Текст книги "Союз летящих (СИ)"
Автор книги: Яна Завацкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Их всех.
А судьба, жизнь – она всегда обыкновенная. Не зависит от общественного строя. Вот и твои ребятишки – поиграли и выросли, выросли самыми обычными людьми. Кому-то повезло, а кому-то – нет. Кто погиб, кто спился, кто штопает детям драные колготки – а кто-то выбился в люди, ездит отдыхать в Турцию, оплачивает уже своим детям занятия в дорогой теперь секции.
Но что, если это неправда? Если – зависит? И действительно, все могло бы быть иначе? Однажды Светлана спросила об этом Игорька – в последний раз, когда он побывал здесь, заросший бородой, с красным носом и тусклым взглядом.
– Игорь, ведь я-то тоже десять лет просидела с больным ребенком. Но ведь можно изменить свою жизнь. Я это сделала. У нас был "Странник". Было же – помнишь – здорово! Что случилось с вами? Разве мы не научили вас бороться? Не сдаваться? Не падать духом? Почему же вы стали такими?
– У тебя была возможность, Света, – ответил он. Они давно уже перешли на "ты", – ты могла это сделать. Мы – не можем. Этого просто больше нет. Это убили.
– Что убили? Что, Игорь? Я не понимаю. Что – сейчас нельзя организовать туристический клуб? Да они даже и существуют. Если не больше, чем раньше. И посмотри, какое теперь оборудование есть, какие палатки, спальники! Сейчас нельзя заниматься с ребятишками? Чем-то увлекаться полезным? Развиваться, куда-то ходить, вести беседы о возвышенном? Жить так, как жили мы – Игорь, ведь у нас тоже были дети, работа, а с бытом ведь намного хуже было, и стиральных этих машин не было, и очереди в магазинах... Почему вы не можете так жить? Почему, я не понимаю?
– Можно, – сказал он, – все можно. И увлекаться, и клуб организовать. И песни петь можно. Только – незачем.
Через полгода Игоря не стало. Светлана в общем-то понимала его. Но с трудом переводила это понимание в слова. "Бороться и искать, найти и не сдаваться" – все это было из другой эпохи, ценно и правильно только для нее. Только в определенных условиях. Бороться – за евроремонт в квартире? Искать – денежную работу? Найти – иномарку за вполне приличную цену? Не сдаваться – в борьбе за место под солнцем, за элитное потребление? Пошлость, гадость. И даже за "семью и детей", в которых нынче многие находили последний и единственный смысл жизни – это не то. Те слова были предназначены для другой жизни и других целей.
Бороться – только за всех людей. Искать – для всех. Не сдаваться – в борьбе за высочайшие цели, выходящие за пределы повседневного существования. Кажущиеся недостижимыми. "Прав лишь горящий, презревший покой, – пели они, – к людям летящий яркой звездой".
Светлана мало думала об этом. Так же, как мысли о Боге, все это скользило по поверхности ее сознания, она просто не позволяла себе вдумываться всерьез.
Когда-то, лет десять назад ей казалось – вот сейчас кто-нибудь позовет на борьбу. Скажет – "вы с ума сошли, народ!" Кончится этот дурной сон, и опять вернется все, что было. Да она бы и на баррикады в своем возрасте пошла ради такого-то.
Но потом стало ясно, что сон – не кончится. И никто никуда не зовет. Зюганов проиграл Ельцину, да если бы и выиграл – ничего бы не изменилось. Наверное, все эти мечты у костра ночью, все эти песни – были блажью. Фантастикой. Эскапизмом. Это надо забыть и жить нормальной, реальной человеческой жизнью. Жить для себя.
Тем более, что и жить осталось уже недолго.
Бэнки, кряхтя, выбрался из палатки. Сел на пенек, задумчиво стягивая шерстяные носки.
Солнце медленно, лениво поднималось над каньоном, продиралось сквозь тягучую пелену утреннего тумана. Интересно, подумал Бэнки, какого дьявола я встал в такую рань...
Все ведь улажено. Можно отдыхать.
