиновых сапогах, а участковый был в полуботинках. Ну конечно, вымазался милиционер и промок, но усердия его опять не оценили: судья сказал, что это, конечно же, хулиганство, но для нарушителя дело ограничится штрафом, а в отношении продавщицы придется вынести частное определение: тут и пьянство в рабочее время и на рабочем месте, и замок, который однажды уже открывал гвоздем грабитель, похитивший ящик вермута в день первого милицейского подвига, и неисправность охранной сигнализации… Да и участковый додумался: выехал на задержание в полуботинках, а потом боялся в лужу войти. Над историей этой областное начальство и так посмеялось вволю, а теперь – по новой его веселить – судилище устраивать?.. Словом, дело замяли.

Был еще третий подвиг: обнаружение пятнадцатилитровой бутыли с брагой. Тут, казалось бы, все шло благополучно: самогонщица не отпиралась и полностью признавала свою вину, но, пока оформлялся протокол, понятые всю брагу выпили.

– Где вещественное доказательство? – испуганно спросил участковый.

– Ты же сам сказал: понюхайте и попробуйте – мы понюхали и попробовали…

На этом эпоха подвигов завершилась.

Однажды, находясь в областном центре на совещании, он купил у знакомого автоинспектора белый шарообразный шлем с цветастым гербом Отечества, в каких некогда ездили мотоциклисты почетных эскортов. Так началась эпоха белого шлема. Милиционер, казалось, не расставался с ним никогда. Поедет, скажем, за ягодами или грибами, бросит мотоцикл где-нибудь на обочине, а шлем в люльке не оставляет: так и ходит по лесу, – некоторые даже принимали его за инопланетянина с НЛО и писали о своих встречах в газету. То-то уфологов понаехало!..

Впрочем, эпоха белого шлема оказалась недолгой: милиционеру нашлась замена, и он был уволен. На юбилеи и свадьбы приглашать его сразу же перестали, но на похоронах он по-прежнему оставался желанным гостем, поскольку и самого чахлого, самого незаметного покойника умел изобразить великим подвижником и героем. На похоронах мы с бывшим милиционером иногда и встречались.

Практика научила меня оставлять поминки после двух-трех рюмок, пока не все еще позабыли смысл своего собрания. И вот ухожу я с очередной тризны, а милиционер догоняет:

– Разонравилось мне все, что я говорю.

– Чего так? – спрашиваю.

– А того, что говорю я про человека только хорошее, а думаю про него в это время только плохое. И все остальные – тоже так… Скажу я, к примеру: «За время работы в столовой награждалась почетными грамотами», – а сам думаю: «Ну и наворовала мяса за это время – то-то в котлетах, кроме хлеба, ничего не было», – и вижу, что все так думают… Вам хорошо: «Со святыми упокой», – чтобы, я так понимаю, ее душа успокоилась с душами разных святых людей, – а до котлет или грамот нет никакого дела…

– Как же, – спрашиваю, – будем мы ее осуждать, когда у каждого из нас – свои «котлеты»?

– То-то и оно… Я вот сейчас говорил, а сам представил, что хоронят меня и кто-то перечисляет мои звания и награды – у меня есть аж три медали, юбилейные, правда, но все равно медали… И, стало быть, перечисляет, перечисляет медали, а народ думает: «Сколько ж он нашей водки выпил»… Ужас!..

– Да не огорчайтесь, – успокаиваю его. – Некому будет перечислять ваши регалии.

– Почему?

– Ну, вы ведь – умрете, а другого такого говоруна – нет…

– Батюшка! – У него даже слезы выступили. – А ведь вправду так… Это ведь… замечательно… Спасибо вам… Но вы уж меня того: «Со святыми упокой», а?..

– Разумеется. Если жив буду, конечно.

– Ну а если не жив… в том смысле, что раньше меня… я тогда тоже вас: и не перечислением, а «Со святыми»… Вы мне только какой-нибудь циркуляр оставьте… Ну, инструкцию, что читать…

И я подарил ему Псалтирь.