Он просто не мог больше спать. Виски нестерпимо ломило, а во рту как будто костер развели. Бэнки протянул руку и выпростал из-под брезента бутылочку минералки. Верный ацетаминофен оказался в нагрудном кармане. Бэнки положил на пересохший язык таблетку, с наслаждением, крупными глотками стал хлебать воду. Посидел, задумчиво глядя на каньон, на вялое шевеление меж пестрых палаток. Бэнки употреблял от головной боли самый дешевый ацетаминофен. Еще бы, у него был целый институт маркетологов, которые только и занимались тем, что придумывали все эти новомодные названия для лекарств, хоть того же незамысловатого ненаркотического анальгетика, все эти "Хрупса", "Филенол"... Названия, упаковки, дизайн. Еще хуже Бэнки относился к препаратам комбинированным – нет уж, лучше всего простые, проверенные временем таблетки.
Вода сразу принесла облегчение. Раскаленное железо, стянувшее виски, сменилось нудным неприятным, но терпимым зудением бормашины под черепом. Ветерок ласково охладил кожу. Теперь можно было сидеть, вытянув ноги, отдыхать, любоваться прекрасным видом. Солнце поднималось все выше над склоном, над зелеными зарослями чапараля. Ярко-рыжие откосы взлетали вверх, причудливо извиваясь. И старая секвойя была видна отсюда, и пестрые крыши палаток, флаги колледжей, поднятые кое-где старыми энтузиастами. И серо-голубая сильно усохшая ленточка реки внизу, и Бэнки даже казалось, он слышит голоса ребятишек, с утра пораньше бродящих по колено в холодной воде. Он сам вчера полдня провел с удочкой, и побеседовал в это время как раз с нужными людьми – вчерашним днем он был доволен. Поймал с полдесятка форелей.
Вот только перебрал лишнего – но иначе было нельзя.
Чьи-то дети действительно кричали внизу звонкими голосами. Бэнки сморщился. Не понимал он этой манеры являться на тусовку с детьми и женами. С семьей нужно отдыхать отдельно. У него все организовано иначе. Глэдис умотала в Нью-Йорк на какой-то конгресс пролайферов. Дети... собственно, трое старших домой являются теперь только на каникулы, дома живет только младшенькая, тринадцатилетняя Лу, и она сейчас занята своим школьным театром. Потом можно будет съездить куда-нибудь... Скажем, в Акапулько. Или даже в Европу – почему бы и нет? Хотя в Европу с ребенком нужно ехать основательно, хотя бы на неделю, с хорошей культурной программой.
Бэнки полюбовался еще прямыми, как стрелы, сосновыми стволами с западной стороны каньона. Натянул ботинки. Швырнул носки в душное нутро палатки. И потихоньку двинулся к Белому Дому.
Неподалеку от огромной снежно-белой палатки организаторов тусняка, на Пятачке уже толпился народ, гремя жестяными кружками с утренним кофе. Бэнки присоединился, нацедив и себе ароматного, непроницаемо-черного из гигантского термоса. Надо же, и какой-то оратор уже вылез с утра пораньше к микрофону. Его никто не слушал толком, но видно, в другое время парнишка никак не мог пробиться.
Бэнки прислушался. В речи то и дело всплывали какие-то арабы, а проблемы Ближнего Востока ему были безразличны. Бэнки пригляделся к оратору, точно, это был израильтянин, довольно молодой, да ранний, на тусняке, видно, первый раз, но Бэнки уже это лицо намелькалось. Еще было странно, что парень напялил шмотки от Пола Смита. Парнишка явно волновался. Может, ему казалось, что он прямо сейчас решает судьбы человечества? По крайней мере, своей Нации?
– Привет...э-э...
– Чарли, – помог Бэнки собеседнику, – просто Чарли.
Очень приятно, Стив, – рукопожатие Стива было крепким, и Бэнки ощутил себя неожиданно польщенным. Это был известнейший голливудский режиссер. Властитель дум, дирижер общественного мнения... Вообще-то странно, что он попал на тусняк, но с другой стороны, каждому приятно пообщаться с таким человеком. А ведь режиссер, скорее всего, даже и не поймет, что здесь происходит. Тусовка. Экономические и политические боссы – так ведь большую часть из них он даже и не знает, кто нынче любит мелькать в светской хронике? Или засвечиваться в открытой политике? Рыбалка, песни у костра, пьянка, разговоры на пьяную голову о мировых проблемах...
– Как вам здесь, Стив? Нравится? Вы ведь впервые у нас?
– Да, приятно. Напоминает масонскую ложу, – брякнул режиссер и отхлебнул свой кофе. Он пил со сливками. Бэнки рассмеялся.
– Это почему же масонскую? Вроде тайных ритуалов не наблюдается. Да и как видите, у нас все открыто, обстановка самая простая. Просто старые знакомые. Ну, конечно, все из известных кругов. Да, по сути вы здесь видите элиту Америки. И не только Америки... Да, сэр, все мы кое-чего добились в жизни. Но по сути все мы просто старые друзья, привыкшие раз в год выбираться вместе на рыбалку в каньон.
– Так и масоны, по сути, неформальное объединение представителей элиты. А что до обстановки... посмотрите, эти сосны, каньон, эти костры, палатки, гигантская секвойя в центре – все это образует отличный фон, на котором я бы снимал мировые заговоры, тайные совещания планетарной элиты.
– О-о, Стив, я вижу, вы ко всему относитесь профессионально!
Они посмеялись, потом замолчали. Бэнки вслушался в страстную речь израильтянина. Смысл ее сводился к тому, что палестинцев не следует рассматривать как локальную проблему. Это – проблема глобальная. Удерживать арабов в узде становится все сложнее. Мы все знаем, что договариваться с этими людьми невозможно. Согласитесь, ни одного мусульманина здесь...
Бэнки зевнул. Парень крупно ошибался. У него лично было уже трое друзей, принявших ислам. Религия как религия, ничего особенного. Бэнки, правда, предпочитал придерживаться веры предков и регулярно подкармливал методистов. Но ислам довольно удобен. Другое дело – арабы. Понятно, что израильтянам эта проблема надоела. Никто не любит свою работу... тем более – грязную. Но кто-то же должен ее выполнять. А задумывался ли парень, что собственно, Израиль никогда не жил без этого противостояния, и что получится – во всех смыслах – если это противостояние будет убрано?
Убрать-то его можно, конечно.
Бэнки повернулся к режиссеру.
– Стив, ваша последняя картина – мои комплименты! А это не будет слишком нагло, если я спрошу, чем вы собираетесь дальше заниматься? Или... немного отдохнуть? Вы много работаете в последнее время.
– Работа у меня творческая. Что ж, вам могу сказать, тем более, это и журналюги уже разнесли – хочу снять фильм о Сьерра-Бланке.
Сердце Бэнки медленно стукнуло и опустилось.
– Вот как?
– Да. Вы знаете, это интереснейшая тема... кока, партизаны, национальная гвардия, теология освобождения. Живописные места, красивые девушки...
– Да, Латинская Америка – всегда благодатная тема для режиссера, – дежурно согласился Бэнки. Ему хотелось придушить звезду Голливуда, – а когда вы планируете начать съемки?
– Да в общем-то, они уже начинаются.
– Ну что ж, желаю, чтобы вас там не пристрелили. Не будет ли разумнее снимать, скажем, в Колумбии? Все практически идентично, зато не так опасно.
– В Колумбии ведь тоже есть партизаны.
– Верно. Но в Сьерра-Бланке они сейчас... э-э... активизировались. Я не шучу, Стив. Я немного в курсе этой проблемы, это может стать опасным.
Режиссер отшутился. Бэнки еще раз пожал ему руку, бросил свою кружку в чан с грязной посудой и отошел подальше от толпы. Сдвинул микрофончик из-за уха, набрал номер на телефоне-браслете.
– Лаки, ты? У меня новости. Насчет вчерашнего я уже говорил. Теперь вот что. План один полностью отодвигаем. Да. Никакого наступления. И вообще – помягче. Даже с заключенными пусть проследят. И никаких эксцессов в деревнях и вообще. В Бланку едут киношники, будут снимать блокбастер. Ты понял? Пусть проследят. Вопрос будем решать потом, очевидно. После кино. Что? Ладно, если это стоящий план... поговорим об этом завтра – не горит.
Алейн отключила свой третий канал от тусовки в каньоне. Сьерра-Бланка, маленькая, ничем не выдающаяся нищая страна. Но ведь и Куба когда-то была никому не известной. Революционеров, желающих свергнуть местный режим -много, они есть везде. Но они везде разные, по названию, направленности, составу, интересам. И вот именно в Сьерра-Бланке... Алейн поставила себе задачу на завтра: проследить за ситуацией. О чем Бэнки будет говорить со своим непосредственным помощником?
Алейн перебрала в памяти прошлые известные ей ситуации. Сколько уже гремело взрывов, сколько убийств, нападений – совершенных вот так же, по команде даже не директора ЦРУ или там Моссада, или ФСБ, а по телефонному звонку какого-то малоизвестного, хотя и крайне хорошо обеспеченного фармацевта или, допустим, форекс-брокера.
Правда, кроме нее, об этом на Земле практически никто и не знал.
Алейн-Аманда раскрыла зеркальные дверцы гардероба и стала выбирать костюм для прогулки по лесу.
Сат неторопливо бежал рядом с хозяйкой по аллее. Тайри любовалась нежной зеленой листвой, вдыхала лесные запахи, аллея, к счастью, была почти безлюдной.
"Я ведь забыла поводок, Сат. Встретится полиция..."
"Да ладно уж!", обиженно протелепатировал кэриен.
"Веди себя хоть прилично. Охота была разборки устраивать".
"Обязательно укушу полицая за ногу". Сат предался кровожадным фантазиям о том, что он сделает с блюстителями порядка, если таковые встретятся. Потом уловил течение мыслей в основном потоке Алейн и тихо спросил.
"Почему ты так переживаешь из-за этого Бэнки? Ты неравнодушна к Сьерра-Бланке?"
"Я ко всему неравнодушна. Я знаю, в это трудно поверить, но это так. Но я не принимаю решений, исходя из собственных чувств".
"А что такого особенного в Сьерра-Бланке?"
"Новое, Сат. Я это чувствую. Новое, хорошее, настоящее. И это хотят убить, причем убить не только и не столько физически. А вон идет Мартин. Сат, извини. Действуем, как договорились".
"Ладно. Я вынужден актерствовать, изображая собаку, но учти, я делаю это только ради тебя".
***
Текучка, как всегда, грозила затопить с головой, едва разгребешься немного – наваливаются новые дела. Лисицын уже недели две не посещал спортзал, но теперь решил выбраться. Пусть два часа свободных, их надо потратить с толком.
Он думал о том, что программу с пацаном надо начинать. Содержание Сергея не дешево, средства уходят, а средств, между прочим, у него совсем не много. Начальство смотрит на эту затею более, чем косо. Скажем так, если бы это был не Лисицын... не его авторитет "непобедимого и безошибочного" (в некоторых кругах, полковник знал, его называли " "нашим Штирлицем"), никогда бы ему не получить средства и отдел под такое сомнительное дело. Свое прямое назначение – наблюдение за гражданским настроем – отдел, впрочем, тоже выполнял.
К тому же меняется и настроение пацана. А вдруг это неуловимое, то, что в нем, эта чудесная штука, не захочет работать? Вот возьмет и не захочет...
Пока Лисицын сумел объяснить мальчику, что, зачем и почему. Кстати, отчасти он и сам в это верил. Может, совесть не позволяла видеть в мальчишке только средство... манок... А может, и на самом деле очень уж заманчивая картина рисовалась. Сверхлюди, прекрасное будущее. Россия как сверхдержава. Всех победить, наладить жизнь лучше, чем в Европе и вырваться в Космос. Вот только где-то все это Лисицын уже читал.
Но все равно – если основное не получится, может, из этого опыта выйдет что-то? Ну не сверхчеловек, конечно. Но какие-то небольшие способности... толчок. Мало ли что?
Этим, по-хорошему, научники должны заниматься. Но какие сейчас научники – грантососы... Всем на все плевать. Лисицын ощутил внутри знакомую горечь.
Ладно, разберемся. И с этим разберемся тоже.
После тренировки настроение полковника улучшилось. Он сел в свой "Опель" и поехал домой.
Полковник был родом из Любани, а квартирку в Питере смог прикупить после Ирака. Недавно совсем, можно сказать. Квартира на Седьмой линии Васильевского была очень неплохая, трешка, старинная, добротно отремонтированная. Может, стоило купить вместо нее две небольших и переселить мать из Любани – но мать переезжать не хотела, там ведь у нее внуки, племянники Виталия, ну а Виталий так и остался бобылем.
Маринка бросила его еще в 90е, когда было неясно, будет ли он жить дальше, и как, инвалидом или нормальным человеком. В общем, обыкновенная сука. А с тех пор у полковника толком не было времени на личную жизнь.
Надо, кстати, матери позвонить, подумал Лисицын. Но сначала – Евгению.
Он легко взбежал по ступенькам. Старый питерский дом, с широким парадным, крашеными перилами, стертыми от времени ступенями, допотопным лифтом в железной клети. Лисицын любил Питер – Ленинград – еще с детства, приезжал сюда с родителями к тетке в гости. Каждый год они ходили на Неву, смотреть парад в день Военно-Морского флота. И может быть, эту квартиру он решился брать именно потому, что она, очень недешевая, напомнила ему старую теткину коммуналку на Лиговке.
Тогда жили десять человек в семи комнатах, а теперь вот он один – в трешке. И зачем ему столько места – непонятно...
Лисицын аккуратно запер папку с работы в сейф. Поставил ботинки в шкафчик. В ванной помыл руки, напевая себе под нос: "Мой Фантом, как пуля быстрый, в небе голубом и чистом"... Улыбнулся. Это была его песня-тотем, еще из пионерского счастливого и сложного детства 70х годов прошлого века. Может показаться глупостью, но в этом Виталий видел некое предзнаменование.
"Кто же тот пилот, что меня сбил?", -
Одного вьетнамца я спросил.
Отвечал мне тот раскосый, что командовал допросом:
"Сбил тебя наш летчик Ли-Си-Цын".
Уж конечно, этой песней его дразнили. А песня ему нравилась.
До такой степени, что одно время Виталя Лисицын (золотой медалист, победитель олимпиад, вне конкурса в любой физико-математический вуз) даже подумывал поступить в штурманское училище. Но пошел в общевойсковое. А потом в разведку. И ни разу об этом не пожалел.
Он заварил себе кофе на идеально вычищенной сверкающей кухне. Вылил в чашечку. Тем временем комп загрузился в кабинете. Лисицын уселся перед огромным плоским монитором в эргономическое кресло. Отключил вручную интернет. Вставил флэшку – он не хранил свою важнейшую информацию на жестком диске. Хакеры нынче пошли такие, что доверять нельзя никаким антивирусам – особенно если сам не программист.
А эта информация для мало-мальски умного человека... хотя как знать? Поймет ли даже самый умный человек то, над чем Лисицын работал последние пять... нет, по-хорошему – уже пятнадцать лет.
Да, уже пятнадцать – потому что он никогда не упускал из виду даже самые мельчайшие и неважные вроде бы факты и сразу укладывал их в определенную ячейку памяти, откуда они при необходимости легко извлекались и использовались в анализе.
Именно пятнадцать, уже почти шестнадцать лет назад его и стукнуло впервые.
Потому что тогда, в Грозном, он и осознал первый раз присутствие этой Силы. К тому времени он уже кое-что понял о расстановке сил в мире, и Система уже родилась – пусть пока только в его мозгу. Тогда Грозный был захвачен чехами, и он – один из немногих – знал и понимал, как должны были пойти события. Но – они почему-то пошли иначе, и объяснения этому он не нашел. Случились Хасавюртовские соглашения, все затихло, ни шатко, ни валко, но затихло – а ведь сценарий развивался куда хуже, и кончилось бы это едва не полным отделением Кавказа от России, а не каким-то там "неопределенным статусом Чечни", отделением, а затем полным распадом страны уже к концу тысячелетия.
Сложная это была ситуация. Главное, что Лисицын оттуда вынес – прорыв бритвы Оккама. Не вводи лишних сущностей без необходимости. Но вот эта необходимость – возникла.
С тех пор Лисицын и начал собирать факты и строить схему, свою Сеть... которая теперь разворачивалась на экране в трехмерной проекции.
Он набрал на мобильнике номер. Поправил наушник.
– Евгений? Привет. Говорить можешь?
– Могу, но недолго, – ответил знакомый спокойный голос.
– У меня к тебе просьба, – Евгений был всегда занят и говорил строго по делу, но эта его манера полностью устраивала полковника, – Не посмотришь еще раз мальчика? Что-то он мне не нравится.
Евгений молчал примерно с полминуты. Лисицын, привычный к его манере, терпеливо ждал.
– Посмотрел, – сообщил Евгений. Лисицын вздрогнул – ему это не нравилось. Он рассчитывал, что Евгений подъедет. На худой конец посмотрит фотографию, – Все в порядке, но опыты надо начать не позднее следующей недели. Потом будет неблагоприятно.
– Откуда информация? – поинтересовался Лисицын.
– Я посмотрел, – настойчиво повторил целитель, – больше ничего не могу сказать.
– Ладно, – Лисицын вздохнул, – организуем. Женя, тебе что-нибудь нужно? Говори. Ты знаешь, пока у меня есть возможности...
– Да, – так же просто ответил целитель, – мне сейчас понадобится десять тысяч долларов.
Лисицын прикинул бюджет.
– Сделаем, – пообещал он, – подъезжай на работу завтра в любое время.
– Если не возражаешь, приедет Соня.
– Хорошо, пусть Соня, – согласился Лисицын.
Евгений попрощался и отключился. Лисицын тяжело вздохнул. Разговоры с Марченко действовали на него угнетающе. Но что поделать?
Он никогда не связал бы воедино все факты, если бы не Марченко. Логик и прагматик, Лисицын ненавидел всяческих целителей, эзотериков и всю эту оккультную шушеру. Не переносил на дух. Он никогда не занялся бы этим делом, не подошел бы к этому – так.
Но ведь это Марченко восстановил ему ноги. Позвоночник. Ведь никто уже, никто из врачей не обещал, что Лисицын будет хотя бы ходить. Хотя бы как-то ковылять.
Его карьера, да что там, хоть более-менее нормальная жизнь должна была закончиться после первой чеченской. Когда он еще был еще обыкновенным старлеем из армейской разведки. Когда прямым попаданием из АК-47 ему разворотило спинной мозг. Вот на такой случай ребята и носили с собой гранату – лишь бы только не жить инвалидом. Но Лисицын потерял сознание, а пришел в себя уже в госпитале. Когда было поздно.
Мать таскала его к каким-то бабкам, несмотря на сопротивление. Все это ерунда. Он сам к каким только профессорам не пробился, используя все возможные связи. Но те профессора лишь головой качали.
А Марченко...
Евгений не делал себе никакой рекламы. Ему реклама была не нужна. Не создавал флера и антуража, не завывал про "древнейшие школы колдовства". Все, что у него было из антуража – портрет индуса, похожего на бабу, с огромной копной черных волос, в оранжевом одеянии. Какой-то аватар, который вроде бы как помогал Евгению в лечении больных.
И помогал, получается, эффективно.
Вот этот аватар и привел постепенно Лисицына к мысли, что не все так просто в мире, как кажется.
Это ему было противно, даже думать не хотелось, не то, что верить во всю эту ерунду, но факт оставался фактом: безнадежные заключения и прогнозы врачей, и – отлично работающие конечности. Против фактов не попрешь.
С фактами Лисицын и собирался работать.
Улыбаясь, Аманда поставила перед Мартином три разнокалиберных пустых стакана.
– В одном из этих стаканов была вода. В другом – уксус. В третьем – одеколон. Теперь попробуй определить, что и где было налито.
Физиолог поднял один из стаканов, понюхал. Неуверенно взглянул на девушку. Потом взял другой.
– Вот здесь, кажется, одеколон был... да.
– Ты уверен?
– Ну... не то, чтобы очень... лучше Руди дать понюхать, но он ведь не скажет.
Ирландский терьер поднял голову, услышав свою кличку. Умотавшись после прогулки, он валялся на коврике. Сатурн счел ниже своего достоинства еще и теперь лежать рядом с безмозглым Руди, и степенно удалился на собственный низкий диванчик.
– Не знаю, – сказал, наконец, Мартин, – но вот здесь, по-моему, точно уксус. Я эти кислотные запахи... – он сморщился, – за километр чую. А одеколон? Наверное, в этом, но очень-очень слабенький. Ты его разводила, что ли?
Аманда наконец выпустила долго сдерживаемую улыбку, растянув рот до ушей.
– Одеколон-то я не разводила... Знаешь, в чем фишка? Во всех трех стаканах была вода!
Мартин уставился на нее обиженно. Аманда потрепала его по руке.
– Это просто эксперимент. Психологический. Не дуйся! Ты спросил, что такое внушаемость вообще. Вот это – простейший тест на внушаемость. Не расстраивайся, больше половины людей чувствуют несуществующие запахи. Это совершенно неважно. Те, кто не чувствует – тоже обладают внушаемостью. Она есть у всех. И зависит, кстати, от обстоятельств еще.
– Конечно, – согласился Мартин, – тебе-то я доверяю!
– А я видишь, подло обманула твое доверие! То есть внушаемость охватывает определенную шкалу, как мы видим, у нее есть градации. Кофе хочешь, кстати? Не волнуйся, это не тест!
– Ну если не тест, то давай!
Они вышли на кухню.
– Уютно тут у тебя, – Мартин окинул взглядом сверкающие поверхности, – у меня вот вечный бардак...
Аманда достала две хрупкие чашечки, запустила громадный серебристый агрегат – он сразу заурчал и замигал разноцветными лампочками.
– Эспрессо, капуччино? Что хочешь?
– Давай капуччино.
– Так вот, о внушении, – Аманда споро накрывала на стол, – итак, это способность, имеющая градации. Как межличностные, так и в рамках одной личности, внушаемость можно повысить, чем пользуются адепты разнообразных сект и спецслужбы. Скажем, недосып, голод, усталость, разнообразные наркотики.
– Сыворотка правды...
– Да, ведь действие подобных наркотиков – это тоже усиление внушаемости. Или снижение внутреннего сопротивления. Подавление воли. Все это – синонимы. Но правда заключается в том, что абсолютной сыворотки правды не существует. То есть любому наркотику – пока еще, по крайней мере – при известной подготовленности можно сопротивляться. И потом... – она села за стол и жестом пригласила Мартина, – наркотики можно применять лишь в узком спектре условий. Допрос? Да, пожалуйста. Тем более, когда здоровье допрашиваемого никого не интересует. Да, в принципе можно создать такую комбинацию наркотиков, которая подавит волю любого человека. Но это нельзя делать в массовых масштабах, дешево и при любых обстоятельствах. А вопрос, согласись, актуальный... попробуй печенье, вкусно? Сама пекла.
Мартин взял печенье из серебряной вазочки.
– Ну ты даешь, – сказал он, – есть вещь, которую ты не умеешь делать?
– Таких вещей много, – улыбнулась Аманда.
– Никак не ожидал бы, что ты так здорово умеешь печь.
– Почему бы и нет? Так вот, вернемся к теме. Создать метод, позволяющий надежно повысить внушаемость до предельных величин – и потом бабахнуть по мозгам пропагандой. Представь, как это можно использовать в армии... в рекламе... в предвыборной борьбе... Нет, конечно, методы промывания мозгов уже разработаны, применяются постоянно. Но вот беда, есть предел восприятия, человеческое сознание не может верить до бесконечности. И если этот предел снизить... максимально повысить внушаемость...
– Да кому же это надо?
– Не знаю. Мало ли? – пожала плечами Аманда.
– И ты что, думаешь, у нас...
– Я ничего не думаю, Мартин. Это информация к размышлению. Более ничего.
Собаки тем временем перебрались на кухню. Сатурн сел рядом с хозяйкой и подсунул голову ей под руку. Аманда почесала пуделя за ухом, как он любил. Мартин тоже погладил пса по курчавой черной шапке. Сатурн страдальчески скосил на него глаз и даже чуть приподнял верхнюю губу. Он не выносил фамильярностей.
Вообще-то кэриен ценят физические ласки, тем более, от рас, которым обычно служат – людей и гуманоидов. Но в данном случае для Сатурна подобные ласки были мучительны, ведь человек не воспринимал его как разумное существо, равное себе, хотя иное, и ласка эта подразумевала в своей информационной составляющей некое унижение, она была направлена от разумного существа к лишенному разума. Но Мартин, разумеется, никак не мог знать этих психологических тонкостей, он видел перед собой всего лишь собаку, к тому же не какую-нибудь неотесанно-агрессивную, а – собаку-интеллигента, которой просто положено быть душечкой.
Сатурн молча ушел под стол. Алейн послала ему в мозг импульс утешения и понимания. Он в благодарность, высунув черный нос из-под скатерти, лизнул ей руку.
Мартин тем временем смотрел на картину чуть выше холодильника. Простенький пейзаж, написанный маслом – горы, долина, но что-то было в нем неуловимо иное, сквозящее, то ли чуть смещенная – но не грубо – цветовая гамма, то ли неведомым образом вложенное художником настроение.
– Неплохая вещь... нетривиально. Кажется, что-то современное. Откуда она у тебя?
Аманда обернулась. На щеках ее заиграли ямочки, она поправила черную прядь.
– Ну что ты, Мартин, – сказала она смущенно, – это я писала.
– Ты?! Ты художница?
– Да нет, какая я художница! И я давно уже этим не занимаюсь. В последние месяцы увлеклась флэш-видео, сейчас делаю фильм...
Мартин помолчал немного.
– Знаешь, на кого ты похожа?
– На кого?
– На Пеппи Длинный Чулок.
– О! – она засмеялась, – вряд ли я подниму лошадь. И самая большая проблема – у меня, к большому сожалению, нет сундука с золотыми монетами.
– Зато на деревья ты лазаешь отлично!
Они рассмеялись, вспомнив недавний эпизод в парке – Аманда на спор легко вскарабкалась чуть ли не на верхушку огромного дуба.
– Понимаешь, чем привлекает Пеппи? Она яркая. Очень яркая, бросается в глаза, ее невозможно не заметить. И она почти всемогущая. И печет отличные кексы!
– Ну с кексами комплимент принимаю. Получилось вкусно. Кстати, хочешь еще кофе?
– Нет, спасибо. А вот чайку, если есть...
– Пожалуйста, – Аманда легко поднялась и стала разливать чай.
– И еще знаешь что? Она добрая. Свою силу она использует для того, чтобы всем помогать.
Аманда вздрогнула, и на миг в глазах ее мелькнула нечеловеческая тоска. Но тут же исчезла.
– Тогда я точно не Пеппи. Мне бы хотелось быть доброй, Мартин. Хотелось бы помочь всем. Очень бы хотелось... Но... я не добрая.
– А мне кажется, ты очень добрая, – тихо сказал Мартин. Аманда снова уселась за стол. Физиолог положил руку ей на предплечье.
Теплая волна побежала по коже вверх от его крепкой ладони. Алейн снова позволила себе заглянуть в душу Мартина, посмотрела в его глаза, и поймала такой водопад восхищения и нежности, что ей стало не по себе.
– Вот ты добрый, – ответила она. Накрыла его руку своей ладонью.
В нее часто влюблялись. С этим ничего нельзя было поделать.
– Чай мятный с медом, – сказала она тихонько, – очень вкусно. Мой любимый.
– Ага.
Алейн хотела бы теперь убрать руку, но это невозможно было сделать так, чтобы не обидеть Мартина.
Черт возьми, ведь легко можно было держать его на расстоянии и использовать без всякого сближения.
